– Откуда ты взялся на мою голову? – произнесла Аврора. – Откуда ты свалился?

„Господи, девочка, – с тоской подумал Панин, – если я сейчас отвечу тебе правду, дорога мне одна – в сумасшедший дом. Если бы мне сказал кто-нибудь такое раньше, я бы, понимая, что чужая душа потемки, не вызвал бы "Скорую“, но отнесся бы к такому человеку с опаской“.

– Я же тебе рассказывал, Аврора.

– Странный ты какой-то. Честно, что-то в тебе не так.

– Да это же после военных действий. Знаешь, такого там насмотрелся. Но об этом нельзя – подписка, понимаешь?

– Конечно, понимаю.

«Вот и слава богу», – подытожил Панин.

Все на борту настороже, все на боевых постах, а после того как в запланированном месте действительно замечены мигающие сигнальные огни, бдительности вообще хоть отбавляй. Может, и не зря, на враждебной территории всего можно ждать, даже авианалета. Кстати, странно, что до сих пор не было ни одного. Видимо, «Флягину» действительно везет. Его близнец и родоначальник серии – монитор «Железняков» еще в октябре месяце получил двенадцать фашистских бомб в корпус и затонул во второй по мощности реке Европы – Дунае, канул в вечное геройство почти со всем экипажем, поблизости от Белграда. А потому орудия «Флягина» смотрят не только на темные ночные берега, но и в хмурое беззвездное небо, задираясь на шестьдесят градусов кверху. Будет ли в них толк, если начнется? «Юнкерсы» – это не трофейные танки. Хорошо все-таки, что почти всю авиацию Гитлера пожгли на аэродромах в середине июля, а то бы… Впрочем, не имей СССР превосходства в воздухе, не послало бы командование боевой корабль бесславно, зазря умирать. А может, и послало бы, почем артиллеристу Буратову знать. Может, вот сейчас эти самые огни, зажженные по договоренности, и служат приманкой, которую бесстрашный «Флягин» заглотнет вместе с крючком. Не выстоять монитору против хорошей батареи полевых пушек.

Но «Флягин» смело стопорит машины и безрассудно выпускает на воду шлюпку с пехотой. А с борта подают на берег условные сигналы. Жалко, там на берегу нет морского сигнальщика, вдруг можно было бы так, не сходя, разрешить все вопросы? Но те, кто хочет встретиться, настаивали просто очень. И не с «Флягиным» они, конечно, поначалу связались, может, не знали о нем вовсе, а связались они с вышестоящими инстанциями. А уж капитану судна Кожемякину велели выяснить «что почем» на месте. Он и выясняет. Правда, сам он сидит в бронированной рубке, на берег послан старший лейтенант Абрамов, но такова доля командиров всюду – держать руку на пульсе, но самому не высовываться. Да и артиллерийскому офицеру Буратову тоже неплохо. Физически их с Кожемякиным разделяет только железный потолок, потому как боевая рубка помещена прямиком над вращающейся башней-казематом. Буратов даже в более безопасном положении, если разобраться, по крайней мере со стороны бомб. Если таковая свалится из беззвездного неба, так, для начала, ей будет необходимо проломить капитанский мостик. Словом, за себя волноваться совсем нечего, как ни верти, а первым голову в петлю сует все-таки пехота. Недаром мама говорила: учись сынок – человеком будешь. Вот Буратов и выучился – начальник боевого расчета, что еще надо?

Конечно, в телескопический прицел среди ночи ничего не видать, так что, в смысле вовне происходящих явлений, Буратов рассчитывает только на милосердие вышестоящего начальства. Оно покуда молчит. А где-то там, у близкого, запаянного в бетон бережка лодка уже причалила, и те, кто на борту, смело лезут на наклонную плиту выяснять отношения с неизвестностью. И, наверное, темнота встречает их не очень плохо, потому как через холодный воздух не долетают до «Флягина» ни автоматные пуканья, ни задушенные крики. И только неизвестность наваливается всей массой и давит. И сознание, нелокализованная конкретно субстанция, мечется внутри мозга, выхватывая из распахнутой памяти всякую ненужную дребедень. Многие, очень многие в такие минуты рады бы выключить свои противные и неугомонные мозги начисто, вставить в них эдакий будильник, который дернет, когда хоть что-нибудь случится во внешней неясности. Но куда деваться, если мы сами себе будильники?

Потом оттуда морзируют, в том смысле, что мельтешат фонарями, – наверное, все нормально. Как проверить, у тех, заброшенных на берег в пасть обстоятельств, рации нет, а орать в чужой стране тоже не стоит. Идет налаживание контакта с подпольем. А вообще зря, по-видимому, экипаж волнуется – зачем фрицам такие сложности? Монитор, как бронепоезд, никуда со своей колеи не сойдет и развернуться в узости канала неспособен. То, что не удалась одна засада, ни о чем не говорит – кто мешает сделать следующую и потопить, наконец, эту русскую посудину. А раз сложности врагу не требуются, то сейчас на берегу будущие союзники, по крайней мере – нейтралы. И нечего наращивать внутреннюю панику. Но сердце все равно колотится в висках, живет своей жизнью, ему на эти логические успокоения плевать с высокой колокольни. Так что сидим и ждем. Хорошо что сидим, некоторые вообще стоят, у них такое рабочее место. Покой нам только снится.

Буратов оторвался от бесполезного окуляра и глянул вокруг. Некоторые из расчета действительно прикрыли глаза от безделья, но вряд ли они дрыхнут, просто убивают подлую черепаху – время. Медленно так убивают, с оттяжкой. Будьте уверены – она в долгу не останется.

"Пельменная" полностью соответствовала своему названию – здесь были только пельмени. Правда, в нескольких видах: в качестве «первого» или «второго». «Второе», в свою очередь, делилось по классу на пельмени со сметаной или пельмени с уксусом. Правда, еще существовало дополнение – компот и чай. Последний спросом не пользовался. Поскольку сегодня по пролетарскому календарю был выходной, то рабочий народ использовал «Пельменную» в качестве «закусочной». Почти все прихватывали вместе с компотом по паре пустых стаканчиков и теперь с радушными лицами подливали под столиками водочку. Контингент вокруг был самый разношерстый – нищий народ привлекала дешевизна и питательность здешних продуктов. Однако Панин давно приглядел это заведение совсем не по экономическому отборочному критерию, а из-за разнообразия публики. Очень часто сюда забредали даже офицеры пониже рангом. Обычно это происходило ближе к концу месяца, когда жалованье подходило к критическому минимуму. А военные, уровня рядовых и старшин, обитали здесь всегда. Так что прозрачная стеклянная тара наполнялась здесь прозрачным напитком в едином дружном порыве и народом, и армией. А когда после второй порции пельмешков развязывались языки, здесь было во что вникнуть имеющему уши. Панин их имел. Он был благодарным слушателем и, кроме того, любил скромно, ненавязчиво угощать. Хотя он всегда был одет в гражданское пальтишко, от его даров никогда не отказывались. С собой, в просторных внутренностях пальто, он всегда проносил парочку бутылок «Столичной», а по его уверенным действиям новые знакомые сразу чувствовали в нем своего – офицера запаса, контуженного где-нибудь на краю света и тоскующего об армии либо просто спившегося в тайге, в тех местах, где Макар овец не пас, и выгнанного из вооруженных сил подчистую. Кое-кто полагал его морским пехотинцем, летчиком либо военным строителем, а некоторые считали его бывшим старшиной-десантником. В общем, он был многолик. Единственный облик, который он никогда не напускал на себя, – это оперативного работника или контрразведчика. Понятное дело, почему.

Задача Панина в отличие от постоянно – судя по газетам – засылаемых империализмом сборщиков сложных военных секретов была гораздо проще. Он всего лишь отслеживал общую политико-военную тенденцию, и со стороны раскрасневшихся прихлебателей «Столичной» это совсем не являлось выдачей несусветной военной тайны. Ведь он не интересовался ни номерами их дивизий, ни составом вооружения, ни чем-либо подобным. Через некоторое время, после десятка-второго посещения «Пельменной», Панин уже довольно сносно по виду человека определял, из какой местной части тот вырвался либо преподавателем какого военного училища он является. Опыт делал свое дело, а расширение кругозора позволяло теперь врать с три короба, все менее опасаясь быть разоблаченным самому. Очень часто его собеседниками являлись приезжие, командированные офицеры, прибывшие в столицу из «у черта на куличках» расположенных боевых частей. Среди них попадались очень интересные типажи. Многие из них чрезмерно опасались грозных московских патрулей, и «оборотень» Панин являлся для таких просто манной небесной – он знал все местные подворотни, ведал, где можно славно посидеть на перевернутых ящиках, разложив на странице из «Крокодила» аппетитно разделанную селедочку, но главное, наливать уже не под столом, а в открытую. Вообще, некоторый дефицит с хорошей водкой лил воду на мельницу представителя иного измерения.

Сегодня в сети Панина угодил танкист-гвардеец, да еще и лейтенант в придачу. «Пельменная» ему быстро разонравилась из-за запрета курить, поэтому, бросив недоеденный пельменный суп, он, с новым собратом, «танкистом» Паниным, смело сменил место дислокации и перебазировался на «завалинку», между давно не крашенными автомобильными гаражами. Уже в процессе транспортировки танковый ас стал быстро терять контроль над внутренними процессами в организме. Панин взял это на заметку и резко уменьшил вливаемые в него дозы.

Защитник родины был здорово загорелым известным в народе «офицерским» загаром. Это когда хорошо, до шелушения, опалены светилом лицо, шея и кисти рук – те части туловища, которые выглядывают из под форменной робы. «Курортник» прибыл в столицу развитого социализма из далекой, желающей идти по коммунистическому пути Намибии. Однако, как и прежде, ей сильно мешала в этом рабовладельческая Южно-Африканская Республика. Орды белых наемников, вооруженные до зубов и выше, постоянно досаждали ее южным провинциям, а также внутренним областям. Ясно, чем занимался в противолежащем полушарии новый знакомый Панина: он боролся с этими ордами – раскатывал в многосуточном танковом патруле их диверсионные группы, стремящиеся протащить в столицу соседней Анголы – Луанду связки динамита и гексогена, дабы взорвать возведенный там семидесятиметровый памятник Ильичу с алмазными глазами. Однако, кроме этого, лейтенант, оказывается, брал штурмом северную линию обороны все той же Южной Африки, не с целью захвата чужой территории – нет. Лишь с задачей проделать из Намибии неширокий (всего сто километров) коридор к окруженной империализмом, но желающей самостоятельности Лесото. Пока не получилось.

После рассказа этого везучего танкиста, умудрившегося выскочить из схлопнувшегося у Кимберли «котла», Панин хорошо представлял, как все это случилось. Ясное дело, советский танковый корпус пропустили намеренно. Ракетные танки и мотопехота спокойно двигались вдоль берега Оранжевой реки, страдая только от налетов авиации и насекомых, а когда линии коммуникации достаточно растянулись, их обрезали. Ну а потом началось избиение. Вот про подробности последнего стоило послушать.

И Панин слушал, впитывая, как губка.

И снова медленно ползет черепаха-время, карабкается помаленьку вдоль спирали эволюции, может, именно сейчас входит в новый виток. Кто может в текущий момент это знать? Буратов не знает, а Владимир Ильич, который утвердил в наших мозгах эту временную спираль, остался на другом витке, и хоть заспиртованный покоится на веки вечные в мавзолее, никакой связи с ним нет. Но, может, теперешний Вождь и Учитель все же поддерживает с ним некое тайное сношение, дабы не свернуть с идеально правильного курса. Каким образом? Ну, хотя бы морзянкой? Или лучше все ж таки телефон? Буратов внезапно понял, что впадает в некое подобие транса – в голову лезла всякая чушь – последствие хронического недосыпа. Да, выбрал себе профессию – романтики полные штаны. А где лучше? На заводе танковом? Там уже полтора года смены по двенадцать часов, как при свергнутом царе-батюшке, а за бракованную железяку или опоздание можно загреметь на вывал леса, далеко на восток. Хотя, нет, теперь все валяльщики сосен и елей эшелонами в обратку переброшены – в штрафных батальонах – колючую проволоку немецкую грудью и зубами рвут, да дорожки для танков в германских минных полях копытят. Так что через путевку в трудовые фабричные подвиги тоже можно схлопотать романтики по уши. Куда ж крестьянину податься? Да и какой из Буратова крестьянин – в анкете «из рабочих». Было бы точнее «из рабочей», батьки-то давно нет – окочурился от перевыполнения норм. Буратов тяжело вздохнул, встряхнулся. В помещении было холодновато – всегда так, когда машины застопорены. Все металлические предметы вокруг приобрели видимую шершавость – иней. Куда деваться, февраль месяц. Февраль тысяча девятьсот сорок второго года. Скоро великий праздник – День Красной Армии. Где встретим? В Париже? Все-таки война сильно затянулась. Как поначалу-то замполиты распелись: «К середине осени Гитлеру капут! Все рядовые по домам вернутся». Черта лысого, на родной Украине снега выше колена, весна на носу, а вермахт никак до конца не угробят. Вечно так с этими планами – наобещают с три короба, а потом вроде бы ничего и не говорили. Но с этими герингами, геббельсами вроде бы все ясно – в любом случае к концу зимы – кранты, так ведь новые войны разгораются каждый день. Вот, скоро два месяца, Кожемякин объявлял сводку: японские милитаристы напали на Соединенные Штаты. Это же наши союзники, получается, в беде? Или уже не союзники? Хрен разберешься в этой политической экономике. Вроде и с япошками договор о ненападении, хотя и с немцами был раньше. Друзья были, товарищи – не разлей вода. Что-то там у них в правящей партии было от социализма или от рабочего движения. Как она называлась-то? Не далее как весной в каждой газете кричали и поясняли, а сейчас и название-то забыл. Память дырявая до жути. Буратов обвел глазами прикемаривший расчет. А эти, подумал он, окончательно стряхивая сонливость, вообще, наверно, не помнят, как им обещали увольнение в запас до конца осени. Странное животное человек.

По праву начальника он решил на некоторое время покинуть боевой пост – выбраться на палубу взбодриться. Вряд ли, в случае чего, сразу же понадобится главный калибр. Когда он нырял в люк, расчет смотрел на него преданными просящими глазами – им всем так хотелось курить. Ничего, думал Буратов, вначале спускаясь, а затем снова поднимаясь по трапу к другому люку, злее будут. Это было повторение высказываний капитана Кожемякина, самому Буратову было совсем неудобно и стыдно так думать. Однако все равно даже выпущенные на палубу люди не смогли бы курить – это было запрещено на враждебной территории по ночам, такая милость разрешалась лишь среди бела дня, и, ясное дело, не при наличии боевой тревоги. Поэтому сам Буратов тоже не собирался курить.

На палубе было несколько светлей и, понятно, несколько холодней. Буратов вздохнул морозный воздух. Справа к нему приблизился один из наружных вахтенных.

– Это вы, товарищ младший лейтенант?

– Я, Панченко, не волнуйся. – Буратов узнал матроса по голосу.

– Ну, что там, товарищ младший лейтенант? Договорились?

Он имел в виду переговоры, ведущиеся в боевой рубке с прибывшими французами.

– Нет, еще разговаривают, – пояснил обстановку Буратов, хотя не входил в число допущенных к секретному совещанию. Его пост находился непосредственно под бронированным капитанским мостиком, но за два часа кряду разговоров наверху он не расслышал ни слова.

– Угу, – промычал закоченевший боец и двинулся вдоль корабельной палубы дальше.

Буратов приблизился к борту и посмотрел вниз. Почему, интересно, вода здесь не замерзает? По родному Днепру сейчас они бы только на ледоколе смогли передвигаться. Раньше зима для флотилии являлась периодом интенсивной теоретической учебы. Хорошо было: город в двух шагах, танцульки в офицерском клубе, да и морячки были не издерганы – увольнения перепадали. Моряк в сухопутном городе – это похлестче всяких севастополей, там их куда не ткни понатыкано, а здесь невидаль ходячая: девки падали. Однако, может, в Париже тоже будет неплохо? Буратов размечтался.

Из ступора его вывела французская речь. На очень короткое мгновение он испугался, что его мечты о Париже чудесно и неожиданно реализовались. Буратов поднял голову: там, почти над его головой, приоткрылась стальная дверца и на открытую площадку вышла вся компания высоких договаривающихся сторон. Капитан судна Кожемякин беседовал с прибывшими французами через переводчика – красноармейца Зингера. Стоя внизу, Буратов улавливал и понимал некоторые чужестранные слова – это было последствие изучения по ночам недавно выданного каждому бойцу русско-французского разговорника со встроенным словарем. О чем шел диалог, разобрать он, конечно, не мог. Может, о совсем несущественном, ведь, скорее всего, все важное уже было обговорено в рубке.

Буратов бочком вернулся к распахнутому люку и полез в темноту, на рабочее место.

Танкист был уже в зюзю. Речь теперь не могла идти о стратегии и тактике, она наконец-то додвигалась до состояния: «Ты меня уважаешь? И я тебя ува-жа-жа-ю!» По товарищеским побуждениям Панин, наверное, был бы обязан сопроводить лейтенанта до гостиницы, но данное социалистическое учреждение для приезжих военных находилось у черта на куличках – в Текстильщиках, – не стоило разведчику иных метагалактик переться с пьяным попутчиком мимо патрулей и лишних свидетелей, без любимого сопровождаемым ракетного танка, оставленного в субтропических лесах Африки. Поэтому, когда опаленный южным солнцем младший офицер во второй раз завопил на всю улицу «Смирно, негры!» (они с Паниным как раз подходили к трамвайной остановке), пришелец с иных измерений растворился в темноте. Маленькое предательство родной и любимой армии, вот как это выглядело со стороны. Бывает.

Итак, достигнута договоренность с какими-то местными коммунистическими движениями о военном сотрудничестве. Представитель Союза – Кожемякин смело может дырявить дырочку для очередного ордена. Предыдущий он получил за досрочный прорыв к Рейну, этот, значит, будет за Сену… Сколько там в Европе осталось больших рек? Не густо. Луара совсем рядом, она к этому ордену автоматически зачтется, тем более что проводимая сейчас военная операция касается и ее. Благо Кожемякин наконец-то удосужился посвятить офицерский состав в суть грядущей кампании. Почему только нельзя было сделать это раньше? Наверное, все согласно плану, да и к тому же кто мог знать заранее о новых союзниках? В общем, дело будет происходить следующим образом: местные партизаны и наши море-речные десантники обеспечат необходимую сигнализацию кострами в нужном районе; на костры родная доблестная авиация сбросит десант первой волны, который, в свою очередь, обеспечит высадку всего остального Первого Краснознаменного десантного корпуса. А уж их проблема понятна: где рассредоточившись, а где концентрируясь, они должны будут захватить и удерживать мосты на всех реках и речушках южнее Парижа, вплоть до упомянутой Луары – двенадцатой по мощности реки Европы, если считать вместе с истинно советскими, разумеется.

Может, в это же время еще один-два корпуса выбросят севернее столицы для тех же целей? Все возможно, кто будет ставить нас в известность обо всей глобальности замысла? Если это так, то немцам, оттесненным в Арденны и, вероятно, мечтающим отступать далее, придется совсем не сладко. Близка, близка победа над фашистами. В сводках как-то мелькало, что несколько эсэсовских дивизий, отступая, вторглись на территорию нейтральной доселе Швейцарии. Ну и прекрасно, у наших дипломатов-оперативников будет повод экспроприировать награбленное капиталистами за века золото и ценные бумаги, пустить их в дело повышения благосостояния трудящихся.

И вот, в связи с грядущими победными планами, «Флягин» теперь лишился десантников на борту. Как просторно стало в кубриках! Но, конечно, за ребят все очень переживают: сжились, спаялись с ними дружбой за этот тяжелый переход. Буратов и сам расстроился, пожал напоследок руку буквально каждому, как и все остальные, конечно. Абрамов на прощание пошутил, что морская и воздушная пехота будут теперь воевать в одной упряжке. Ясное дело, командир пехотинцев доволен по уши – сколько их на бережок не выпускали.

Кроме очищения трюмов от пехотинцев, есть и другие изменения во внутренней жизни корабля: для связи с местным населением на борту у «Флягина» несколько французов, а еще – наложено табу на обстрел пассажирских поездов, и заикаться о предыдущих стрельбах запрещено строго-настрого. А вообще, для монитора «Флягина» боевая вахта, конечно, не закончена. Он продолжает двигаться вниз по течению и, если всякие беды, типа бомбардировок, пронесет мимо, скоро минует узкие притоки и будет плескаться в Сене, девятнадцатой по протяженности реке Европы.

Была еще одна трудность, с которой он столкнулся в этом новом мире. Готов ведь был к чему угодно, а вот такой банальщины как-то вовсе не предвидел.

Дело в том, что ведь надо было не только накапливать впечатления и таскать в условленное место совсекретные кассеты, нужно было, кроме того, просто жить. А жизнь по функциональному определению предусматривает обмен с окружающей средой не только информационными потоками, а еще и материей. Говоря попросту – надо было что-то есть. В привычном Панину обществе пищу следовало обменивать на универсальное средство взаиморасчетов – деньги. В первые дни Панину для их добычи следовало постоянно нарушать одну из заповедей христианства – «не укради». Это были нервные минуты, когда он имел прямую возможность угодить в милицию в качестве мелкого карманника. Затем, после новой переброски туда-обратно, Панин заимел увесистую пачку местной валюты в купюрах самого разнообразного достоинства. Конечно, это были фальшивки, но как умело они были сотворены… Приятно было смотреть на Владимира Ильича, украшающего полтинники, на Иосифа Виссарионовича, озаряющего сиянием сотенные. Увесистые были купюры, шуршащие где надо под пальцами, с добротными водяными знаками в виде гербов двадцати двух республик. Еще бы они не были похожи на настоящие: их изготовили не в какой-нибудь подпольной чеченской типографии, а в самом подлинном Монетном дворе, пришлось, наверное, по этому поводу втянуть в сферу секретности еще десяток людей, но финансистам не привыкать, они приспособлены держать язык за зубами не хуже ракетчиков. Так что в смысле наличия денег Панин был, по здешним меркам, чуть ли не миллионером Корейко.

Но вот в чем оказалась закавыка. В этом прелестном мире социализма, развитого и почти прикончившего капитализм на Земном шаре, продолжала существовать проблема дефицита, и ладно бы только на какие-нибудь модные тряпки – в условиях отсутствия конкуренции со стороны «левисов» и «вранглеров» это как-то не слишком ощущалось, – но ведь была еще и проблема дефицита съестного.

Нет, вообще-то, что-нибудь в продаже всегда имелось, но за какой-то, не слишком аппетитного вида, картошкой часто приходилось стоять в очереди два-три часа. А ведь это была не отдаленная провинция, а матушка-Москва, столица страны, покрывающей уже не одну шестую, а, слава Сталину, одну пятую площади суши. Панин с трудом представлял, что делается в других, менее славных городах. Там, в оставленном на время мире, он умудрился родиться в иные времена. Может, в его глубоком детстве родителям тоже приходилось подолгу потеть в магазине «Овощи-фрукты», следя, как бы какой-нибудь пройдоха, вклинившись без очереди, не перехватил последний на сегодня килограмм яблок – Панин не мог этого помнить.

Вообще-то, как решался вопрос снабжения чем-либо в провинциях, было понятно – аналогичная методика наличествовала и тут. Официально она могла именоваться как угодно, периодически меняя личину, не затрагивая суть. Карточно-талонное распределение – вот что это было. «От каждого по способности – каждому по труду» в действии. До уравниловки будущего изобилия коммунистического завтра еще далековато – ждите спокойно, в двадцатом веке не получилось, в двадцать первом пробуксовывает, может, в двадцать втором повезет. Возможно, когда на Марсе будут яблони цвести, тогда и наедитесь яблок вволю – не червивых.

А сейчас той же девушке Авроре как представителю рабочего класса выдавали в профсоюзе талоны на сахар, сигареты и прочее или, того лучше, сразу отсыпали мешок картошки, привезенный предприятием из подшефного колхоза. Вот именно преимущество последнего вида снабжения и стояло Панину поперек горла. Он-то ни к какому рабоче-служащему классу не относился. А по талонам, также умело в госбанке имитированным, продукты выдавались далеко не всегда.

Иногда Панин рисковал прикупать кое-что у спекулянтов – мелких пережитков почти сто лет назад закопанного в могилу внутреннего капитализма. Но «сорняки старого мира» продолжали выкорчевываться властью с неугасимым революционным порывом, а потому, производя сделки обмена фальшивых денежных знаков на материальные носители белка и витаминов, можно было ненароком угодить в облаву. Простые смертные, при поимке, могли отделаться пятнадцатью сутками или выговором на предприятии, а чем бы кончил Панин – человек поддельный в этом мире с головы до пят?

Вот и приходилось иногда стоять в очередях.

А француз – парень неплохой. Веселый, на гитаре красноармейца Салова чудеса выделывает, конечно, когда Кожемякин разрешает шуметь. Зовут его Жорж Сюри, но настоящее ли это имя или какая-нибудь конспиративная кличка, покрыто мраком. Буратов с ним в хороших, приятельских отношениях. Даже водил в башню главного калибра на экскурсию, с письменного согласия Кожемякина, разумеется. Так что у «Флягина» тут передвижной филиал ВДНХ, и французский товарищ имел возможность убедиться в достижениях советской военно-прикладной науки. Потрясен, правда, не был, из Буратова явно никудышный экскурсовод. Жалко, не присутствовал этот Жорж, когда товарняк на рельсах от сотрясений подпрыгивал или когда достижение его родимого милитаризма – «Гочкисы» десятитонные от общения со снарядами буратовскими рассыпались. Права народная русская мудрость: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Словом, весь толк от экскурсии только тренировка в языке. Встретим освобождение Парижа во всеоружии!

– Младший лейтенант Буратов, вы кандидат в члены партии? – спросил капитан судна Кожемякин, как будто был не в курсе.

Но вопрос был задан без улыбочек, то есть официально, и, следовательно, требовал прямого, по-военному короткого ответа.

– Так точно, командир, – рапортовал Буратов.

– Товарищ командир, – поправил Кожемякин автоматически.

– Так точно, товарищ командир.

– Разговор у нас с вами, товарищ Буратов, будет очень серьезный и не предназначенный для неподготовленных комсомольских ушей.

– Понял, товарищ командир.

– Прекрати паясничать, Володя, – с досадой высказал Кожемякин, расстегивая верхнюю пуговицу бушлата.

– Да не паясничаю я, командир.

– Товарищ командир, – снова автоматически поправил Кожемякин.

– Не паясничаю я, товарищ командир, – отремонтировал словосочетание Буратов.

– Что-то мы зациклились, Володя, – произнес Кожемякин, почесывая висок. – Дело вот в чем. Будет к тебе не слишком почетное, но очень ответственное задание партии и командования. Ты как?

– А когда я от заданий или приказов отлынивал, командир?

– Товарищ ко… Тьфу! Черт возьми! – ругнулся Кожемякин. – Задание очень серьезное, но несколько необычное. Кстати, я тут буду намедни фамилии вносить в кандидаты на награждение. Есть возможность попасть в списочек на боевое «Красное Знамя».

«Что-то не так», – панически подумал Буратов, но виду, разумеется, не подал.

– Очень интересно, – сказал он вслух.

– Так вот, Володя, кандидат в члены партии и будущий коммунист, если ты по наивности надеешься, что за стрельбу по деревянным вагонам можно заслужить «Красное Знамя» – ты глубоко ошибаешься.

«Еще и танки были, целых три штуки!» – громко, но про себя, возразил Буратов.

– Если бы ордена за такое давали, Володя, то любой летчик советского бомбардировщика не смог бы взлететь – грузоподъемность самолета не потянула бы к небу все его ордена уже после первого месяца боев. Понимаешь?

– Понимаю, командир.

– Товарищ ко… О горе мне!

– Извините, товарищ командир, – подрихтовал обращение Буратов.

– Так, так, тихо, товарищ младший лейтенант. Стоп. – Кожемякин начал потеть лбом, несмотря на присутствие в Северном полушарии зимы. – Значит, понимаешь, Володя? Вот и хорошо, что понимаешь. Что за это награждать, право? Любой горазд крушить на расстоянии, правда?

– Правда, това…

– Уймись, – прервал, покраснев от предчувствия, Кожемякин и продолжил: – А вот глаза в глаза попробуй. Вон как наша пехота. Вот где смелость надобна нечеловеческая.

– Да, против танка врукопашную оно, конечно… – дополнил, сам не ведая для чего, Буратов и осекся под странным взглядом командира. – Я слушаю, слушаю.

– Я к чему веду, Буратов. Убивать на дистанции надо, конечно, уметь, но воли такой, как вблизи, не требуется, так ведь.

– Само собой, това…

– Так вот, Володя, крепись. Не могу прямо приказывать, не входит это в твои непосредственные служебные обязанности, сам понимаешь, но как старший партийный товарищ прошу.

– Что? – тихо похолодел Буратов.

Однако Кожемякин замолчал и твердо посмотрел на подчиненного. Его взгляд прибил Буратова к принайтованному к корабельному полу табурету.

– Ты готов? – таинственно спросил Кожемякин.

Буратов уже ничего не мог сказать, его язык отнялся в предчувствии – он просто кивнул.

– Боевое «Красное Знамя», – произнес Кожемякин, вставая, – думай о нем. – Затем он извлек откуда-то из дальней ниши и мягко, без звона и даже шороха, положил перед Буратовым начищенный до блеска «вальтер».

– Хорошая штука, хоть и немецкая, – почти приятельски прокомментировал Кожемякин. – Никогда не стрелял? Мелочи жизни, из нашего же родного стрелял? Ну а какая разница? Вот так взводишь, так досылаешь патрон, – его большие руки замелькали над столом. – На, попробуй. Только я обойму пока выну – нечего шуметь, если что.

Буратов взял пистолет. Чуть не уронил. Действительно благо, что Кожемякин извлек боеприпасы. Кисти не тряслись, но сразу ни черта не получилось, хотя чего проще. Даже руку оцарапал. Последнее, похоже, и вывело из ступора. Он привстал, так было чуточку удобнее. Провел операцию несколько раз. Наконец родилась идеальная последовательность движений – еще бы – артиллерист-механик.

– Вот видишь, – с приторной веселостью отметил Кожемякин. – Немцы умеют делать вещицы.

– Ну, – твердеющим голосом спросил Буратов. – Что делать-то?

– Ты, Володя, для чего шел в Военно-Морской Флот?

– Служить.

– Кому служить?

– Родине, ясное дело. – Голос Буратова начал твердеть.

– Родине и партии, – поднял указательный палец капитан «Флягина».

– Конечно, народ и партия едины, – дополнил Буратов.

– Мне нечего возразить, дорогой мой офицер.

– В чем будет заключаться мое задание? – с железной, пугающей самого себя прямотой осведомился Буратов, взвешивая в руке пушинку «вальтера».

– Боевое «Красное Знамя». Думай о нем, Володя, думай о нем.

– Слушаю.

– На борту нашего судна находится шпион.

– Что?

– На борту вверенного мне судна – речного монитора «Флягина» – в настоящее время находится иностранный шпион, законспирированный империалистический агент и фашистский прихвостень.

– Да?! – Буратов лихорадочно листал в голове лица собственного экипажа.

– Есть данные, что он имеет задание войти в доверие и потопить наш славный, много переживший боевой корабль.

– Известно, кто это? – спросил Буратов холодея – что-то там в подкорке мозгов уже откапывало решение загадки. Он сам, подсознательно, наваливался на эту крышку сундука Пандоры, боясь окончательного разумения.

– Нам все известно, товарищ Буратов.

– Все?

– Между прочим, данный агент и тайный фашист втерся и вам в доверие.

– Мне? – Проклятый ящик Пандоры в голове уже почти открыл зев, но страшно было глянуть распахнутыми мыслями на то, что оттуда вывалилось.

– И не только вам, Буратов, но даже мне. – Кожемякин сделал какое-то неуловимое движение, и на стол опустилась бумажечка со знакомыми каракулями.

Где-то в груди у Буратова остановилось сердце. Это был его рапорт с просьбой ознакомить, провести на экскурсию коммуниста Сюри в артиллерийские казематы. То, что ниже красовалась размашистая, как и он сам, подпись Кожемякина, ничего не меняло. Ящик Пандоры в голове открылся окончательно.

– Жорж? – с трудом выдавил Буратов.

– Так называемый Жорж Сюри – тайный фашист и враг прогрессивного строя.

– Он же, вроде, наоборот – антифашист, борец с оккупантами, – выдвинул совсем неуместное возражение Буратов. Он сразу пожалел о сказанном.

– «Наоборот антифашист», любезный мой Володя, – торжествующе улыбнулся Кожемякин, – это, как известно, фашист. Правда?

Буратов смолчал. Каталась, каталась от виска к виску резонирующая волна паники.

– Ладно, Володя, это все литература. Главное дело – практическое дело. Думаете, мне самому приятно давать вам такое распоряжение? Ничуть не приятно, тем более вам – артиллеристу, спецу по баллистике. Если бы на борту все еще была пехота, то о чем речь. Резать людей по ночам… – Кожемякин на миг запнулся, уразумев, что употребил слишком выпуклое сравнение, но все-таки закончил, – это их непосредственные обязанности. Моргнул бы Абрамову, и все дела. С меня взятки гладки, пусть он сам назначал бы кого захочет. Но надо исходить из реальности – десанта тут уже нет. Надо самим управляться. Вы, Володя, у меня на особом доверии. А если у меня, сами понимаете, то и у партии. Вот как нужно все провернуть. – Кожемякин заговорил быстро и четко, по-деловому. – Он чувствует к вам расположение. Выведите его на палубу, подальше к корме. Я обеспечу, что в нужное время там никого не будет. Итак, в процессе мирной беседы пальнете в него пару раз. Можно больше. А один раз обязательно, хотя это очень трудно, я знаю, – пояснил Кожемякин спокойным, как лед, голосом, – пальнете ему в голову. Труп сбросите в воду. И «вальтер» туда же. Хотя можете оставить его себе, если очень хочется. Вы понимаете, почему все должно делаться так – никаких тебе трибуналов, приговоров перед строем? Нельзя убивать в наших людях веру в союзников. Даже если они сейчас и не нужны нам как союзники, то, может, в будущем будут нужны, правильно?

– Когда? – мертво спросил Буратов – он еще надеялся на отсрочку, длинную, длинную отсрочку.

– Сегодня, примерно в одиннадцать вечера по-местному. Сверим наши часы. – Неизвестно когда Кожемякин уже встал и нависал сзади над Буратовым, теребя его левую руку с часами. – Видите, все со временем в норме. Не берите все это сильно в голову. Думайте, как я уже советовал, о «Красном Знамени», о партии. Или вообще ничего не думайте, тоже помогает.

Знаете, конечно, что Наполеон Бонапарт, прежде чем проиграть войну в России, потренировался в проигрыше в Испании. И вроде бы армии крупной против него тут не было, так, выслали британцы экспедиционный корпус, а все же величайший стратег всех времен и народов продул начисто. Почему? По какой такой причине? Партизаны замучили. И тут сразу видится вторичное сходство с Россией. Приходилось величайшему, для удержания территории, держать чуть не в каждом населенном пункте войска, и чем больше, тем лучше, ибо маленькие отряды вырезались испанцами начисто. Ему бы бросить к черту этот полуостров, так нет, спесь имперская не позволяла. Да и опасения того, что стоит уйти и тут же начнут вражины-англичане создавать там плацдарм для распространения вширь. Ну и, конечно, верил он в свою звезду и надеялся, в конце-то концов, победить. Не вышло!

И если в России безбрежной способствовали партизанам леса, то в Испании – горы. Вся страна – сплошные горы. Как тут воевать, когда везде пещеры и негде построить редуты, как на поле Бородинском.

А потому Красная армия генералиссимуса Сталина не собиралась повторять ошибки Бонапарта, тем более обожглась недавно, здесь же – с Испанской Республикой, и нельзя было в грязь лицом снова падать. А потому танки решили в горы не вводить, пусть на равнинах Франции резвятся, да и не дошли они покуда до южной оконечности страны, чтобы осуществить плановое вторжение.

И посему, надежда на доблестную авиацию. Давайте, чкаловы, трудитесь, кончились ваши мирные пропитанные подвигом будни, теперь дела посерьезнее – коммунизм распространять с неба на землю.

И пошло в эфире: «Над всей Испанией небо в облаках!» Условный пароль – начало радостной эры. Жаль, республиканцы не дотянули, вот бы согрели душу.

А в небе уже не облака, соколы ясноглазые, и от числа их, неизмеримого визуально, темнеет небо. Вначале, конечно, все по отработанному сценарию. Первыми – дипломаты с каменными лицами. «Что, братец Франко, может, подпишем мирный договор?» – «А надо ли, мы же не граничим непосредственно». – «Ошибаетесь, господин Франко, чуть-чуть осталось нашим танкам от Ла-Рошели сюда докатиться, глазом моргнуть не успеете. У нас уже начальники новых пограничных застав назначены. Едут спецвагоном с тревожными чемоданчиками в руках, рабоче-крестьянского происхождения». – «Ну, давайте, заключим, чего же не заключить, в самом деле. Но, вообще-то, мы страна мирная, нейтральная, может, так оставим, как есть?» – «Ваше право, мы к чужим народам со своими порядками не суемся. Но только, чтобы на границах будущей социалистической республики Франции – покой и порядок, никаких провокаций». – «Ну что вы, как можно?»

Потом, как положено, авиация на подавление аэродромов. Превосходство в воздухе – гарантия победы!

Ну а уже затем та самая воздушная армада, от которой гаснет солнце. Нет, самолетов, конечно, столько не наберется. Хотя, может быть, если со всех фронтов собрать и в одну сторону выпустить… Но так делать негоже, что, по-вашему, Норвегию без авиаподдержки требуется отвоевывать? Или Иран с Ираком, возможно, без авиаприсмотра оставить? Нет, нельзя, война без прикрытия авиации и без воздушной разведки – это гиблая война. Кто не верит, на немцев, вокруг Берлина окопавшихся, посмотрите: их с фланга обходят, а они ни сном ни духом – сидит их авиация на голодном пайке, без топлива.

Но самолетов в небесах действительно чрезмерно много. Что такое?

Их меньше, чем кажется. Дилетанты вы, не специалисты. Не самолеты это – просто планеры краснозвездные. Тех, что поменьше, может наш «Як» ухватить штук пять-шесть за раз. Большие, конечно, типа пятидесятиместного инженера Цыгина, тех по одному тащат. Еще бы, там, кроме десантников в зимней экипировке, еще и легкое орудие, правда, разобранное на запчасти.

Еще убийственно действует, и не только своими размерами, наш доблестный планер «БДП». Если видит он врагов с высокого неба, уже оттуда начинает поливать огнем, создали его для воздушного боя – торчат у него из носа, кормы и боков семь крупнокалиберных пулеметов. Вот бы фрицы удивились, но нет их уже в небесах, всех повыбили, а кто с парашютом прыгнул, уже валят леса в холодной Воркуте – нужно дерево для новых планеров, потому как нечего на такие одноразовые игрушки тратить бесценный металл.

Правда, и здесь, в очередях, можно было извлечь кое-какие детали, незаметные из архивно-библиотечного далека. Например, становилась понятна озлобленность окружающего народа. Еще бы, вначале, до двухчасовой очереди, отстой у станка восемь-десять часов при шестидневной рабочей неделе – в условиях загона капитализма на отдельно взятую часть света, агрессивность его, понятное дело, возросла, а потому экономика продолжает работать в условиях военного времени – за опоздание на службу, минуток на пятнадцать, можно угодить в семидневную рабочую неделю с продолжительностью рабочего дня двенадцать-четырнадцать часов и в регион с менее приятным для здоровья климатом. А еще – давка на транспорте. А еще – детишек надобно из садика забрать. Правда, воспитатели там приученные – боятся жалоб как огня, если надо, до восьми вечера будут за подопечными присматривать, да не просто присматривать, как какие-нибудь частнокапиталистические гувернантки, а песенки про дедушку Ленина учить: «Камень на камень, кирпич на кирпич – умер наш Ленин Владимир Ильич!» Да весело, с притопом да с прихлопом. То, что этот стишок впоследствии может вызвать клин в особо негибких мозгах от соударения с узнаваемой в школе формулой: «Ленин и теперь живее всех живых, наше знамя, сила и оружие!», как-то в учет не берется.

Так вот, набегается тот пролетариат служащий за день – еле ноги домой приволочет, включит телевизор, а там ему программа «Время»: «Здравствуйте, товарищи! Успешно, с перевыполнением втрое завершает пятилетку Харьковский тракторный завод – вон сколько тракторов навыпускал – солярки не напасешься. Грузятся те трактора на пароходы, дабы своими мирными гусеницами мять бока австралиям да гренландиям. А Тагильский завод жертвует сто тысяч рублей на строительство мемориала трагически погибшей со всем прогрессивным населением Кубы. Кто желает, может присылать деньжата на счет такой-то и такой-то, дабы не забывали радиоактивную Кубу наши славные, еще более счастливые, чем мы, потомки». Наслушается этого служащий пролетариат, водочки – по талону с боем взятой – хлебнет, и атакует его ярость безмерная. Куда сей поток направить? Надо бы на империализм, но далеко тот гад – за океанами окопался, лежит не дышит, рябчиков с ананасами дожевывает. Вот тут-то из телевизора и скажут: «Благодаря усилиям органов внутренних дел задержана группа вредителей на атомной станции Чернобыля. В результате тщательно проведенного следствия накоплено сто сорок томов доказательств с признаниями о том, что шпионская банда собиралась, по указке с Аляски, взорвать нашу милую сердцу станцию, посредством метода, использованного ранее, в восемьдесят шестом году, однако, вопреки желанию „троцкисто-горбачевцев“, не приведшего к серьезным последствиям. Попутно главной акции преступная свора постоянно распускала слухи об утечках, якобы вредных для здоровья местной фауны и флоры, хотя любой школьник Советского Союза знает, что вокруг социалистических атомно-энергетических объектов никакой фауны и флоры не водится, поскольку мешают они трудолюбивой работе мирных протонов и нейтронов. Уважаемые товарищи телезрители, партийные и не очень, можете присылать свои письма-мнения по поводу гнусностей названной банды, а также свои пожелания по поводу метода наказания однозначно виновных».

И сразу есть куда обратить свою ненависть, за день трудового подвига накопленную.

Мудра партия.

А скажите мне, можно ли страну захватить дивизией? А батальоном? А ротой? Нет, не просто арестовать правительство, а именно захватить и контролировать? Нельзя? А взводом? Тем более? Вот и не угадали – можно, только надо подобрать соответствующую страну. Да, конечно, маленькую. И в Европе такие страны есть.

Первый раз Андорре досталось от заблудившихся и не вышедших к нужной цели истребителей-бомбардировщиков «Су-2». Сильно досталось. Руководил эскадрильей опытный, но покуда плохо знакомый с местными условиями и местностью подполковник авиации Жмыхов В. В. Его только недавно прикомандировали в полк после госпиталя. А в госпиталь он попал из северной Норвегии. Теперь, наблюдая внизу, вместо сплошной снежно-белой равнины, сады и возделанные поля, Жмыхов В. В. сильно терялся и постоянно сбивался с намеченного маршрута. Двигающиеся за ним следом самолеты вели выпускники Осоавиахима – их научили держаться плотным строем, подобно гусям, и не терять ведущего из виду. Еще их научили взлетать, садиться, а также, обязательно, сбрасывать бомбы. Ориентироваться на местности они совсем не умели. Они много чего еще не умели, но что втолкнешь в голову в результате трехмесячных курсов, приравненных ныне к полновесному военному училищу, приравненному во всем, кроме присвоения офицерского звания. Так что, когда их ас-подполковник принял столицу Андорры – деревеньку с таким же названием – за французскую железнодорожную станцию Акс-ле-Терм, никто из них также не увидел разницы. Отбомбились летчики-сержанты успешно.

Потому, когда в Андорре приземлились два боевых резиновых планера, старый институт буржуазно-феодальной власти уже неделю не существовал, так как административное здание мэрии сгорело вместе со всей остальной столицей в только недавно утихшем пожаре. Перво-наперво воины-десантники умело сдули и скатали в увесистый, но транспортабельный тюк свои чудо-планеры, подготовив их к эвакуации на «большую землю»; затем закопали их в большие самодельные ямы, прикрыв сверху кусточками и мелкими деревцами; потом выпуляли в окружающую природу половину наличного боезапаса, после чего с криками «ура!» взяли рукопашной атакой остатки обгорелой, изрытой воронками столицы страны; ну а затем помогли освобожденному от эксплуатации человека человеком народу выбрать новое, правильное правительство, тут же провозгласившее социализм и демократию. Обычно последним делом занимался второй или третий эшелон наступающих армий, специально обученные советизации внутренние войска, однако в данном конкретном случае, в связи с мизерностью территории и эксперимента для, было решено предоставить инициативу десантникам. Конечно, по этому поводу в поход отправились только проверенные коммунисты и комсомольцы, да еще ряды их были усилены дополнительными замполитами.

В общем, все прошло как водится, и даже лучше. Правда, не удалось предотвратить ночной исход многих жителей со своих насиженных мест на территорию соседних государств Испании и Франции, однако созданный по инициативе местных активистов совхоз имени Красной армии экспроприировал и национализировал оставленные несознательными элементами участки земли и хозяйственные постройки.

Тепло, со слезами на глазах, как с родными, прощались жители освобожденной, маленькой, но свободолюбивой земли с воинами легендарной Красной армии, которые загружали в прибывший за ними транспортный «ВП-1» (воздушный прицеп-"один" конструкции Антонова) свои откопанные и сырые надувные планеры. Но жители не отчаивались, с ними для обороны отечества со стороны фашистской границы остался сравнительно небольшой гарнизон передовой страны социализма.

Очень скоро маленькая страна Андорра забудет гнетущие годы феодализма и рабства, чувство неуверенности в себе. На ее территории расцветут прекрасные сады, взовьются ввысь белые корпуса больниц и санаториев, а в центре новой столицы, возле памятников всем революционерам мира, состоится закладка прекрасной школы для поколения будущих коммунаров.

Испания. Почти родная русскому революционному сердцу страна. Гренада, Гренада, Гренада моя. Не освободить ее от фашизма? Уж кого-кого, а ее первую. Точнее, хотели первую, еще в тридцать шестом, но… Кто теперь помешает? Дрожи, коварный Франко, здесь вам не тут – не придется сидеть до самой кончины на троне. А если и придется, то кончина наступит гораздо раньше.

В деле – любимые горные стрелки. Даже еще похлеще – горные стрелки-десантники. Те, что просто горные, и так по уши заняты отлавливанием в Альпах и на Балканах последних немецких горно-пехотных полков. Но и там – немного. Основное количество горных дивизий, прошедших Карпаты и Апеннины, возвращены в Союз, доукомплектованы, снаряжены русско-персидскими словарями и картами и брошены назад, на Кавказ, точнее, через него, в направлении экватора. Впереди полно работы. Но с ними все ясно, хоть Восток и тонкое дело, ведь где-то, наверное, горы Кавказа плавно перейдут в Гиндукуш, а уж оттуда можно будет освободить от международного произвола лам Тибета и прочих жителей восьмитысячников.

Но то перспектива. Как пойдет дело в Испании? Хватит ли силенок, ведь даже Наполеон в свое время продул там кампанию? Однако что нам Наполеон, он начал поход не с того конца – от Парижа в Москву, но мы-то движемся правильно.

А сил не маловато, ведь надо не забывать товарищей, которые там остались и которые ждут не дождутся, когда милые сердцу купола парашютов затмят небо несчастной родины Сервантеса, дабы сделать ее окончательно и бесповоротно счастливой.

Не прячьтесь далеко, гражданин Франко. Идет за вашим перемещением уверенная слежка по пятам, и если еще не изъяли вашу подлую жизнь из мерзкой плоти, так, наверное, не было на то верховно-данного указания. Нужны вы, видимо, для суда праведного, неумолимого, как восхождение по исторической спирали, когда народы мира решат вашу судьбу на первом заседании в строящемся в центре Москвы Дворце Мирового Совета.

А покуда живите, возводите вокруг Мадрида пояс противовоздушной обороны. Только знайте, смех да и только ваш пояс, супротив стоместного планера, разработанного русским умельцем Москалевым. И не забудьте про парящую безмоторную машину «А-7», которых по три штуки за раз несут наши доблестные «илы». И про летящие на крыльях танки «КТ-1» Антонова тоже не забудьте – что их бронированному дну ваши пялящиеся в небо пулеметы.

Так что до скорой встречи в суде, товарищ Франко!

– Входите, входите, Роман Владимирович! – радостно привстал ему навстречу абсолютно незнакомый генерал-майор с эмблемой химических войск. – Знакомьтесь, вокруг очень уважаемые люди. Многие из них чрезвычайно давно желают на вас посмотреть хотя бы одним глазком. – Генерал весело подмигнул Панину. – Вот член-корреспондент Академии наук – Сулаев Адам Евсеевич. Это известный психолог Вансович Чан Маркович. Вот это…

В помещении было пятеро, но, даже несмотря на давнишнюю специальную подготовку, имена-отчества всех Панин не запомнил. Да и были ли они подлинные? Самого генерала звали Уруков Вадим Гиреевич. Затем взаимно представили Панина.

– Единственный в своем роде, – сказал о нем Уруков, – все равно что Гагарин. Уже два «прыжка» туда и обратно, и не на день-два – по месяцу. Да, впрочем, что вам рассказывать, вы и так всю его подноготную под микроскопом изучили. Да, да, – повернулся он к Панину, – вас изучили, как муху, понимаете. Но куда денешься, Роман Владимирович, мы с вами люди служивые. Дан приказ ему на запад, и будь добр, выполняй, правильно я говорю?

Говорил он неправильно, и дело было вовсе не в русском языке: Панин был не первым, кого «метнули» туда и обратно, просто те люди были «подопытными кроликами», «летчиками-испытателями», так сказать, а вот он пошел в «настоящий бой» и, наверное, действительно – первым.

– Хотим, Роман Владимирович, чтобы вы нам чего-нибудь рассказали о том, как там. Что хотите. Можно то, что вас самого больше всего поразило.

Вот тебе «здрасте», подумал Панин, извольте давать интервью. Может, еще и автографы попросят по окончании лекции. И что прикажете рассказывать этим академикам и членам-корреспондентам?

– Хорошо, господа, – сказал он тем не менее совсем спокойно и не растерянно, – можно начинать с любого места и момента.

– Вот именно, Роман Владимирович, – неожиданно поддержал его Адам Евсеевич Сулаев, – все направления в нашем мире изотропны.

– Значит, что меня поразило, – начал по новой Панин. – Кроме самого «перехода», переноса этого, сквозь гравитационную сингулярность. – Он скривился про себя, снова припомнив, что перед ним академики – не хватало сморозить какую-нибудь наукообразную чушь. Хотя, наверное, уже сморозил. Лучше о чем-нибудь приземленном. Не ученый я, не теоретик, всего лишь капитан ФСБ. – Мавзолеи эти чуть не убили наповал. Правда, я глаза выпучил, когда увидел. Вообще, Москва эта неизвестная…

Он понял, что главное было начать, а там все полилось само собой. Не слова его им были необходимы – видеть его, ощущать, что он тоже из плоти и крови. Может, нужно было этим «яйцеголовым», кроме голого знания, еще и это – чувственное подтверждение, аксиома наяву, так сказать. Он мог ошибаться, кто знает. Но приняв как должное свою роль – накрытого стеклом подопытного таракана, – он абсолютно смирился.

И общение состоялось, и, как оказалось, не только в форме монолога. Ему самому кое-что рассказали. Например, он знать не знал, только догадывался, об альтернативном проекте. Конечно, можно было предположить, что одной Москвой-2 дело не ограничится, но знать наверняка он раньше не мог.

– Да, – говорил ему генерал-майор Уруков, – заслали они своего собственного разведчика в Нью-Йорк. Кстати, мы к нему тоже одного эфэсбэшника приставили, как и они к вам, Роман, Ричарда Дейна. Он с ним общается при возвращении, так что у нас данные, как и у них, из первых рук.

– Знаете, Роман Владимирович, что самое смешное? Мы-то, русские люди, давно ко всяким диктатурам попривыкли, у нас это неотъемлемая часть истории, а им-то каково. Не знаю, на что они там надеялись. У них там такое… – Сулаев махнул рукой. – Президенты по три срока сидят. Рейган – четыре. Мартина Лютера Кинга прикончили, так никто даже расследования не вел.

– А Кеннеди? – автоматически спросил Панин.

– Какое там, – встрял Уруков. – Его же когда у нас подстрелили, в открытой машине везли, с женой в обнимку. А они там только на броневиках, и шпарят сто двадцать в час, ПТУРСом не наведешься. Да и вообще, кто его официально стрельнул – Освальд? Так ведь он до этого три года в Минске работал слесарем каким-то. Представьте, что бы с ним было – приедь он туда при полувоенной хунте? Кто бы ему винтовку продал?

– У них там оружие вообще не продается, – пояснил Сулаев. – Правда, у всех подлежащих призыву первой очереди – дома, в сейфе опечатанном, автомат – на случай массированного воздушного десанта русских. Да и вообще, что о Джоне Кеннеди говорить? Он там вообще президентом не был. Самым лучшим президентом у них был Эдвард Кеннеди, бывший летчик и сын миллионера. Он говорил – больше всего в жизни ему хотелось во время войны бомбить Берлин, но, кроме русских, никому более не выпала такая честь, а потому пришлось ему довольствоваться Японией. Однако когда погиб его брат – Джон, Эдвард понял, что бомбил кого надо. Катер Джона Кеннеди протаранил японский крейсер. Можно сказать, в отношении брата будущего президента самураи использовали метод борьбы с кораблями, известный во времена триер. Эдвард президентствовал два срока. А Джонсон так и прокантовался помощником.

– Эдвард Кеннеди сидел бы и третий срок, если бы Вьетнам досрочно не продул, – дополнил кто-то из присутствующих.

– А знаете, – довел до всех Панин, хотя они, наверное, изучали его доклады, – я там случайно про дело Горбачева прочитал. Да, Михаила Сергеевича – секретаря Ставропольского горкома. В восемьдесят пятом осужден как космополит и шпион империалистов.

– Жуть, – сказал Сулаев.

– Кажется, дали десять лет плюс последующая бессрочная ссылка. И Раису Максимовну с ним туда же.

– Веселая там жизнь, – подтвердил Уруков. – Вы там, Рома, себя берегите. Вон агент их – ваш двойник в Америке – не вернулся. Сам не вернулся, и посылки с разведывательными донесениями перестал передавать. Такие дела. Благо, если просто погиб, а если под пытками кое-что выдал?

– Мрачно, – всерьез ужаснулся Панин.

– Мы вас, Роман Владимирович, не совсем зря просвещаем на счет тамошней жизни, – таинственно и без улыбки сообщил ему генерал-майор. – Если попадетесь, будете выдавать себя за американского агента.

– Не попадусь, – с напускной уверенностью высказался Панин.

– Мы тоже так думаем, – с серьезной миной согласился Уруков.

Кто победит в антагонистической схватке кита и слона? Если слон побьется с носорогом или там кашалот с акулой, тут еще как-то можно взвешивать, спорить, а вот в первом случае? Вопрос, конечно, где биться? Дураку ясно, что кит, если захочет, утопит слона, но уложите кита на бережку, и что он сделает против бивней? Проблема кажется абстрактной и оторванной от реальности? Но это не так, с ней постоянно сталкиваются стратеги, и так было во все периоды истории.

Да, конечно, в столкновениях государств все не выражено так резко. Не бывает страны, пытающейся укрепиться на побережье и не имеющей ни одного корабля, как нет и державы, владеющей только флотом и ни единым сухопутным воином. Однако в той или иной мере проблема кита и слона присутствует очень часто.

Сейчас она возникла вновь. Слон уже задавил носорога и, расширяя ареал обитания дальше, пока случай подвернулся, вышел на берег моря. Он еще не считает возможным бороться с китом в его стихии, он только отращивает ласты и изобретает жабры, но сделать пастбище из побережья уже хочет. Он заискивающе раскланивается с китом, снимает шляпу и делает реверанс, утверждает, что вышел просто прогуляться и помочить ножки, однако бивни его уже чрезмерно массивны и, хотя оплетены розами, явно не смахивают на предметы туалета.

А кит бессилен против резвящегося наглеца, он может фыркать, пускать фонтаны или строить радугу брызгами хвоста, но ему явно слабо выскочить и забодать наглеца лбом или перекусить пополам. Поэтому, маскируя свою растерянность, он вынужден делать вид абсолютной отрешенности от происходящего на берегу.

А слон, продолжая кланяться, давит ногами-тумбами всяких козявок и, бочком-бочком, расширяет ареал обитания – он мечтает окружить море и сделать кита маленькой аквариумной рыбкой.

– Как наш подопечный, товарищ психотерапевт? – Иосиф Виссарионович был в хорошем настроении, это чувствовалось, внушало надежду. Уже долго, на редкость долго, Сталин находился в приподнятом настроении: он награждал, хвалил, иногда журил, гораздо реже карал. Так складывались обстоятельства в этом мире: чего не веселиться, коль из колоды судьбы выпадали козырные тузы и короли.

– Совсем чахлый, товарищ Сталин. Внушает тревогу.

– Так что ж вы, академики, профессора, его не лечите?

– Да лечим, лечим, товарищ Сталин. – Доктор буржуазной лженауки психологии запаниковал, что взболтнул что-то не так.

– Что же делает наш, то есть ваш, больной? – генералиссимус не спеша достал из пачки «Герцеговину Флор».

– Рисует, товарищ Сталин. – Доктор покраснел, как будто сказал о чем-то аморальном, типа онанизма.

Верховный главнокомандующий самой победоносной армии, уже разбившей предыдущую победоносную армию, внимательно посмотрел на доктора.

– Что рисует, товарищ военврач?

– Я прихватил, велите внести, товарищ Сталин? – Психолог засуетился.

Верховный глава мирового коммунизма на неуловимо малое мгновение брезгливо поморщился: не любил он большой суеты. Затем кивнул. За портфелем, оставленным у охраны, послали.

– А может, он по своей Еве тоскует, а?

– Так ведь приводили мы ее, товарищ Сталин. Не стал он с нею общаться – в слезах женщина выскочила. Только все кричал ей что-то на немецком, ну знаете, как он умеет, с выражением, с жестами, прям как раньше в кинохронике, нет, правда, товарищ Сталин. А потом, распалившись, едва снова не свел счеты с жизнью, остановили мы его, как начал вены себе прокусывать.

– Нервный человек – больной. Следите за ним.

– Он не просто больной, товарищ Сталин, он (можно употребить термин) – маньяк.

– Интересное определение. Но вы усильте бдительность, берегите его для международного пролетарского суда. И за дамой этой – Евой Браун – тоже присматривайте. Как бы и она на себя руки не наложила. Черт их, баб, разберет, чего им надо.

Теперь, после ухода лечащего врача бывшего фюрера, вождь мирового пролетариата внимательно смотрел на эскизы, разложенные на столе. Сам он рисовать не умел, да и считал это чем-то в виде умения чинить сапоги – полезно, необходимо, но зачем растрачивать себя на ремесло? Через некоторое время он поднял трубку телефона.

– Товарищ Поскребышев, соедини меня с нашим главным архитектором.

И сразу же ответили:

– Слушаю вас, товарищ Сталин?

– Вот, товарищ академик, давеча поднимался я на самый высокий этаж в Кремле. Не наблюдается еще ваше строение. Почему, объясните мне?

– Так ведь все по плану, товарищ Сталин. Даже перевыполняем чуток. Ведь воздвигли уже первый этаж, тут ведь самая тяжелая, трудоемкая часть, колонны гигантские, вы же видели.

– Видел, видел. Действуйте. А вовремя ли поставляются материалы наркоматами?

– На редкость вовремя, товарищ Сталин. Даже дефицитная высоколегированная сталь, вся, как надо, приходит. А ведь я понимаю, сколь она нужна фронту.

– Война, товарищ архитектор, будет не всегда. Народы планеты живут мечтой о мире, и надо нам эту мечту крепить и преумножать.

– Так точно, товарищ Сталин.

– Давайте, давайте, завершайте стройку. Когда наступит всеобщий мир, народы захотят послать своих представителей на всеобщий съезд, и грош нам цена, если мы не управимся вовремя. Нужен Дворец Советов, очень нужен, как танки и самолеты армии-победительнице. И вот что, товарищ инженер, есть у меня тут интересные схемы, эскизы, один товарищ, немецкий специалист сочинил. Не хотели бы вы взглянуть на них, к примеру, завтра? Вдруг почерпнем чего у буржуазных мыслителей. Нельзя ведь отринутый историей строй полностью в утиль сдавать. Что-то ведь есть и нужное, хорошее.

– Прибуду завтра, товарищ Сталин. Есть, есть у немецких спецов много полезного. Вот, например, у меня пристроен один, друг известного всем Адольфа Шикльгрубера, большой опыт у товарища в макетах.

– Рад, что сходятся в некоторых вопросах наши устремления в завтра, – удовлетворенно подвел итог главный освободитель планеты от фашисткой чумы, кладя телефонную трубку на рычаг.

Упомянутого специалиста он отрядил в наркомат архитектуры после освобождения Берлина, точнее того, что от него осталось. Не получилось у них там с маньяком Адольфом превращение названного города в столицу мира, ну так пусть здесь попробует, может, и пригодится какой-нибудь макет невостребованный.

Верховный Главнокомандующий встал, прошелся по кабинету, замер у карты (огромной, занимающей всю стену). Да, большая работа проделана, но сколько еще впереди. Он навис над Испанией. Он словно видел реальность на этом условном плоском изображении. Там, там в ста пятидесяти километрах от Гибралтара, разгружались новые, только что доведенные до ума из бумажных проектов супертанки. Постарался Кировский завод, на славу постарался, управились досрочно и к тому же сразу две модели, надо же. А уж как потрудились военные железнодорожники: уму непостижимо – перешить всю колею на расширенную и перешить от белорусского Бреста, почти до самой английской базы. И ведь все в секрете. Захватили империалисты ее в 1704-м, пора и честь знать, недолго осталось терпеть народу Испании великобританское ярмо. Сталин пыхнул дымом и загасил окурок.

Слон бесится на бережку. Действительно обидно, Франция освобождена от агрессоров-немцев, умело очищается от язв капитализма, готовятся местные молодые кадры для расширения дороги в завтра, а колонии Франции, бесчисленные необозримые просторы, превосходящие метрополию в десятки раз, по сию пору в феодализме и латифундиях загнивают. Не дело. Однако как быть?

Хуже дело. Испания дружно и яростно с фашистским прошлым рассталась, а проблема та же самая. Мучается негритянское и арабское население ее колоний в цепях позорного в двадцатом веке рабства.

А Италия? Одна Ливия чего стоит, посмотрите на размер, а еще Эфиопия с Сомали. Обидно, досадно за тамошний народ. Ведь обидеться может. Скажет, вон смотрите, Красная армия всем помогла буржуев выгнать в шею, а нам не хочет. Может, не любит она негров? Может, арабов не жалует? Так, значит, она тоже тайно страдает расизмом?

Оно конечно, когда-нибудь солнце свободы неминуемо и там взойдет, потому как процесс загнивания эксплуатации предопределен классиками немецкими и советскими, но когда будет-то? Устали народы мира.

А еще хужее то, что есть еще мощные буржуйские страны, где они рябчиков жуют за обе щеки и до сих пор не давятся. И ладно бы кушали их втихую и дали бы прогрессу самому себя толкать потихонечку, так нет – заблестели у них глаза завидущие, зачесались руки загребущие – хотят они бесхозные колонии, без внешней эксплуатации брошенные себе в нутро запихать.

Вот и бесится слон сухопутный, гневом праведным пылающий, потому как нет у него покуда флота океанского. Строится флот.

А киты посмеиваются. Не видать, говорят, тебе конца-края мучений негров и арабов многочисленных, не дождутся они твоей помощи, быть им рабами нашими до самого коллапса Вселенной.

Флота еще нет, слабы мы покуда в море, окромя северных ледовитых, ну так зато в океане воздушном можем кого хошь за пояс заткнуть. Сколько у вас самолетов военных, Англия с Америкой? Сколько летчиков? Много? А у нас вон сколько, и еще больше будет. У нас ресурсы народные в едином кулаке, а не по карманам частным распиханы. А не хватит денег, так кликнем народу клич: «Народ, спасай Россию, давай заем государственный, лет на тридцать-пятьдесят!» Есть у нас сто тысяч самолетов, а будет двести! Построим столько, сколько места на аэродромах найдется, а не поместятся, так еще аэродромов наделаем.

Теперь берем море Средиземное. За сколько бы ваш линкор из конца в конец его ни прошел, а бомбардировщик тяжелый все равно быстрей и выше.

Вставайте люди, начинаем освобождение народов самого угнетенного континента в мире – Африки!

А социалистическая наука тоже не дремлет, не отстает от своего генералиссимуса, не зря потеет. И не смейтесь, не всегда она велосипеды изобретает, иногда сразу использует новаторские революционные идеи, не нашедшие применения на загнивающем Западе.

– Жак Ив Кусто? – спросил арестованного следователь, понятное дело на французском.

– Да. Можно поинтересоваться, за что я задержан?

– Всему свое время, господин Кусто. Курите? – Жак отрицательно мотнул головой, и следователь чиркнул спичкой для себя. – Знаете, что нас заинтересовало после обыска в вашем доме и прилегающей территории?

– Просветите, пожалуйста.

– Кислородные аппараты, точнее не кислородные, а воздушные, для дыхания под водой. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Извините, в чем меня обвиняют? С немецкими оккупантами я не сотрудничал.

– Ну, что вы, об этом и речи нет, – расплылся в приторной улыбке следователь НКВД. – И все-таки?

– Что?

– Для чего служили эти воздухосмесевые аппараты?

– Для плавания, конечно.

– А для чего вы с вашими товарищами плавали?

– Не совсем понял вопрос?

– Для чего, господин Кусто, вы плавали?

– Ну, господи боже мой, интересно. – Разговор уже переставал быть смешным.

– Странная у вас страна, – философствовал следователь, попыхивая папиросой. – Вокруг фашисты, иноземные захватчики, а вы, понимаешь, не о спасении родины мыслите, а об интересе каком-то. Ну ладно, это я так, отвлекся. Мы совсем не хотим с вами ссориться, господин Кусто, не волнуйтесь. Но знаете, что мы выведали у некоторых из ваших товарищей?

Жак промолчал.

– Вы, конечно, в курсе, на какую глубину можно погрузиться с немецким кислородным баллоном, правда?

– Правда.

– Я не специалист, но уже пообщался со специалистами, смею вас уверить. Эта глубина – всего пятнадцать метров, так?

– Конечно.

– А вот от ваших соратников мы узнали, что с помощью вашей аппаратуры можно нырнуть на тридцать-сорок. Это очень интересно. Знаете, конечно, что на такие глубины можно сейчас погружаться только с помощью связанного с поверхностью жесткого скафандра, да? – Следователь просто радовался возможности поделиться расширением своего кругозора.

«Кто же проговорился, – думал Жак, – кто выдал? А вообще-то неизвестно, как на него давили».

– Так вот, господин Кусто, вы подтверждаете, что ваше изобретение действительно позволяет боевому пловцу попасть на сорок, или около того, метров?

"Вот так, уже «боевому пловцу», – с досадой отметил Жак.

– Еще не знаю, мы находимся в начале испытаний, – соврал он вслух.

Следователь затушил вонючую папироску и снова приторно заулыбался.

– Давайте начистоту, господин Кусто. Вот наше предложение, не мое, а наше. Чувствуете разницу? Мы вам даем лабораторию, персонал, средства на исследовательскую работу в любом количестве, а если хотите, и научную степень со временем. Единственная сложность – придется переехать в более охраняемое место. Ну, как?

– Я подумаю над вашим заманчивым предложением.

– Господин Кусто, – цвел как майская роза следователь. – Мы изучили ваши записи. Знаем, что вы горячий поклонник изучения океана и жизни в нем. В Советском Союзе мы вас познакомим с замечательным писателем Беляевым, который много пишет об освоении морей и дна океана.

– Да, океан нужен человечеству для будущего, мирного будущего.

– А разве мы против, господин Кусто? Мы всегда за. Но отказов мы не приемлем. Не все еще спокойно в мире.

Вот так возможный будущий исследователь океана попал в «шарашку».

С Испанским Марокко получилось удачно, маленькое оно и близко к Испании, ныне прогрессивной, расположено. А вот с Испанской Сахарой, да с Южным Марокко, все так же испанским, дело дрянь. Нет транспортов морских в такие дали катать гарнизоны, нет высадочных средств для десантирования с моря, нет флота настоящего, океанского, для сопровождения десанта этого. Можно, конечно, по суше – но вокруг Марокко, с радостью встретившего освободителей, бывшие французские колониальные владения. Захватили там власть профашистские элементы и не пускают прогресс по дорогам железным и прочим. А воевать с Испанского Марокко несподручно, гориста там местность, и не пройдут танки быстрые через высотные перевалы.

Ладно, пусть негодно Марокко как плацдарм, зато теперь можно Гибралтарский пролив с обеих сторон контролировать, эдакую аорту империализма средиземноморского.

Но мы мирные люди – наш бронепоезд на запасном пути, так что не будем аорту покуда трогать – пусть дышат. Нельзя ссориться, мы же союзники, в конце-то концов. А вот профашистские петеновцы в Алжире – это отличный повод. Не хотите нас добром пускать по железной дороге из Марокко? Да нам из вставшей на путь прогресса и демократии Италии до вашего Туниса рукой подать, а уж авиацией и подавно.

А для чего нам Тунис? Ну, для освобождения тамошнего народа от фашистов, понятное дело. А еще для чего? Хороший, большой порт всегда пригодится, и не только в колониях Франции дело. Рукой подать оттуда до Ливии, которой в последнее время овладели настоящие первородные гитлеровцы. Правит там бал провозгласивший себя фельдмаршалом Роммель, известный еще в разбитом вермахте, военный стратег. Есть у него не только части немецкие, прекраснейше обученные из пушек зенитных по танкам целиться, но и итальянские, еще муссолиниевские пехотинцы, мечтающие режим свой на родине впоследствии возродить. Тайно сдружился он, по проверенным агентурным сведениям, со своими бывшими противниками, прекратили они с ним воевать, и тепереча вместе в заливе Сидра купаются, соки пьют и планы закабаления народов Северной Африки обсуждают.

Как такое можно терпеть?

– Ладно. – Сталин встал, он редко это делал в присутствии громоздких маршалов. – По поводу Балкан все ясно. А что у нас в Северной Африке?

И сразу словно чертик из табакерки вскочил начальник ГРУ генерал-полковник Голиков.

– Товарищ генералиссимус, здесь обстановка на первый взгляд стабильная, но в действительности чрезвычайно взрывоопасна. Во-первых, мы никак не можем наладить устойчивое снабжение войск, находящихся на континенте. Путь через Испанию, с ее лишь в одном месте покуда перешитой на широкую колею железной дорогой, очень долог. Кроме того, даже перебросив нужное в Испанское Марокко, мы не можем двинуться никуда далее. Профашистские элементы в Алжире не дают нам возможности пользоваться веткой, идущей вдоль побережья. С Италией случай аналогичный – грузы скапливаются в портах. По докладам Наркомата морских перевозок, у нас не хватает транспортных судов для доставки грузов. Кроме того…

Сталин вынул изо рта сигарету.

– Товарищ Голиков, насчет перевозок мы спросим с конкретных отвечающих за это людей. На мой взгляд, как говорил один умный человек, неважно, сколько времени занимает путь. Если даже из Индонезии, оккупированной милитаристами Японии, каждый день в далекий город Ленинград будет выходить один корабль с восточными фруктами, то каждый день дети города-героя смогут кушать фрукты. Так ведь?

– Конечно, товарищ генералиссимус.

– Поэтому с Наркомата транспорта мы спросим по-социалистически, по-партийному и по совести. Продолжайте докладывать, товарищ Голиков.

– Исходя из перечисленных трудностей, наши войска никак не могут накопить достаточные силы для решающего наступления на восток. Против них находятся последние недобитые фашистские войска под начальством фельдмаршала Роммеля.

– Который по-прежнему не желает капитулировать, так?

– Да, товарищ Сталин. В распоряжении Роммеля находится, кроме отборных немецких, еще некоторое количество итальянских дивизий. По нашим сведениям, их боеспособность крайне низка. И тем не менее у нас самих недостаточно сил для решающего броска. Крайне мало танков. А если и есть, то в основном легкие. Если бы мы сумели каким-то образом отвоевать захваченный гитлеровцами Триполи, тогда бы у нас имелся прекрасный порт, расположенный близко от освобожденной Красной армией Италии, и можно бы было наладить перевозки.

– Просто заколдованный круг, да, товарищ Голиков?

– Вы правы, товарищ Сталин. Однако, кроме засевших в районе Триполитании фашистов, дни которых так или иначе сочтены, нас волнуют не до конца разоруженные местные франко-арабские военные формирования в Тунисе. А ведь это в какой-то мере наш тыл. Из-за данной опасности мы вынуждены держать в городах и селениях усиленные гарнизоны. Наши небольшие Освободительно-экспедиционные силы просто разрываются на части. Но, и кроме этой, извиняюсь, пакости есть еще сложности. Английский флот, вместо того чтобы способствовать нашему освободительному походу, вставляет нам, извиняюсь, палки в колеса. Досмотры наших гражданских судов, непредвиденные задержки под видом контроля подвоза боеприпасов окопавшемуся в Африке Роммелю и так далее. К великому сожалению, Средиземное море – это все еще не наше море. Имеется агентурная информация о том, что сами англичане ведут тайные переговоры с Роммелем и даже подбрасывают ему военное снаряжение. Сам Роммель, по тем же источникам, пытается договориться с Великобританией о тайном нейтралитете и помощи взамен на обещание, извиняюсь, выкурить из Северной Африки Красную армию. Вот обстановка вкратце.

– Мне кажется, товарищи, что наш союзник Великобритания ведет себя очень некорректно по отношению к нам в Африке, правда?

Присутствующие активно и согласно закивали.

– Они пользуются нашей слабостью, проистекающей из слабости нашего флота на этом театре, не так ли?

Снова кивки.

– Как насчет нашей идеи с переброской в Средиземное больших подводных лодок с северных морей?

– Товарищ генералиссимус, специальные английские поисковые самолеты, снабженные новейшими радиолокаторами, днем и ночью дежурят в районе Гибралтара. Мы очень опасаемся, что, обнаружив в проливе наши лодки, даже идущие под шноркелем, они попытаются их атаковать. Вероятность уничтожения очень велика. Ну а затем они сошлются на то, что приняли их за недобитые немецко-фашистские субмарины.

– А откуда взлетают эти самые чудесные самолеты?

– С военно-морской базы Гибралтар, товарищ генералиссимус.

– А не думают наши милые союзники, что мы можем запросто перекрыть им сухопутные пути снабжения этой самой базы?

– В основном, товарищ Сталин, она снабжается морским путем. И пока cоветские матросы и офицеры не освоились с трофейным итальянским флотом, наша военно-морская мощь в данном регионе явно недостаточна.

– Да, Англия по-прежнему владычица морей, – пыхнул «Герцеговиной Флор» Сталин.

– К сожалению, товарищ генералиссимус.

– Товарищи маршалы, а как насчет того, отложенного решения, о захвате этого нахального Гибралтара?

– Товарищ Сталин, – поднялся, как всегда бесстрашный, Георгий Константинович Жуков, – эта идея с военной точки зрения, конечно, осуществима запросто, но нам все же не следует пока открыто выступать против Великобритании.

– Вы хорошо подумали, товарищ Жуков?

– Да, товарищ Сталин.

– Ладно, зайдем с другой стороны, как говорит наш товарищ Берия. Значит, туманный Альбион опасается немецких субмарин? А что, если нам организовать пару десятков этих самых субмарин под видом лодок Деница, арестованного нами? Пусть досаждают нашим союзникам в Атлантике, пусть они еще немного отведут свои силы из Средиземноморского бассейна.

– Очень смелое предложение, товарищ генералиссимус, его надо внимательно рассмотреть, – поднялся с места командующий Военно-Морским Флотом.

– Вот и обдумайте, товарищ Кузнецов. – Сталин замер у громадной карты мира во всю стену. – Товарищ Голиков, а не скажете ли вы, когда этот немецкий генерал стал фельдмаршалом?

– Это был один из последних приказов Гитлера, переданный из осажденного Берлина, товарищ генералиссимус.

– Хорошо. По поводу группировки этого фельдмаршала. Я думаю, товарищи, с ней надо незамедлительно кончать. Я надеюсь, если поискать, у морского флота найдутся резервы для перевозки хотя бы пятисот, а лучше тысячи танков, в том числе так до сих пор и не проверенных нами в бою сверхтяжелых. Африка, товарищи, очень удобный театр боевых действий для танков, возможно, товарищи, самый удобный в мире. И Триполи нужно захватить не откладывая. Что у нас по другим театрам, товарищ Голиков?

Итак, гитлеровская Германия исчезла, растворилась кошмаром истории. Давно и жестоко наказаны лидеры армии, политики и экономики, развязавшие ужасную войну против Польши, Франции, Англии, Греции и прочих стран Европы; давно поплатились они за мечту покорить мир и замысел нападения на первую страну победившего социализма. Однако исчезла ли она вовсе, эта тщеславная возомнившая о себе фашистская страна? Нет, мы не имеем в виду Германию вообще. Все знают, как смело и мужественно она, отбросив прошлое и заменив в Бухенвальде одних узников на других, двинулась под руководством рабоче-крестьянского правительства Тельмана к построению базы коммунизма. Нет, мы имеем в виду именно фашистскую Германию, созданную отбывающим одиночное заключение фюрером. Так вот, она действительно исчезла. Но на далеком таинственном востоке через некоторое время появилась ее мистическая тень.

Да, в ведущей империалистическую войну Японии потихонечку-полегонечку то там, то здесь в славных, пропитанных самурайским духом вооруженных силах или напружившей мышцы, поставленной на военный лад экономике начали появляться немецкие специалисты. Рослые белокурые парни, истинные арийцы, плохонько говорящие на японском, иногда со странным акцентом на собственном немецком, но хорошо соображающие в своем деле, будь то производство танков, брони, кораблей или обучение основам наступательного боя против армии Чан Кайши. Вначале окружающие относились к ним с некоторым чисто азиатским презрением, плохо спрятанным за льстивыми улыбками – тоже мне, нашлись учителя наступательного боя: что же вы в собственной экономике порядок не навели и на войну полностью не перенацелили, что же вы сами-то Берлин свой от танков «КВ-2» не защитили? Потом, довольно быстро, когда поняли, что советы их дельны, – например, о том, почему бы в «камикадзе» женщин не привлечь, раз у мужчин самурайского духу недостает, а четкие линии длинных наступательных стрелок на картах действительно ведут к победам и «котлам» для противника, стали к новым «сенсеям» относиться с уважением, начали к их советам прислушиваться. И поползли слухи по стране Солнца Восходящего, что белые братья, словно с того света вернувшиеся, принесут победу над ненавистными янки, что есть, оказывается, белые братья-пилоты, а есть подводники, и хотя лодки их Солнце на борту в виде опознавательного знака имеют, тем не менее лодки те типов неизвестных и размеров невиданных. А еще начала вроде бы вливаться во вроде бы из последних сил выбивающуюся экономику словно новая кровушка: вдруг и мазута стало хватать для крейсеров, в порту застоявшихся, и уже начавших потихонечку своих матросиков окопы рыть обучать и в роты пехотные переформировывать; металла внезапно хватило дыры торпедные на тех же корабликах, на прикол поставленных, заделывать; зенитки странного вида, но умело сделанные, со сточенными клеймами производителя, начали вновь обученными теми же немцами расчетами вести огонь по бомбардировщикам палубным, до того окрестности Токио спокойно утюжившим. Словом, будто с того света, бывший союзник Японии во всем ей стал помогать.

А специалистов тех число множилось и множилось. Может, тысяча их стала, может, десять тысяч, а может, и пятьдесят. Не все они теперь умели на японском изъясняться, да и на германском все хуже шпрехали, не все выглядели белокурыми арийцами, некоторые и на азиатов стали несколько смахивать – то ли ассимиляция досрочная, то ли тот свет сильно на их физическом развитии сказался, только что было, то было. Но за разглашение чего-либо об иностранных наемниках грозили сроки немереные, палки бамбуковые либо вообще виселицы, так что посчитать их точно желающих мало находилось, а те, кто хотел, те на тщательную охрану либо тайную полицию неизменно натыкались, и любопытство их стремительно в пятки уходило, те самые, по которым палками бамбуковыми стучат.

Что за всем этим крылось в действительности… Сами догадываетесь или подсказать?

Понятно что – Советский Союз. Не мог он, продолжая переживать за мир во всем мире, спокойно смотреть, как душат империалисты и милитаристы один другого, хотел бы и сам поучаствовать, да нельзя покуда. Слишком много пока у него дел на Западе и на Юге: границы новые крепить, расширять, да и просто социальные преобразования торопить к вызреванию, молодые демократии поддерживать от внутренних врагов, как деревца-саженцы оберегать, лелеять. Копятся силы на Востоке для наведения революционного порядка, и не пришло еще время. И нельзя, чтобы метрополия мирового капитала бразды правления в свои нечистоплотные руки загребла, и, однако, не положено напрямую милитаристов самураевых подпереть, ведь покуда союзники еще заатлантические – друзья, не стоит ссориться до срока. А потому и изобрели легенду про легионеров Третьего рейха, и слухи умело распущенные и контролируемые даже на руку – маскируют истинные масштабы происходящего. А те, кто действительно в курсе событий, так тех по пальцам перечесть – невелика работа. И идут танкеры с нефтью из Владивостока, так ведь, может, то на Сахалин северный? Может, у нас там завод по переработке имеется? А ведь правда, уже имеется. А куда же продукция с него девается? А на освоение тайги, вот куда. И вообще, не лезли бы вы, «долларовые мешки», в наши социалистические дела, не созрели вы еще для коммунизма, а потому вам наша экономика и непонятна, за семью печатями она для вас. «Капитал» Маркса вначале изучите. У самих вон рыльце в пушку: где продолжение поставок по ленд-лизу? Вы же видите, мы еще войну освободительную не закончили, а без ваших грузовиков сколько теперь походы боевые будут длиться? А мы не тем там в Северной Африке и в Иране занимаемся? А бог знает что вы сами на островах у Японии отвоеванных творите, на Бикини всяких, как вы там местное аборигенское население воспитываете, мы ведь за вами не смотрим. Масштабы, говорите, не те? А для истории каждый народ по-своему ценен, как и каждая слеза ребенка, между прочим.

Так вот, Владимир Юрьевич Луговой, он же Ганс Краузе, был именно таким, прибывшим из потусторонней великой Германии специалистом. Он служил на так называемом шестом фронте Японии. А воевала его армия с генералиссимусом Чан Кайши. Чем этот восточный генералиссимус мешал великой Германии? Вроде бы ничем. Чем он мешал Японии? Понятно чем – своим присутствием, он отвлекал силы и средства и не давал японской армии спокойно творить Великую Сопроцветающую Азию. Чем он мешал СССР? Он нападал на дружественную армию Мао Цзэдуна, предводителя коммунистического движения всего китайского народа. А что, японцы сами с Чан Кайши справиться не умели? Конечно, не умели, у него под ружьем было более четырех миллионов человек. Китай все-таки как-никак. А еще, конечно, Чан Кайши подпитывали долларовые империалисты. Помочь бороться с ним для майора Красной армии и фиктивного оберстлейтенанта немецкой было таким же делом чести, как для царской «белой кости» карточный долг. Кто сказал, что идеология коллективизма сделала людей хуже?

Если маршал Георгий Жуков появился на фронте, все знают – быть наступлению. Знают об этом Красной армии бойцы, знают генералы, знают все народы освобожденные и еще в освобождении нуждающиеся, знают советские танковые экспедиционные силы, дула танковые от песка вычищающие в Триполитании, и знает гарнизон фашистский в Триполи, пока от своих еще не отрезанный и в «котел» не попавший. Весело бойцам красным, играют они на баяне, песни поют про Катюшу и прочих чернобровых, потому что знают, что там, где маршал Жуков, там не только наступление само по себе, там еще и победа. А гитлеровцы недобитые печалятся, не играется им на губных гармошках, копают они песок – фортификацию возводят, только что в песке выроешь-то? Пройдет буря песчаная, и где ваши рвы противотанковые?

Даже буржуины задумались в своем Эль-Аламейне, Гибралтаре и Мальте. Может, послать пару линкоров к другу Роммелю, вроде как добить его, а самим пушечки повыше нацелить – на жуковские позиции? Нет, страшно. Ладно здесь, на Средиземном, несилен покуда союзник Сталин, а там, возле Ла-Манша? Что ему стоит с арестованным Брауном изобрести «Фау» «один», «два» и «три», да по Лондону пальнуть в экспериментальных целях, в ответ на провокацию, или того хуже, новый ДнепроГЭС поперек Гибралтарского пролива построить и в шлюзы авианосцы буржуинские более не пускать? Ничего не стоит, потому как труд у русских бесплатный, а энтузиазм немереный.

Так что почему фашисты итало-немецкие вздыхают, почему буржуины лоб чешут – понятно. Другое неясно. Правда, никто про то особо и не знает. Печалится, оказывается, еще и маршал Георгий Жуков. Вот это да! И с чего бы? А с того, что за время войны в Европе Восточной и в Европе Западной привык он к масштабам крутым, к армиям невиданным и неслыханным, к ударам парализующе-глубоким, к охватам сверхглобальным, забываться стал помаленечку Халхин-Гол, где били самураев превосходством всего-то тройным, а тут – на тебе: танков – тысячи не наберется, пехоты – миллиона, да и те десантники, в основном легко вооруженные, благо хоть авиацией не обделил Верховный, выделил по дружбе за былые заслуги. Как тут воевать? Оно, конечно, можно и так. Пески нам по монголиям знакомы, учить не надо. Но все же обида на снабженцев. Вон сколько танков по Европе бродит сейчас без дела – тысяч двадцать-тридцать, сюда бы их. Ан не на чем доставить, транспортов морских-то «ёк». Обидно. Один Харьковский завод в месяц больше двухсот «Т-34» выдает. А здесь – мелочь всякую свезли, «Т-50» да прочее. Конницу прислали. Вот тебе на – здравствуй, молодость! Конечно, коней в транспорт больше можно напихать, чем танков, и весят они меньше, но здесь же жарко – кони к погоде непривычные, не могут они, как верблюды нормальные, напиться на неделю вперед и бежать вприпрыжку по барханам с «Т-34» наперегонки. Жалко маршалу Жукову коней, нет здесь водопровода, в море Средиземном соль сплошная, чем поить лошадок? Вот и печалится Георгий Константинович. Хотя, может, и к лучшему оно? Закипает в нем дополнительная ненависть к фашистскому Роммелю.

А Роммель чем же занят? Шлет он парламентеров на египетскую границу, к буржуинам. Так вас перетак, сообщает, сделайте что-нибудь, ведь возьмет Жуков вначале в «котел» меня, а потом развернется, и вас, вместе с Французской Экваториальной Африкой и Англо-Египетским Суданом прихватит. Но молчат буржуины, не верят Роммелю, в Суэцкий канал вцепились, в рот воды набрали и молчат.

Это старая, уже тысячу раз решенная в тактике проблема. Взятие крепости. Конечно, если б атомной бомбой шарахнуть, проблемы как не бывало, но нет еще такого добра, только в стадии тайной интенсивной разработки наличествует. Развилась, конечно, за время военной истории наука нападения и без фантастического оружия, но ведь и оборона на месте не стояла. Помните, как в Первую мировую армии вгрызлись в землю так, что покуда ресурсы у одной из сторон не иссякли, никак побоище заканчиваться не хотело. Вот и сейчас, перед затихшей до броска экспедиционной армией вторжения, плохо известная, без нормальных карт территория, пески зыбучие, открытые где не надо пространства, минные поля нехоженые, эскарпы, контрэскарпы, ежи противотанковые, доты, дзоты, местность, противником пристрелянная, да враг отчаянный. Однако и позади тоже не сахар: отряды заградительные, суды военно-полевые, да маршал Жуков – во время атаки скорый на расправу. Куда бедному солдату податься? Лучше вперед за медалями, чем назад за пулей в затылок. Да и вообще, если не я, то кто же? Не вернусь, привет жене и считайте меня коммунистом. Даже страхования жизни еще не изобрели, а то бы, например, неплохо от пожара, на случай, если наткнешься на огнемет стационарный, или там – от стихийного бедствия, если накроет бомбой шальной. Но не нужно советскому солдату страхование, санитар его без всякой мзды с поля боя вынесет, полковой хирург бесплатно прооперирует, а если уж случится летальный исход, так за салют с семьи ни копеечки не возьмут. Прямо живи и радуйся.

Джумахунов, правда, еще в лучшем положении, он уже не сержант какой-нибудь, а боевой офицер, закончил намедни двухмесячные курсы, и если случится что, выдадут семье льготы. Одна беда, семьи у него нет, зазря льготы пропадут. Но, с другой стороны, стране родной экономия, а поскольку государство у нас социалистическое – всему народу прибыль. Его рота сидит за дюнами, держит коней под узды и ждет. На черта при штурме Триполи конница, понять трудно, здесь, где деревья живые или высокий кустарник явление невиданное, никак не подкрасться незамеченными, как в далекой Польше, здесь тебя пулеметчик с километра, не торопясь, в перекрестие возьмет и будет сдерживать атаку всего полка, покуда патронов хватит. Пустыня, специфический регион. Здесь главное маневр, но какой маневр, когда враг блокирован со всех сторон, кроме моря, а по воде конница скакать не умеет? Однако приказ дан, а его не обсуждают.

Вокруг ночь, но видимость превосходная – полнолуние, специально выбранное для наступления время, и если погода не испортится, а это маловероятно, то воевать можно сутки напролет. Звезды здесь – загляденье, даже крупнее, чем в родной полузабытой Киргизии. Висят так низко, что кажется, немного подпрыгнуть, влезть вон на тот бархан – и можно срывать их гроздьями. Так это еще при полной луне. Холодновато, тянет в сторону невидимого отсюда моря пробирающий до костей ветерок. Конечно, температура все равно «плюс», но перепад со светлым временем чудовищный. Но днем вообще кошмар. Почти каждый полдень хоть у кого-то из роты обморок от перегрева. Интересно, как танкисты выживают в своих гусеничных сковородках, к их машинам под стоящим в зените светилом страшно подходить, отбрасывает прочь волна жара.

Внезапно притаившуюся тишину ночи нарушают бьющие по внутренностям раскаты. Но вначале ровная тьма расцветает великолепной яркой зарницей – пошла в ход гаубичная артиллерия. Началось! Теперь даже те, кто пытался, закутавшись одеялом, немного прикемарить, оставляют попытку, хотя мало ли сколько минут или же часов будет длиться артподготовка, кто из солдат знает об этом заранее? Все оживают, идет возбужденный обмен мнениями по поводу того, сколько тонн снарядов выпускается в минуту – предположения самые фантастические.

Когда ушные раковины несколько адаптируются к грохоту, слух режет новый нарастающий звук. Так вверху идут на бреющем штурмовики «Ил-10», неуязвимые бронированные звери с двумя пушками и парой пулеметов. Они расчистят поле боя, потрепав и выявив зенитные точки, перед подходом менее защищенных дешевых машин. И вроде бы только пронеслись, а уже вспыхивают в отдалении слепящие хлопушки бомб.

Просыпается прикидывающаяся мертвой пустыня. Следуют новые и новые испытания на прочность ушных перепонок. По-новому дрожит под ногами пустыня, помимо воли внушая мысль о непрочности находящейся под ногами опоры, а ведь правда, там, пусть и в десятках километров внизу, клокочущая жидкая магма – что, если вырвется, опрокинет континентальную плиту? Однако все гораздо проще, совсем тихо во внешнем шумовом коконе, хотя ревет подобно тепловозу, ползет, не торопясь, на новую позицию трехсоттонная масса «КВ-5» – четырехгусеничная подвижная платформа из двух объединенных, скрепленных между собой танков. В общем, у этого монстра три башни, и в центральной из них стопядидесятидвухмиллиметровое (ровно 30 букв!) орудие. Броня у «КВ» неизвестной Джумахунову толщины, но явно достаточная, потому как это чудище следует на позицию стрельбы прямой наводкой, нипочем ему даже вражеские подкалиберные снаряды. Апофеоз танковой мощи, неуязвимость такого класса, что почти не требует подвижности. Вся рота смотрит на чудо, приоткрыв рты. Господи, великий Ленин, зачем при такой силище еще требуется конница в придачу?

А ведь, пожалуй, не сказал он академикам самого главного, что его поразило в тамошнем мире, размышлял Панин по возвращении домой – в свой однокомнатный холостяцкий рай. Ведь если бы сейчас по новой спросили, то ответил бы подготовленно, а так – сплошной экспромт, частности, думал он, укладываясь на американский диван. Ведь главное не этот мавзолей, удвоившийся, не мировая экспансия, которой не узнал наш мир, главное-то, по зрелом размышлении, – это неугасимая вера находящихся там людей, что так все и должно быть. Нет, не в смысле событийного ряда, здесь привычка делает свое и с реальностью не поспоришь. Вера, убежденность, что права их страна, что, несмотря на постоянную нехватку всего, – скоро все будет, несмотря на постоянно мельтешащую перед глазами несправедливость – суть политики и обобщенная в целом нравственность на верном пути и каждому по заслугам воздастся. И ведь не дураки наполняют тот мир – отличия в забивающей голову информации больше в форме, чем в сути. Какая разница, по большому счету: у них везде и всюду лозунги и плакаты – «Вперед! Наш путь самый верный! Мы победим!», а у нас – «Купи! Пожуй! Оттянись со вкусом!»? И то и то приедается, это одно, а главное – и то и то – обман. Уж второе вообще невооруженным взглядом видно – не в том смысл жизни человека, венец миллиардов лет развития биосферы, дабы оттягиваться, бороться с запахами рта, «Миринду» с «Пепси» внутрь заливать через отрыжку, да прокладками жидкость в гель обращать. И, может, более правильно «вперед!», да только – куда? и какие существуют пути, кроме «самого верного»? Может, стоит их хотя бы изучить?

Но самое страшное, что эти дурацкие, на первый взгляд, программы: одна – сделать из человека трудящегося без отдыха муравья, а вторая – сотворить из него жующе-приобретающий механизм, – работают. О нашем мире речи нет, тут все сами наблюдают результат изобилия на прилавках. На наклейку сверхдорогой бутылки можно внимательно полюбоваться, пожать плечами – мало ли кто и как с ума сходит, но пить будем – что доступнее. Но вот там, в Мире-2, еще интереснее.

Как-то Панин с Авророй, в редкий воскресный денек, без объявленных загодя субботников, прогуливались по центру города. Чинно так, под ручку, и даже мышцы не напрягаются, когда в метре волочит обутые яловыми сапогами ноги наряженный аксельбантами патруль. Весело так идешь, с видом превосходства поглядываешь на «Овощи-фрукты» без очередей – выходной нынче – всеобщий и равный, можно мороженое – «эскимо» – прикупить, благо народу всего человек пятнадцать. Зато порция – тридцать восемь копеек – с орехами. Нет худа без добра. Дорогу, как положено, переходим на зеленый свет. И вдруг…

Сирены, вой, народ в панике назад к тротуару, у дамочки коляска с дитем на развороте буксует – бордюр с ходу не возьмет (Панин помог – юным тимуровцем прикинулся), автомобили к обочинам вплотную – чадят холостым ходом, а в воздухе вой сирены – у Панина в груди екнуло – уж не налет ли империалистических баллистических, спущенных по навесной траектории прямо через проломленные арктические льды? Но сквозь сирену успокоительное: «Всем прижаться к обочине! Немедленно освободить центральную полосу! Остановиться! Всем остановиться!» Нет, не ввинчивающиеся из стратосферы боеголовки, слава создателю противоракетного пояса Никите Сергеевичу, просто правительственный эскорт.

Вон, несутся, км двести в час. Черные, пуленепробиваемые красавицы. Некоторые смахивают на джипы – наверное, на всякий пожарный – вдруг захочется через леса-поля за городом свернуть. Может, даже и не правительство родное едет, тем паче не милый сердцу генералиссимус, а так – отвлекающий маневр, пока истинное начальство по специальной ветви метро в другую сторону скользит, но ведь все равно внутренность за тройным стеклом не разглядеть – думай что душе угодно.

Насчет обходных маневров понятно – враг наш никогда не дремлет, потому и мы – бдим. Насчет генералиссимуса немного пояснений. Поскольку армия и флот самые большие-пребольшие в мире, да еще и размещены по нему вширь, ввысь и в глубину, да, кроме того, по договорам Варшавским, Пекинским, Луандским и прочим – союзников у страны, первой познавшей прелести социализма, немерено, кто может сей тучей самолетов, горой танков и островом кораблей управлять? Выше генералиссимуса звание еще не изобрели, вот когда на планете порядок наведем, до звезд допрыгнем, тогда, может, и придется чего-нибудь сочинить, а пока – скромность в почете. Потому генералиссимус – звание, даваемое в нагрузку Генеральному секретарю Центрального комитета – обязательно.

И с удивлением Панин смотрел не на саму кавалькаду, он на лимузины и в собственной Москве насмотрелся, там их куда более и поразнообразней их типы. Смотрел он на народ окружающий, рекламы «Сникерсов» никогда не нюхавший, но оболваненный не меньше тех, кто жевал. Шеи тянутся, ноги на носки, дыхание остановилось, глаза распахнуты в умилении, ребенок в коляске давешней вопит – дама его ручкой качает, а сама зрачками сквозь спины и пальто проникнуть норовит, будет о чем домашним поведать, эдак между делом за ужином: «Сегодня видела Самого – машина черная, в флажках, мотоциклисты – каски белые, „АКМы“ наголо, красота, жуть. Ехал быстро, торопился – еще бы, работы невпроворот – вон что эти сволочи на Фолклендах опять затевают…»

И ведь что страшнее всего? Панин на Аврору глянул… Лучше бы не глядел. Не застал он в молодости времена пионерии – «Будьте готовы!», горны расчехлены, барабаны как положено, но видел хронику военных лет. Нет, не у нас снимали – ехал, задравши правую руку, товарищ Гитлер, а сверху – дождь из цветов. Ведь не могли же набрать столько статистов. Сейчас, глядя на Аврору, Панин видел, что и не надо было. Фильм тот, документальный, слабоват, но название гениальное – «Обыкновенный фашизм».

Вот с этими радостными мыслями Панин и уснул на своем диване, купленном за пятнадцать тысяч рублей.

– Могли бы и дольше пострелять! – громко проорал кавалерист Бахмудов, подводя итог внезапно оборвавшейся артподготовки. Выводы канули в небытие – некоторое время почти никто никого не слышал.

А потом там, за дюнами, пошли вперед короткими бросками пехотинцы. Их задача была прикрыть саперов, прогрызающих проходы в обширных минных полях. Возились они долго. Иногда их бесшумно срезали далекие невидимые снайперы, а несколько раз накрывали шальные минометные залпы. Часто после этого на короткое время оживали советские орудийные батареи.

Короткая артподготовка возмутила не только Бухмудова – ворчали многие.

– Снарядов у них мало, вот что, – философствовал поблизости от Джумахунова сержант Данильян. – Мало прислали, решили, и так сойдет.

– А самолеты? – спрашивал Бахмудов. – Что им стоит стереть это Триполи?

– Ничего не стоит, – соглашались окружающие. – Нет, не жалко начальникам солдатской кровушки.

– Рядовой Бахмудов, – гаркнул в конце концов Джумахунов, – прекратить разводить паникерское настроение!

– Да нет. Я ничего… – оправдывался Бахмудов. – Просто…

– И вас, Данильян, тоже касается, – добавил Джумахунов. – После боя у замполита спросите, «что, почему и как», ясно?

– Ясно, товарищ лейтенант. Но я ведь никоим смыслом…

– Вопрос снят, товарищ сержант!

Вот так они и коротали время в оживленных дискуссиях, а саперы впереди выявляли своими телами новые огневые точки противника. Поля были обширные и саперов требовалось много.

А в один из моментов роте Джумахунова приказали выдвинуться на передовую позицию. Потом на короткое время все вновь оглохли, пока гаубицы пели старую, но добрую песню. Ну а после им скомандовали: «В атаку!»

Как раз начался рассвет. Короткий – африканский.

Что еще поразило? Нет, не то что поразило, а так, удивило изрядно. Третьяковка, как ни странно. Конечно, если бы ранее Панина не подвигала на расширение кругозора служебная необходимость, он бы, может, воспринял впечатления зевая, но… Четыре гигантских здания, заполненных полотнами, статуями, барельефами и всем прочим… Откуда столько набралось? Неужели вдохновленный малокровной победой народ выплеснул избыток чувств в творческий импульс и сумел наляпать за пяток десятилетий столько достойных классиков барокко ваяний? Уймите удивленные умы, все не так.

Великий освободительный поход, вот что наполнило величием гигантские постройки. О нет, нет, не подумайте… Прямо с ходу, лишь успев отвернуть башню навыворот, «КВ-2» таранит гусеницами Дрезденскую галерею… Или: срезая ножиком стропы, путаясь в холщовке, орлы-десантники грохочут сапогами по крыше Лувра… Глупости. Зачем демонстрировать прямой грабеж, если вы пришли не на время – навсегда, или, по крайней мере, до полного стирания государственных границ в вечности царствия братства и справедливости. А вот подарками, эдакой благодарностью за освобождение от «коричневой фашистской чумы», можно и не погнушаться. И не надо забивать все четыре здания под завязку сразу, вначале можно развесить рамы пореже, а уж постепенно довести концентрацию до максимума. А еще, дабы разные вредно-крамольные мысли случайно в эстетически подкованном народе не завелись, можно, что не помещается, рассортировать в Музей изобразительных искусств имени Пушкина и всякие прочие столичные заведения.

А вообще, разве есть недовольные? Москва – столица мира, любой Лувр будет рад демонстрировать свои достижения в постоянной выездной экспозиции – свободный зал всегда найдется.

А когда они пронзили узкий, отмеченный флажками проход в минных полях вслед за легким «Т-50» и развернулись в цепь, откуда-то спереди, навстречу им рванулись стрелы трассирующих пуль. Пришлось залечь, используя коней в качестве мешков с песком. И тогда по их захлебнувшемуся прибою заработали до сих пор живые и не задавленные минометы. И вспенилась взрывами земля. А впереди горел пронзенный фаустпатроном танк «Т-50», и не было никакой возможности помочь задыхающимся в дыму танкистам выбраться – всех вдавливал в еще прохладный с ночи песок непрерывный пулеметный огонь. И длилось это неизмеримо долго, потому что принять самостоятельное решение на отход Джумахунов не имел права – там, позади, сидели, покуривая, мордатые расчеты заградительного отряда, под завязку снаряженные новинкой, еще невиданной обычными пехотинцами – пулеметами системы Горюнова. И снова стегала по мозгам мысль, зачем здесь нужна конница и не слишком ли короткой, действительно, была артподготовка.

И бессильно молотили воздух автоматы роты Джумахунова – так выплескивали вперед граммы незримо быстрого металла – их никто не атаковал. Не было у немцев сил на контратаки.

А за спиной санитары уносили с минных полей новых и новых саперов, продолжающих расширять проход, дабы пропустить ближе сверхтяжелые танки.

Ну а когда все уже почти привыкли к этому лежбищу на солнечном, горячем пляже вместе с лошадьми, их, наконец, контратаковали, и сделали это с воздуха. Оттуда, из осажденного города, вывалились на головы штурмовики «Хеншель». Где только набралось их столько на последнем африканском плацдарме давно завоеванной Германии?

И вот лишь теперь, когда сверху по лошадям и людям замолотили тридцатисемимиллиметровые и двадцатимиллимеровые пушки, пришла команда на отход. Но лезть теперь в зауженное пространство между минами значило еще более повысить эффективность работы немецких асов.

И мясорубка продолжала сгребать в свое ширящееся входное жерло и людей, и ездовых животных.

– Ну что, товарищ Жуков, – сказал особый уполномоченный ставки, – как думаете, теперь наш русский солдат горит достаточным желанием удавить фашистскую гадину?

– Мне, конечно, не нравится то, что нужно было принести так много напрасных жертв, – хмуро ответствовал маршал. – Мне думается, что можно было ограничиться приказом кавалерийской дивизии «пленных не брать» и этого бы хватило.

– А теперь, товарищ маршал, – оскалился с видом превосходства генерал Абакумов, – нам даже не придется давать такой бесчеловечный, – он с трудом выговорил это слово и, видимо, не из-за его грамматической сложности, – приказ. Все решится само собой.

– Да, я уже отдал команду авиации подвергнуть завтра поутру Триполи трехчасовому ракетно-бомбовому удару.

– Правильно, – снова расплылся в улыбочке особый уполномоченный, – потом пойдут «КВ» и «тридцатьчетверки», а затем в город ворвется наша славная, несколько потрепанная дивизия Георгия Котовского. Не расстраивайтесь, маршал. Я понимаю, что полководцу интересно захватить триста тысяч или более вражеских солдат и офицеров пленными, но вы же поняли, в чем проблема.

– Да, нам не на чем быстро вывести их в Союз, и придется принять предложение англичан разместить их в лагере для военнопленных в Торбуке.

– Вот именно. И, как я уже говорил, у разведки есть надежные сведения, что наши хитрые союзники опять попытаются сделать из пленных армию для поддержки профашистских элементов в Алжире. Не хватало нам при штурме какого-нибудь Орана снова столкнутся с этими же отборными фрицами. Понятно, что ранее такими деликатными вопросами занималось бы наше ведомство, но пока в Африке у нас недостаточно личного состава, даже дивизии не наберется, все по уши заняты в Европе – вон сколько стран нужно подвергнуть советизации, и только поэтому такое дело возложили на обычную армию.

– Да, я понимаю, другого пути не было. И гарантирую – пленных не будет.

– Вот и славно.

Два дня назад их лодку прикончили американские эсминцы. Это случилось на двадцать миль западнее острова Тайвань. Первоначально всплыли только десять человек. Дело происходило под вечер, а ночь в тропическом поясе накатывается стремительно, поэтому никого из них эсминцы не нашли, если вообще искали. Потом были ветры, течения и акулы. Так что когда три часа назад его в бессознательном состоянии подобрали, он оставался один. Здоровье, везение и любовь к жизни – вот что этому способствовало. Правда, во втором компоненте можно было теперь усомниться. Он был русским моряком, плавающим под немецким флагом и воюющим на стороне Японии. Его разоблачение пахло для Советского Союза большим скандалом и даже возможным прекращением поставок по ленд-лизу. Он любил свою могучую родину и не собирался ее предавать. Нужно было срочно что-то изобрести. Похоже было на то, что любовь к жизни сделала с ним плохую шутку.

Немецкий, который по легенде был его родным, мичман Колокололов когда-то изучал в школе. Но если бы в то славное времечко кто-нибудь сказал ему, что через считанные годы он окажется на борту американского боевого корабля, экипаж которого уверенно говорит по-английски и не слишком уверенно – в обращении к Колокололову – на японском, изображать же из себя он должен будет не простого русского хлопца-торпедиста, а непростого фашистско-немецкого парня-торпедиста, который по приказу свыше, ведать того не ведая, топит уже не англичан где-нибудь в Ла-Манше, а американцев на территории Азиатского Сопроцветания под протекторатом Страны восходящего солнца, он – Колокололов – уверенно бы, будучи в полном сознании и здравом уме, послал бы того предсказателя подальше, и еще далее. И ведь что интересно, отменил социализм разные антинаучные учения, всякие предсказания судьбы по звездам и т. д., но ведь у некоторых кое-что на роду написано, да так ясно, что только полный и окончательный материалист может не видеть очевидного. Вот, например, имя собственное. Было оно у мичмана Колокололова не больше не меньше как Маклай. Папочка родимый, царство ему небесное и земля пухом, постарался – удосужился увековечить свой подвиг по прочтении второй в жизни книги от начала до конца. Была та брошюра, одиноко скучающая на самодельной полке, о путешественнике и исследователе папуасов – Миклухо-Маклае. Книгу ту младший Колокололов прочесть так и не удосужился – в отличие от папаши он был не столь смел в изысканиях ума, но он бессчетное множество раз листал ее с заду наперед и с переду назад. Можно сказать, ему еще повезло: родитель мог удосужиться обозвать его полным наименованием. И явился бы тогда миру – Миклухо-Маклай Колокололов. Тут с фамилией, и то была сплошная тоска с единовдоховым выговариванием, редко какой из встретившихся в жизни Колокололову офицеров или учителей умел написать ту фамилию монолитно грамотно. А если бы еще имя? Как, в этих условиях, отмененное коммунизмом, верховно-сидящее существо умудрилось спасти от утопления именно его, а не кого другого с более короткими выходными данными, уму непостижимо. По поводу своей фамилии Колокололов, и не только он, ясное дело, предполагал всякое. Самым вероятным было научно недоказуемое объяснение о давней ошибке. Возможно, когда-то, еще во времена феодализма, крепостного права и царизма, кто-то из малообразованных писцов того времени, в запале, макая гусиное перо, израсходовал чернила более надобности – вписал две лишние буквы в окончание крестьянской фамилии. Действительно, как было бы прекрасно наличествовать в мире просто Колоколовым, но… Маклай, в этом плане несколько уравновесил трагедию. Минус на минус выдал некоторый плюс. Обычно Колокололова звали просто Маклаем. И офицеры тоже, разумеется.

Теперь нужно было притворяться каким-нибудь Гансом. Колокололов уже прикидывал, не проименоваться ли Христианом Андерсеном, но сдержал порыв, предположив, что внутри организма очнулись отцовские гены безумной любви к усложнению.

В конце концов, он решил обратиться контуженным и несколько свихнувшимся от кессонной болезни. Он знал, что такая штуковина в мире есть. Выразится его кессонная болячка должна была посредством полной немости и частичной глухоты. Далекая прогрессивная родина должна была простить ему таковую симуляцию перед заокеанским империализмом.

А потом случилась большая бойня.

Вначале, с новым рассветом, к Триполи подлетели неисчислимые волны летающих ракетных батарей «И-16», любовно прозванных в народе «катюшами», и вся передовая итало-немецкая линия обороны запылала. Затем глубину боевых порядков фашистов накрыли пятитонные бомбы-монстры с летящих на недоступной зениткам высоте «Пе-8». Они прибыли издалека, из предместий Рима, с нового большого советского аэродрома. После, одновременно с началом выдвижения танков и пехоты, сквозь расширенные и умножившиеся в числе за ночь проходы позиции обороняющихся атаковали пикирующие бомбардировщики «Пе-2» и неуязвимые штурмовики «Ил-10». А взлетевшие со стороны немцев «Юнкерсы» и «Хеншели», мечтающие остановить либо хотя бы сделать менее плотной лавину «КВ», перехватили красавцы «Яки», «Ла», «Пе» и «МиГи».

А там, внизу, строящиеся много месяцев бетонированные убежища сделали с итальянцами и немцами очень злую шутку – в них было удобно и почти безопасно отсиживаться при налетах, но неудобно наблюдать за полем боя, а поэтому танки подобрались целехонькими, лишь некоторые из сотен попали под огонь противотанковых пушек. А потом в убежища полетели гранаты и ворвалась потрепанная в прошлые сутки советская пехота.

А обгоняя ее, туда, далее, просочилась, между еще огрызающимися дзотами и дотами, жаждущая крови и возмездия конница. А «легкие» и «средние» танки прикрыли ее орудийным и пулеметным огнем.

И где-то в первых рядах неслась рота Джумахунова и прямо с коней поливала своими автоматами «ППШ» бессильно поднимающих руки бледных и дрожащих от страха итальянцев. И пока не кончились патроны, сабли оставались в ножнах, но и до них дошла очередь.

И жующая мясорубка боя начала заглатывать мясо и кости с удесятеренной скоростью, повизгивая от счастья.

– Какой он, к черту, немец, посмотри на черты лица, – заметил один из американских офицеров, проводящих первоначальный допрос подобранного в воде. – Кто бы в ведомстве Денница подпустил его близко к кораблю?

– Как знать, – хмыкнул его напарник, – какие проблемы начались в их флоте после нападения русских?

– Но не могли же они принимать в команды явных монголоидов, а?

– Почему не могли? Они же за японцев воюют.

– Так что? Он, по-твоему, японец? Взгляни на его рост.

– Не знаю я, что ты от меня хочешь?

– Я тебе говорю, это русский.

– Да брось, Ник. А то у русских мало проблем.

– Ну, ты даешь. Ты хоть газеты читаешь?

– Ясно, читаю. Там черным по белому – «русские наши кровные союзники».

– А оппозиционные?

– Где ты их берешь, интересно?

– Неважно. А твой любимый Рузвельт доиграется.

– А ты что, против президентского правления?

– Потише, черт возьми. Ты меня точно сдашь в УСС.

– Нет, друган, ты скажи, – почуяв слабину собеседника, насел приверженец официального курса, – за кого голосовал?

– За Рузвельта, ясный день.

– Вот!

– При чем тут это? – скривился оппонент.

– А сейчас ты ему верить перестал, да?

– Я тебе говорю, это русский.

– Да немец это ояпонившийся.

– Ты офонарел, это чуваш какой-нибудь с Поволжья, и то в лучшем варианте.

Их спор не имел значения. Может, Управление стратегических служб и догадывалось о русском влиянии, но заявлять об этом вслух на официальном уровне было просто опасно – лучше было иметь Россию в качестве ложного союзника, чем официальным врагом. После захвата Европы СССР, по большому счету, не нуждался ни во Втором фронте, ни в ленд-лизе. Кто мог ему помешать, в случае официального разоблачения и международного скандала, стать открытым побратимом имперской Японии? Похоже, никто. Так что лучшим вариантом было – тянуть резину и тихонько готовить миру свой собственный сюрприз – «Made in USA».