Это были не теперешние времена. Это была эпоха, когда понятие подвига еще не разжижилось в крови несколькими диванно-экранными поколениями. Люди, задействованные в событиях, обладали генетическим зарядом размазанных немецкими гусеницами предков, а значит, они имели внутри ДНК долговую расписку прожить в уплотненном вдвое графике, дабы списать выделенный природой биологический резерв. Сами они с малолетства закалились под бомбежками, свежо помнили ракурс, с которого усохшая луковица представляется шоколадкой, но плохо припоминали провалившееся в солдатскую неизвестность лицо батяни. Вообще, здоровый мужчина, с двумя ногами и полным комплектом рук, не занятый по уши работой, все еще представлялся им явлением странным, а потому временной показатель нынешних астронавтов, у которых на какое-нибудь разворачивание-сворачивание наружной антенны уходит смена, было для них делом невероятным. Где сознательно, а в основном подсознательно, их всегда тащила вперед эпоха, в коей медлительная так-сяковость былого обернулась стремительным обходом танково-гудериановых клиньев и костяными завалами вперемежку с ржавым железом. Кипящая в клетках расовая сопротивляемость едва не исчезнувшего народа продолжала инерционно бурлить и не давала им расслабления ни на минуту. И тогда творилось невероятное: время сжималось, пространство схлопывалось, мускулы приобретали домкратную твердость, а кислородный мизер в скафандре уплотнялся вдвое. С сегодняшней, неторопливо-рациональной точки зрения этого не могло быть, но…

Наверное, могло! И точно было!

Но, конечно, вроде бы безразличная, но на самом деле жестоко-ревнивая Вселенная не могла этого терпеть – она подленько посмеивалась в рукав и ставила подножки в самых неожиданных случаях. И впаянный в многослойный костюм космонавт-исследователь Владислав Волков, легко протащивший сквозь вакуум свое невесомое тело и готовый быстро и надежно вернуть его назад в «Зонд» вместе с загнанной в свинцовую коробку Аномалией, неожиданно замер, остановленный неподдающейся плотностью входного люка, почему-то совершенно не желающего распахиваться. Он дергал и дергал его удобные, приспособленные для толстющих перчаток рукоятки, напирал и напирал на них своим бабочкиным весом и никак не мог справиться. Что-то с этим подлым, задраенным Гагариным люком получилось не так. Но ведь его надо было откупорить во что бы то ни стало.

И Владислав Николаевич Волков продолжал потеть и упираться. И под собой, лишь чуть загороженную железной мелочью сцепленных кораблей, он видел невероятную, несущуюся мимо Луну. Это было все еще – несмотря на оставленные позади витки – так необычно, что даже не казалось страшно само по себе. И, наверное, если бы он мог оставить все прочие, плодящиеся дела и просто смотреть, он бы опознал бегущую снизу незнакомость местности, ведь их так долго и тщательно этому учили. Но не было времени, потому как не для того внизу, в одном из этих бесчисленных кратеров, докуривал остаток кислорода Юра Гагарин; не для того рвали на себе волосы умницы-инженеры ЦУПа и в казахских степях потели когда-то рабочие с пропиской города Москвы. Нет, не для того, чтобы он наслаждался мельтешащими цирками, игрой тени и света. Хотя, может, и для того?! Для того, чтобы он мог сделать это за них всех. Спокойно и прямо глянуть вблизи не только на привычный всем фас, но и на миллиард лет назад отвернувшуюся прочь полусферу естественного спутника. Но пока не получалось. Возможно, у тех, кто придет позже, получится само собой, играючи и легко, а вот у него – никак. И можно только жалеть, что экспедиция снаряжена так поспешно, второпях и на авось, но делалось ли хоть что-то значительное в истории с медлительной ленцой? Волкову некогда было припоминать. От его работы и суеты сейчас, между прочим, зависело, придут ли потом эти самые другие, те, кто сможет впитать ландшафтное преломление теней с мудрой неторопливостью. И, само собой, было некогда, но еще и не хотелось думать о том, что, может, тем, кто явится после, на куда более совершенных механизмах, большей массы и вместимости, может, им-то и смотреть надоест, опостылет им это звездно-кратерное окружение.

Но Владиславу Николаевичу сейчас действительно было не до распахнутости мчащихся навстречу красот. В самом начале, еще до того, как покинуть борт, он предусмотрительно развернул ракетную связку так, чтобы железо спасало его от Солнца, но это случилось так давно… Перво-наперво корабль двигался по орбите и этим достаточно быстро менял… Нет! Разумеется, не свое местоположение относительно Солнца. До него, что с Земли, что с Луны, все равно астрономическая единица – сто пятьдесят миллионов километров. Но «Зонд-9», двигаясь вокруг сравнительно небольшого небесного тела, ускоренно менял угол наклона светила. Так уж получалось по законам физики. Кроме того, раньше вокруг, а теперь уже под ногами Владислава Волкова находился не какой-нибудь галактолет будущего, способный самостоятельно отрабатывать углы тангажа и рысканья, а славное произведение советской науки, созданное с помощью ускоряющей силы партии да еще какой-то матери. Да и, в принципе, как бы это выглядело, если бы в процессе рискованного альпинизма на броне капсулы станция внезапно начала пыхать дюзами и дергаться туда-сюда, подстраиваясь под солнечные лучи поудобнее?

И потому, в очередной раз выскакивая из лунной тени, Владислав Николаевич Волков ведать не ведал, не ударит ли его родненькая, но не очень-то ласковая звезда прямо по глазам. Не забывайте, это были еще не те времена, когда поляризационные очки вошли в жизнь каждого пилота-истребителя. А иногда солнечное жало втыкалось ему в спину. И тогда он начинал усиленно, обильно потеть под своими многочисленными облегающими одеждами, но, главное, сходила с ума система терморегулирования. Нерасторопно, но быстро она начинала транжирить бесценную воду, сгоняя температуру до отъюстированного земными инженерами уровня. А это не всегда, совсем не всегда получалось. И здоровый, тренированный организм Владислава Волкова сопротивлялся как мог, беря на себя функции, теоретически обязанные выполняться автоматикой. Но ведь Волков был не какой-нибудь космический турист грядущего технологического бума, а Герой Советского Союза. Он не имел права, а в принципе, и возможности сдаваться.