Глава 10

Евроконфуз (покаянное откровение)

Идеи всех зарубежных вояжей Ельцина рождались не абы как, не от барской прихоти: «А не съездить ли нам, понимаешь…» Все начиналось с приглашения из-за бугра, причем неоднократного и настойчивого. Например, поехать в Японию его полгода уговаривала крупнейшая частная телекомпания этой страны. А согласился он лишь тогда, когда та, взяв на себя все расходы и организационные хлопоты, гарантировала, что его благожелательно встретят, с интересом выслушают и проводят без истеричных выкриков про советскую оккупацию «северных территорий» (последнее условие, правда, не всегда выполнялось). В нынешнем же проекте нет ничего подобного. В Страсбург Ельцина до сих пор никто не звал и, насколько мне удалось выяснить через французских коллег, аккредитованных при Европарламенте, желающие позвать его покуда себя никак не проявили.

В наследство от предыдущего обитателя моего белодомовского кабинета, кроме вороха никчемных пожелтевших бумаг и пропитавшихся пылью статистических справочников, мне достался новенький перекидной календарь на 1991 год. Открываю сегодняшнюю страницу, 1 августа, и вывожу крупными печатными буквами: «ПРИГЛАШЕНИЕ ОТ ЕВРОПАРЛАМЕНТА». И ставлю три жирных знака вопроса. Это значит, что с сего дня буду ломать голову над этой проблемой. А пока даже не представляю, с какого боку к ней подступиться. Да и есть ли у нее такой бок?

От невеселых размышлений отрывает телефонный звонок. В Софии обо мне вспомнил мой хороший приятель Венцель Райчев, бывший главный редактор одной из крупнейших в Болгарии газет, нечто вроде нашей «Правды»:

– Прилетай к нам, приятел! Есть повод выпить ракийки!

– Что за повод?

– Как, ты разве еще не слышал?! Наш друг Желю сегодня вступил в должность президента Болгарии!

Желю Желев – философ и журналист, умный и удивительно обаятельный человек, с интересными, хотя и небесспорными взглядами на проходящие в «советском блоке» перемены. Он долгие годы работал в софийском Институте культуры, а когда в Болгарии началась своя перестройка, окунулся в политику и вскоре возглавил Союз демократических сил, от которого и был избран депутатом Национального собрания. Мы познакомились несколько лет назад (инициатором знакомства как раз и был Венцель), когда в СССР готовилась к изданию на русском языке его книга «Фашизм. Тоталитарное государство», долгие годы бывшая у нас в стране под запретом КГБ.

– Слушай, Венцель, а не мог бы ты узнать для меня у Желю его мнение: поездка моего шефа в Европарламент и выступление перед тамошними депутатами – это, на его взгляд, выполнимая задача? Имеет смысл ею заняться?

– Странная просьба! Почему ты для Ельцина что-то узнаешь у президента Болгарии, а не у своего Горбачева?

– Я узнаю не у президента, а у нашего с тобой товарища и коллеги. И то лишь потому, что тот, как я слышал, совсем недавно был в Страсбурге, а значит, имеет представление о тамошних настроениях.

Но, в общем-то, Венцель прав: интересоваться начет поездки Ельцина у Желева – такое и впрямь выглядит странновато. Но я же не могу признаться в том, что шеф, по неведомой мне причине, запретил по этому вопросу контактировать с российским МИДом – это будет еще страннее. Но насчет Горбачева – тут он меня поддел. Ох уж эти болгарские другари! Не упустят возможности наступить на больную мозоль «старшему брату»!

Часа через три Венцель звонит еще раз:

– Тебе привет от нашего друга!

– Спасибо. Что он сказал по поводу Европарламента?

– Сказал, что твой начальник не будет доволен тем, как его там примут.

– К нему так плохо относятся?

– Нет, просто пока еще это не его уровень. Для Европарламента равновеликая фигура – Михаил Сергеевич Горбачев, глава советского государства. А твой шеф может представлять интерес разве что для некоторых депутатов. Кстати, он сказал, что этих самых «некоторых» надо остерегаться. Среди них немало радикалов, близость к которым не придаст Ельцину солидности и оттолкнет от него влиятельные политические круги Европы.

В общем-то, Желев не сообщил ничего такого, о чем бы я и сам не догадывался. Это правда, Ельцина в Европе не ждут и, по всей видимости, его появлению слишком сильно рады не будут. Он не услышит: «Пожалуйте в Европарламент! Милости просим в Елисейский дворец!». Придется потоптаться у закрытых дверей, покуда хозяева соизволят его заметить. Так, может, шефа стоит заранее предупредить, что ни в Страсбурге, ни, тем более, в Париже его не примут с протокольными почестями, установленными для глав государств и правительств? Может быть. Только он едва ли в такое поверит. Моя информация будет воспринята как еще одно подтверждение, что он имеет дело с недееспособным болтуном. У меня уже была возможность убедиться в этом несколько дней назад, когда докладывал ему о сложностях с получением приглашения от руководства Европарламента. Выслушав, он буквально огорошил словами: «Наговорил, уговорил, наобещал, а теперь, понимаешь, ставит передо мной какие-то проблемы! Вот и решайте! Или прикажете мне их самому решать?!». Так что задний ход давать нельзя. Это уже вопрос деловой репутации.

Хотя в чем он прав, так это в том, что будучи в самом начале пути, еще практически ничего не предприняв, я уже сомневаюсь в возможности добиться успеха. Тут мне стоит поучиться у Ельцина его способности творить (а иногда и вытворять) чудеса в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Можно только удивляться тому, как ему такое удается. Иной раз все делает супротив общепринятых правил, а в итоге оказывается победителем. Даже явные недоброжелатели, доселе кривившие рот от его слов и поступков, и те выстраиваются в очередь, чтобы пожать руку и уверить в своем почтении. Эффект всесокрушающего варварства.

…Париж не создан для изнурительного труда. Он создан для радостного созерцания жизни. А Париж в начале октября – это вообще вершина беззаботности и довольства. Во всяком случае, советский человек, вырвавшийся из замученной перестроечными неурядицами страны, воспринимает его именно так. Хочется обо всем забыть, сесть за столик кафе на солнечной стороне улицы, закрыть глаза и, ни о чем не думая, наслаждаться кофейно-кондитерскими ароматами, тихим шорохом теплого ветерка в бронзовеющих кронах платанов и беспечным щебетанием птиц, не знающих, что такое зимняя бескормица и трескучий мороз.

Мы с Ряшенцевым уже неделю здесь, но пока о такой неге только мечтаем. Дни пролетают в хлопотах, и к вечеру сил остается, только чтоб добраться до отеля и развалиться на диване у телевизора. Правда, отель у нас очень даже приличный – Concorde Lafayette, а номера вообще самые крутые – Top Club. Денег это удовольствие пожирает немало, и по этому поводу у нас даже вышел спор. Я посчитал, что апартаменты с двумя спальными и большой гостиной в 4-звездочном отеле в центре Парижа – это чрезмерное расточительство. Но Ряшенцев, в принципе одобрив мою тягу к самоограничению, заявил, что здешние политики и бизнесмены, которых мы каждодневно «окучиваем», пока еще оценивают нас исключительно по платежеспособности – где поселились, во что одеты-обуты, пользуемся ли арендованным автомобилем с водителем, в состоянии ли заплатить за деловой обед в ресторане. Подобные затраты носят статусный характер, а потому вполне оправданны. Что ж, наверное, он прав, и воздай ему, Господь, за доброту и щедрость! Хотя это не мешает каждое утро за завтраком зудеть, что мы с Ельциным подрываем финансовое благополучие его «Российского дома».

В последние дни чаще всего общаемся с Фредериком Шапю, неуемным оптимистом, гражданств и бизнесов у которого так много, что в них немудрено запутаться. Я думаю, он чистопородный авантюрист-романтик, причем международного масштаба. Как ни странно, но именно эти качества делают его для меня особенно привлекательным. Он как-то сразу проникся искренним желанием помочь и едва ли не каждый день устраивает встречи с людьми, так или иначе связанными с Европарламентом. Правда, пока еще ни один из них не показался нам способным на что-то большее, чем пространные рассуждения. Из-за этого Ряшенцев стал называть Фредерика Яшкой-артиллеристом из Малиновки. Слыша это, тот неизменно интересуется: не понимаю, почему я – артиллерист? Ряшенцев смеется в ответ: «Потому что у тебя каждый раз: бац, бац… и мимо!». Понять, что такое русский «бац-бац», Фредерик не в состоянии, но думает, что это нечто родственное сродни французскому «bla-bla». Поэтому обижается и уезжает домой. Но обида не мешает наутро вернуться с очередной идеей. Вот и сегодня, явившись к нам на завтрак, он, загадочно подмигнув, радостно сообщает:

– Парни, сегодня у вас обед с человеком, очень влиятельным в политических кругах Европы. Это совсем не «бац-бац»!

Влиятельным человеком оказывается Жан Эленштейн, один из руководителей общеевропейской неправительственной организации «Международный политический форум». Он действительно не «бац-бац», а все, что говорит – не «bla-bla». Пожалуй, это первая за последние дни встреча, когда мы в деталях обсуждаем идею визита Ельцина в Европарламент. Мало того, Жан добавляет к ней такие штрихи, о которых мы до сих пор не догадывались:

– Допустим, господин Ельцин прибыл в Страсбург и встретился с руководством парламента. Вы полагаете, в этом случае его визит можно будет считать успешным? – мы с Ряшенцевым согласно киваем: несомненно! – Сожалею, господа, но это не так. Это лишь половина успеха, и он не будет полным, если в ходе своего турне господин Ельцин не будет принят президентом Французской Республики.

Похоже, мой друг Ряшенцев сегодня определенно встал не с той ноги – ко всем и ко всему настроен весьма саркастически. Вот и сейчас театрально разводит руками: да нам такое на счет раз! По всему чувствуется, Эленштейн – человек в европейской политике многоопытный, и он не может не понимать, что имеет дело с двумя дилетантами. Наверное, поэтому относится к ехидствам моего коллеги весьма снисходительно, как к замечаниям, вполне заслуживающим обсуждения:

– С людьми такого уровня и в таких вопросах важна доверительность отношений. А вы, насколько мне известно, господину Миттерану даже не представлены.

– Ну, так представьте ему нас!

Потрясающая выдержка! Эленштейн и на этот раз не обращает внимания на насмешку:

– Хорошо, я подумаю, как это сделать, – и, считая тему исчерпанной, переходит к главному: – Теперь о том, что касается официального приглашения. Хочу вас огорчить – от Европарламента вы его не добьетесь. Ни при каких обстоятельствах. Это будет явным нарушением протокола и вызовет дипломатический скандал. Советский МИД наверняка заявит очень резкий протест. Поэтому приглашение прибыть во Францию (а оно нужно хотя бы для того, чтоб оформить въездные визы господину Ельцину и всем членам его делегации) пришлет моя организация – «Международный политический форум». И это даже хорошо, потому что подчеркнет неофициальный характер визита.

Не знаю, согласится ли на такое мой шеф. Скорее всего, просто откажется ехать, и этим закончатся наши хлопоты. Конечно, в предыдущие поездки нас тоже приглашали не госструктуры, а крупные информационные агентства или неправительственные организации, вроде этого Форума. Но тогда Ельцин был еще в статусе народного депутата, а для этого уровня такое незазорно. Но сейчас он рангом много выше. По сути, руководитель крупнейшей союзной республики СССР. Приемлемо ли, чтоб председатель российского парламента отправлялся на встречу со своими европейскими коллегами не по их приглашению? Сомневаюсь. Но у Эленштейна на сей счет свое мнение:

– Мы можем предпринимать с вами любые усилия, но не добьемся невозможного. Наш единственный шанс – представить визит как сугубо неофициальный, – чувствуя мою разочарованность таким поворотом дела, Жан поясняет: – Знаете, в чем преимущества неофициального визита? В том, что у него нет зафиксированного сторонами четкого плана встреч и мероприятий, и если что-то вдруг у вас не получится, сорвется, всегда можно будет сказать, что это и не предполагалось.

– У нас такое называется «сделать хорошую мину при плохой игре».

– Именно так.

А ведь в том, что он говорит, действительно есть резон. Как я об этом раньше не подумал? По информации, которой мы уже располагаем, далеко не все депутаты Европарламента относятся к Ельцину с должным почтением. Многие считают его рвущимся к власти непредсказуемым популистом и даже националистом. Один из евродепутатов вообще назвал его главной угрозой международной стабильности. Так что Жан прав, – сбои возможны, и их негативные последствия надо как-то минимизировать. Один из способов – тот, что он предлагает. Сбой в ходе неофициального визита менее заметен и чувствителен, нежели официального. С этим не поспоришь.

Кажется, все обговорили и обо всем договорились. Но Эленштейн, похоже, не считает разговор законченным и не торопится уходить.

– Жан, вы еще что-то хотите сказать?

– Да, два момента. Первый: в вашей делегации, – и он руками указывает на нас с Ряшенцевым, – не хватает еще одного участника. Работающий на Ельцина известный журналист и известный в России предприниматель – это не совсем то, что сработает у нас на уровне первых лиц. Вместе с вами должен быть какой-то действующий политик.

Мы переглядываемся и едва ли не хором произносим одно и то же имя: Виктор Югин!

– Жан, депутат российского парламента подойдет?

– Просто депутат?

– Нет, не просто – член президиума Верховного Совета, председатель Комитета по средствам массовой информации и связям с общественно-политическими организациями.

– Отлично!

– Считайте, что он уже с нами! Второй момент?

– Сейчас к нам присоединится одна очень интересная женщина…

– Да-а-а?!

– Элен Д’Анкос – известный в Европе советолог. Самый известный! Она хотела бы задать вам несколько вопросов касательно нынешней ситуации в СССР, – и, уловив мой усталый взгляд, сообщает: – У нее прямой контакт с президентом республики и руководителями Европарламента.

Элен оказывается умной и удивительно приятной в общении дамой. Даже на отчаянного нигилиста Ряшенцева она производит сильное впечатление. Настолько сильное, что тот уговаривает ее и Жана задержаться и отужинать с нами. Fruits de mer, сырые морепродукты, выложенные на огромной горе льда, да еще белое вино, какого мы в Союзе отродясь не пробовали – чем не вселяющее надежды на успех завершение сегодняшних переговоров?!

…Последние пять месяцев живу на два города – то в Москве, то в Париже. Поездка Ельцина в Страсбург намечена на апрель 1991 года. Остается меньше месяца, а нерешенных вопросов пруд пруди, и среди них самые главные – состоятся ли встречи с президентом Франции Франсуа Миттераном, председателем Европарламента Энрике Бароном и генеральным секретарем Совета Европы Катрин Лалюмьер. Информацию о том, что его визит будет считаться неофициальным и что ему не предоставят возможность выступить с главной парламентской трибуны, шеф, естественно, воспринял с неудовольствием и даже рыкнул: «Ну, и зачем мы тогда туда едем?!», но услышав, что встречи с президентом и общеевропейскими лидерами остаются в силе, успокоился и даже попросил подготовить для него соответствующие биографические справки: who is who. Если кому сказать, что всем этим я занимаюсь один с двумя волонтерами, Югиным и Ряшенцевым, никто не поверит. Перед Новым годом, когда показывал Ельцину черновой вариант программы, еще раз заикнулся насчет привлечения в помощь кого-нибудь из российского МИДа, но тот опять отказал. Вот и кручусь.

Уже три или даже четыре недели Жан Эленштейн не выходит на связь. Зато вездесущий Фредерик Шапю, можно сказать, днюет и ночует у нас в отеле. Вчера и сегодня буквально не слезает с телефона и ведет с кем-то переговоры по нашему вопросу. Судя по тому, что ничего конкретного о результатах не сообщает, они явно неутешительные. Неужели придется давать отбой? Не представляю, как после буду объясняться с Ельциным. Полгода обещаний, полгода поездок во Францию (хорошо хоть не за счет казны) – а в итоге такое досадное фиаско. Я бы даже сказал, позорное. Страшно подумать!

И вдруг…

– Парни, у нас отличные новости!

Фредерик сияет так, словно только что получил сообщение о предоставлении ему гражданства какого-нибудь крохотного, но чертовски милого островного государства с прелестями, о коих мечталось многие годы – с отсутствием телефонов и телексов, без переговорных залов, более похожих на тюремные комнаты для допроса, с безмятежной дремотой в шезлонге на золотых пляжах, с ласковым солнцем и добросердечными всепонимающими мулатками в коротеньких пальмовых юбочках.

– Только что позвонил Жан: завтра утром вы встречаетесь с двумя президентами Франции!

– Господи, откуда столько взялось?! – трудно понять, Ряшенцев шутит или недоумевает на полном серьезе. – Ну, первый – Миттеран, это понятно. А второй? Надеюсь, не покойный Шарль де Голль?

– Нет, с де Голлем вам встречаться еще рановато – Жискар д’Эстен.

…Внутреннее убранство Елисейского дворца напоминает давно не ремонтировавшийся Дом культуры, в котором некогда размещалось уездное Дворянское собрание. Да, это не наш сияющий византийской роскошью Кремль. Но все равно – как же здесь хорошо! Даже не знаю почему.

Нет, знаю! Потому что скоро закончатся мои мытарства – Борису Николаевичу обещаны желанные встречи на высшем уровне. Нужно лишь соблюсти два непременных условия – находясь на французской земле, не требовать отставки Горбачева и не выступать с заявлениями о выходе России из СССР. И тогда получит желанные аудиенции.

А я получу…

Даже не знаю, что я от всего этого получу…

Покой получу! Жизнь без постоянного стресса получу! А еще получу право сказать самому себе: ты сделал невозможное!

…Вечер. С высоты 26-го этажа мерцающий миллионами огней Париж напоминает рассыпанные по земле горящие угли. Вид такой, что взгляд не оторвать. Но нам не до любования ночными красотами. Мы – три выжатых лимона. Дедушка Югин (с некоторых пор к нему приклеилось это почетное звание) лежит на диване и категорически отказывается подниматься. Мы с Ряшенцевым развалились в креслах, и у нас тоже ни на что нет сил. До такой степени нет, что на журнальном столике вот уже полчаса красуется нераскупоренная бутылка дорогого виски.

– Ряшенцев, да открой ты, наконец, эту чертову бутыль и налей нам по стаканчику!

– Сам открывай.

– Я не могу, я – народный депутат.

– Вот и заботься о нас, о своем народе.

– Ты – не народ. Ты – буржуй.

– Тогда открой и налей Вощанову.

– Вощанов – политический авантюрист и приспешник буржуазии. Его ждет гильотина.

Все, что сейчас произносится, – словесная отрыжка отравленных политическими интригами существ, вдруг почувствовавших долгожданное облегчение. Есть же выражение: камень упал с души. У нас сейчас именно такое состояние – с наших душ упал камень. Огромный камень.

– Вот что я тебе скажу, товарищ депутат Югин, – ценой неимоверных усилий Ряшенцев приподнимается и с тяжелым вздохом тянется за бутылкой. – Завтра вы с Вощановым не полетите ни в какую Москву.

– Да? Это почему же?

– Вы полетите со мной в Стамбул.

– Что?! – слова Ряшенцева производят на нас такое же впечатление, как если б он сейчас сообщил нам, что завтра у него состоится бракосочетание с Анни Жирардо, с которой мы на днях случайно столкнулись в офисе у Фредерика. – Ты в своем уме?

– Именно так – в Стамбул! Во-первых, я вас здесь уже целый месяц поддерживаю, и теперь ваша очередь меня поддержать. Во-вторых, мы перенапрягли свои мозги, а значит, нам требуется пополнить их фосфором, которого очень много в свежевыловленной турецкой рыбе. И в-третьих, у нашего приятеля Али Шена небольшое семейное торжество, и мы с вами в списке приглашенных.

Али Шен, по утверждению Ряшенцева, весьма влиятельный турецкий бизнесмен. Я знаком с ним вот уже больше года, но до сих пор не знаю, каким именно бизнесом он занимается. Такое впечатление, что всеми без исключения. Из того, что мне более или менее понятно – владеет каким-то футбольным клубом и частной авиакомпанией Greenair. Глядя на него, можно сразу и не догадаться, что перед тобой чистопородный турок. Скорее какой-то швед – светлокожий, светловолосый, с европейскими чертами лица. А вот жена у него действительно скандинавка, так что их сыновья и подавно не похожи на янычар. Словом, вполне цивильная семья, близкая нам по обычаям и нравам.

Пройдет чуть более двух лет, и Али Шен станет одной из действующих фигур в трагической истории двух наших товарищей – Сергея Мажорова и Бориса Балкарея, представителей «Российского дома», соответственно, в Венгрии и Болгарии.

К тому времени компания, созданная Ряшенцевым на останках убиенного «танковым» скандалом АНТа, уже наберет немалые обороты. Пожалуй, на тот момент она едва ли не самая крупная из всех, что зарегистрированы под юрисдикцией РСФСР. А как известно, испокон века русские купцы руководствовались правилом: «Голове подсказывает карман». Вот и у Ряшенцева оно, видно, было заложено в гены: как только на банковские счета «Российского дома» легли приличные суммы, причем не в наших рублях, а в конвертируемой валюте, на которую можно покупать что угодно и где угодно, он стал буквально фонтанировать идеями, одна глобальнее другой. Началось с задумки приобрести в Венгрии и Болгарии предприятия, производящие соки и овощные консервы. Какой ему в этом виделся прок? Возможность закупать то, в чем остро нуждался обескровленный перестройкой советский рынок, не у иностранцев, а у самого себя. То есть не отдавая на сторону деньги, вырученные от лицензионной продажи советских природных ресурсов. Может, расчет был и иллюзорный, но не бессмысленный, если учесть, что все это происходило в канун приватизации госсобственности. Дело в том, что накопленные таким способом средства Ряшенцев в последующем намеревался использовать в качестве инвестиций и в целях технологической модернизации приобретенных отечественных предприятий. Так, по его мнению, социалистическая экономика стала бы капиталистической, но при этом не утратила национально-ориентированного характера.

Другая его идея – модернизировать транспортную схему поставки на советский рынок закупаемых «Российским домом» потребительских товаров и продовольствия:

– Ты подумай, какие мы деньги теряем от того, что возим фурами и по железной дороге!

– А чем же еще возить? Не самолетами же.

– По воде! Черным морем, по каналу Волга – Дон, а далее по всему Союзу!

С помощью нашего болгарского друга Венцеля Райчева был приобретен сухогруз класса «река – море» под романтическим названием «Фирюза». Болгарина так увлекли прожекты Ряшенцева, что тот в итоге бросил свое журналистское ремесло и полностью переключился на бизнес «Российского дома». Райчев – рафинированный интеллигент, но с внешним обликом голландского шкипера. Такая же бородка, такой же остренький нос и такие же цепкие глазки отчаянного гуляки. Его ценность – обширные связи в Болгарии, да и вообще на Балканах. Но бизнесмен из него, мягко говоря, никакой. Встав во главе болгарского представительства, он стал бомбардировать Ряшенцева предложениями немедленно переименовать «Фирюзу». У нее якобы в прошлом не очень хорошая биография, и это портит имидж нового судовладельца.

– Ну, и как же ты предлагаешь назвать?

– «Кира Георгиевна»!

Кира Георгиевна Андрейчина – русская жена Венцеля Райчева. Милейшая и добрейшая женщина. И она вполне заслуживала того, чтобы по Черному морю ходил пароход ее имени. Но переименование судна – это немалые хлопоты и немалые деньги. И с тем, и с другим у Ряшенцева на тот момент был напряг. Это он и пытался втолковать Венцелю, но тот так хотел удивить супругу (дело было как раз в канун юбилея их свадьбы), что не воспринимал никакие доводы. Сломать его удалось лишь довольно-таки фривольным аргументом:

– Венцель, ты знаешь, что при подходе к порту кричат шкиперы капитану нашего судна? «Эй вы там, на “Фирюзе”!». А что теперь будут кричать? «Эй вы там, на “Кире Георгиевне!”». И каково ей будет такое слышать? Пойдут разговоры, начнутся издевки. Оно тебе надо?

Вопрос с переименованием был закрыт. Зато на повестку дня встал другой – о порте приписки «Фирюзы». До сих пор им был болгарский Бургас, и в том было два минуса – дорого и постоянные проблемы с ремонтом. В итоге долгих дебатов решено было перерегистрировать судно на один из черноморских портов Турции. Обсуждать эту проблему с Али Шеном в мае 1992 года в Стамбул и отправились на машине Сергей Мажоров и Борис Балкарей.

…Из Стамбула они выехали ранним утром, не было еще и семи. Петляющая меж невысоких гор дорога красоты необыкновенной. Глаз не оторвать! До турецко-болгарской границы оставалось чуть менее двадцати километров. А там еще пару часов – и София. Можно сказать, дома. Неожиданно из-за поворота выскочила многотонная фура, идущая по встречной полосе. Сидящий за рулем Мажоров притормозил и прижался к обочине. Непонятно почему, но водитель большегруза тоже прижался к той же обочине. Лобового столкновения избежать не удалось.

Вот такая трагическая история.

Два цинковых гроба в Москву доставили самолетом авиакомпании Greenair. Как оказалось, у турок все цивильно лишь наполовину: сопроводительные документы оформлены как положено, но на гробах никаких пометок – кто в каком? Пришлось вскрывать. Определяли по обрывкам одежды и косвенным признакам тел. Все были в шоке.

– Али Шен, скажи мне, что будет вашему водителю за эту аварию? Он ведь остался жив?

– Легкие ушибы, – Али Шен старается не смотреть на нас с Ряшенцевым. – Думаю, его Аллах покарает.

Через месяц мы узнали, что водитель фуры, имевший пятерых малолетних детей, повесился в камере за несколько дней до суда…

…Самолет из Парижа подруливает к стамбульскому терминалу частных авиакомпаний. У трапа гостей встречает радостный господин Али Шен:

– Ну что, ребята, если устали, тогда в отель, если нет – едем обедать.

Отдых отдыхом, но мне нужно в офис, чтобы связаться с Москвой. Я должен сообщить шефу дату предполагаемого отъезда в Страсбург и рассказать ему о предстоящих там встречах. Это нужно сделать побыстрее, чтоб было достаточно времени подготовиться. Али Шен смотрит на меня с удивлением: для того чтобы позвонить в Москву, вовсе не нужно ехать в офис.

– Номер помнишь? Звони, – и протягивает какую-то коробку, чуть меньше обувной, с надписью «Motorola».

– Это что, такой телефон?! Ну, шайтан-коробка!

Чувствую, Ряшенцев завидует своему турецкому партнеру, но старается этого не показывать: подумаешь, у нас скоро тоже будет такая связь. Али Шен, как истый бизнесмен, с ходу рождает бизнес-идею: а давайте учредим в России совместную компанию мобильной телефонии?! Но она, эта идея, главу «Российского дома» не увлекает: сначала заработаем на том, что народ накормим, а уж после…

Соединиться с Россией удается не сразу. Набираю раз пять, прежде чем раздаются длинные гудки. Трубку берет Валентин Мамакин. Он сегодня за дежурного секретаря.

– А деда нет. Они с бабкой позавчера в Кисловодск улетели.

– Как?!

– Так. В отпуск.

– Мы же через несколько дней должны ехать в Страсбург!

– Не знаю. Я слышал, он вроде как передумал.

Сообщение из разряда «обухом по голове». От потрясения не могу выдавить из себя ничего, кроме бранного, но емко описывающего данную ситуацию слова: п****ц! Ряшенцев напряженно смотрит на меня, ожидая известия о чем-то страшном и непоправимом. Югин много лучше его знаком с нравами Белого дома, а потому сразу догадывается о происшедшем: передумал, да?

– Уехал отдыхать в Кисловодск!

Ряшенцев в сердцах повторяет произнесенное мною бранное слово, предварив ему еще одно, означающее полноту случившейся с нами беды. Что же делать?! Просто не представляю, что делать! Во-первых, для того, чтобы этот визит состоялся, мы задействовали столько влиятельных людей в Париже и в Страсбурге, что теперь давать задний ход, объясняя его тем, что Ельцин-де передумал – верх неприличия. В отместку в прессе против нас поднимут такой шум, что после не отмоемся ни от «желтой», ни от «черной» грязи. Не менее страшно и «во-вторых» – Ряшенцев из потаенного кошелька «Российского дома» уже оплатил не только отели, но и все сопутствующие визиту расходы. Если все отменяется, можно считать эти деньги просто выброшенными на ветер. Но сейчас он думает не о них. Мысль об убытках, видимо, придет к нему чуть позже:

– Это как же прикажите понимать?! Сегодня вам Миттерана с Европарламентом подавай! Завтра вам к ним ехать не хочется! Вы что, демократы хреновы, в бирюльки играете?! Как я после такого позора своим партнерам в глаза буду смотреть?! Один Фредерик сколько сил на вас положил!

Решение проблемы подсказывает Али Шен:

– Кисловодск – это ведь совсем недалеко от Минеральных Вод, да? У меня самолет иногда выполняет рейсы в тот порт. Сегодня закажем коридор, завтра отправим вас к вашему Ельцину. Полетите и все уладите!

Ряшенцеву в Союз дорога заказана. Прошлым летом Генеральная прокуратура СССР возбудила в отношении него уголовное дело по так называемой «танковой афере АНТа» – попытке незаконного вывоза за рубеж военной техники и вооружений. Из-за этого он вот уже полгода руководит своей компанией из Будапешта, куда вместе с ним переместилась и часть управленческой команды. Так что завтра полетим вдвоем с Югиным. В общем-то, он тоже мог бы остаться с Ряшенцевым на день-два, поскольку Ельцин не в курсе его участия в страсбургской эпопее. Но Виктор отвергает такой вариант: «Летим вместе!». Что ж, это вполне по-дружески. К тому же его присутствие усилит мою аргументацию и облегчит разговор с шефом. Все-таки не рядовой депутат, а член президиума Верховного Совета.

И все же жаль, что приходится так скоро улетать, не увидев ни Босфора, ни Дарданелл, ни византийских храмов Константинополя. Кто знает, когда еще доведется?

– Ты никогда не был на Босфоре? – Али Шен воспринимает знаменитую есенинскую строчку как продукт моего личного творчества и сочувственно качает головой: – Сейчас побываешь. Обедать будем в ресторане на берегу пролива. Там такую рыбу готовят! Ни на какой Босфор смотреть не захочешь!

…На таком самолете я еще не летал. Gulfstream G100, изящная реактивная птичка, рассчитанная на экипаж из двух человек и восемь пассажиров. Но сейчас нас, пассажиров, только четверо – мы с Виктором да семейная пара, какие-то стамбульские приятели Али Шена. До Минеральных Вод два часа лету. Наверное, мы их и не заметили б, но над Черным морем гроза, и самолет бросает из стороны в сторону. Кажется, сейчас вздрогнет всем фюзеляжем – и крылья полетят вниз. Югин кричит мне в ухо: «Как думаешь, он дотянет хотя бы до наших территориальных вод?».

– А тебе не все равно?

– Так я ж кандидат в мастера по плаванью!

– Повезло.

– Надо было в детстве не с мальчишками во дворе хулиганить, а спортом заниматься!

И все-таки мы долетели. И не за два часа, а за час сорок! Когда самолет уже бежит по бетонной дорожке, пилот оборачивается и кричит в приоткрытую дверь:

– Господа, нам повезло – попутный ветер!

Лучше б все-таки мы летели положенные два часа.

Самолет отчего-то останавливается не у здания аэропорта, а почти у самой рулежной дорожки. Подъехавшие на «газике» погранцы собирают паспорта. На всякий случай, во избежание лишних вопросов, мы с Югиным вручаем им еще и служебные удостоверения. Турецкая пара не вызывает никаких подозрений – их сажают в микроавтобус и увозят в аэропорт. По поводу нас суровый лейтенант связывается по рации с каким-то важным начальником:

– Товарищ майор, из Стамбула прибыли помощник Ельцина Вощанов и российский депутат Югин… Слушаюсь! – и уже обращаясь к нам: – Значит, так: багаж из самолета забираете и ждете возле трапа.

Ждем неизвестно чего около получаса. Наконец за нами приезжает тот же раздолбанный микроавтобус и отвозит в зал прилета Международного сектора аэропорта «Минеральные Воды», напоминающий давно не мытый аквариум. Ни стульев, ни кресел, только аляповатое панно с изображением донельзя радостных граждан под вьющейся над головами лентой с надписью «Добро пожаловать!».

– Ждите!

Опять ждем. Теперь уже почти час. Народный депутат, член президиума Верховного Совета РСФСР Виктор Алексеевич Югин закипает от негодования и намеревается устроить скандал. Но в этот самый момент к нам подходит пузатый – ну, прямо на сносях! – майор и устраивает допрос:

– Вы из СССР вылетали в какую страну?

– Во Францию.

– А почему возвращаетесь из Турции?

– По причине служебной надобности.

– Тогда почему не в Москву, а в Минеральные воды?

– Потому что здесь сейчас отдыхает наш непосредственный начальник, Борис Николаевич Ельцин. Еще вопросы будут?

Вопросы наверняка есть, но майор, почувствовав наш агрессивный настрой, видимо, решает не накалять обстановку и, не торопясь, удаляется в служебное помещение. Проходит еще минут двадцать. И вот, наконец, нам выносят паспорта с отметками о пересечении государственной границы Союза ССР. Принимай, Родина, блудных сыновей своих!

…Такси останавливается у ворот кисловодского санатория «Красные камни». Из сторожевой будки выходят двое милиционеров в бронежилетах и с автоматами. Значит, мы приехали по нужному адресу, шеф здесь. Предъявляю удостоверение:

– Я – помощник Бориса Николаевича. Со мной народный депутат Югин. Прибыли по вызову.

Шлагбаум поднимается, и машина медленно катится по тенистой аллее к главному корпусу. Ну, слава богу, добрались! Протягиваю водителю деньги.

– Может, не надо? Раз вы к Ельцину, я и так…

– Берите, берите! Спасибо.

Кисловодский воздух пропитан весной. Прыгающие повсюду солнечные зайчики и веселый гвалт птиц создают удивительное ощущение безмятежности. Почти как в Париже. Даже не верится (точнее, не хочется верить), что приехали сюда по делу. Чета Ельциных с охраной занимает целый этаж в правом крыле корпуса. Но сейчас шефа нет на месте. Ребята из охраны сообщают, что они с Коржаковым ушли на теннис. Отправляемся на поиски, но находим его не на корте, а прогуливающимся с Наиной Иосифовной по тенистой аллее. Верный оруженосец и спарринг-партнер бредет позади с объемистой сумкой в руках. Наверное, с теннисными причиндалами. Так что мы вовремя, поскольку от игры Бориса Николаевича уже было бы не оторвать.

Шеф здоровается с нами так, словно давно и с нетерпением ждал. Таким расслабленно-беззаботным я его уже давненько не видел. Вот что значит человек на отдыхе! Самый момент «брать быка за рога»:

– Борис Николаевич, с Европарламентом все вопросы решены. В середине апреля вас ждут…

С напряжением вглядываюсь в лицо шефа. Если на нем сейчас отразится брезгливое неудовольствие, значит, уговоры бесполезны. Не дай Бог! Но шеф остается благодушным.

– Сделаем так, – шеф кивком подзывает Коржакова. – Сейчас у нас спорт, а после вас Александр Васильевич разместит у нас на этаже. Отдохнете с дороги, а после ужина соберемся у меня в номере, посидим, и вы обо всем расскажете.

– Отлично! А я вам как раз сувенир из Парижа привез.

Насчет Парижа – вранье. Коньяк был куплен в самый последний момент в Стамбуле. Так, на всякий случай, вдруг сгодится для задушевности разговора. Вот и сгодился.

– Хорошо. Значит, после ужина у меня.

До тех пор, пока не освободится Коржаков и не распорядится насчет нашего размещения, заняться нам абсолютно нечем. Поэтому остаемся у корта и делаем вид, что с интересом наблюдаем за игрой. Я болею за охранника (кто-то же должен быть за него), Югин – за Ельцина. Хотя, на самом деле, мне лично исход этой встречи абсолютно безразличен. Голова занята другим: шеф сразу на все согласится или придется уговаривать? Над Виктором не висит дамокловым мечом это проклятый вопрос, а потому у него и мысли вполне санаторские:

– Я тут в холе видел буфетик с напитками. И там не только лимонад! Может, зайдем? Надо же отметить возвращение на Родину.

– Ты что! Нам же после с шефом беседовать!

– Так ведь мы перед этим поужинаем.

Все же порой в депутатских головах рождаются очень даже здравые мысли.

…В своем докладе о переговорах в Париже и Страсбурге сознательно опускаю негатив. Например, как долго пришлось уговаривать европейских боссов согласиться на встречу с Ельциным и какие влиятельные силы для этого были задействованы. Шеф слушает внимательно, не перебивая, и только когда речь заходит об аудиенции у Миттерана, задает вопрос:

– Что значит «неафишируемая» встреча? То есть он со мной готов встретиться, но так, чтоб об этом никто не узнал, так что ли?

– Ну, примерно так же, как вы недавно встречались с Бушем…

Это тот самый случай, про который можно сказать: брякнул, не подумав. Ведь знал же, что шеф терпеть не может вспоминать про поездку в Америку и про встречу в Белом доме! Теперь у него настроение испорчено на весь вечер. Неужели я своей болтливостью все загубил? Черт бы меня подрал…

С президентом Бушем Ельцин встретился только на третий день после приезда в Штаты. Но все это время, буквально на каждом мероприятии, будь то пресс-конференция, лекция или частный ужин, неизменно произносил один и тот же текст: «Нам с американским президентом надо встретиться! Я готов к встрече! Дело за ним! Нам есть что сказать друг другу!». Последний раз это было сказано с университетской трибуны в Балтиморе, причем сразу же после более чем резкой критики Горбачева и заявления о его, Ельцина, неожиданном американском прозрении:

– Все мое представление о капитализме, о Соединенных Штатах, об американцах, которое годами вдалбливали мне в голову, в том числе и при помощи «Краткого курса истории ВКП(б)», – эти слова сопровождались красноречивым постукиванием кулаком по собственной голове, – все это за два дня пребывания у вас развернулось на 180 градусов!

Ельцин еще отвечал на вопросы из зала, а мы уже знали – его приглашают в Белый дом на встречу с советником президента по национальной безопасности Брентоном Скоукрофтом. Как только здесь все закончится, они с Сухановым и переводчиком едут на машине в Вашингтон. А сразу после встречи в Белом доме возвращаются в Балтимор и присоединяются к нам на обеде с сенаторами от штата Мэриленд и бывшим советником по национальной безопасности Збигневом Бжезинским. Но, прежде чем уехать, он должен поучаствовать во встрече с представителями местных общественных организаций, от которой, по словам Алференко, никак нельзя отказаться.

Новость о встрече с Бушем воспринимается с удовлетворением, хотя и не без злорадства: «Долго же он не мог решиться!». Зато новость о встрече с общественниками – с гневом.

– Вы что, понимаешь, мне тут напланировали?! Что это еще за общественные организации?! «Объединение по сбору пожертвований»! «Действие в пользу бездомных»!

– Борис Николаевич, прошу вас, всего тридцать минут!

По дороге в Вашингтон Ельцин выдает Суханову очередную порцию недовольства:

– Я с кем еду встречаться?!

Суханов объясняет: мол, едем как бы на встречу с советником президента по национальной безопасности, но…

– Какой, понимаешь, советник?! Не буду я ни с каким советником встречаться! Не мой уровень! Встреча с президентом предполагается? Если нет, поворачиваем назад!

– Борис Николаевич, это такой политес. Вы едете к советнику, но на встречу с президентом. А уже после Белого дома предполагается встреча с Госсекретарем США Джеймсом Бейкером. Один на один. Поэтому нам никак нельзя отказываться, эти две встречи связаны друг с другом. Не пойдем на эту, сорвется та.

Ельцин успокаивается, кладет голову на плечо и делает вид, что дремлет. Открывает глаза только тогда, когда машина останавливается у ворот Белого дома.

…Желающие узнать о той встрече побольше могут прочитать о ней в книге Льва Суханова «Как Ельцин стал президентом». Там все правда, кроме ореола почтительной торжественности: «Ворота Белого дома открылись… Машина подкатила к парадному входу… Нас проводили по широкой мраморной лестнице…» Все выглядело прозаичнее. Именно так, как того хотела принимающая сторона, а она хотела, чтобы встреча «как бы состоялась», но чтоб ее «как бы не было». Спустя несколько лет один из бывших сотрудников уже бывшей администрации Буша (старшего) показал мне некий меморандум, положениями которого в тот памятный день надлежало руководствоваться сотрудникам аппарата Белого дома:

«Машина г-на Ельцина должна быть подана к западному крылу с тем, чтобы его приезд не был замечен прессой. В кабинет г-на Скоукрофта его надлежит провести через подвальный проход. Информация для гостя: встреча с президентом возможна, но не гарантируется. Ее продолжительность не должна превысить четверти часа. В случае отказа г-на Ельцина следовать этим условиям возможно предложить ему вернуться в отель».

Все было именно так. Вышедшего из машины Ельцина приветствовала Кондолиза Райс, сотрудник Совета национальной безопасности, неплохо владеющая русским. Она предложила гостю пройти в основное здание Белого дома через подвальный проход. Ельцина насторожила некуртуазность его интерьера, и он поинтересовался, причем сделал это с нескрываемым раздражением:

– Вы всех гостей президента водите этим ходом или только меня?

– Нет, не всех. Просто сейчас в Белом доме готовится к записи выступление президента по вопросам борьбы с наркоманией, и верхняя колоннада заставлена аппаратурой.

Сообщение о записи не успокоило, а еще больше насторожило:

– Президент намерен встретиться со мной? – и увидев, что Райс в ответ лишь неопределенно пожала плечами, остановился как вкопанный. – Я шага больше не сделаю, если мне не гарантирована встреча с президентом!

Райс улыбнулась своей обаятельной афроамериканской улыбкой:

– Господин Ельцин, если вы не желаете говорить с советником президента по национальной безопасности, вы вправе вернуться в отель.

Ельцин еще больше насупился и молча двинулся по подвальному проходу к парадным апартаментам Белого дома. Но на том злоключения не закончились. Когда они с Сухановым и переводчиком вошли в кабинет Скоукрофта, тот не сразу поднялся со своего кресла. Задержался с приветствием, буквально на несколько секунд, но их было достаточно, чтобы гость почувствовал свою второсортность.

– Добро пожаловать в Белый дом, господа! – и, пожав гостям руку, огорошил вопросом: – Мистер Ельцин, а зачем вы, собственно, сюда приехали? Что вы хотите?

Наверное, кто-то другой стушевался бы, но Ельцина «выбить из седла» не так просто. Правда, его ответ по напористости не соответствовал лобовому вопросу хозяина кабинета:

– Ну-у, во-первых, я никогда не был в Америке. Я приехал сюда по приглашению ваших видных сенаторов и Фонда Рокфеллера…

Услышав это, советник президента криво усмехнулся, причем сделал это так откровенно, что гость не мог этого не заметить. Дело в том, что сказанное Ельциным было неправдой – ни сенаторы, ни Фонд Рокфеллера не направляли ему никаких приглашений. Оно было прислано Институтом Эсален, который по вопросам СССР имел кое-какие контакты с Госдепартаментом, а по непроверенным слухам – еще и с ЦРУ.

– Во-вторых, мне интересно посетить вашу великую страну и познакомиться с вашим трудолюбивым народом…

Наверное, Ельцин сформулировал бы еще и «в-третьих», но в этот момент в кабинет вошел президент Буш. Поздоровавшись за руку со своим советником и с помощником своего советника, он «вдруг» заметил гостя и расплылся в улыбке:

– Рад вас приветствовать у нас в Белом доме! Как поживаете? – и, не дожидаясь ответа (чисто американская манера), сходу задал вопрос: – Каково ваше мнение о событиях в СССР?

Ельцин привычно приступил к пространному изложению того, какую громадную роль могли бы сыграть Соединенные Штаты в становлении демократии и рыночной экономики в России.

– Мы уже многого добились, но добились бы еще больше, если бы не нерешительность и противодействие со стороны союзного Центра! Горбачев не может заставить себя порвать с коммунистическими догмами и с коммунистической номенклатурой…

Буш резко поднимается со стула, что должно было означать: bye!

– Хорошо. Я вас понял. У меня, к сожалению, очень мало времени. Сейчас запись моего телеобращения. Но я буду рад встретиться с вами еще раз. Передавайте от меня привет Михаилу Горбачеву. Надеюсь, вам понравится у нас в США.

На следующий после визита Ельцина день Буш попросил трех своих сотрудников, участвовавших во встрече, в письменном виде сформулировать свое впечатление о госте. И те, независимо друг от друга, сформулировали: грубый, невоспитанный, мужлан. Президент, прочитав написанное, пожал плечами:

– А мне кажется, приятный парень. Хотя, конечно, простоват для политики.

Я иногда посмеиваюсь над Югиным из-за, как мне кажется, идеалистического восприятия новорожденной российской демократии, но при этом не отрицаю его несомненный приоритет в вопросах аппаратного политеса. Тут он намного искуснее меня, и это неоспоримо. Видимо, дает о себе знать многолетний опыт руководства подконтрольной партийным властям «Сменой», одной из популярнейших газет Ленинграда. Да и руководство парламентским Комитетом, собравшим амбициозных депутатов-журналистов, думаю, тоже многому научило. Чего бы там ни говорили простачки-романтики, а на таких должностях не выживают те, чья позиция описывается прямой линией. Как известно, у нее, у этой самой прямой, тоже две крайние точки – назначение и отставка, только расстояние между ними зачастую не более дефиса.

Вот и сейчас я еще только ломаю голову, как бы сгладить неловкость, рожденную моими неуместными упоминаниями про встречу с Бушем, а Югин уже предпринимает отвлекающий маневр – на ходу выдумывает пару весьма правдоподобных историй про то, с какой огромной симпатией относится к Ельцину турецкая интеллектуальная элита, чего никак нельзя сказать про президента Горбачева. Шеф слушает, снисходительно улыбаясь. Ему определенно нравится Витина байка.

На столе коньяк, фрукты и какое-то печенье, явно ненашенского производства. После выпитой рюмки шеф оттаивает. Разговор заходит о спорте. Ельцин вспоминает свое страстное увлечение волейболом, Югин – плаваньем и греблей. Мне вспомнить нечего, кроме многочисленных прогулов школьных занятий по физкультуре. Но в этой компании о таком лучше не заикаться. Воспользовавшись паузой в разговоре двух экс-спортсменов, делаю второй заход:

– Борис Николаевич, мы должны выжать из ситуации максимум возможного. И неважно, как будут обставлены все эти встречи, важен сам факт того, что они состоялись.

– Что вы мне об этих встречах твердите?! Я, по-вашему, должен лететь во Францию только для того, чтоб просто пожать руку вашему Миттерану?

– Уже одно то, что он пожмет вам руку, будет означать признание, что вы на равных! Разве это не важно?

– Ельцина не надо признавать! Он уже признан! Признает он меня, понимаешь, – шеф хоть и злится, но в нем уже чувствуется некое благодушие, и это хороший признак. – И что вы мне все про своего Миттерана?! Миттеран! Миттеран!

– Нет, но…

Отмахнувшись от меня, словно от надоедливо жужжащей мухи, шеф поворачивается к Югину:

– Ну что, Виктор, вы тоже считаете, надо ехать?

Югин не просто согласно, а, я бы сказал, размашисто кивает в ответ. В этот момент он чем-то напоминает пацана у витрины спортивного магазина, возбуждено отреагировавшего на многообещающий вопрос родителя: «Ну что, Вить, ты считаешь, нам именно этот велик надо брать?»:

– Конечно, Борис Николаевич, обязательно надо ехать!

– Вы так считаете? – теперь я уже абсолютно уверен, что он для себя все решил, и обращенный к Югину вопрос – это не более чем поддержание застольного разговора. – Хорошо. Давайте готовиться.

Поздно вечером упавший с моей души камень окропляется красным вином, которое русский депутат Югин тайно реквизировал из погреба турецкого предпринимателя Али Шена, якобы в качестве не полученной с Турции контрибуции за войну 1877 года. И как же нам сейчас хорошо! В тишине! В покое! Ни о чем не думая и ни за что не тревожась! Даже уезжать не хочется. Хотя долго нам тут гостевать не удастся. Во-первых, Югина ждут в Верховном Совете, а мне надо поскорее вернуться в Страсбург и к приезду Ельцина окончательно утрясти программу его визита. А во-вторых, Коржаков нам просто не позволит тут долго засиживаться. Он пока ничего не говорил, но в его глазах и без слов читается недовольство: мол, решили свои вопросы, и будьте любезны!

Перед отъездом попрощаться с шефом не удается. Охрана не пускает под тем предлогом, что он-де еще спит. Что ж, нельзя так нельзя. Хотя трудно поверить, что в девять утра Ельцин еще в постели. На моей памяти такого отродясь не бывало. Так что, скорее всего, просто получили приказ не пускать. Мы с Югиным тут, в «Красных камнях», не более суток, а я уже успел почувствовать, что наш милый Саня, Саша, а теперь уже Александр Васильевич с вдохновением вживается в роль верного опричника, призванного оберегать государя от неверности бояр. Человек он незатейливый, а потому и начал с незатейливого – сменил тон своего общения с коллегами.

– Значит, так: с тобой на подготовку визита полетит мой человек.

По тону – это приказ, который нельзя не выполнить. Где я возьму деньги на перелет и проживание еще одного человека – его не касается. Я сказал, ты решай. Вопрос не обсуждается.

– А с какой целью, позволь спросить, он со мной полетит?

Охранник усмехается:

– Ты что-то в вопросах безопасности смыслишь?

– Извини, об этом не подумал. А кто именно полетит? Мне надо заранее знать, чтобы успеть решить вопрос с визами и билетами.

– Полетит Валя Мамакин.

– Отлично!

И это действительно отлично. Валентин – вполне вменяемый и, что немаловажно, доброжелательный человек. Думаю, с ним будет комфортно. Тем более я ни при каких условиях не стану погружаться в вопросы охраны нашего Бориса Николаевича. Насмотрелся на мучения его бодигардов – вот уж чей хлеб полит слезами и потом!

…Неприятности начинаются на второй день после возвращения в Париж. Сначала меня огорошили известием о неожиданном визите во Францию председателя Верховного Совета СССР Анатолия Ивановича Лукьянова. Еще каких-нибудь пару недель назад об этом здесь никто и слыхом не слыхивал. Даже сотрудники советского посольства, коих мы с Ряшенцевым щедро, хотя и не вполне бескорыстно, потчевали в ресторанах аристократического Пале-Бурбона, не предполагали, что вскоре им придется обихаживать столь высокого гостя с Родины. А тут вдруг на тебе – прилетает! И надо же – в то же самое время, что и Ельцин! Понятное дело, это сразу поставило под удар все наши договоренности с Елисейским дворцом. Его генерального секретаря, который до моего отъезда в Стамбул отзывался о шефе чуть ли не как о желанном госте французского президента, словно подменили – разводит руками и произносит бесстрастным тоном привыкшего к чужому горю патологоанатома: просьба о встрече должна быть оформлена через советское посольство!

Еще более неприятный сюрприз преподносится в парламентском Страсбурге – по неведомой причине разом рушатся все прошлые договоренности с европейскими лидерами. Те демонстративно отмежевываются от предстоящего визита Ельцина. И если генеральный секретарь Совета Европы Катрин Лалюмьер делает это более или менее деликатно: «Я приму его исключительно по личной просьбе», то председатель Европарламента Энрике Барон особо не церемонится: «Я Ельцина в Страсбург не приглашал!». Но, пожалуй, самый болезненный удар наносится не политиками, а парламентской обслугой – давно заказанный и проплаченный отель, в котором обычно останавливаются приехавшие в Европарламент высокие гости, расторгает с нами договор, причем без объяснения причин.

Совещание с сотрудниками парламентского протокола, начавшееся в шесть вечера, затянулось. Скоро девять, а мы никак не можем договорится о главном: Ельцин – гость Европарламента или просто заехал полюбопытствовать? Импозантный Валентин Мамакин (его с одинаковым успехом можно принять и за заместителя любого министра, и за артиста больших и малых академических театров) сидит рядом со мной и являет собой молчаливого, но очень важного сотрудника аппарата председателя Верховного Совета РСФСР. Время от времени наклоняюсь к нему и шепчу: «Валя, не соглашайся!», и тот недовольно мотает головой. Шептать «Соглашайся!» не приходится – соглашаться не с чем. Разговор ведется в ультимативной форме:

– Господин Барон встретит и поприветствует господина Ельцина, когда тот войдет в здание и будет подниматься по лестнице… Нет, беседа в рабочем кабинете господина Барона не предусматривается… У господина Ельцина будет возможность выступить лишь перед депутатами отдельных фракций… Он сможет осмотреть Зал заседаний, но только с гостевой трибуны… Нет, ему не может быть предложено выступить… Его присутствие в Зале среди депутатов не допускается протоколом… А какие у вас проблемы с отелем? Сожалею, но этот вопрос вне сферы нашей компетенции.

Какие-то мелочи удается отстоять, но именно мелочи. По самым важным позициям, по которым не так давно не было особых разночтений, хозяева непреклонны. И вот ведь что удивляет более всего: с чиновником, который сейчас разговаривает со мной столь жестко, пару месяцев назад мы мило общались за ужином в одном из парижских ресторанов, и я слышал от него совсем иные речи: «О-о, господин Ельцин! О-о, этот визит станет большим политическим событием!». Он тогда не сразу сказал мне «да», взял паузу в несколько дней, чтобы согласовать наши договоренности со своим руководством. Но ведь согласовал же, черт его дери! Сам меня об этом после и известил! Что же за это время переменилось? Хочу задать ему этот вопрос, но тот, видимо, разгадав мое намерение, скороговоркой произносит: «Благодарю вас, господа, будем считать, что мы обсудили все, что требовалось обсудить», и пулей вылетает в коридор.

Такое состояние, будто меня прилюдно раздели и выпороли. То, что они сейчас устроили, иначе как подлянкой не назовешь – Ельцин прилетает через два дня, а из программы исключается все, ради чего он летит! И это называется «la diplomatie»?! Похоже, они вообще задумали устроить шефу всеобщий афронт и во всем, даже в протокольных мелочах, продемонстрировать свое пренебрежение. В голове с болью пульсирует единственная мысль: как же мне после всего происшедшего надлежит поступить? Или срочно отменять визит, или оставить все, как есть, а там будь что будет. И в том и в другом случае ущерб политической репутации Ельцина неизбежен. И в том и в другом случае вся вина ляжет на меня.

Господи, где ж те чаши весов, на которых можно взвесить эти два ущерба – от «ехать» и от «не ехать»?!

Обсудить сложившуюся ситуацию могу только с одним человеком – с Ряшенцевым, который остался в Париже и через наших французских друзей пытается каким-то образом уладить вопрос со встречей в Елисейском дворце. Время позднее, уже за полночь, но сейчас не до учтивостей:

– Друг мой, ты, главное, не паникуй!

– Ты разве понимаешь, что происходит? Меня кто-то очень крепко подставил!

– С Елисейским дворцом все непросто, но, думаю, французы пойдут нам навстречу. Фредерик задействовал все свои связи. Главное – это соблюдать три условия…

– Почему три? До сих пор говорилось про два – публично не требовать отставки Горбачева и не делать заявлений о выходе России из СССР. Какое еще появилось?

– Заранее не афишировать саму возможность встречи с Миттераном.

…Десять утра, а я все еще у себя в номере, пью кофе и смотрю какую-то идиотскую передачу по телеку. Как ни странно, торопиться мне некуда. Рано утром в Страсбург прилетели Ряшенцев с Шапю и теперь решают вопрос с отелем для нашей делегации. Посмотрим, что у них получится. Буду ждать, другого дела у меня пока нет. Вчерашнее совещание все расставило по своим местам. Итог, конечно, не в мою пользу, но большего мне, увы, не добиться. Как говорится, лбом стену не прошибешь. А я оказался перед стеной. Причем перед свежеуложенной стеной, это для меня очевидно. Месяц назад ее не было и в помине.

К полудню вопрос с размещением улаживается – Ельцин с командой будет занимать этаж 5-звездного отеля, неподалеку от Европарламента. Он даже шикарнее того, где нам отказали в постое. Но вот со всеми прочими проблемами, похоже, полный швах. Догадаться об этом нетрудно. Достаточно хотя бы взглянуть на непривычно унылый вид мсьё Шапю, который уже не выглядит неуемным оптимистом. Пожалуй, впервые вижу его задумчиво-грустным, и впервые слышу слова о каких-то наших ошибках:

– Мы, друзья, не учли, что в окружении Ельцина есть люди, заинтересованные в том, чтобы эта поездка закончилась неудачей.

– Что ж, наверное, даже наверняка, такие есть, и их немало. Например, Горбачев не в восторге от этой поездки и, полагаю, не слишком расстроится, если она пройдет из рук вон плохо.

– Ты меня не понял. Я говорю о людях из окружения Ельцина, а не о его политических оппонентах.

Сидим в уютном кафе на площади Клебер. Она чудо как хороша! Прижавшиеся друг к другу элегантные дома с многоярусными мансардами. Степенно прогуливающиеся благообразные горожане, детишки, обряженные так, словно у них у всех сегодня День ангела. Конные экипажи, неспешно катающие туристов. И, конечно же, желтоватый свет фонарей, придающий всему вокруг очарование старинной открытки. От всего этого веет упорядоченностью бытия и неторопливо текущим временем. Завидую! Мне бы тоже хотелось погрузиться в эту милую европейскую безмятежность. Как же я намаялся за эти дни!

– Что ты темнишь, Фредерик? Если тебе что-то известно, так говори.

– Кто у вас министр иностранных дел?

– В СССР – Бессмертных, в России – Козырев.

– Я же говорю о команде Ельцина! Ты знаком с Козыревым?

– Нет, его назначили всего полгода назад. Кажется, в октябре.

– То, что я тебе сейчас скажу, не имеет доказательств. Это то, что, как вы говорите, сорока на хвосте принесла. Только таких сорок ко мне прилетело сразу несколько, и они никак не связаны друг с другом, но все из гнезда на самой вершине дерева. Ты меня понимаешь?

– Что ты мне сказки-то рассказываешь? Тоже мне, Ганс-Христиан.

– Это не сказки. У вашего министра очень серьезные личные интересы и очень влиятельные покровители в Штатах. Ему важно закрепиться в МИДе, им – чтобы вся внешняя политика Ельцина контролировалась их человеком. Поэтому, когда Козыреву стало известно про вашу поездку, по всем европейским каналам была запущена информация, что ее готовит группа сомнительных личностей, не имеющих к дипломатии никакого отношения, зато пагубно влияющих на Ельцина. А из Вашингтона послали другой message: Ельцин – непредсказуемый популист, который не принесет Западу безопасность и спокойствие, и ему не следует, в пику Горбачеву, оказывать незаслуженно радушный прием. Ты спрашивал, почему всем вашим договоренностям вдруг дали задний ход? Вот потому и дали.

– Все настолько мудрено, что даже неправдоподобно.

– Хочешь убедиться в правдоподобности? Завтра убедишься. Только запомни то, что я тебе сейчас скажу: до самого приезда Ельцина тебе не будут говорить, с представителями каких фракций Европарламента ему предстоит встретиться. Скажут в последний момент, и это будут депутаты-социалисты.

– И что с того, что социалисты?

– Они более других симпатизируют Горбачеву и с радостью порвут в клочья репутацию твоего босса. После этого Миттеран даже слышать не захочет о встрече с ним. А вот когда он вернется в Москву, его пригласят в американское посольство и намекнут, что в следующий раз в такого рода делах (если он, конечно, не хочет опять осрамиться) ему следует опираться только на Козырева, и ни на кого больше. Ельцин будет часто менять своих министров, но Козырев продержится дольше других, а уйдет лишь в двух случаях. Или Штаты подберут ему равноценную замену, или оппоненты Ельцина вынудят принять такое решение.

– Тогда чего ради мы здесь высиживаем? Надо срочно отменять визит и не подставлять голову под топор.

– Поздно отменять. Резонанс будет еще хуже.

Видимо, Фредерика вся это история тоже изрядно вымотала, потому что он делает то, что ему совершенно несвойственно – умолкает. Берет со стола наполненную водкой рюмку и пьет, отхлебывая маленькими глоточками. Господи, как же они, европейцы, могут ее пить таким богомерзким способом?! Смотрю на его усталое лицо и гадаю: ему-то к чему эти заботы-переживания? Наверняка ни к чему. Просто авантюрист. Чистопородный авантюрист. Каждодневно наполняет жизнь новыми острыми ощущениями. Сегодня он что-то затевает в политике, завтра – в бизнесе, послезавтра – в прессе. Человек азарта. Завидую.

– Да, ребята, мы попали в политическую мышеловку. Теперь главное – не соблазниться на сыр, и тогда появится шанс выскользнуть из нее с минимумом потерь.

– Фредерик, что-то ты сегодня загадками изъясняешься. Говори яснее.

– Наша тактика – не стремиться ни к какому триумфу! Предложили встретиться – встретился, задали вопрос – ответил. Минимум интервью. И никакой критики Горбачева, никаких призывов к признанию независимости советских республик! Свести цель визита к самому факту визита – приехал, продемонстрировал себя и уехал. Главное – не дать повода для обвинений, и тогда можно будет считать визит вполне успешным.

Совет этот, быть может, и хорош, но, к сожалению, не для моего шефа. Он привык лупить политических оппонентов наотмашь. Это его образ и это его стиль. Иначе не может, иначе перестанет быть Ельциным. Так что будем готовиться к худшему. К тому, что визит окажется не вполне успешным. А говоря по-простецки – хреновым.

…Спецрейс из Москвы прилетает около десяти вечера. Отвечающему за безопасность Мамакину нужно, как он выразился, заранее оглядеться на местности. Поэтому мы приехали на полтора часа раньше и теперь маемся в небольшом зале аэропорта, специально предназначенном для встречи VIP-гостей. Обстановка более чем скромная, и о протокольном предназначении помещения напоминают разве что расставленные вдоль стены флаги государств – членов Совета Европы. Говорят, когда здесь встречают главу государства, не представленного в Совете, как знак особого к нему уважения, выставляется и его флаг. Но нашего, РСФСРовского, сейчас нет. Я намекнул, что неплохо было бы уважить моего шефа, но получил решительный отказ. Мол, господин Ельцин не является главой государства, а ваш флаг не является государственным: «Мы даже не знаем, как он у вас выглядит».

Кроме нас с Мамакиным и парламентского протокольщика, в зале еще несколько потрепанного вида репортеров. У меня на эту публику глаз наметанный – они явно не из солидных европейских изданий. Скорее всего, местная «желтая пресса», и это нехороший признак. Значит, во всем, что скажет и сделает здесь Ельцин, будет искаться, прежде всего, скандальный подтекст. Что-то отыщется, а что-то придумают. Именно так случилось с нами в 89-м в Америке, и случилось не без наущения свыше. На Западе зарубежных политиков такого масштаба вообще крайне редко мажут грязью из паталогически бескорыстной любви издателей к скандалам и сплетням. Чаще всего дипломатическая «клубничка» выращивается по заказу, за который сулят хорошие барыши и дают гарантии безнаказанности.

Симпатичная дежурная в элегантной униформе сообщает с улыбкой: «Господа, ваш рейс прибыл, ожидайте». Она наверняка ни слова не понимает по-русски, но Мамакин на всякий случай понижает голос до полушепота:

– Готовься, сейчас побежим.

– Куда? Зачем?

– Мы должны первыми подняться по трапу и доложить о протоколе встречи. Так положено.

Аэропорт Страсбурга такой же игрушечный, как и город. Сюда и днем-то прибывает немного рейсов, а уж сейчас, в вечернее время, кроме нашего, вообще ни единого. Поэтому ошибиться не можем – это наша горящая посадочными прожекторами «Тушка» выруливает на стоянку. На глазах изумленной дежурной Валентин распахивает дверь и выскакивает на поле. Какие-то служащие, вероятно, охрана, возникают из темноты, что-то возмущенно лопочут по-французски и пытаются нас остановить. Наивные люди! Мамакин, двигаясь то левым, то правым галсом, ловко обходит растопыривших руки служителей и с криком «Рашэн секьюрити!» устремляется к остановившемуся самолету. Я, стараясь не отстать ни на шаг, двигаюсь у него в кильватере, выкрикивая то же магическое заклинание. Дверь еще не успели открыть, а мы с Мамакиным уже на верхней площадке трапа, готовые отрапортовать о протоколе встречи.

Ельцин с Коржаковым уже у выхода. За их спинами – Бурбулис и Суханов. Далее замечаю заместителя министра иностранных дел Андрея Федорова. За ним выстроились человек пять охраны. В конце салона маячит аршинного роста Дима Соколов, приписанный к Службе безопасности в качестве личного фотографа Ельцина. Как всегда, подшофе. Следом Саша с Леной, неразлучная парочка «вроде бы телерепортеров», которым Коржаков дал эксклюзивные права на съемку Ельцина и на которых постоянно жалуются иностранные журналисты за то, что те в наглую торгуют официальными материалами, запрашивая за них непомерно высокую цену, причем в валюте. Высматриваю прибывших не из любопытства, а чтоб понять, не просчитались ли мы с количеством заказанных гостиничных номеров. Вдруг в последний момент в состав делегации включили еще кого-то, и тогда возникнет проблема с размещением.

Господи, сделай тек, чтобы это была самая большая моя проблема в ближайшие пару дней!

– Кто встречает? – вопрос отчего-то задает не Ельцин, а Коржаков.

– В VIP-зале встречает заведующий Службы протокола Европарламента.

– Почему не у трапа?

– Так здесь заведено.

На самом деле здесь заведено не так. И встречает не сам заведующий, а его заместитель. Но к чему сходу раздражать шефа тем, что его здесь воспринимают не как главу государства, а как руководителя органа законодательной власти одной из провинций Советского Союза? Ему и без того предстоит сделать немало малоприятных открытий, касательно своего имиджа в глазах европейской политической элиты.

Скорее бы все закончилось! Как угодно, но лишь бы скорее!

Ужинаем в номере у шефа. В просторной гостиной накрыт стол. Еда и напитки доставлены из ресторана (хвала Ряшенцеву за гарантию оплаты всех гостиничных расходов). Признаться, я чертовски голоден, с утра ничего не ел. Только сейчас не до трапезы – докладываю основные пункты программы на завтрашний день. Но он волнует моих коллег много меньше, нежели сегодняшний. Похоже, они рассчитывали на прием с почетным караулом, оркестром и председателем Европарламента у трапа.

– В аэропорту был выставлен наш флаг? – шеф обводит взглядом сидящих за столом. – Кто-нибудь обратил внимание?

На мне его взгляд не задерживается, что означает одно – опалу.

– Так был наш флаг или его не было?!

Никто, кроме меня, не знает этого наверняка. Поэтому, хочешь не хочешь, придется обратить на меня внимание.

– Был флаг, просто вы его не заметили.

Это еще одна «ложь во благо». Что будет со мной после этого визита – мне по фигу. Но что будет в ближайшие дни, на которые положено так много сил, причем не только моих – ради этого готов наврать хоть с три короба.

– Видно, его так поставили, что мы сразу и не заметили, – чувствую, Борис Николаевич не может преодолеть возникшую ко мне неприязнь. – А почему этот самый Барон не приехал меня встречать? В конце концов, я в том же звании, что и он – председатель парламента! Он вообще-то собирается со мной встречаться?

Ну, держись, дружище Вощанов! Сейчас будет салют наций из всех орудий!

– Завтра, когда вы войдете в здание, он будет встречать вас у входа.

– И это все?! Да вы что, понимаешь!

Пытаюсь объяснить шефу ситуацию, в которой мы оказались. Мол, для нас самый разумный выход из нее – придать визиту пассивно-ознакомительный характер. Но он уже ничего не воспринимает. Смотрит на меня, как на вонючего лестного клопа, оказавшегося в миске с малиной. Если бы не Бурбулис, наверное, меня бы уже не было в номере. Геннадию Эдуардовичу как-то удается сохранить видимость заинтересованного обсуждения:

– А почему ты считаешь, что от завтрашней встречи с фракцией социалистов следует отказаться?

– Потому что социалисты настроены агрессивно по отношению к Борису Николаевичу. Их кумир – Горбачев.

Ельцин презрительно фыркает: «А чем вы раньше думали, когда меня сюда зазывали?!», но рассудительный Бурбулис в очередной раз понижает градус сановного недовольства:

– Политическая работа – это не только встречи с соратниками. Это еще и умение спорить с оппонентами. А Борис Николаевич – полемист от Бога. Так что никаким здешним социалистам его не одолеть. Встречаться надо со всеми.

Вот уж чего не следует делать, так это встречаться со всеми. Где-нибудь да оступимся, и это наложит негативный отпечаток на весь визит. Он и без того не обещает быть блистательным.

– Геннадий Эдуардович, я вообще предлагаю сохранить в программе только две встречи – с генеральным секретарем Совета Европы и с экс-президентом Франции Жискар д’Эстеном.

– Как это «только две»?! – успокоившийся было Ельцин вновь впадает во гнев. – А встреча с Миттераном? Или с ней тоже еще ничего не решено?!

Скорее бы все закончилось! Как угодно, но лишь бы скорее!

…Чего я не ожидал от председателя Европарламента, так это мелочности. Его обещание встретить и поприветствовать гостя, как только тот войдет в здание, на поверку оказывается демонстрацией откровенного неуважения. Все происходящее выглядит именно так.

Войдя в здание, Ельцин, сопровождаемый Федоровым, с приветливой улыбкой на лице поднимается по лестнице. Почему-то он решил, что стоящие по сторонам депутаты его радостно приветствует, хотя на их лицах не чувствуется никакой радости. В лучшем случае любопытство. Там, наверху, его должен встретить Энрике Барон. Но вот уже последняя площадка, а перед ним никого. Шеф понимает, что, сделай он еще несколько шагов, и окажется в нелепой ситуации – придется стоять на виду у публики и ждать, когда опаздывающий спикер соизволит появиться. Наверное, это не лучший ход, но Ельцин делает вид, будто что-то забыл, разворачивается и спускается вниз, где у входа ожидают своей очереди члены делегации. Сердце мое сжимается от ожидания непоправимого: сейчас выйдет на улицу, сядет в машину и уедет в отель! На том все и закончится. Но, слава Богу, пронесло. Постояв с полминуты у дверей, шеф вновь поднимается по лестнице. И все повторяется – наверху его опять никто не встречает. Только на третий раз появляется Энрике Барон и скороговоркой произносит несколько ничего не значащих приветственных фраз. В глазах хозяина – дипломатичное равнодушие, в глазах гостя – дипломатичная ярость.

Представляю, что сейчас на душе у шефа. Как ни объясняй происшедшее, а от него сильно отдает элементарным хамством. Зачем же было обещать встречу, а после столь унизительным образом исполнить обещанное? Хотя чего еще можно ожидать от социалиста со стажем (в свое время Барон был одним из видных деятелей Испанской социалистической рабочей партии), для которого Горбачев – идеал советского демократа, а его оппонент Ельцин – демагог и популист. Наверное, шеф разразился бы гневной тирадой и в его, и в мой адрес, если б нам не надо было торопиться на первую в этот день встречу.

В небольшом зале, чем-то похожем на буфет, собрались депутаты-социалисты. Председательствует их лидер – француз Жан— Пьер Кот, по слухам, человек крайне амбициозный и самовлюбленный. Поначалу все выглядит тихо-мирно – он за руку здоровается с Ельциным и вежливо предлагает ему занять место рядом с собой. А далее следует «приветственное» слово:

– Господин Ельцин! Вы – любезный человек, но у вас есть склонность к демагогии, и иногда вы демонстрируете безответственность.

Шеф вскидывает брови и пристально смотрит на выступающего. Похоже, не ожидал столь неделикатной запевки.

– Вы поддерживаете националистические стремления к независимости в Прибалтике, в Грузии, в Армении! Вы поощряете русский национализм! Вы состоите в оппозиции Горбачеву, человеку, который мирно освободил Восточную Европу от тирании коммунизма, остановил гонку вооружений и холодную войну!

Шеф улыбается. Мне знакома эта улыбка, но до сих пор не могу к ней привыкнуть, всякий раз становится не по себе. Уж больно зловещая. Эдакий предвестник грома и молний. Горемыка Кот не догадывается, какая страшная беда нависла над ним. И она не заставила себя ждать – Ельцин берет выступающего за локоть и, потянув вниз, силой усаживает на стул. Надо признать, выглядит это довольно грубо, и я жду, что главный парламентский социалист сейчас устроит скандал. Наверное, так бы и случилось, но шеф жестом останавливает его гневный порыв:

– Я к вам пришел с открытым сердцем, а вы меня тут отчитываете, понимаешь, как студента. Может быть хватит читать мне морали?

Кот вскакивает и почти выкрикивает в зал:

– Если вам не нравится слушать неприятные для вас вещи, тогда не приходите в демократический парламент! Выход вон там!

В зале раздаются аплодисменты. Если б они были бурными, может, Ельцин встал и ушел (такое однажды случилось в Японии). Но аплодируют только сидящие ближе к председательскому столу. Социалистическая галерка безмолвствует. И это обстоятельство подсказывает шефу, к кому следует апеллировать:

– Вам там, господа, это еще не надоело? Может хотите меня послушать?

Снова раздаются редкие аплодисменты, только теперь уже на галерке. Председательствующий, поняв, что злоупотребил своим положением, завершает «приветствие» столь же необычно, как и начал:

– Мы чувствуем себя в большей безопасности с Михаилом Горбачевым, чем с Борисом Ельциным! Вы прибыли, чтобы убедить нас в обратном? Я даю вам слово!

Ельцин встает и начинает говорить в своей обычной манере – будто зачитывает обвинительный приговор военного трибунала. Про догматизм и медлительность Горбачева. Про его зависимость от правящей партийной номенклатуры. Про буксующие в стране реформы. Про стремление России к демократии и рыночной экономике. Про то, что она, Россия, поддержит законное стремление братских народов СССР к независимости и свободе. Что Горбачеву самое время уйти в отставку, а вся полнота власти в стране должна быть передана Совету Федерации в составе руководителей союзных республик. Что он, Ельцин, намерен всемерно содействовать возвращению России в Европу, неотъемлемой частью которой она была на протяжении веков. Словом, произносит все то, чего симпатизирующие нам европейские друзья не советовали произносить в ходе этого визита, если, конечно, мы хотим, чтобы он оказался более или менее успешным.

Молоденькая социалистка, сидящая в партере, довольно визгливо выкрикивает, видимо, измучивший ее вопрос: «Чем вам мешает Горбачев?! Чем вам мешает Советский Союз?!».

– Борьба за суверенитет России и других республик нашей страны есть, прежде всего, борьба с советской тоталитарной системой и лишь после этого – с ее последним звеном в лице союзного Центра, который воспроизводит, понимаешь, традиционные, репрессивные методы управления. В старом унитарном Союзе перемены невозможны. Необходим демонтаж мощных командно-бюрократических структур!

Выступление окончено. В зале тишина. Ни аплодисментов, ни гула неодобрения. Ельцин произносит нечто отдаленно напоминающее «До свидания!» и выходит из зала. Это наш первый испеченный в Европарламенте блин, и он, как ему и положено, комом.

Но самое неприятное происходит чуть позже, на встречах с Катрин Лалюмьер и Жискар д’Эстеном. В общении с ними Ельцин делает упор на тему важности и необходимости своей встречи с президентом Миттераном. Видимо, полагает, что так до того быстрее дойдет его настойчивое пожелание. Но и этого показалось мало – все свои сегодняшние интервью, а их было около пяти, он неизменно заканчивает словами: «Нам с президентом Франции есть что сказать друг другу! Я готов к встрече. Дело за ним». В 1989 году он точно таким же способом в Америке выбивал встречу с президентом Бушем. Но не думаю, что с Миттераном это «прокатит». Скорее всего, позиция Елисейского дворца станет настолько жесткой, что нам попросту откажут, причем сделают это в чувствительной для самолюбия форме. И с последствиями для репутации.

Скорее бы все закончилось! Как угодно, но лишь бы скорее!

Уже в коридоре какой-то депутат хватает Ельцина за руку и тащит в телевизионную студию Европарламента. Такое вообще не предусматривалось программой! Что за депутат, что за телепередача?! Пытаюсь остановить шефа: «Борис Николаевич…», но со вчерашнего вечера меня для него не существует. Он уже сидит в кресле, режиссер уже скомандовал: «Камера!», и тут ко мне подходит руководитель парламентской Службы протокола и шепчет на ухо:

– Это выступление очень навредит репутации господина Ельцина.

– А в чем дело?

– Вы разве не знаете, кто сидит рядом с ним? Жан-Мари Ле Пен. Поверьте, очень одиозная фигура. Лидер французских националистов.

Поздний вечер. Готовясь к завтрашнему перелету в Париж, российская делегация отдыхает в отеле. Все мероприятия отменены. Обо мне шеф едва ли вспомнит, поэтому ужинаю с Ряшенцевым и Шапю в маленьком ресторанчике, неподалеку от Кафедрального собора. Правильнее было бы сказать – они ужинают, ибо у меня нет ни малейшего аппетита. Что называется, кусок в горло не лезет. А Фредерику еда не мешает рассказывать о первой реакции европейской прессы на наш визит. Надо признать, она довольно скверная. Ельцина не жалуют комплементами. Общая оценка – в Европарламенте ему оказан более чем холодный прием. Как написала одна из парижских вечерних газет: «Европейские депутаты вылили на демагога и популиста из России бочку ледяной воды».

…Перелет из Страсбурга в Париж занимает не многим более часа. Почти как от Москвы до Питера. Чтоб лишний раз не попасть на глаза Ельцину, сажусь в самом конце салона. Не потому, что страшусь его гнева, а потому, что если он вдруг спросит меня про Миттерана, сказать мне ему пока нечего – вопрос остается открытым. Вчера, уже поздно вечером, мне в номер позвонил Ряшенцев и сообщил тревожную новость – сегодня, то есть именно тогда, когда мы прилетим в Париж, президент Франции у себя в Елисейском дворце примет председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова. Согласится ли Миттеран в тот же самый день встретиться с еще одним советским гостем, причем крайне враждебно настроенным к первому? Большой вопрос. Но завтра нам уже надо возвращаться в Москву. Так что вырисовывается патовая ситуация – или сегодня, или никогда.

Наш дипломат, Андрей Федоров, весь полет проявляет невиданную доселе активность – готовит для шефа какие-то тексты, которые всю дорогу перепечатывает на машинке его молоденькая секретарша. Наивный человек! Уж я то знаю, что ничего из того, что он усердно формулирует и согласовывает с Бурбулисом, востребовано не будет. Пустые хлопоты. Разве только чтоб убедить шефа в своей полезности? Хотя и это, в общем-то, ни к чему – он не особо жалует излишне суетящуюся челядь.

В зале прилета аэропорта Орли Ельцина поджидает с десяток репортеров. Вопросы стандартные – о конфликте с президентом СССР и об отношении к сепаратизму советских республик. С замиранием сердца жду, что произнесет на сей раз, ибо от этого будет зависеть все дальнейшее. Похоже, шеф сделал выводы из страсбургского провала – в ответах резко снижает тон обвинений Горбачева и уже не требует его немедленной отставки:

– Я готов работать с Горбачевым! Мы вместе должны выступить против наступления правых и хаоса!

– А с какой целью вы хотите ликвидировать СССР?

– Россия ни в коей мере не выступает за прекращение существования Советского Союза. Но наш новый Союз должен быть построен снизу, усилиями самих республик. И Россия – локомотив этих реформ!

Хвала Господу, хотя бы отель пришелся по вкусу! И немудрено – Ельцин занимает роскошные апартаменты в фешенебельном 5-звездном De Crillon. Но, к сожалению, этим исчерпывается сегодняшний позитив в его настроениях. Кто-то из наших (не знаю, чья это была инициатива – Федорова, Бурбулиса или переводчика) знакомит с содержанием статей из утренних французских газет, в которых рассказывается о нем и об его выступлениях в Страсбурге. Оценки самые нелицеприятные – демагог, популист, националист, невежественный мужлан. Шеф в ярости. На сегодня запланировано два мероприятия – деловой обед в шикарном ресторане, который устраивают в его честь крупнейшие бизнесмены Франции, и поездка в Гренобль, где его ждет мэр со всей городской знатью. Шеф категорически отказывается и от того, и от другого:

– Ни на какие встречи не пойду! Мне нужна одна встреча – с Миттераном! По ней у вас есть какая-то информация?! Нет? Все!

– Борис Николаевич, – Бурбулис не теряет надежды уговорить шефа не отказываться хотя бы от обеда с деловыми кругами, – может, пока решается этот вопрос…

– Буду сидеть и ждать! Больше никаких встреч!

Атмосфера накаляется до опасного предела – Ельцин удаляется к себе в спальню и хлопает дверью так, что, кажется, его демарш услышали даже на площади Конкорд. Звоню в офис Шапю: есть новости по Миттерану?

– Работаем. Поверь, мы предпринимаем максимум усилий! Только ты не мешай… – Фредерик делает паузу, видимо, прикидывая, стоит ли об этом говорить. – Ты зачем подключил к этому вопросу какую-то женщину, вашего депутата? Звонит в Елисейский дворец через каждые полчаса и уговаривает. Из-за ее звонков у меня был очень неприятный разговор с секретарем президента. К чему эта суета?

– Какая женщина?! О чем ты говоришь?!

– Сейчас скажу… Галина Старовойтова.

– Ничего об этом не знаю!

– Какой же хаос у вас в команде: один не знает, что делает другой! Так вы, парни, ничего не добьетесь.

– Ладно, Фредерик, об этом после поговорим. Сейчас мне нужно только одно – встреча Ельцина с Миттераном. Хоть какая. И любой ценой!

Буквально через пять минут у меня в номере звонит телефон. На проводе Жан Эленштейн:

– От вашего отеля до Елисейского дворца пятнадцать минут ходьбы. Встречаемся у ворот. Не опаздывайте! Нас ждет президент.

Скорее бы все закончилось! Как угодно, но лишь бы скорее!

Чем выше забираешься, тем меньше ощущаешь простоты и откровенности. Мне не сказано «да», но и не сказано «нет». Мне вообще ничего не сказано, кроме слов про напряженный график работы:

– Вы же понимаете, протокол есть протокол, и его нельзя нарушать. К тому же визит господина Ельцина вне всяких планов. Мы попробуем найти небольшое окошко в расписании, но это будет, что называется, «встреча на бегу». Но генеральный секретарь Елисейского дворца сможет уделить господину Ельцину около получаса. Вас такое устроит?

– Если вы не можете предложить ничего лучше, то, конечно, устроит.

– О точном времени встречи вас известят… – пауза, и не слишком радующее уточнение: – В том, конечно, случае, если мы сможем вписать эту встречу в свой график.

На улице, возле ворот Елисейского дворца, меня поджидает переполненный негодованием Владимир Ряшенцев:

– Слушай, вы меня доконаете!

– Что еще случилось?

– В Страсбурге из комнат отеля, где жила ваша охрана, пропали махровые халаты и полотенца! Ты знаешь, какой счет мне за них выставили?! На такие деньги я мог бы одеть-обуть весь ваш Верховный Совет!

– Да ладно тебе, спиши в убытки.

– Что «да ладно»?! Думаешь, с меня слупили только за то, что эти архаровцы сперли?! Если бы! Они еще и за молчание взяли, чтоб информация о «порядочности» команды Ельцина не попала в прессу. Вот тебе и «да ладно»!

Скорее бы все закончилось! Как угодно, но лишь бы скорее!

…Нынешняя ситуация один в один повторяет американскую. Тогда Ельцина к себе в кабинет пригласил помощник президента США по национальной безопасности, и туда, как бы невзначай, заглянул глава Белого дома. Они сказали друг другу всего несколько фраз, и это общение заняло не более пятнадцати минут. Сегодня шеф, направляясь через анфиладу парадных залов в кабинет генерального секретаря Елисейского дворца, нос к носу, как бы случайно, столкнулся с президентом Миттераном. Они сказали друг другу несколько приветственных и ни к чему не обязывающих фраз, и это общение не заняло даже пяти минут.

Разумеется, Ельцина не особо радует такое отношение к нему, к общепризнанному лидеру демократической России. Он рассчитывал на большее. Но, если не судить строго, он своего добился – встреча с Миттераном состоялась, и это общеизвестный факт. А то, что она, по сути дела, была мимолетной – не суть важно. Именно поэтому градус недовольства мной несколько снизился. Настолько, что шеф дозволяет Бурбулису позвать меня на прощальный ужин к нему в номер. За столом, кроме меня, еще трое – Бурбулис, Коржаков и Суханов. Разговор ни о чем – о скаредности французов и об их предпочтениях в еде и горячительных напитках. Лев Евгеньевич, выбрав момент, шепчет мне на ухо:

– Ты что-нибудь знаешь о сегодняшней встрече Миттерана с Лукьяновым? Это правда, что она длилась два часа? – и, в ответ на мой утвердительный кивок, предупреждает: – Не вздумай сейчас об этом шефу рассказывать!

Признаться, у меня и мысли такой нет, тем более, что за столом возникает другая, не менее взрывоопасная тема – о том, что так и не смогли посмотреть Париж.

– Это ничего, – шеф хмуро усмехается, – нам Павел про Париж расскажет. Он здесь свой.

Перед самым отъездом в аэропорт получаю информацию из Гренобля – мэр в интервью французским газетам дал несколько нелицеприятных оценок случившемуся – «неуважение», «бестактность», «хамство». Но мне уже все равно. Визит завершен. Конечно, его нельзя назвать успешным, но, полагаю, мы выжали из него максимум возможного и вышли с минимумом потерь. Могло быть гораздо хуже. Если меня сейчас что-то и мучает, так это то, как и когда сказать шефу, что не лечу с ним в Москву и что мне надо задержаться в Париже еще на несколько дней, чтоб подвести кое-какие итоги с французскими партнерами. Наверное, лучше это сделать в аэропорту, перед самым вылетом. Но прежде договориться с Бурбулисом.

Спасибо тебе, Господи, что все, наконец, закончилось! Спасибо, что дал мне силы пережить это безумие!

– Борис Николаевич, если вы не против, мне надо задержаться тут на несколько дней…

Бурбулис не дает закончить челобитную:

– Конечно, тебе надо задержаться! Решай тут все вопросы, чтоб после к нам не было никаких претензий.

Прощаемся вполне дружелюбно. Разве что Коржаков в ответ на мое «До встречи на родной земле!» шипит нечто полупрезрительное. В другое время я бы пропустил это мимо ушей, но сейчас чаша моего терпения переполнена:

– Саша, ты бы лучше сказал своим бойцам, чтоб в следующий раз не воровали из отеля халаты и полотенца. Да и мини-бары, знаешь ли, тоже не сувенирная лавка.

Охранник смотрит на меня с невозмутимой усмешкой:

– Ничего, пусть твой «Российский дом» заплатит. Они на нас больше заработали.

Что за человек?! Забыл, видно, как я каждый месяц передавал ему деньги «Российского дома» для премирования особо отличившихся сотрудников его службы. Ну, да ладно, Бог ему судья…

Вот она, радостная минута расставания!

Спасибо тебе, Господи, что все, наконец, закончилось! Спасибо, что дал мне силы пережить это безумие!

Возле терминала меня ожидает заранее арендованная машина с водителем. До отеля, где мне заказан номер, с учетом напряженного трафика ехать почти час, а может, и больше. Так что можно вздремнуть. Но не удается – через каждые десять минут звонит Ряшенцев и обеспокоенно задает один и тот же дурацкий вопрос: «Ну, вы уже где?». Где, где… В пути!

Вхожу в гостиничные апартаменты и попадаю в объятия радостного Шапю:

– Павел, ты счастлив?! Все закончилось!

– Фредерик, ты знаешь хотя бы одно русское ругательство?

– Да! Меня Владимир научил – «жёпа»!

– Вот! Тогда ты поймешь то, что я тебе сейчас скажу.

Чувствую себя преотвратительно – в голове пустота, в теле ломота. И какая-то слабость, будто все эти дни не покладая рук долбил киркой на угольных копях. Никаких особых желаний – принять душ, выпить чего-нибудь покрепче и завалиться спать. А проснувшись, не вспоминать ни о чем. Будто и не было этого безумного визита. Который, как оказалось, я придумал и я провалил.

После этой поездки дверь в кабинет Ельцина была для меня закрыта. Иногда я оказывался на мероприятиях с его участием, и если наши взгляды встречались, чувствовал его глубочайшую неприязнь, а может, и того хуже. Это продолжалось ровно два месяца, до президентских выборов июня 1991 года. Наверное, и после них он бы не вспомнил обо мне, если б не Бурбулис. По его просьбе мне было высочайше дозволено занять пост пресс-секретаря президента Российской Федерации. Наделение сановным статусом сопровождалось напутствием: «Я так тогда был на вас зол! В таких делах следует быть ответственнее!».

В феврале 1992 года президент Миттеран селит прибывшего во Францию с официальным визитом Бориса Ельцина, уже президента Российской Федерации, в Версале, в королевских покоях дворца Трианон. Это удивительная картина – шеф входит в отведенные ему апартаменты и останавливается на пороге, пораженный помпезностью обстановки. Даже на него, достаточно равнодушного к внешним проявлениям роскоши (в этом надо отдать ему должное), она производит сильное впечатление. Хозяева ожидают услышать от гостя какие-то слова восторга. И слышат:

– Горбачев тоже здесь жил?

Сопровождающий сотрудник французского протокола сходу не улавливает смысл вопроса:

– Простите, что вы спросили про мсье Горбачева?

– Я спрашиваю, он здесь тоже жил?

– Нет, только вы.

Таким довольным мы его давно не видели.

В советской прессе и в околокремлевских кругах этот визит называли не иначе как «вопиющим проявлением дилетантизма». Мне довелось прочитать и услышать немало нелицеприятных слов в свой адрес. Какие-то из них вполне справедливы, какие-то замешаны на неприязни и зависти. Но никто не задал себе вопрос: а возможно ли такое, чтоб Павел Вощанов, недавний журналист, не имеющий ни малейшего отношения к дипломатии, вдруг взял да уговорил прожженного политика Бориса Ельцина отправиться в прогорбачевски настроенную Европу, соблазнив того пустыми обещаниями организовать встречи на самом высоком уровне? Согласитесь, это же полный бред!

В ту пору меня действительно распирало от неуемного желания не наблюдать со стороны за происходящими политическими переменами, а самому преобразовывать окружающую действительность. Ради этого готов был переступить – и переступал! – границы дозволенного, играя на человеческих слабостях государственного деятеля, от «да» и «нет» которого зависело пока еще не все, но уже очень многое. Но все же должен признаться – это удивившее и возмутившее политизированную советскую общественность древо моей фантазии проросло из случайно брошенного семени. Оно, это семя, может, и зачахло б, не проклюнувшись никаким ростком, если бы сеятелем не был сам Борис Николаевич…

Пройдет несколько лет, и Ролан Дюма, к тому времени уже бывший премьер-министр Франции, так отзовется о том визите:

– Да, конечно, я хорошо помню, какой холодный прием был тогда оказан господину Ельцину. И это не была ошибка тех, кто готовил его визит. Это была ошибка Франции. Серьезная ошибка.

Почему я вспомнил именно эти слова? Вовсе не для того, чтоб как-то оправдаться за безусловный провал. Хочется по справедливости разделить вину за него между собой и Францией. Хотя, конечно, большая ее часть – на мне. Но если разобраться, нас с Францией ловко подвели к этому провалу.