Глава 33
Последний курс
Открыв дверь комнаты Руби, я подперла ее туфлей. Сумочку отнесла в лес за нашим домом и зарыла в груде мокрых листьев.
Комната Руби была аккуратной и чистой, не считая «ароматных» футбольных бутс, висящих с обратной стороны двери, – после утренней тренировки на них все еще оставалась прилипшая сырая трава. Сморщив нос, я направилась к столу, открыла ящик и достала дневник. Он всегда лежал в одном и том же месте. Руби неизменно следовала своим привычкам.
Я знала, что читать ее дневник было неправильно. Это была моя грязная, неприятная тайна. Я знала, что если Руби проведает об этом, то назовет меня тварью и больше никогда не будет со мной разговаривать.
У меня не было времени на разную чушь. Я не была телепатом, и именно это делало меня такой хорошей подругой для нее. Руби была бы признательна за мой поступок, если б знала, сколько пользы это принесет. Я перелистала дневник до последней записи, сделанной вчера вечером, и стала читать.
10 ноября
Сегодня Джон опять разозлился (слава богу, Малин была в библиотеке; она услышала бы все, и что тогда?). Потом выскочил прочь, и кто знает, где он теперь… не могу даже думать об этом. Надеюсь, что он не напьется. Или не сделает какую-нибудь глупость. Когда он в таком настроении, я беспокоюсь за него. Вероятно, это потому, что он психует из-за нашего выпуска, следующего года и всего прочего. Я стараюсь поддерживать его, но это сложно, потому что я знаю, чего хочу. Хотя сейчас я готова передумать насчет Шотландии. Мне кажется, я нужна Джону здесь, на Восточном побережье. Я могу провести лето с ним на Виньярде, и мы сумеем найти решение вместе. Я буквально чувствую, как плавится мой мозг, настолько я устала. Ссориться так утомительно… Вот как все началось сегодня: моя научная руководительница дала мне потрясающую репродукцию со снимка Белых Песков на закате. Это по-настоящему великолепно. Фотограф сделал невероятное – то, как он передал все эти оттенки белого, розового и оранжевого. Я много месяцев хотела это увидеть, и со стороны Аниты было так мило подарить мне эту репродукцию… Я МИЛЛИОН раз говорила об этом с Джоном. Поэтому положила лист на свой стол, чтобы потом повесить на стену. Но когда я вернулась домой сегодня вечером, то обнаружила, что Джон поставил поверх него банку пива. ЗАПОТЕВШУЮ банку. От нее остался круг, репродукция непоправимо испорчена. Я так зла! И еще больше зла на то, что он даже не ощутил ни малейшей вины. Он не понимает, как это – беречь вещи. Вероятно, потому, что если что-то сломается или испортится, он всегда может КУПИТЬ новое. Как можно научиться беречь вещи, если ты супербогатый и тебя не заботит, что они сломаются? Когда я спросила его, почему он это сделал, Джон сказал, что я сама виновата, не надо было оставлять такую дорогую вещь на столе, и что мне нужно быть аккуратнее. Я ответила ему, что это абсурд, поскольку виноват явно он. Но потом он сказал мне отвалить. Ну да, полезный аргумент в споре… И какого черта вообще получился этот спор? Почему он не извинился за то, что испортил репродукцию? Джон сказал, что, если я не перестану ныть, он отменит нашу поездку в Нью-Йорк на зимние каникулы. Тогда я заплакала. Я попросила его не кричать и не отменять поездку (мы ждали ее таааак долго). Я буквально упала на колени и умоляла. Он посмотрел на меня, как на мусор, и вышел из комнаты.
Должен быть какой-то способ исправить это. Я хочу стать для него лучшей девушкой… может быть, если б я была лучше, этого не случилось бы. Но, опять же, какая-то часть меня хочет, чтобы ему было больно так же, как мне. Я хочу, чтобы он почувствовал настоящую боль. Разве это не ужасно с моей стороны? Я никогда не испытывала такого ни к кому больше. Желание причинить боль. Может быть, если Джон поймет, как это ужасно, он прекратит…
Иногда я гадаю, где граница между правильным и неправильным в отношениях? Сколько можно прощать другому? Я уверена, что большинство людей не простили бы его. Конечно, он может заполучить другую девушку за секунду – он богатый, популярный, красивый, очаровательный, – но остались бы ОНИ с ним или нет? Вероятно, нет. Я всегда остаюсь, я всегда в итоге извиняюсь. Иногда я даже не знаю, за что именно. Недавно, посреди одной из наших ссор, я засмеялась, потому что даже не могла вспомнить, за что извиняюсь. Это еще сильнее разозлило Джона, поэтому я замолчала. Но теперь, когда я это вспоминаю, мне по-прежнему смешно. Впрочем, я перестаю волноваться о таких вещах уже на следующий день, так что это не особо меня тревожит. Верно? Я не думаю, что это меня тревожит. Я не уверена. Я больше ни в чем не уверена, честно говоря. Этот голос в глубине моего сознания… Что, если в следующий раз Джон сделает что-нибудь похуже? Вдруг он ударит меня? Он этого не сделает, верно? Правда, я не знаю ответа на этот вопрос.
Помимо всего этого… есть и другое. Я даже не могу это записать, вот какой жалкой я стала. В итоге я начинаю думать о своем доме, и меня от этого тошнит. Иногда я жалею, что не могу ни с кем поговорить об этом. Но как сказать: «Слушай, мой парень ведет себя со мной как полный мерзавец, но я все равно остаюсь с ним»? Я просто не могу произнести эти слова.
Мне кажется, самое худшее – то, что я когда-то была такой сильной. Я была счастливой, веселой. Иногда я ужасно устаю. Я знаю, что веду себя как слабачка. У меня все лицо болит от улыбок. Иногда посреди разговора я думаю: «Может быть, сейчас лучше было бы нахмуриться?» Я так устала притворяться. Мне кажется, что я единственная, кому приходится так бороться за то, чтобы быть нормальной. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно одинокой. И усталой. Я уже упоминала, насколько я устала? Ха.
Мне нужно сохранять позитивный настрой. У каждой пары случаются трудные времена. Джон стрессует, вот и всё. Серьезно, всё будет хорошо!! У всех пар бывают проблемы. Это нормально. Мне нужно перестать быть такой обидчивой и преодолеть это.
Я начала листать назад, воодушевленная тем, что дневник снова у меня в руках. Дошла до прошлой весны. Ничего. Как здесь может быть ничего? Именно тогда Руби поссорилась с Максом – или что там между ними случилось? Но между зимой и летом словно пролегла пропасть, записи были короткими и редкими.
Потом я наконец заметила имя Макса – в записи от 5 июля.
Макс написал мне вчера вечером. Это было прямо неожиданно. Мы с Джоном сидели у костра на пляже. Я не думала, что за все лето от Макса будут какие-нибудь вести, особенно потому, что он уехал на Гаити. Но мой телефон высветил его имя. Сначала я была рада и взволнована, но Джон увидел это, и у него сделалось такое лицо… Он бросил телефон в океан. Сегодня извинился, но сказал, что это и к лучшему, потому что он купит мне новый телефон, намного лучше старого.
Джон сказал, что я не должна больше разговаривать с Максом, заявил, что это вредит нашим отношениям, и если я хочу, чтобы мы оставались вместе, я не должна больше дружить с Максом. У меня болит душа, когда я думаю о том, что по возвращении в колледж не смогу больше говорить с Максом, но я люблю Джона. Я хочу быть с Джоном. Всё к лучшему, верно?
Это то, о чем говорил Джон? Что-то, что случилось минувшим летом? Я не понимала, какое отношение это имеет к Руби и ее отцу. Я пролистала еще несколько страниц, выискивая нужные слова, но ничего не – нашла.
Закрыв дневник, я держала его в руке; он казался тяжелым от мыслей Руби. Я вспоминала, как сегодня утром мы вшестером сидели за нашим столом. Я взяла кофе и миску овсянки с ягодами и принялась работать над дипломом. Макс сидел справа от меня и что-то читал, я не помню что. Джемма и Халед жаловались на то, что в столовую перестали привозить «Лак чармс», и теперь выбор хлопьев стал слишком полезным, а им обоим не хватает сахара.
Руби и Джон…
Я порылась в памяти, ища несоответствия. Тревожные взгляды, беспокойство, разочарование, страх. Но ничего этого не было. Они сидели напротив меня и вели себя совершенно нормально. Джон забросил руку на спинку стула Руби, она склонилась в его сторону. Они вместе читали новости, негромко смеясь над роликами в Интернете. Ее волосы были влажными – после тренировки она принимала душ, – рукава свитера закатаны до локтей. Руби часто прислонялась головой к его плечу, взгляд ее был теплым и любящим.
Голос Хейла. Стихотворение.
«Сделаем ли мы жизнь других людей лучше или хуже? Если кто-то страдает, облегчим ли мы его боль или проигнорируем ее?»
