К посреднику

Кирения, сентябрь 2013 года

Полиция так и не допросила Бертиля Ведина. Получилось это потому, если верить полиции, что он ускользал от них на протяжении почти тридцати лет. А Бертиль утверждал, что они просто не захотели. Я не мог понять, как полиция не сумела добраться до него за три десятка лет. Какая нужна степень некомпетентности, чтоб так вышло?

Но Ведин и сам мог бы явиться и дать показания. Похоже, ни полицейские, ни Ведин не горели желанием встретиться. Я предположил, что Стиг намеревался вступить в контакт с Ведином, но умер, так и не успев этого сделать. Теперь пришла моя очередь попытаться. Чем, в самом деле, это грозило?

Не давая себе времени изменить решение, я заказал билет на Кипр. Перелет без пересадки занял четыре часа. Самолет приземлился вечером, и я нашел таксиста, готового отвезти меня в Турецкую республику Северного Кипра, одну из самых маленьких европейских стран. Эта страна с населением в триста тысяч человек появилась в 1966 году, когда турки захватили примерно половину острова. Республика признана лишь одним государством – самой Турцией – и служит убежищем для преступников, поскольку не заключала соглашений об экстрадиции с другими странами.

Мы пересекли границу Северного Кипра. Такси мчалось по извилистым дорогам через маленькие деревни; до отеля, где я забронировал номер, добрались уже за полночь.

На следующее утро, несмотря на суету немецких, английских и голландских туристов, привлеченных низкими ценами, я попытался сосредоточиться на книге «Шведский экстремизм высших сословий и правых кругов в XX веке» Карла Н. Альвара Нильссона. Книга уже разбухла от загнутых мною уголков страниц, но в тот день я просто не мог прочесть ни строчки.

После завтрака я взял такси до находившейся в нескольких милях Кирении, или Гирне, как называют ее по-турецки. Маленький городок с живописным историческим центром и относительно небольшим рыболовецким заливом жил, как видно, на доходы от туризма. С одной стороны гавани стоит замок XVI века, сохранившийся почти в неприкосновенности. На набережной я увидел немного обветшавший Dome Hotel, в котором в 1996 году журналисты из разных стран интервьюировали Бертиля Ведина. Тогда его южноафриканские коллеги заявляли, что он причастен к убийству Пальме.

Побродив по городу, я понял, что найти дом Ведина, пожалуй, будет нетрудно. По фотографиям я представлял себе эту виллу на окраине Кирении, однако знал, что город разросся с тех пор, как были сделаны снимки.

На следующий день я определился с планом поисков Ведина, арендовал на неделю машину и послал письмо на e-mail Svenska Dagbladet – узнать, заинтересованы ли там в новом интервью с Ведином. К письму я приложил скан заметки Стига Ларссона о Ведине. И подписался вымышленным именем Фредрик Бенгтсон.

Еще до наступления жары в середине дня я объездил округу и отыскал три дома, которые походили на место обитания Ведина. Возле одного я увидел во дворе «рено» конца семидесятых, машину с фотографии рядом с текстом интервью Ведина. И двор, и дом, казалось, пребывали в запустении. Стало понятно, насколько неубедительны слова шведских полицейских, что Ведина слишком сложно найти, – с их-то возможностями, учитывая, сколько времени прошло после убийства Пальме.

На главном почтамте я нашел выстроившиеся на полке телефонные справочники. В одном обнаружил два номера Бертиля Ведина и выписал их.

Возвращаясь в отель, покрутился у дома Ведина. Теперь там стояли уже два «рено», а в доме горел свет.

* * *

На следующий день я энергично взялся за дело. Набрал номер Бертиля Ведина.

– Здравствуйте, меня зовут Фредрик Бенгтсон. Это Бертиль Ведин?

– Зависит от того, кто вы такой. Что вы хотите?

– Я журналист и очень интересуюсь вами. Хотел бы взять у вас интервью.

Я сжал трубку, ожидая реакции.

– Ну что же, это лестно. На кого вы работаете?

– На разные газеты. Я фрилансер, а насчет статьи про вас я общался с редакцией Svenska Dagbladet.

Я выбрал консервативную Dagbladet, подумав, что это единственная ежедневная шведская газета, которую Ведин сочтет приемлемой. Я говорил дружелюбно и без запирательств на корректном шведском языке, полагая, что Ведин это оценит. И считал, что должен быть как можно более откровенным, иначе Ведин на чем-нибудь меня поймает. Моего отца звали Бенгт, а значит, я имею право назваться «Бенгтсоном», то есть «сыном Бенгта».

– О чем вы бы хотели меня расспросить? – уточнил Ведин.

– Ну, о вашей необыкновенной жизни – в Швеции, в Британии и здесь на Кипре.

– И об убийстве Улофа Пальме?

– Да, хотелось бы. Если вы не против.

Я почти слышал, как напряженно скрипят его мысли.

– Я смогу получить какое-то вознаграждение?

Я ожидал, что он спросит, хотя и не так скоро. По обшарпанному дому и машинам-развалюхам я понял, что карманы у Ведина отощали. Но сколько предложить?

– Я мог бы заплатить двести пятьдесят фунтов стерлингов за интервью, – решился я.

– Неплохо, – ответил, немного помолчав, Ведин. – Интервью от одного до двух часов за двести пятьдесят фунтов, идет? Давайте встретимся завтра в одиннадцать в Dome Hotel.

Итак, я сделал то, чего не смогла шведская полиция за тридцать лет. Завтра я увижусь с одним из самых знаменитых и окруженных наибольшим числом легенд шведских правых экстремистов и сотрудников спецслужб.

Бертиль Ведин. День первый

Кирения, сентябрь 2013 года

Без десяти одиннадцать, в отутюженной рубашке с длинным рукавом, я вошел в пустующий бар отеля. Ведин пришел ровно в одиннадцать в светлых, тщательно выглаженных слаксах и сияющих ботинках; рукава его безупречной рубашки были закатаны. Лицо Бертиля казалось высеченным из гранитной глыбы, как и на фотографиях, которые я видел, однако добавились морщины. Ни намека на улыбку. Я мягко надавил на кнопку камеры, спрятанной в ручке в нагрудном кармане.

– Как я понимаю, вы Фредрик Бенгтсон?

– Да, это я. Рад познакомиться, Бертиль.

– Давайте присядем снаружи и возьмем по пиву.

Он провел меня через вестибюль во внутренний двор отеля, к бассейну.

– Я взял на себя смелость позвонить в Svenska Dagbladet, – сказал Ведин, – чтобы удостовериться в том, что вы мне сказали. Они сказали, что никогда не публиковали ваших статей.

У меня участился пульс и начала гореть шея.

– Но они подтвердили, что не прочь купить у вас статью. Так что начнем. Принесли деньги?

Я положил хрустящие банкноты на стол. Ведин убрал их в карман, не пересчитывая.

– С чего хотите начать?

– Лучше с самого начала. Расскажите о том времени, когда были в Конго.

– А вы дотошный. Неизвестно, уложимся ли мы в два часа. Давайте возьмем за точку отсчета 6 августа 1963 года, это важный в моей жизни день. К тому моменту я уже какое-то время прослужил лейтенантом миротворцев ООН в Конго. Официально никаких отрядов повстанцев уже не осталось, но наша задача состояла в том, чтобы убедиться, что это правда. Тем же занималось и ЦРУ с воздуха, и они уведомили нас, что отрядов не заметили. Но территория, на которой мы действовали, по размеру больше Швеции, и до нас дошли слухи, что в одной деревне все еще есть мятежники. Мы, небольшая группа миротворцев, полетели туда – без оружия, в знак того, что мы не враги. Но я прихватил пистолет. Пока мы стояли и болтали с вождем этой деревни, нас окружили полторы сотни солдат с автоматами.

– И вы выхватили пистолет?

– Мы все попали в плен, не исключая командира, норвежца Акселя Мунте-Кааса. Я стоял с этим пистолетом, направленным на двух автоматчиков из Катанги, но командир приказал отдать им оружие.

– Их было гораздо больше, чем вас.

– Да, но я служил офицером разведки, а также телохранителем командира. Я должен был его защитить. В любом случае нас всех взяли в плен и быстренько приговорили к смерти за шпионаж. Выстроили в несколько рядов вдоль стены для казни, но катангцы никак не могли договориться между собой, как нас прикончить. Наконец кому-то в голову пришла мысль, что нам надо отрезать члены, чтобы главная жена их вожака могла их засушить и носить как ожерелье на шее. Я решил, что, если они начнут выполнять задуманное, я брошусь на первого попавшегося из них, так что меня застрелят. Но у Мунте-Кааса была дипломатическая подготовка, и он выторговал нам время. Нам подали последнее угощение, то есть кока-колу и сардин из банки. У нас был уговор со штабом в Элизабетвилле, что, если мы не вернемся к четырем часам, они пришлют две тысячи солдат подмоги. Катангцы сказали, что, если появится подкрепление, они нас перестреляют. По счастью, дежурный офицер в штабе заснул после обеда, и никого к нам на выручку так и не послали. К шести часам катангцы истолковали это таким образом, что подмога к нам не придет, и позволили нам вылететь назад.

– И вы выбрались оттуда, не понеся никакого… ущерба?

– Мы – да, а вот мятежники – нет. Майор Мунте-Каас возражал, однако генерал ООН отдал приказ направить туда войска и перебить повстанцев.

– А что было потом?

– Для меня случившееся имело два последствия. Каждый год 6 августа я открываю банку сардин в память о том дне, когда выжил после смертного приговора.

– А второе?

– С тех пор я посвятил жизнь борьбе с коммунизмом.

Перескакивая с одного на другое, Бертиль рассказывал о том, как жил после Конго. Мне с трудом удавалось следить за всеми поворотами и внезапными переменами в его судьбе. В Вене он был помощником консервативного журналиста Арвида Фредборга, устраивающего антикоммунистические конференции. Ведин сблизился с Алваром Линденкроной, основателем «Стой в тылу», тайной организации, задуманной как последняя линия обороны в случае оккупации Швеции. Эта организация состояла из автономных ячеек, включавших по нескольку человек. Бертиль, по его собственным словам, принадлежал к «консервативной ветви» «Стой в тылу». Дальше он перешел к событиям, о которых я уже читал в бумагах Стига, но я слушал по-прежнему внимательно. Он рассказывал, как работал на Штаб обороны в Швеции, как его тогда обвинили, что он имеет слишком тесные связи с правительством Южного Вьетнама, как Маркус Валленберг назначил его руководителем конторы, именовавшейся «Деловая разведка». Для меня стало новостью, что «Деловая разведка» занималась расследованиями внутри страны так же, как вне ее, для СЭПО и Штаба обороны.

Выходит, частная организация, связанная с валленберговской группой компаний, выполняла задания шведской тайной полиции в пределах самой Швеции.

Работа, по словам Бертиля, была неоднородной. Сегодня ты обсуждаешь что-то с Эббе Карлссоном в баре «Опера», а завтра приходится участвовать в формальных дебатах на конференции.

– Погодите, вы знали Эббе Карлссона? – удивился я.

– Не больше, чем большинство других людей, приходивших в бар «Опера» или на конференции. Вот как тогда бывало. – Бертиль помедлил и продолжал: – Одно происшествие изменило мою судьбу. Один коллега попросил меня встретиться с его сыном, который хотел поехать в Родезию и стать наемником, и обсудить с ним эти планы. В Родезии я не был, но Африку-то, понятное дело, знал. Мы договорились встретиться в одном баре в Ёстермальме, куда я часто заглядывал. И наткнулся там на еще одного знакомого.

– На кого же?

– Это был человек из американского посольства. И так я оказался в ловушке. Журнал Folket i Bild Kulturfront опубликовал статью, что я вербую наемников для расистского режима Родезии по поручению ЦРУ.

Когда Бертиль произнес слово «ловушка», я лихорадочно отхлебнул пива прямо из бутылки. Я надеялся, что смогу выпутаться из этой истории раньше, чем он поймет, что наше интервью – тоже ловушка.

– В результате я опять лишился работы. Мне все надоело, я решил, что не хочу встречать Рождество в Швеции, и отправился в Сайгон в Южном Вьетнаме.

– Тогда ведь там шла война? Почему вам захотелось туда?

– У меня был знакомый монах в буддистском монастыре, туда я и собирался.

Рассказы Бертиля балансировали на грани фантастики. Он был одним из немногих шведов, кто открыто поддерживал политику США во Вьетнаме, за что его шельмовала шведская пресса. Было бы проще ему поверить, если бы он сказал, что отправился во Вьетнам сражаться.

– Однако в аэропорту я передумал и вместо Вьетнама полетел на Кипр. А через пару недель встретил женщину, которая стала потом моей женой. Мы несколько лет прожили в Швеции, а в 1975 году переехали в Лондон.

– Вы вроде кое-что пропустили, – перебил его я, вспомнив заметку Стига. – Расскажите об организациях в Швеции, в которых вы состояли до эмиграции. Например, о Демократическом альянсе.

– Я в нем не состоял.

– Но вы же знали Андерса Ларссона из Демократического альянса?

– Это да.

– Как бы вы его описали?

– Ничего хорошего. Андерс Ларссон был лжец. Скверный человек. Неприятно говорить, что он выдавал себя не за того, кем был.

– В смысле?

– КГБ. С самого начала. Немного чокнутый, так сказать. У него был проницательный ум, но и некоторые проблемы с головой, шизофрения или как там это называется. В нем было что-то нездоровое. Не мог устроиться на нормальную работу, поэтому ему позволили стать библиотекарем в Прибалтийском комитете и жить на государственное пособие.

Довольно жесткие слова о покойнике, но я подумал, что лучше послушать, к чему клонит Ведин. Я продолжал молчать, и он заговорил первым.

– У меня хватало работы в Прибалтийском комитете, который входил во Всемирную антикоммунистическую лигу. И в Новом клубе вторника. И в Шведском совете свободы. И всюду суетился всё тот же Андерс Ларссон.

Мы просидели с Бертилем почти четыре часа и даже не добрались до той эпохи в его жизни, когда он стал агентом Крейга Уильямсона на службе ЮАР. Однако он рассказал много увлекательного о Швеции тех времен и о том, что делал в Лондоне. Я принял на себя удобную роль слушателя. Я рассчитывал, что, не задавая Ведину вопросов и позволяя ему говорить, о чем вздумается, я внушу ему доверие. В пять часов Ведин встал.

– Было приятно познакомиться с цивилизованным шведом. Вы заплатите за пиво или я?

– Я же попросил о встрече, так что я расплачусь. Увидимся завтра?

Неясно, подействовало ли мое согласие заплатить за пиво или ему и впрямь хотелось пообщаться еще, но мы договорились встретиться в то же самое время на следующий день.

Я вынес много впечатлений из первой встречи с Бертилем Ведином, но главное из них – я обнаружил в нем человеческое, а не личность, неодолимую как каменная стена. Как и всем нам, ему хотелось, чтобы его признали и чтобы в нем нуждались. За тридцать лет добровольного изгнания на Северном Кипре он, похоже, истосковался без этого.