Прошла неделя, а у меня так и не появилось шанса проникнуть в комнату Руби. Она стала запирать свою дверь после того, как охрана кампуса предупредила нас по электронной почте о случаях воровства из отдельно стоящих домов. Руби стала молчаливой и игнорировала меня, когда мы встречались в доме.

Я сидела в аудитории, глядя на экран ноутбука и иногда прерываясь, чтобы посмотреть на Хейла и на записи, которые он делал на доске. По аудитории разносилось щелканье клавиш, в которое время от времени вклинивались комментарии кого-нибудь из студентов или задумчиво-одобрительное бормотание.

Заголовок моей записи гласил: «Литература начала двадцатого века». Он был сделан наклонным шрифтом. Я удостоверилась, что все мои записи точны и аккуратно выровнены по ширине, а потом переключилась на интернет-браузер. Я начала подготовку к поступлению на юридический и основную часть свободного времени тратила на заполнение бланков. Это поддерживало меня, позволяло отвлечься от общественной жизни. Я почти выполнила договор, который заключила со своим отцом, и наконец-то должна была получить то, чего хотела. В глубине сознания все еще зудела мысль о подаче заявления в магистратуру Хоторна, но я старательно игнорировала этот вариант. Я внесла свое имя в соответствующий раздел бланка юридического факультета Гарварда. «Малин Альберг».

Мне нравилось думать про Бостон. Хейл описывал лучшие рестораны в Саут-Энде, где он вырос, и то, как он любил бегать трусцой по набережной реки Чарльз, наблюдая за яхтсменами и байдарочниками. Я вслушивалась в каждое слово. Я знала, где подают лучшие буррито («У Анны») и откуда открывается лучший вид на город осенью, когда листья становятся красными и желтыми (с моста Масс-Эйв). Я знала, что на время марафона закрывают въезд в город и что спортивные фанаты там грубые и агрессивные, хотя это лишь добавляет интереса к просмотру матчей. Хейл описывал, каким тихим становится город во время снегопада и как некоторые люди катаются на лыжах прямо по улицам. Из его уст это звучало так, что мне казалось, будто это место может стать моим домом – домом за много миль от Техаса. И, конечно же, там был Гарвард. Мой приз за все эти долгие годы в Хоторне.

Я посмотрела на Хейла и на миг поймала его взгляд. Я все еще ни разу не приходила на встречи с ним после того разговора с Руби. Я знала, о чем спрашивает меня его взгляд. Он хотел знать, почему я до сих пор не навестила его.

Хейл повернулся к доске, и я отметила, как небрежно заправлена его рубашка в вельветовые джинсы. Мне хотелось пробежать кончиками пальцев по рубчикам ткани, оказаться так близко, чтобы протянуть руку и дотронуться до него. Невозможность этого вторгалась в мои мысли, отвлекала меня.

Нужно было сосредоточиться. Нужно было выйти на пробежку.

Я знала адрес Хейла.

Во время моего второго курса мы вместе сидели в комнате отдыха литературного отделения, когда ему понадобилось забрать что-то из кабинета профессора Кларка. Я осталась одна и заметила, что из сумки Хейла торчит невскрытое письмо, надписанное неровным, скачущим старческим почерком – должно быть, от дедушки или от бабушки. Письмо было адресовано Хейлу Адамсу, Плезант-стрит, 356.

Я не выведывала его адрес специально, но когда узнала, то не могла перестать думать об этом. Я гадала, живет ли он в одном из тех кирпичных зданий индустриальной эпохи, которыми был застроен крошечный городок при лесопилке, или же в частном доме в пригороде позади кампусов. Мне нужно было увидеть этот дом.

Я сбежала с крыльца нашего «Дворца», перескакивая через две ступени; мои кроссовки скрипели по влажным кирпичам. Солнце, уходящее за холмы, бросало золотистые отсветы на мои спортивные штаны и толстовку с капюшоном. Я предпочитала бегать в темноте, заглядывая в освещенные людские жилища. Большинство домов вблизи кампуса были старинными зданиями в викторианском стиле, наподобие того, в котором жили мы; внутри почти все они выглядели скучными. Комнаты были слишком большими, чтобы я могла как следует разглядеть что-то. Обычно я видела только макушки людей, сидящих перед телевизором или за ужином. Я гадала, что они делали в течение дня, с кем виделись, с кем разговаривали, какие у них были тайны. Кого они любили, а кого не любили.

Я быстро пробежала три мили. Я росла спортивной, но никогда не играла в командные игры, к огромному разочарованию моих родителей. На спортивных зачетах я неизменно превосходила ловкостью своих одноклассниц и могла бежать быстрее и дольше их. Но никогда не хотела вступить в какую-нибудь команду, ненавидя постоянные дневные тренировки и неизбежное общение, которое мне приходилось бы терпеть.

Никто в Хоторне не знал этого обо мне. Когда меня спросили, не хочу ли я вступить в команду по софтболу, Руби засмеялась и сказала, что я не занимаюсь спортом. Она была права. Но я стала бы лучшим игроком в этой команде.

Было совсем темно, когда я добралась до дома номер 356 по Плезант-стрит; освещенные окна были единственным маяком во тьме. Мое сердце неистово колотилось, на шее выступил пот. Фермерский дом стоял в отдалении от дороги, в окружении полей; поблизости виднелся лишь старый амбар.

Хейл был дома, под навесом стоял припаркованным блестящий черный пикап. Я отошла за каменную стену на противоположной стороне дороги. В прозрачном ночном воздухе я видела пар от своего дыхания и застегнула ворот толстовки до самого подбородка, чтобы не замерзнуть. В доме было тихо. Я скользнула глазами по окнам, пока не увидела Хейла, сидящего на диване с ноутбуком. Он не делал ничего интересного, но наблюдать за ним было… уютно.

Его дом представлялся мне почти пустым. Большинство студентов аспирантуры жили в кампусе, но Хейл говорил мне, что любит одиночество – мол, оно нужно ему, чтобы работать, а в Хоторне слишком многое отвлекает. Наверное, он обзавелся старым диваном и мебелью, которую продавали с рук. Кухня должна быть просторной и тоже пустой, не считая посуды на одного и нескольких кастрюль и сковородок. Потом я вообразила его кровать и поспешно выкинула эту мысль из головы.

Я не спрашивала об этом и не пыталась разузнать. Но после того последнего вечера на первом курсе я стала думать о Хейле перед тем, как уснуть ночью, представляя, что он лежит в постели рядом со мной. Я не понимала этой зацикленности на нем, но и не прогоняла ее. Я позволила ей остаться со мной на протяжении двух лет. За это время Хейл тоже ни с кем не встречался – по крайней мере, я ни о чем таком не знала. В магистратуре было несколько женщин, с которыми он мог бы закрутить роман, но у меня сложилось впечатление, что после того скандального разрыва Хейл предпочитал оставаться одиноким. А может быть, в глубине души он ждал меня, как я ждала его… То чувство, которое я питала к нему – или что это было? – никак не хотело рассеиваться. Я словно держала это чувство в ладонях, смотрела, как оно подпрыгивает, гадала, на что оно способно. Может быть, это мой шанс стать нормальной. И для меня это было достаточно, поэтому я крепко цеплялась за это чувство.

Я сверила время. У меня оставалось два часа на то, чтобы вернуться, принять душ и встретиться с остальными в гостиной. Мы вместе собирались пойти в «Паб» – это должно было стать нашим первым опытом легальной пьянки вне кампуса. Я отошла под прикрытием каменной стены достаточно далеко, чтобы удостовериться, что Хейл не увидит меня на дороге. Даже если он выглянет в окно, вряд ли различит в темноте мой силуэт.

Дойдя до конца дороги, я побежала.

Я шла к «Пабу» вместе с Халедом и Максом. Руби, Джон и Джемма шагали впереди нас, шутливо предвкушая, сколько текилы они выпьют. Джемма взвизгнула, Джон и Руби согнулись пополам от смеха.

Мы миновали компанию первокурсников, стоящих во дворе. Вид у них был встревоженный, в руках пластиковые пакеты – видимо, с выпивкой. Один из них, невысокий парнишка, уставился на нас. Вероятно, он думал о том, какие мы крутые и как нам повезло, что мы имеем право пойти в «Паб». Я пыталась принять довольный вид, быть той, кем он меня считал, – жизнерадостной красоткой двадцати одного года от роду. Но все было впустую.

Халед говорил о своих родителях. Они давили на него, чтобы после выпуска он вернулся домой и получил работу в правительстве, но Халед хотел поступить на медицинский факультет в университете Нью-Йорк-Сити.

– Я знаю, что мое место там. Я буду в своей стихии. Там всегда что-нибудь происходит. Этот город никогда не спит, верно, ребята?

Макс, как всегда, молча слушал. Он был хорошим слушателем. Я увидела, как он сунул руку в карман, достал свой телефон и стал набирать кому-то сообщение. При этом посматривал на троицу, шедшую впереди нас.

Я гадала, часто ли студенты магистратуры заходят в «Паб». Может быть, Хейл будет там…

– Это было бы ужасно, верно? – спросил Халед.

От моего слуха ускользнуло то, что он сказал до этого, но Халед и Макс выжидательно смотрели на меня. Я улыбнулась.

– Ну да, конечно. – Я привыкла в таких случаях отвечать общими фразами.

– Мы могли бы и дальше жить вместе, – продолжил Халед. – Вот только на этот раз пришлось бы платить за аренду, и наверняка в Нью-Йорке цены на съемное жилье несколько выше, чем в Эдлтоне.

Я осознала, о чем они говорили, но ни за что не согласилась бы и дальше жить вместе с кем-то. На следующий год у меня будет собственное жилье.

Когда я промолчала, Макс покосился на меня, пытаясь не рассмеяться.

– Не-а, – сказал он. – Она, скорее всего, будет в Гарварде.

– Может быть, – отозвалась я, мысленно поблагодарив его за поддержку.

Когда мы добрались до «Паба», Халед прочитал надпись на вывеске снаружи.

– Вечер караоке? Макс, возьми выпивки на мою долю, я запишу нас, – восторженным голосом сказал он, врываясь в шумный бар.

– Караоке. Как я это обожаю, – саркастически бросила я и потянула за ручку двери. Макс снова улыбнулся мне.

– Тебе раздобыть воды? – спросил он. Я ответила не сразу, и он добавил: – Не волнуйся, я никому не скажу. Я, наверное, тоже буду пить воду. От алкоголя тревожное расстройство может усилиться.

– Хорошо, – сказала я. – Спасибо.

– А может быть, мы будем притворяться, что пьем, чтобы действительно разыграть всех?

Я засмеялась.

– Конечно, давай.

Оставив Макса в компании других будущих медиков, я пробралась в конец бара, поблизости от туалетов, и уселась на один из табуретов, притворившись, будто роюсь в телефоне. Караоке-установка щелкнула. Бейсбольная команда взобралась на возвышение, где стояли микрофоны, и затянула интригующую вариацию «Under the Sea».

Я заметила Джона, склонившегося к девушке-второкурснице, пробравшейся сюда по фальшивым документам. Заметив мой взгляд, он выпрямился, сменил позу и уставился в толпу, как будто эта девушка ничего не значила для него. Я притворилась, что не заметила его поведения, и стала шарить глазами по бару. Сейчас Джон ничуть меня не заботил.

Я ждала двадцать минут, пока не дождалась того, что хотела. Напившись, девушки всегда бегают в туалет. Я проследила, как Аманда ковыляет к распашной двери, и поймала ее за локоть прежде, чем она упала внутрь.

– Какого хрена? – булькнула Аманда, когда я подвела ее к табурету. – А-а, – произнесла она, закатывая глаза. – Что тебе нужно, Малин?

Включив все свое очарование, я с улыбкой произнесла:

– Сегодня ты выглядишь очень мило. Где купила эту кофточку?

– Ладно, серьезно, что тебе нужно? – спросила она. Я вздохнула. Аманда знала, что я ни за что не заговорю с ней без необходимости. Отвлекающие маневры не сработают. – Разве что ты положила на меня глаз, – продолжила она. – Я имею в виду, Эбигейл наконец-то созналась в своей ориентации, так, может быть, ты тоже? Ты ведь не собираешься сообщить мне, как сильно в меня влюблена?

– Не льсти себе, – сказала я и оглянулась через плечо. Руби стояла вместе с Джеммой и несколькими девушками с нашего курса; они просматривали список песен в караоке-установке, решая, что будут петь.

– Боишься, что она разозлится, если увидит, что мы разговариваем? – спросила Ананда. Казалось, эта перспектива слегка возбуждает ее.

– Нет, – ответила я, снова поворачиваясь к ней. На самом деле, – добавила я, выбрав верную тактику, – мы поссорились.

Аманда, похоже, заинтересовалась.

– В самом деле, – произнесла она скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Да. И это плохо. Я не знаю, что делать.

– Ну-ну, – сказала она. – Никогда не думала, что ты из тех, кто способен делать гадости. Ты, оказывается, не такая идеальная, как кажешься…

– Она тоже, – отозвалась я, придерживаясь прежнего курса.

– Но можно ли ее винить? – Аманда помахала рукой в воздухе.

«Да-да, расскажи мне то, что ты имеешь против нее». Аманда годами ждала возможности рассказать мне о Руби. Это был ее шанс. Я вспомнила наш разговор перед стойкой с пиццей – при первой встрече в самом начале учебы, – и то, как она меня предупредила. Мне нужно было знать, какой компромат на Руби есть у Аманды.

– У нее хреновые отношения с отцом, – сказала я, надеясь, что затрону правильную струнку.

Аманда уставилась на меня, а потом наклонилась так, что мы почти соприкасались лбами.

– Если б мой отец трахал своих учениц, я вообще не захотела бы о нем говорить, никогда и никому, это уж точно.

Я моргнула и оглянулась на Руби. Кое-что встало на место. Похоже, это объясняло некоторые вещи. Ее отвращение к сексу. И то, почему она не хотела, чтобы я встречалась с Хейлом.

Аманда продолжила рассказывать:

– При этом у нее не было ни матери, ни братьев и сестер. Представляешь, какое это унижение? Сидеть за ужином со своим отцом и думать, с кем из своих студенток он был в этот день? Так неловко…

– Да, супернеловко, – согласилась я, все еще глядя на Руби. Она стояла рядом с Джеммой, улыбаясь каким-то словам другой девушки. Подняла взгляд, и наши глаза встретились. Почему Руби не рассказывала мне о своем отце?

Аманда все говорила, словно внутри у нее прорвало трубу.

– Когда я познакомилась с ней в летнем лагере, все знали о ее отце. Знаешь, мне в некотором роде было жаль ее. А она хотела подружиться со мной. Руби милая, надо отдать ей должное. До тех пор, пока не перестает быть милой.

Руби хотела быть подругой Аманды? Я не могла вообразить себе это.

– Так что на несколько месяцев мы сдружились, – продолжила Аманда. – Она была доброй и оказывала мне услуги. Это та ее милая сторона, о которой я говорила. Мы были подругами. У меня их было много, и я не имела ничего против, чтобы она присоединилась к нашей компании. Чем больше народа, тем веселее. – Не важно.

Я отпила минералки из своего стакана, покусывая соломинку.

– В общем, как-то раз мы пошли кататься на лошадях, я этим увлекалась. Конечно, когда Руби сдружилась со мной, она тоже стала увлекаться этим. Ну, и там была другая девушка; кажется, ее звали Джиги… или Джинни, или… не важно, пусть будет Джиги. Так вот, входит Джиги, вся из себя такая четкая, с длинными белокурыми волосами, и седлает Ройала, который был моим конем. Я уже четыре года каждое лето ездила на Ройале, и тут появляется Джиги и уводит его. Она каталась на нем весь день. И я решила: только через мой труп. И тут я вижу – Руби заметила, что я злюсь, и скорчила такую милую глупую рожицу, и я знала, что она сделает что угодно, лишь бы угодить мне. В буквальном смысле – что угодно.

«О нет». Я знала, к чему это идет. Я видела, как она ведет себя с Джоном. Вьется вокруг него, делает все, чтобы он был доволен, приносит себя в жертву ради его блага.

– Я лишь высказалась о том, что неплохо бы оставить Джиги без ее шикарной шевелюры. Ну, знаешь, подлить депилятор в бальзам для волос… Я сказала это не всерьез. Это была просто шутка. Но Руби пошла и действительно сделала это. На следующий день Джиги даже не явилась на верховую езду. Ройал остался полностью в моем распоряжении, и это было круто, но потом я увидела Джиги в столовой – глаза у нее были красные и распухшие, на голове бейсболка, в общем, так себе видок. Она уехала из лагеря через день. И это было грустно, правда. – Аманда помолчала, оценивая мою реакцию. – Понимаешь, к чему я клоню? Дело-то было грязное. Руби чокнутая, вот что я тебе скажу. Я тебя предупредила.

– Интересно, – сказала я, пытаясь сделать вид, будто мне все равно. Аманда, похоже, разозлилась на то, что ее рассказ не перевернул мой мир вверх дном. Мне нужно было выжать из нее все, что она знала, до последней капли. – Звучит непохоже на Руби.

Аманда выпрямилась и перебросила волосы через плечо.

– Что ж, – начала она уверенным тоном, – теперь она кажется другой, надо отдать ей должное. Она проделала отличную работу, изображая милую, веселую, популярную девушку. В этом отношении колледж рулит, ты действительно можешь придумать себя заново. Конечно, это не очень-то срабатывает с теми, кто знает тебя настоящего, как я. А Руби отчаянно желает поставить себя повыше. Я хочу сказать – ты думаешь, будто она случайно выбрала тебя своей лучшей подругой?

Я старалась сохранить невозмутимый вид, но слова Аманды задели струну у меня внутри. Глубоко спрятанную, но тем не менее наличествовавшую там.

– А-а, – произнесла Аманда. – Ты никогда об этом не задумывалась, верно? Она выбрала тебя по своим причинам.

«Но ведь это я выбрала Руби, разве не так?»

Аманда продолжила:

– Ты красивая, но не такая красивая, как она. Ты, конечно, милая, но необщительная. Она сияет на фоне тебя. Вряд ли ей понравилось быть в моей тени в то лето в лагере. Ей не хочется находиться у самого подножия тотемного столба. Она хорошо играет эту роль – популярной девушки. Она знает, что делать, тут ей хватает хитрости. Я когда-то тоже этим грешила, но это жутко утомительно. В общем, единственное, в чем ты лучше, – это в учебе, верно? Но ее это не волнует, поскольку она изучает историю искусств и хочет выйти замуж за кого-нибудь богатого, чтобы стать владелицей галереи и целый день щеголять в «Луи Виттоне». – Аманда положила ладонь мне на запястье. – Ей нужно быть лучше тебя, иначе вы не сможете быть подругами. Я хочу сказать: почему, как ты думаешь, она все еще живет вместе с этой распустёхой Джеммой? Никакого сравнения быть не может, и Руби всегда в выигрыше.

Прежде чем Аманда успела сказать еще что-нибудь, между нами вклинилась Бекка, пьяно навалившись на стойку, и шлепнула своей сумочкой-клатчем о мокрую поверхность столешницы.

– Мне нужно еще выпить, – заявила она громко и тягуче.

– Нет, не нужно, – возразила Аманда, забирая у Бекки клатч. – Пойди проблюйся, пока тебе не стало слишком плохо. Два пальца в рот, детка, и вперед.

Бекка надула губы и скрылась в туалете. Аманда снова закатила глаза, потом, посерьезнев, повернулась ко мне.

– В общем, так, – сказала она. – Теперь вы поссорились, и ты увидела подлинную часть Руби. Жадную, жалкую, фальшивую. Потому что, видишь ли, она фальшивая. Как можно верить такому человеку? Тому, кто скрывает свою настоящую сущность? Мне жаль, что тебе довелось это узнать. И вообще, насчет чего вы поругались?

– Ну, э-э… на самом деле из-за ерунды, – ответила я.

– Ладно, если захочешь об этом поговорить, ты знаешь, где меня искать, – произнесла Аманда.

Желудок мой стянулся узлом, потому что я знала, что она действительно имела это в виду. Она действительно считала Руби плохим человеком и думала, что мне может понадобиться излить душу… или что там делают люди, чтобы почувствовать себя лучше?

Чем дольше я обдумывала слова Аманды, тем сильнее понимала, что в них был свой смысл. В том, что касалось доверия к тем, кто прячется под фальшивой маской. Я жила именно такой жизнью. Я знала, что она сказала правду. Мне нельзя было доверять. Как и Руби. Может быть, Аманда была лучше нас обеих. По крайней мере, она была настоящей собой и не пряталась ни за какими стенами.

Я посмотрела на Руби. Любила ли она меня вообще? Любила ли кого-нибудь из нас? Кем она была на самом деле? Я гадала: может быть, Аманда была права, и я так нравилась Руби лишь потому, что не представляла для нее угрозы? Она была популярной, а я – нет. Она привлекала всеобщее внимание, а мне не было до этого дела. Не потому ли она назвала меня своей лучшей подругой?

– Что ж, это было забавно, – сказала Аманда. – Давай как-нибудь повторим.

Она спрыгнула с высокого табурета и навалилась на дверь туалета, откинув голову назад так сильно, что рыжие волосы укрыли ее спину до самых ягодиц.

– И кстати, – добавила она, оттягивая ворот своей кофточки, – это из «Зары».