Петербург при Екатерине II

КАК МЫ УЖЕ ЗНАЕМ, в начале XVIII века родилось мрачное пророчество «Быть Петербургу пусту!». Этот воинственный клич, выпущенный из следственных застенков Тайной канцелярии, отшлифованный и доведённый до античного совершенства частым употреблением, продержался практически до конца столетия. На рубеже XIX века на площади перед Зимним дворцом какой-то крестьянин призывал людей «принять старую веру, и «ежели не примется та вера, то город сгорит или потонет». Такие пророки, или, как их называли, «сумасброды», появлялись постоянно. В одном из источников рассказывается о «сумасброде», проповедовавшем в конце 1764 года, что накануне Рождества Христова произойдет потоп и город Антихриста исчезнет с лица земли. С некоторых пор в подобных пророчествах появляется новый мотив: если Петербург не потонет, то непременно сгорит. Основания для таких пророчеств были. Город был преимущественно деревянным. Пожар следовал за пожаром. Один из самых страшных случился в мае 1761 года. Среди бела дня дотла выгорело несколько кварталов в районе Мещанских улиц. Требовались неотложные меры, которые позволили бы впредь не допустить подобного.

В декабре 1762 года Екатерина издает указ об образовании Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. В задачу комиссии, просуществовавшей более трёх десятилетий, входила перепланировка и застройка Петербурга и его пригородов. Петербург вступал в новую строительную и архитектурную эпоху.

Рамки избранной нами темы позволяют коснуться деятельности только тех зодчих и ваятелей и только тех их произведений, которые оставили след в городской мифологии. Но даже этого достаточно, чтобы представить размах строительной жизни Петербурга екатерининской поры.

Джакомо Кваренги

Во второй половине XVIII века в архитектуре на смену барокко с его культом декоративной пышности и пластической изощренности приходит классицизм с идеями сдержанного античного благородства и величия форм, чистоты и функциональной ясности фасадов. Одним из наиболее ярких представителей этого архитектурного стиля стал итальянец Джакомо Кваренги, которым только в Петербурге и его окрестностях построено около тридцати зданий. В XVIII веке фамилия этого архитектора писалась: Гваренги. По этому поводу сохранилась забавная легенда. Будто бы сам зодчий предпочел сменить первую букву своей фамилии на «г». Известно, что он, мягко выражаясь, не обладал привлекательной внешностью. Судя по сохранившимся изображениям, он был просто дурен, и карикатуристы любили рисовать его в виде то ли лягушки, то ли жабы, издающей звуки первого слога фамилии зодчего: «ква-ква!».

Как у всякого гениального художника, у Кваренги было много завистников. Рассказывают, что когда он построил Арку над Зимней канавкой, то они, пытаясь принизить талант архитектора в глазах императрицы, доказывали, что Арка непрочна и может упасть. Екатерина приказала тщательно проверить расчеты, после чего, как передает легенда, велела устроить в галерее под сводом арки грандиозный пир, дабы завистники были посрамлены и все могли убедиться в прочности конструкции. Зимняя канавка с нависшей над ней великолепной аркой до сих пор является одним из самых романтических уголков Петербурга. Остается добавить, что современные историки единодушно считают автором Арки архитектора Юрия Матвеевича Фельтена, современника Кваренги. Оба они участвовали в создании дворцового комплекса – один строил здание Старого Эрмитажа, другой – Эрмитажного театра. Но поскольку изложенная нами легенда в поздних литературных источниках как будто не встречается, то в её пересказе нами оставлено имя Джакомо Кваренги.

Арка над Зимней канавкой

В 1784–1788 годах по заказу купца Ф. Гротена, владельца участка на берегу Невы, Кваренги строит четырёхэтажный жилой дом, выходящий фасадами на Неву и Марсово поле. Дом часто менял хозяев и, вероятно, поэтому оброс легендами и преданиями. В Петербурге поговаривали, что в доме появились привидения. По комнатам и лестничным переходам бродит будто бы призрак Петра I, который «водит за собой призрачную молодую даму и обвиняет её в клятвопреступничестве». Очевидцы слышали крепкую петровскую ругань. Правда, кого и за что ругают, разобрать не смогли. В конце концов этот дом приобрела Екатерина II и подарила фельдмаршалу Салтыкову, под именем которого он и остался в истории петербургского зодчества. Молва считала фельдмаршала человеком настолько скучным, что даже привидениям стало невесело в его доме, и они исчезли.

Екатерина Романовна Дашкова

В начале 1780-х годов на дороге из Петербурга в Петергоф появилась новая дача активнейшей участницы дворцового переворота 1762 года, близкой подруги Екатерины Великой княгини Екатерины Романовны Дашковой. Кто проектировал это здание – неизвестно. Считается, что это был Кваренги, хотя сама Дашкова в своих мемуарах приписала авторство проекта себе. Здание в плане имеет необычную форму подковы, в связи с чем сохранилось старинное предание. Рассказывают, что однажды, во время загородной прогулки Екатерины II по Петергофской дороге, одна из лошадей потеряла подкову. Суеверная императрица переглянулась с находившейся в её карете Дашковой и тут же будто бы приказала выстроить для своей подруги особняк в виде подковы – символа счастья.

Дашкова с увлечением принялась за строительство. До сотни крестьян, принадлежавших её мужу, четыре дня в неделю должны были работать на сооружении загородной усадьбы. По преданию, княгиня даже своих гостей заставляла помогать при строительстве. Рассказывают, что в угоду княгине «молодые девушки носили кирпичи, а молодые люди мяли глину лопатами». Даже лошадей своих гостей она приказывала выпрягать из экипажей и, пока гости помогали ей по хозяйству или развлекались, использовала лошадей на строительных работах. По одной из легенд, дача строилась из материалов, сэкономленных при строительстве здания Академии наук, президентом которой одно время Дашкова была. О скупости Дашковой в Петербурге ходили легенды. Говорили, что она собирала старые гвардейские эполеты и рассучивала их на золотые нити.

Известно, что вскоре после переворота 1762 года две близкие подруги, Екатерина Великая и «Екатерина Малая», как называли в народе Екатерину Дашкову, охладели друг к другу. Инициатором разрыва была Дашкова. По одной легенде, будто бы из-за того, что в Ропше был убит император Пётр III, по другой, потому что муж Дашковой будто бы изменил ей с императрицей. Сказать что-нибудь определенное трудно, однако рассказывают, что однажды Екатерина Романовна где-то проговорилась, что в жизни «нельзя простить две вещи: кровь на короне и измену в браке».

Здание Академии художеств

После смерти княгини дача на Петергофской дороге одно время принадлежала графине Завадовской. Существует предание, что на этой даче граф Завадовский в припадке умопомешательства заложил в стены или зарыл в землю все свои фамильные бриллианты. Позднее эти драгоценности будто бы были найдены одним купцом и послужили, продолжает легенда, «началом его значительных богатств».

С именем знаменитого Кваренги связан и один из многочисленных легендарных подземных ходов Петербурга. Он будто бы был прорыт одновременно со строительством Манежа Конногвардейского полка. Говорят, он соединял Манеж с Зимним дворцом и позволял прямо из дворца верхом на лошади проехать в Манеж.

В 1764 году Екатерина II учредила Академию художеств. Собственно, Академия «трёх знатнейших художеств» была образована ещё в 1757 году, но теперь её статус повышался. Она стала Императорской Академией художеств. её бессменным президентом на протяжении всего царствования Екатерины II был Иван Иванович Бецкой, а первым директором – архитектор Александр Филиппович Кокоринов. В том же 1764 году по его, совместному с Валлен-Деламотом проекту на Васильевском острове, на набережной Невы для Академии возвели специальное здание. Одно из условий проекта Екатерина будто бы оговорила сама. Она приказала так построить здание, чтобы в середине его был круглый двор. Удивлённый такой прихотью граф Безбородко якобы спросил у неё, зачем Академии художеств нужен круглый двор, на что Екатерина ответила: «Для того чтобы все дети, которые тут учиться будут, имели бы перед собой величину купола собора святого Петра в Риме и в своих будущих архитектурных проектах постоянно с ним соотносились».

Сохранилось предание, будто Кокоринов покончил жизнь самоубийством. По окончании строительства Академии Екатерина выразила желание осмотреть здание. Сопровождал её Кокоринов. Во время осмотра она случайно прислонилась к свежевыкрашенной стене и испачкала платье. В сердцах она выразила неудовольствие, и «незадачливый архитектор не сумел пережить монаршего гнева». В ту же ночь он повесился на чердаке Академии. Впрочем, согласно документальным свидетельствам, Кокоринов скончался от «водяной болезни», был исповедан в Симеоновской церкви и погребен на старейшем в Петербурге Сампсониевском кладбище, в ограде Сампсониевского собора на Выборгской стороне. Между тем среди других таинственных легенд и преданий старинного Смоленского кладбища, раскинувшегося недалеко от Академии, есть легенда о том, что и Кокоринов погребен именно на нём.

Легенда о самоубийстве первого ректора Академии художеств бытует и в наши дни. По вечерам, когда смолкают привычные дневные звуки и сумерки заполняют узкие коридоры Академии, нет-нет да раздаются редкие и непонятные шумы. Запоздавшие обитатели академических помещений в такие мгновения смолкают и обращают понимающие взоры к потолку. Это, утверждают они, тень легендарного архитектора, вооружённая чертёжными инструментами, бродит по чердакам и лестничным переходам. И если встретится со студентом перед экзаменом, то это всегда приводит к несчастью – к несданному экзамену.

Близкая по драматизму судьба постигла и другого архитектора екатерининского времени, А.Ф. Виста. В Петербурге Вист известен в основном строительством двух сооружений – Андреевского собора на Васильевском острове и Ботного домика в Петропавловской крепости. Вист слыл неудачником. Колокольня Андреевского собора, согласно легендам, обвалилась едва ли не сразу после освящения собора, и её пришлось перестраивать. Чтобы как-то поддержать авторитет зодчего, ему поручили возвести павильон для хранения мемориального ботика Петра I – так называемый Ботный домик. Но и тут зодчего постигла досадная неудача. В результате оплошности, которую молва приписала Висту, двери Домика оказались настолько узкими, что для проноса ботика пришлось разобрать стены павильона. Говорят, после этой очередной неудачи зодчего навсегда выслали из России.

Антонио Ринальди

Одним из архитекторов екатерининского времени, в творчестве которых наиболее ярко отразился переход от барокко к классицизму, был итальянец Антонио Ринальди, ставший придворным архитектором ещё в Ораниенбауме, при «малом дворе» наследника престола Петра Фёдоровича и его жены Екатерины, будущей императрицы Екатерины II. Ринальди построил Дворец Петра III и Павильон Катальной горки в Ораниенбауме, Дворец в Гатчине, верстовые столбы на двух главных загородных дорогах Петербурга – в Царское Село и Петергоф, пеньковые склады на Тучковом буяне и многое другое. Одним из самых известных его произведений является Мраморный дворец, или Дом благодарности, который Екатерина II построила для одного из своих фаворитов – Григория Орлова в благодарность за участие в «революции» 1762 года. И хотя Орлов в предназначенном для него дворце ни одного дня не жил, в городском фольклоре он остался романтическим героем, в покои которого тайно являлась высокородная любовница, для чего якобы в Мраморном дворце со стороны Мраморного переулка по приказу Екатерины была сделана специальная потайная дверь.

В вестибюле Мраморного дворца, над главной лестницей, находится барельефный портрет Антонио Ринальди, о котором мы уже вскользь упоминали. По преданию, портрет выполнен одним из самых замечательных скульпторов того времени Ф.И. Шубиным, который работал вместе с Ринальди над созданием дворца.

Одновременно с Академией художеств Екатерина II основывает Эрмитаж – крупнейшее в России собрание художественных ценностей. Открытие его было приурочено к прибытию в Петербург первой партии картин берлинского купца Гоцковского, приобретенных В.С. Долгоруким по заданию императрицы.

Создание художественной коллекции имело ярко выраженную политическую цель – доказать миру, что могущественная Россия способна ослепить блеском своей цивилизации любое европейское государство. В фольклоре же факт создания Эрмитажа свёлся к бытовому, чуть ли не обиходному, случайному происшествию. Согласно легенде, однажды, прогуливаясь по Зимнему дворцу, молодая императрица наткнулась в полутёмной кладовке на большую картину «Снятие со креста». После смерти Елизаветы Петровны картину будто бы перенесли сюда из её комнат. Екатерина долго стояла, любуясь полотном, а когда оторвалась от него, твёрдо решила создать у себя во дворце картинную галерею.

При Екатерине в Эрмитаже была основана и знаменитая, так называемая Русская, библиотека. Эта трудолюбивая немка на русском троне, по свидетельству современников, ненавидела всякую праздность и, говорят, любила, чтобы придворные во время дежурства при дворе занимались каким-либо полезным делом. Павел Свиньин рассказывает, как однажды придворный лакей так углубился в книгу, что даже не заметил императрицу, когда та остановилась возле него. Императрица спросила лакея, понимает ли он прочитанное. Из ответа молодого человека государыня поняла, что чтение не только «избавляет служителей от вредной праздности и скуки, но и послужит к их пользе и образованию». В то же время императрица с удивлением узнала о трудностях, с какими достают они книги на родном языке. Это, повествует легенда, и послужило причиной основания Русской библиотеки.

Ко времени Екатерины II, «царствующего Мецената» и «просвещённого монарха», как её называли в Европе, относится забавная легенда о Первом кадетском корпусе, что размещался в Меншиковском дворце. В то время начальником корпуса был граф Фёдор Евстафьевич Ангальт, который приказал в назидание кадетам, а отчасти и всем прохожим, покрыть наружные стены здания различными «изображениями из натуральной истории», а заодно геометрическими, арифметическими и алгебраическими задачами и шарадами на французском и русском языках. В Петербурге этот разрисованный фасад называли «говорящей стеной». На ней были изображены «все народы земного шара» в национальных одеждах. Среди европейских народов один был изображён в виде голого человека с куском сукна в руках. На вопрос Ангальта, что это значит, остряк-живописец ответил: «Это я изобразил француза. У них мода меняется ежедневно, и я не знаю, какого покроя носят французы своё платье в настоящее время».

Происхождение одной из красивейших петербургских легенд – легенды об ограде Летнего сада – неизвестно. То ли она, рождённая на берегах Темзы, была завезена британскими негоциантами в устье Невы, то ли возникла в Петербурге, в одном из светских салонов, и, подхваченная тысячеустой молвой, распространилась по миру – никто не знает. Легенда рассказывает о некоем сказочно богатом англичанине, который, наслышавшись на склоне лет о волшебной красоте Северной Пальмиры, вдруг заявил, что ему совершенно необходимо побывать в России и увидеть ограду Летнего сада. В прекрасную пору белых ночей его яхта вошла в Неву и бросила якорь напротив Летнего сада. Гостя ждали, и поэтому на берегу собралась большая группа встречающих, в том числе лиц достаточно высокого, едва ли не правительственного ранга. Однако изумлённый и очарованный фантастической красотой северного шедевра, престарелый британец отказался сойти на берег, заявив, что в этом нет никакого смысла, так как ничего более прекрасного он уже увидеть нигде и никогда не сможет. На глазах удивленных петербуржцев яхта снялась с якоря, развернулась и взяла курс на Англию.

Ограда Летнего сада со стороны Невы

Легенда известна в нескольких вариантах. Согласно одному из них, этим чудаком был английский писатель шотландец Р.Л. Стивенсон, который всё-таки сошел на берег и встретился у решётки Летнего сада с русским писателем И.А. Гончаровым. Нам же остается добавить, что ни тот, ни другой в описываемое нами время, когда легенда о чудаке-англичанине, кажется, уже бытовала, ещё не родился.

Наряду с поэтическими разновидностями легенды об очарованном англичанине существовал ещё один, прагматический её вариант. Будто бы английские знатоки литейного дела съезжались на невские берега специально посмотреть на решётку, поражавшую «своей колоссальностью и отчетливой работой».

К сожалению, не осталось письменных свидетельств о том, кто был автором знаменитой ограды. В разное время её сооружение приписывали и Антонио Ринальди, и Василию Баженову, и Жану-Батисту Валлен-Деламоту. Большинство современных исследователей считают творцом ограды Юрия Фельтена в соавторстве с Петром Егоровым.

Восторженное отношение к ограде Летнего сада у петербуржцев сложилось сразу и навсегда. Уже современники, по выражению В.Я. Курбатова, смотрели на неё как на очередное чудо света. И действительно, ритм чередующихся чугунных копий с изящным радиусным завершением вызывает смутное, словно во сне, необъяснимое ощущение чуда, ради которого стоит хоть раз побывать в Петербурге.

Причастность Юрия Матвеевича Фельтена к рождению ограды появилась не на пустом месте. С его именем прочно связано создание прославленных невских набережных. Ему принадлежат идея и практическое исполнение целого ряда звеньев гранитной оправы Невы, в которую входят мосты, пристани, спуски, съезды, сходы, причальные стенки, художественные ограды, предмостные площади и многое другое. В конечном счете, обретя свой законченный вид к середине 1790-х годов, всё это приводило в неподдельное восхищение как петербуржцев, так и гостей города.

Особой красотой отличался левый берег Невы, застроенный роскошными зданиями, в том числе комплексом Зимнего дворца. На фоне торжественного великолепия левого берега резким диссонансом выглядели непритязательные кирпичные стены Петропавловской крепости на противоположном берегу. По преданию, Екатерина II однажды выглянула в окно и «возмутилась их простецким видом». Она тут же распорядилась об облицовке крепостных стен гранитом. Будто бы именно поэтому со стороны, обращённой к Зимнему дворцу, крепость выложена гранитными плитами, а всё, что не видно из дворцовых покоев просвещённой императрицы, так и осталось красно-малиновым, кирпичным.

Впрочем, побудить императрицу придать русской Бастилии, как называли Петропавловскую крепость иностранцы, более импозантный и презентабельный вид могли и другие причины. Ходили слухи, что в крепости, чуть ли не под Невой, были устроены секретные казематы. Всякий намек на их существование был глубоко оскорбителен для просвёщенной императрицы. Ничто не должно было вызывать подозрений о подлинной сущности крепости.

Такой же капризный взгляд из Зимнего дворца, говорят, принудил императрицу спешно окончить строительство Князь-Владимирского собора на Петербургской стороне. Храм начали строить ещё при Анне Иоанновне по проекту Антонио Ринальди, причём, согласно преданию, императрица собиралась посвятить её святому Иоанну Предтече – в память своего отца, царя Иоанна, и в честь своего наследника, Иоанна Антоновича. Смерть императрицы приостановила строительство собора, а случившийся через некоторое время пожар не оставил будто бы и надежды на продолжение работ. И только в конце 1770-х годов, увидев «раскрытые стены соборного здания» и возмутившись их видом, уже другая императрица, Екатерина II, говорят, приказала собор достроить и освятить. Но поскольку теперь уже не могло быть даже намёка на Иоанна Антоновича, собор посвятили святому равноапостольному князю Владимиру.

Работы по восстановлению храма производил архитектор Иван Егорович Старов, который жил, как гласит молва, в собственном доме по Симеоновской улице (современный адрес – улица Белинского, 9). Легенда эта считается малодостоверной на том основании, что в кованой решётке этого дома имелись инициалы, принадлежавшие некоему немцу-портному.

Князь-Владимирский собор

В 1785 году в загородном имении князя А.А. Вяземского по проекту архитектора Николая Александровича Львова началось строительство Троицкой церкви, которую по схожести её с куличом, а пирамидальной колокольни – с пасхой в народе прозвали «Кулич и Пасха». По одной из легенд, идея таких необычных архитектурных форм принадлежала владельцу усадьбы. В то же время в семье архитектора сохранилось предание, будто бы, путешествуя по Италии, Николай Львов пленился совершенством форм и пропорций двух античных памятников – круглого храма Весты и пирамиды Цестия и часто говаривал, «что, пока жив будет, исполнит мечту свою сочетать оба поразивших его архитектурных образа в одной композиции». Может быть, это и так, хотя на самом деле оригинальные формы цилиндрической ротонды и античной пирамиды не однажды уже использовались зодчим при возведении построек самого различного и неожиданного назначения: от погребов с пирамидальным завершением до церквей, более похожих на парковые затеи, правда, это были отдельно стоящие самостоятельные сооружения. В Троицкой церкви воплотилась, наконец, мечта зодчего объединить их в единой композиции.

В Петербурге в своё время было сооружено два, если можно так выразиться, памятника «радостной вести», то есть сообщению государственной важности, заставшего императрицу Екатерину Великую не в официальной обстановке Зимнего дворца, а в пути. Одним из них, по старинному преданию, является Чесменский дворец. Гонец от графа Алексея Орлова с известием о великой победе русского флота над турецким под Чесмой, не застав государыню в Зимнем дворце, нагнал её по дороге в Царское Село, в районе так называемого Лягушачьего болота. Едва выслушав донесение, императрица приказала в честь этого исторического события, на том месте, где её настиг посланец, заложить дворец. Дворец задумывался как путевой, для отдыха при поездках в Царское Село. Проектировал и строил его Ю.М. Фельтен. В качестве образца он использовал средневековый английский замок Лонгфорд. Дворец вполне соответствовал господствовавшей в то время в архитектуре моде на английскую готику. Он был замком в полном смысле слова. По углам располагались башни с бойницами. Перед воротами находились заполненные водой рвы с нависшими над ними подъёмными мостами. Невдалеке Фельтен выстроил церковь, выдержанную в том же стиле старинной английской готики.

Второй памятник «радостной вести» был установлен владельцами Новознаменской дачи на Петергофской дороге. В то время она принадлежала обершталмейстеру А.Л. Нарышкину. Екатерина II неоднократно останавливалась здесь для кратковременного отдыха на пути в Петергоф. И здесь же, согласно преданию, «она получила известие о Фридландском мире со шведами». Будто бы в память об этом событии в главном зале господского дома хозяева установили статую императрицы.

Большая Петергофская дорога, овеянная славными воспоминаниями 1762 года, когда Екатерина в сопровождении верных друзей и гвардейских офицеров во главе с братьями Орловыми, направлялась в Петербург, чтобы занять престол, вела в Петергоф и Ораниенбаум. Эти пригороды напоминали императрице годы унижений и одиночества, когда ей приходилось терпеть пьянство и откровенный разврат Петра Фёдоровича и его собутыльников. Екатерина не любила вспоминать о том времени. И в фольклоре почти не встречается упоминаний о её жизни в этих пригородах. Два предания относятся к той поре, когда она ещё не стала императрицей. В Ораниенбауме сохранилось предание, что Екатерина, будучи женой Петра Фёдоровича, очень скучала и, чтобы как-нибудь убить время, решила построить себе отдельно небольшой домик и при нём разбить сад. Она купила клочок земли у князя Голицына и устроила здесь дачу Сан-Суси, что в переводе с французского означает «без скуки». Кстати, садовником у неё был некий Ланберти, хиромант и прорицатель, предсказавший Екатерине задолго до 1762 года восшествие на престол.

О Екатерине в Ораниенбауме напоминает и Китайский дворец. Местные жители уверяют, что с тенью императрицы до сих пор можно столкнуться в Стеклярусном кабинете дворца. Украшением Кабинета служат стеклярусные панно, которые, по легенде, вышивала сама Екатерина.

Еще одну легенду, относящуюся к 1756 году, записывает Штелин. Якобы итальянский художник П. Ротари, одно время работавший в Петергофе, завещал Екатерине все свои 360 картин, для которых великая княгиня распорядилась создать специальную галерею. На самом деле, по утверждению историка К.В. Малиновского, Екатерина приобрела картины у художника за деньги, заплатив за них 14 тысяч рублей.

О Петергофе екатерининского времени нам известна местная легенда, которую не без удовольствия повторяют экскурсоводы, знакомя туристов с Большим Петергофским дворцом. Однажды Екатерина, рассказывают они, написала своему заграничному корреспонденту, что у неё в Петергофе, во дворце, есть так называемая диванная комната, почти всё пространство, которой занимает диван. «На нем, – писала императрица, – могут, скорчившись, разместиться двенадцать человек». Местная легенда, продолжают экскурсоводы, утверждает, что Екатерина упустила в своем письме маленькую пикантную подробность: диван был захвачен в качестве трофея у турок и привезен с театра военных действий специально для Потёмкина. С тех пор, как утверждает Пыляев, мода на подобные диваны распространилась по всей России. Гостиные барских домов были буквально загромождены огромными сооружениями для отдыха, которые впервые появились после взятия Очакова и назывались не иначе как «потёмкинские диваны».

В поселке Знаменка между Стрельной и Петергофом до сих пор сохранились овеянные легендами заброшенные корпуса старинных конюшен. Местные жители уверяют, что в их пустующих помещениях и сегодня живут призраки былых времен. Время от времени они появляются. Одни и те же. Высокая тучная старуха в сопровождении миниатюрного карлика едва слышно выходит из одних дверей, проходит вдоль полуразрушенных стен и так же незаметно скрывается в других.

Есть своя таинственная легенда и в Стрельне. Будто бы две копии клодтовских коней, некогда установленные в Стрельне, покоятся на дне Орловского пруда, а не закопаны в землю и не вывезены фашистами во время Великой Отечественной войны, как это считалось раньше.

Дорога на Петергоф начиналась от Старо-Калинкина моста, построенного в 1786–1787 годах. Трёхпролетный, с изящно закруглёнными овальными каменными опорами, он имел подъёмный средний пролёт, для пропуска судов с высокими мачтами. Подъёмные механизмы скрывались под сводами четырёх каменных башен. Сегодня о некогда высоких технических возможностях старых мостов напоминают только тяжёлые провисающие цепи.

Старо-Калинкин мост – один из старейших в городе. О нём сохранилась любопытная легенда, свидетельствующая, с каким трудом мосты в Петербурге отстаивали своё право на существование. Мы уже говорили, что Пётр I мостостроение не поощрял. Он хотел, чтобы петербуржцы для приобретения привычки к воде пользовались лодочными переправами. На этой почве между перевозчиками и мостостроителями происходили «нешуточные войны». Одним из таких перевозчиков был некий выходец из Новгородской губернии по имени Флор, разбогатевший на лодочном промысле. В Петербурге он приобрел прозвище Сом. Этот Флор-Сом был одним из самых яростных врагов мостостроителей. Жили перевозчики артелью, зависели от спроса на свой промысел и поэтому беззастенчиво громили только что наведённые мосты, а иногда убивали и самих мостовиков. Говорят, однажды ночью мостостроители, сговорившись заранее с полицией, напали на перевозчиков и «перебили всех, включая малых детей и женщин». А самого Флора-Сома будто бы заживо замуровали в одну из опор строившегося в то время Старо-Калинкина моста.

При Екатерине II загородной императорской резиденцией становится Царское Село. Его регулярные сады и парки как нельзя лучше выражали сущность государственного порядка, олицетворяли математическую точность и отлаженность социально-экономического механизма управления. Геометрически выверенная планировка дорожек, каждая из которых замыкалась скульптурой или павильоном, аккуратно подстриженные кусты и деревья, послушным кронам которых придавались ясные и продуманные формы, яркие цветники, напоминающие наборные паркеты дворцовых покоев. В регулярной части царскосельского парка, куда водили иностранных дипломатов, было чисто, как в Зимнем дворце. Кроткая и доверчивая природа демонстрировала образцы покорности и послушания. Во всём был исключительный порядок. Дипломаты могли смотреть, анализировать, сопоставлять.

Мало того, рядом с Царским Селом, в версте от него, решено было выстроить новый городок, который назвали Софией. Говорили, что Екатерина будто бы намерена жить там со своим двором и устроить там русский Версаль. В 1788 году в Софии, которая получила с начала 1780-х годов статус города со всеми атрибутами самоуправления, включая официальный герб, был заложен Софийский собор, сходный с Софийским храмом в Константинополе. Это был очередной камень, положенный в основание так называемого Греческого проекта, которым одно время была безоглядно увлечена Екатерина. Через год она настоит на том, чтобы второй сын великого князя Павла Петровича был назван Константином. По её мнению, он должен был занять греческий престол в Константинополе после изгнания оттуда турок.

Для работы в Царском Селе и Софии пригласили Чарльза Камерона, сорокалетнего шотландца, приехавшего в Петербург после посещения раскопок в Помпее и Геркулануме, архитектора, исповедовавшего в искусстве идеи античности, которые занимали в то время все европейские умы. Общая планировка Софии и проект собора принадлежат Камерону.

Биография Камерона представляла собой легенду, созданную им самим и бытовавшую в России в течение многих десятилетий. В разговоре с Екатериной II он представился «племянником мисс Дженни», дочери знаменитого в Европе сэра Эвена Камерона, предводителя шотландцев, который в 1740-х годах боролся за возведение на английский трон Стюартов. Мемуары Дженни Камерон, кстати, оказавшиеся впоследствии подделкой, были переведены на многие языки. Слава об этой удивительной женщине дошла до Петербурга и в течение долгого времени озаряла биографию архитектора. Только из документов, найденных недавно, стало ясно, что сын строительного подрядчика, ученик плотника, затем гравёр и, наконец, исследователь античных терм – всего лишь однофамилец мятежного шотландского аристократа. Чарльз Камерон создал о себе яркий впечатляющий миф, который на протяжении долгих лет умело поддерживал и которому охотно верили в Петербурге.

Чарльз Камерон

Екатерина не только приглашает в Петербург иностранных архитекторов. Она посылает русских зодчих для совершенствования за границу. Побывали в Англии и царскосельские архитекторы отец и сын Нееловы. В.И. Нееловым в Царском Селе сооружены оригинальные мосты – скромный, но безупречный по совершенству плавных линий арочного проезда Малый Каприз и затейливо прихотливый, необыкновенно эффектный, с китайской беседкой над центральным проездом Большой Каприз. Идея Капризов навеяна старой гравюрой с изображением древнего китайского сооружения. Когда императрице представили смету на строительство двух мостов над парковыми дорожками, она обратила внимание на высокую стоимость этих затей и, как рассказывает популярная легенда, отказалась их утвердить. Однако верноподданные придворные почувствовали тонкое кокетливое притворство в поведении императрицы и, принимая правила игры, начали её уговаривать. Наконец, продолжает царскосельская легенда, уступая их настойчивым просьбам, Екатерина подписала смету, проворчав при этом: «Пусть это будет мой каприз». Это якобы и определило необычность названий двух замечательных парковых сооружений.

Царское Село. Мост Большой каприз

Есть и другая легенда. По ней, идея создания Большого Каприза принадлежит фавориту Екатерины II Потёмкину. Будто бы это он придумал и велел в течение одной ночи осуществить парковую затею в угоду своей капризной любовнице.

Рядом с павильоном Эрмитаж в Царском Селе Василий Иванович Неелов возвел здание Эрмитажной кухни. Сооружение, построенное в стиле английской готики, выполняло одновременно две функции: паркового павильона и поварни, в которой готовили затейливые блюда для царских гостей, приглашённых в Эрмитаж. Когда наступал час ужина, танцы в Эрмитаже прерывались и из-под пола мгновенно поднимались специальные столы, блюда на которых «сменялись так, как делаются волшебные превращения в театре». Каждый из приглашённых гостей мог заказать любое кушанье, написав его название на грифельной подставке и позвонив вниз. Под полом находились механизмы, вокруг которых «возились лакеи, спеша получить из кухни и поднять требуемое блюдо». Сохранилось предание, что список блюд был очень велик. Только Суворов сумел вызвать переполох на кухне и смутить хваставшуюся обилием блюд императрицу, затребовав кушанья, которых не оказалось, а именно солдатские щи и кашу.

Одно из самых романтических сооружений Екатерининского парка – Башня-руина, возведенная архитектором Ю.М. Фельтеном в 1773 году в память о русско-турецкой войне. Видимо, с этим связана бытующая в Царском Селе легенда о том, что Екатерина II держала здесь пленных турецких офицеров. Живет в Царском Селе и другая легенда. Будто бы в Башне есть таинственный люк, куда любвеобильная Екатерина сбрасывала своих любовников.

Царское Село. Эрмитажная кухня

Недалеко от Рамповой дороги, напротив Концертного зала, на острове, по указу Екатерины был выстроен так называемый Турецкий киоск. По преданию, он «представлял точную копию киоска в одном из парков Константинополя. Он был убран тогда точно так же, как константинопольский: диваны и полы были устланы драгоценными материями и коврами, привезенными из Турции». Сооружён он был будто бы в память о мире, заключённом в Турции известным екатерининским дипломатом, князем Николаем Васильевичем Репниным.

Трудно сказать, чего было больше в характере Екатерины: скупости или бережливости. Скорее всего, второго. Если судить по государственным делам, она была рачительной и бережливой хозяйкой. Однако в петербургском фольклоре сохранились свидетельства того, что граница между бережливостью и скупостью подчас оказывалась весьма расплывчатой и неопределенной. Правда, в фольклоре досадные свойства характера матушки государыни окрашиваются в лёгкие цвета кокетства, игривости, что делает их в глазах окружающих допустимыми и извинительными.

Кроме известной нам легенды об утверждении сметы на строительство Большого и Малого Капризов, сохранилось предание об отказе государыни вторично золотить крышу Царскосельского дворца. В своё время на внутреннюю и наружную отделку дворца было израсходовано более шести пудов золота. О его блеске слагались легенды. В народе про дворец рассказывали чудеса, уверяя, будто вся крыша его золотая. На самом деле позолоченными были только карнизы, пилястры, кариатиды да деревянная балюстрада, украшенная такими же деревянными золочёными фигурами и вазами. Уже через несколько десятилетий позолота в значительной степени была утрачена и требовала восстановления. Однако Екатерина после некоторых колебаний отказалась от больших трат, и позолота частично была закрашена, частично заменена бронзой. Но в народе сложилось предание, что не скупость государыни послужила тому причиной. Говорили, что Екатерина, взглянув однажды на крышу дворца, решила, что начался пожар. Ослепительный блеск золота в солнечную погоду не однажды вызывал панику и ложную тревогу и у населения. С криками: «Пожар!» конные и пешие, светские и военные, опережая друг друга, спешили к дворцу и только затем, смущённые невольным обманом, расходились по домам и казармам. Потому-то, говорится в легенде, заботливая императрица и велела снять позолоту. За право счистить остатки позолоты подрядчики предлагали «20 000 червонных», но Екатерина будто бы гордо ответила, что не продает своих обносков, и велела всё закрасить охрой.

В Царском Селе до сих пор живо старинное предание о золотых трубах, проложенных в екатерининское время под Александровским парком. Якобы, когда была обнаружена целая сеть подземных рек, питавших лесные ручейки и небольшие пруды парка, то, заботясь об обеспечении питьевой водой жителей Царского Села, Екатерина велела забрать все эти подземные источники в золотые трубы и объединить в общую систему. Но секрет тот, доверительно сообщается в легенде, тщательно оберегался от посторонних, дабы исключить возможность частных раскопок, а в настоящее время он вообще утрачен. Речь в легенде идет об известном Таицком водоводе, сооруженном в 1774 году генерал-квартирмейстером Бауэром. Таицкая вода считалась в то время самой здоровой. Екатерина будто бы никакой другой воды не пила, и «во время её путешествия ей доставлялась только эта вода для питья». На самом деле трубы, по которым вода подводилась к Царскому Селу, были деревянными и только в 1795 году частично были заменены каменными, что, вероятно, и послужило причиной возникновения легенды. Вообще, как уверяют современные царскосёлы, Екатерининский дворец и все основные парковые затеи Екатерининского парка объединены сложной системой подземных ходов. В своё время к этому мы ещё вернемся.

Свою собственную легенду имеет и старинное Казанское кладбище в Царском Селе. Основано оно будто бы вот по какому поводу. Когда флигель-адъютант, фаворит Екатерины II А.Д. Ланской проезжал однажды по этой местности на охоту, из кустов выбежал заяц. Лошадь Ланского испугалась и сбросила седока, который вскоре скончался. Будто бы от сильного ушиба. Императрица приказала похоронить Ланского вблизи дворца в собственном садике, а на месте падения своего любимца велела заложить церковь и кладбище. После освящения церкви, возведённой по проекту Джакомо Кваренги, прах Ланского был перезахоронен вблизи церковной стены. Пыляев, пересказавший со слов священника Иоанна это предание, в примечаниях к книге «Забытое прошлое окрестностей Петербурга» утверждает, что на самом деле фаворит Екатерины умер от «слишком сильного приема секретного лекарства, известного в медицине под названием „Aphrodiesiacum“.

Сравнительно недалеко от Казанского кладбища, при въезде в Царское Село с современного Московского шоссе, там, где дорога упирается в каменное здание бывшего реального училища, в екатерининские времена существовал дровяной и сенной рынок. По преданию, здесь «производились публичные наказания преступников».

Однажды, гуляя по царскосельскому парку, императрица обратила внимание на великолепную белую розу и решила подарить её своему любимому внуку Александру. Чтобы розу за ночь не срезали, она приказала выставить у куста часового, но наутро совершенно забыла о своём вчерашнем намерении. А часовой стоял. Затем его сменил другой… третий… четвёртый. Не зная о намерении императрицы и боясь совершить непоправимую ошибку, командир караула учредил у розового куста постоянный пост. Говорят, этот пост просуществовал до воцарения Николая I, который отменил его за ненадобностью. По другим источникам, Николай I, узнав о происхождении поста, перевёл его к Орловским воротам и повелел, «чтобы часовой по-прежнему, в память Великой Бабки его, основоположницы лихих лейб-гусар, всегда назначался от этого полка».