Самозванец на троне

Восстание москвичей против Лжедмитрия началось утром 17 мая 1606 года. Было убито 1700 поляков и разграблены их дома. Труп убитого Лжедмитрия три дня пролежал на Красной площади, после чего его похоронили на Кулишках у «Божьего дома» (богадельни). Вскоре после этого ударили морозы, и суеверные москвичи, испугавшись, что сама земля не приняла тело еретика и чернокнижника, потребовали вытащить его из земли. Прахом Лжедмитрия зарядили пушку и выстрелили на запад – в ту сторону, откуда он пришел.

– Васильич! Васильич! – изо всех сил кричал высокий длинноволосый человек в темно-малиновом плаще и широкополой шляпе со страусовым пером.

Лжедмитрий I (умер в 1606 году)

Осанистый боярин, одетый в парчовое платье и горлатную шапку, искусно лавировал между бесчисленными лужами, покрывавшими улицы Москвы после недавнего дождя, точно не слышал окриков и продолжал свой путь. Убедившись в этом, преследователь подобрал полы своего плаща и в несколько прыжков нагнал боярина.

– Здравствуй, Васильич, – продолжал он на ломаном русском языке. – Не карашо забивать старий приятеля…

– Здорово, Чарльзушка. А мне и невдомек, что это ты кричишь. Да и откуда же ты взялся? В Архангельск, баяли, уехал, а ты в Москве.

– В Арханкельск, – подтвердил Чарльз Диксон, один из английских послов, являвшихся к Борису Годунову и ни с чем отосланных назад. – В Арханкельск вислал царь Борис, а царь Дмитрий велел обратно возвращаться. Какой такой Дмитрий? У Бориса син Федор бил?..

– Бил, бил, – передразнил Васильич англичанина, – да вышел весь. Весь род Борискин на нет свели, одна только царевна Ксения в живых осталась, да и ту не сегодня завтра постригут. Дмитрий у нас теперь на царстве, Иванович. Вот кто!

– Какой такой?

– А вот прочти. Ведь грамотен по-нашему, – и осанистый боярин указал своему спутнику на большой кожаный квадрат, прибитый на тесаный забор.

На коже, покрытой крупной скорописью, было написано уж слишком много, и потому англичанин благоразумно начал с середины.

«…Вы думали, – прочел он в воззвании, – что мы убиты изменниками, и когда разнесся слух по всему государству Русскому, что по милости Бога мы идем на православный престол родителей наших, вы, бояре, воеводы и всякие служебные люди, по неведению стояли против нас, великого государя. Я, государь христианский, по своему милосердному обычаю гнева на вас за то не держу, ибо вы так учинили по неведению и от страха…»

Убийство царевича Дмитрия. Художник Н. Соколов

Далее в грамоте было сказано, что Дмитрий идет с сильной ратью и русские города челом ему бьют. Напоминалось о несправедливостях Бориса, и обещались разные льготы. А в самом конце грамоты не обошлось и без угрозы: «…..А не добьете челом нашему царскому величеству и не пошлете просить милости, то дадите ответ в день праведного суда и не избыть вам от Божья суда и от нашей царской руки».

– А дальше что? – спросил англичанин, переводя взгляд с забора на своего спутника.

– Вестимо что. На Лобное место Шуйского позвали. Он, чай, разыскивал, когда царевича извели. Шуйский стал говорить народу: «Борис послал убить Дмитрия-царевича, но царевича спасли, а погребен вместо него сын угличского попа». Ну, там уж пошло такое, что прости Господи! Федора Борисовича просто с трона сволокли, царские терема разграбили, Федора с матерью и вовсе извели, а царевну Ксению под стражу посадили.

– Так. А ты куда это идешь?

– Встречать его, милостивца нашего. Сегодня в Москву приезжает. Не хочешь ли со мной, Чарльзушка? По дружбе проведу.

Англичанин поднял голову, посмотрел на солнце и дал свое согласие. Боярин пошел вперед, по-прежнему перепрыгивая через сверкающие на солнце лужи, а английский посол довольно умело подражал ему.

День был теплый и даже жаркий, ни облачка на небе. Улицы, заборы, крыши и колокольни кишели народом в пестрых праздничных одеждах. Все напряженно всматривались вдаль, ожидая, что вот-вот покажется торжественный поезд царя Дмитрия.

Ждать пришлось недолго. Ни одной крупной ссоры еще не успело произойти в толпе, как загремели трубы, зарокотали барабаны и в Москву вступили, сверкая латами, польские полки. Затем бесконечной вереницей, по двое в ряд, шли стрельцы. За ними следовали раззолоченные царские кареты, за которыми ехали бояре в кафтанах, шитых жемчугами и прочими самоцветными камнями. Позади них шли музыканты русского войска, оглушительно гремя бубнами. Дальше виднелись над шествием парчовые хоругви, за ними – духовенство с образами, крестами и Евангелием. Наконец на белом аргамаке появился тот, кого Москва встречала как своего законного царя.

Одеяния его поражали такой роскошью, что даже царедворцы, привыкшие к торжественным приемам послов из чужих стран, когда московские государи любили окружать себя особой пышностью, и те были поражены и одобрительно шептались между собой. А народ, очнувшись от оцепенения, разразился приветственными криками:

– Вот он, наш батюшка-кормилец!

– Здравствуй, отец наш, государь всероссийский! Даруй тебе Боже многие лета!

– Солнышко ты наше! Взошло ты над Русской землей!

Так приветствовал народ Дмитрия. А он, слегка кивая головой, громко отвечал толпе:

– Боже, храни мой народ! Молитесь Богу за меня, любезный и верный мой народ!

Шествие медленно двигалось вперед, и едва только ступило на Москворецкий мост, как налетел такой ужасный вихрь, что всадники едва усидели на своих испуганных конях. Легкое замешательство прошло, и царский поезд был уже в Китай-городе, перед глазами всех открылся Кремль…

Завидев его, Дмитрий зарыдал, снял шапку с головы, перекрестился и воскликнул:

– Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил узреть град отцов моих и народ мой возлюбленный.

Слезы умиления текли по щекам царя, плакал и народ, радостно гудели колокола кремлевских церквей.

Чарльз Диксон довольно основательно рассмотрел нового повелителя Руси. Он не отказался бы поглядеть на него и поближе, чтобы, возвратясь на родину, отдать подробный отчет не только в прямой цели своего посольства, но и в том, как должно отнестись к новому царю.

– Васильич, – обратился он к своему руководителю, – куда теперь пойдет царь Дмитрий?

– Должно быть, в Архангельский собор. А что?

Самозванец в Архангельском соборе.

Художник Р Вейдеман

– Пойдем и мы.

– Пойдем. Встанем в сторонке и поглядим на него.

Придя к этому решению, собеседники обогнали царский поезд и, миновав лобное место и крепостную стену, со вздохом облегчения вступили под сумрачные своды храма. Васильич снял свою горлатную шапку и отер вспотевший лоб. Англичанин, поплотнее завернувшись в плащ, надвинул шапку на глаза и будто замер, прислонясь к сырой стене.

Ждать им пришлось недолго. Только их глаза после яркого дневного света успели освоиться с полумраком, царившим здесь, как у главного входа раздались голоса, звон сабель, и Дмитрий со своей свитой вошел в собор. Он уверенно, ни минуты не колеблясь, точно человек, много раз бывавший здесь, направился к гробнице Ивана Грозного и, припав к ней, горько зарыдал. Мягкосердечный Васильич не выдержал и тоже всхлипнул, а Чарльз Диксон стал напряженно всматриваться в лица бояр из царской свиты, точно надеясь прочесть на них ответ на занимавший его вопрос…

Вот, почти рядом с Дмитрием стоит Шуйский, опустив глаза. Тонкие его губы сжаты, но по временам дрожат, и тогда презрительная усмешка, точно зарница, пробегает по красивому лицу. Это и понятно, он сверг с престола Федора, он же передал державу Годунова теперешнему повелителю Москвы. Немудрено, что умный царедворец, как на марионетку, взирает на нового русского царя. Почти то же читает англичанин и на лице другого, неизвестного ему боярина. Седой и сгорбленный старик с болезненной тоской глядит на Дмитрия и точно сравнивает его небольшую, слабую фигурку с царями, кого он знал когда-то и которые спят теперь непробудным сном под тяжестью своих гробниц. Другой старик, но уже не русский, а поляк в богатом кунтуше, стоит рядом с ним и слушает, что ему говорит товарищ. А у самого глаза прищурены, седые длинные усы дрожат, и ясно видно по его лицу, как глубоко он презирает и того, кто молится теперь перед гробницей Ивана, и тех, кто согласился признать самозванца своим царем. По отношению к Дмитрию это даже не презрение, а какая-то непонятная брезгливость, которой не может преодолеть в себе старый поляк. И только один боярин, хотя и в богатой турской шубе, но со скуластым и пронырливым лицом приказного подьячего, кажется, вполне доволен всем. В его острых чертах лица, в клочковатой козлиной бороденке англичанин ясно читал фразу, написанную на языке, одинаковом для всех народов и стран: поживимся при этом, поживимся и при другом.

– Некарашо, – шепчет Чарльз Диксон на ухо Васильичу.

– Неладно, – отвечает тот.

А над Кремлем гудят колокола, ликует и шумит московский народ, приветствуя царя Дмитрия, грядущего на трон своих отцов.

* * *

В Кремле, над самым скатом к Москве-реке, высится новый нарядный дворец царя Дмитрия Ивановича. Он выстроен из дерева, но убран с неслыханной роскошью. На окнах красуются вышитые золотом занавески, столы и скамьи покрыты дорогими парчовыми скатертями и покрывалами, стены обтянуты коврами и драгоценными персидскими тканями. Дверные замки сделаны из червленого золота, печки, сложенные из зеленых изразцов, обведены серебряными решетками, сени сплошь заставлены серебряной утварью, столовая украшена серебряной и золотой посудой. Но сам царь держится просто, выходит на крыльцо, принимает прошения, расспрашивает каждого о его нужде.

Сегодня царь решил прокатиться за город, чтобы рассеяться и взглянуть на потешную крепость, которую он велел построить для забавы и упражнения в военном деле. Его расстроили жалобы на поляков, которые обижают в городе прохожих, ведут себя дерзко. Царь обещал принять меры и усмирить их. Затем дьяк, докладывая дела, не сумел угодить ответом, и царь вспылил, ударил его палкой, правда быстро опомнился. Но один из царских любимцев опять вывел его из себя, сообщив о доносе, в котором неведомый доброжелатель сообщает, что на жизнь царя составляется заговор. Самозванец оборвал его на полуслове, рассердился, сказал, что терпеть не может доносчиков. Он старается облегчить жизнь народа. Разве могут быть люди, желающие его смерти?..

Восстание против Лжедмитрия

У боярина Василия Шуйского – тайное совещание. Собрались богатые московские купцы, начальники псковского и новгородского отрядов, стоящие под Москвой и назначенные идти на татар, знатные бояре: князь Голицын и князь Куракин. Шуйский держит перед ними длинную речь. Пора наконец освободить Русскую землю от дерзкого выскочки, называющего себя Дмитрием. Настоящий Дмитрий умер в Угличе, и Василий Иванович Шуйский своими глазами видел его мертвым. Нынешний царь – самозванец, расстриженный беглый монах, известный своим дурным поведением. Он перевернул всю русскую жизнь, не признает обычаев, установленных веками. Женился на польке, привел поляков в Москву, скоро раздаст им всю казну, а затем пожалует русских людей им в неволю. Надо срубить дурное дерево, иначе дорастет до небес и погубит Московское государство.

Все слушают с большим сочувствием и стараются прибавить что-нибудь от себя. Какую смуту внес этот царь! Полякам не хватает уже квартир, и селят их в домах у русских. Они привезли с собой для чего-то много оружия. По улицам, словно это не Русь, а Польша, беззаботно расхаживают католические ксендзы и монахи. Лютеране тоже обласканы царем и собираются строить в Москве свой храм.

Бояре мечтают о власти, новгородцы и псковичи не желают идти проливать свою кровь, купцы опасаются, что поляков уже набралось до шести тысяч, и того и гляди, они кинутся грабить лавки. Но есть один важный вопрос, которого все избегают, чтобы не перессориться. Кто будет царем, если самозванца удастся убить? С надеждой поглядывают купцы на Василия Шуйского. Вот желанный и угодный царь. В его огромных вотчинах занимаются шубным промыслом, и потому он ведет дела с московским купечеством, будет стоять за них горой. Шуйский понимает их без слов, московские торговые люди – его главная опора, они помогут взойти на русский престол.

Конец мая. Весенняя ночь близится к концу. Вдруг – гул набата. Дмитрий вскакивает с постели. Вся Москва просыпается. Пожар?.. Заговорщики торопятся объяснить поднятую ими тревогу и отвлечь народ: «Литва! Бейте Литву – она злоумышляет против царя!» Народ с яростью набрасывается на поляков.

Рассветает. Медленно и торжественно, с крестом в руке въезжает в Кремль Василий Шуйский. Заговорщики ломятся в царский дворец. Заранее они распустили преданную самозванцу стражу. Названный царем Дмитрием самозванец наконец понимает, в чем дело. Он мужественно сопротивляется, но все его защитники перебиты, и спасения надо искать в бегстве. Выскочил в окно, но неловко упал, и, ушибленного, с разбитой ногой, заговорщики влекут его обратно во дворец. Народ уже хлынул в Кремль, он пока воображает, что бояре казнят злодея, напавшего на царя, но если узнает правду, тогда кинется спасать Дмитрия.

Последнее утро Лжедмитрия

Пора кончать, но прежде надо, чтобы этот неведомый пришелец из Польши признался в своем самозванстве. Его терзают, глумятся. «Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?» – звучат отрывистые грозные вопросы. И среди гула набата, народного гула, доносящегося с площади, ругательств и насмешек заговорщиков слышится тихий шепот умирающего: «Я царь ваш и великий князь Дмитрий, сын царя Ивана Васильевича…..»