– Ладно, выбирай, в какой руке? – сказала Руби, выпрямляясь на стуле и протягивая ко мне сжатые в кулаки руки.

Мы сидели в столовой, перед нами все еще стояли пустые тарелки из-под завтрака. Был вторник, у нас обеих в этот день по утрам не было занятий. Отблески зимнего солнца проникали сквозь оконное стекло. Двадцатиградусный мороз вынуждал нас сидеть в здании. После той выходки Джона во время сессии – после его злой шутки – никаких происшествий не было. Именно это и происходит в Мэне зимой: ничего.

Сдав последний экзамен, я полетела домой, в Техас. Это стало началом моей тихой зимы. В нашем доме в стиле модерн, построенном в середине двадцатого века, царили покой и скука, по зимнему времени на улице было даже не так уж душно. Я отсутствовала всего четыре месяца, но родители за это время, казалось, постарели. После того, что случилось с Леви, время словно шло для них быстрее; казалось, радость жизни утекает из них, точно в черную дыру. Он умер много лет назад, но его смерть все еще давила на них. Оба они просыпались на рассвете, глаза их были тусклыми и усталыми. Каждое утро я вставала по будильнику, чтобы выпить кофе с отцом, перед тем как тот уедет на работу. Он спрашивал меня о Хоторне, о моих друзьях и моей учебе. Это неизменно заканчивалось его собственными воспоминаниями о колледже. Каждая история напоминала о том, какой некогда была моя мать – упорной, веселой, остроумной.

Я откинулась на спинку своего стула и возвела глаза к потолку. Руби, протянув передо мной руки, похоже, с нетерпением ждала моего выбора.

– Люди принимают решения не так, – сказала я.

– Но я принимаю решения именно так, – возразила она. – Именно так я решила заранее подать заявление в Хоторн, разве я тебе не рассказывала? Я не могла выбрать между Вермонтским университетом, Бостонским колледжем и Хоторном, поэтому просто вытащила бумажку из шапки. Решение было принято.

– Это нелепо.

– Ну и что? Выбери уже какую-нибудь руку. Одна рука – мы едем в Портленд, другая – идем на эти нудные занятия. Я загадала, какая за какой вариант. Теперь тебе нужно выбрать.

– Ладно, правая, – определилась я.

Руби перевернула руку и раскрыла ладонь.

– Ха! Я выиграла. Портленд. Поехали.

– Но у меня в час дня урок. Я не могу. Серьезно, – ответила я.

Я никогда не пропускала занятия, но Руби была в таком настроении, когда ей нужно было что-то сделать. В одной из галерей Портленда как раз проходила выставка какого-то фотографа, который ей нравился.

– Поехали. Надо веселиться, М.

Я сжала зубы. «Притворяйся. Притворяйся. Притворяйся». Может быть, если я скажу это себе еще несколько раз, то начну иначе относиться к этой поездке в Портленд? Пока что эта мантра не работала.

Руби продолжила:

– Мы можем выпить латте и заглянуть в пару галерей. Ладно, может быть, латте с обезжиренным молоком. Я чувствую себя ужасно толстой.

Я не стала говорить ей, что она вовсе не толстая, хотя Руби и вправду не была толстой. Я уже устала твердить это. Я втайне начала подсчитывать, сколько раз она и Джемма заявили «я толстая» с начала семестра. Джемма опережала Руби на четыре раза.

– А откуда мне знать, что ты не сказала бы «Портленд» вне зависимости от того, какую руку я выбрала бы? – спросила я.

– Неоткуда, – ответила Руби, вставая из-за стола, беря поднос и подмигивая.

В Портленде мы были к полудню. Сели на автобус в Эдлтоне и слезли на Коммершл-стрит, где и заскочили в ближайшую кофейню. В такие дни сопли замерзают в носу, если недостаточно быстро зайти в тепло. Даже вечный хор орущих чаек замолк, все живые существа спасались от мороза.

Я любила проводить время наедине с Руби. Без Джона и Джеммы. Мне хотелось, чтобы она хоть недолго побыла только моей. Я знала, что это эгоистично, но в моей компании Руби казалась более расслабленной, словно могла говорить и делать все, что ей хотелось. Рядом не было ни Джона, который отвлекал бы ее, ни Джеммы, которая требовала бы от нее полного внимания. Когда не нужно было никому угождать, ни на кого производить впечатление, Руби могла дышать свободно. В глубине души я знала, что она так твердо настаивала на прогулке со мной лишь потому, что Джон обязательно должен был присутствовать на лекции по экономике – его основному направлению. Я, вероятно, просто занимала следующее после него место в личном списке Руби. Я старалась не думать об этом.

– Ладно, – сказала она, прихлебывая латте. – Давай сначала пойдем в галерею Стаффорда, а потом в «Брукуотер», хорошо?

– Как хочешь, звучит неплохо, – отозвалась я.

– Спасибо, М, – произнесла Руби, беря меня под руку и аккуратно шагая по брусчатке. – Джон никогда не ходит вместе со мной по галереям. Ты лучше всех.

Мне не нравилось, что я пропускаю лекцию, но я решила отметить это как «день с подругой». Еще один плюсик в разделе «социальная жизнь». Я делала свою работу – была хорошей подругой. Это было почти то же самое, что уделять время учебе. Мой отец гордился бы мной. И я знала, как радуется Руби, созерцая картины или фотографии. Иногда мне казалось, что это нужно ей для того, чтобы сбежать. Но от чего именно – я не знала.

Мы поднялись по гранитным ступеням, ведущим к огромным стеклянным дверям галереи Стаффорда. Я увидела в стекле наши отражения – вязаные шапки, маленький силуэт Руби рядом с моим, более высоким. Внутри здания было тепло и чисто. В углу болтали между собой два человека, но их голоса были не громче шепота. Именно это мне и нравилось в галереях – тем, как тихо и просторно в них было. Я ненавидела беспорядок и шум.

– Руби? – позвал чей-то голос с другого конца зала. – Малин?

Мы обе повернулись и увидели Макса, стоящего перед одним из огромных снимков. На шее у него висел «Поляроид».

– Что вы здесь делаете? – спросил Макс, помедлил несколько мгновений и посмотрел поверх наших голов на дверь. – Джон с вами?

– Ты серьезно? Он ни за что не позволил бы затащить себя в галерею, – ответила Руби, расстегивая свою парку. – Мы пришли посмотреть выставку Этвуда. А ты что тут делаешь?

– А, ну, то же самое, – сказал он, слегка улыбаясь.

На лице Руби отразился интерес, потом радость. Она подскочила к Максу и ухватила его за локоть.

– Ты уже видел «Трое у моря»?

Они оживленно беседовали об Этвуде, известном фотографе, и его снимке, изображающем трех лам в пустыне (три ламы в пустыне? Я этого не понимала. Мысленно сделала себе пометку провести исследование по оценке искусства, когда вернусь в кампус), а сами направлялись в дальнюю часть галереи. Потом они с довольным видом стояли перед фотографией лам. Я слышала, как Макс засмеялся над какими-то словами Руби. Они так непринужденно смотрелись вместе… Я не хотела беспокоить их. Они напомнили мне о моих родителях: одно из моих самых ранних воспоминаний, когда я видела, как мама и папа вместе готовят ужин на кухне, время от времени делая глоток из одной и той же банки пива или бокала вина.

Несколько минут посмотрев на снимки, я нашла у дальней стены галереи диванчик, достала из сумки книгу и устроилась на мягком кожаном сиденье. Макс и Руби, по-прежнему вместе, обходили зал. Когда она делала шаг, он повторял ее движение, а когда говорила, смотрел на нее так, словно Руби была лучшим, что он когда-либо видел. Я была уверена, что никто и никогда не смотрел на меня так.

Между ними была натянута незримая нить. Они еще не видели этого, но я видела. И чем дольше они были рядом, тем крепче она становилась, с каждым днем скручиваясь все туже.

Макс предложил подвезти нас до кампуса на своей машине, чтобы нам не пришлось ловить автобус, и мы с радостью согласились. Мы втроем несколько часов бродили по Портленду, Руби и Макс переходили от одной галереи к другой. То, что Макс был с нами и брал на себя основную часть разговора, было для меня большим облегчением. И, похоже, Руби его присутствие тоже нравилось.

Мы с Максом сидели на передних местах в машине, слушая по радио новости; голоса дикторов постепенно заставили нашу беседу утихнуть. Руби уснула на заднем сиденье, приоткрыв во сне рот.

Макс посмотрел в зеркало заднего вида.

– Попробуй бросить туда чем-нибудь, – сказал он.

– Она умрет, если узнает, что спала в таком вот виде, – отозвалась я.

– Не волнуйся, это будет нашей тайной.

Меня удивило то, каким приятным в общении он оказался. С нами Макс был невероятно очарователен, а вот в общей компании делался молчаливым и неловким. Остальные были слишком непредсказуемы, их эмоции резко сменяли друг друга, из них фонтанировала неудержимая энергия. Неопределенность их настроения порождала стресс. Но когда мы оставались втроем, все было абсолютно нормальным. Мне почти казалось, что я могу поделиться с ним чем-то личным, хотя я ни за что не сделала бы этого.

– Ита-а-ак, – произнес он, растягивая вторую гласную, – как ты себя чувствуешь, пропустив занятие?

Я улыбнулась.

– Ужасно. Но мне станет лучше, когда я посмотрю запись лекции в Сети.

– Вот поэтому ты и лучшая студентка на нашем курсе, – заметил Макс.

– Наверное, – ответила я. – Но всё в порядке. Она была в таком восторге от этого Этвуда, что я просто не могла сказать «нет».

– Она неплохо умеет добиваться своего, а?

Я не поняла, шутит он или нет.

– В этом нет ничего плохого, – продолжил Макс, заметив выражение моего лица. – Я тоже хотел бы это уметь.

– Ты считаешь, будто не умеешь получать то, что хочешь? – спросила я.

После того случая я старалась как можно упорнее работать над тем, чтобы добиваться желаемого. Конечно, у меня не получилось попасть в Йельский университет, Принстон или Гарвард. Именно поэтому я должна была стать лучшей в Хоторне. Все силы были направлены на то, чтобы в итоге поступить в хороший универ на юридический факультет.

Макс молчал, искоса посматривая на Руби.

– Не всё. Но, полагаю, такова жизнь.

Я лихорадочно пыталась придумать, о чем его спросить. Люди любят отвечать на вопросы о себе. Это был быстрый способ отвести разговор от меня или от других вещей, которые я не хотела обсуждать.

– Когда ты начал фотографировать? – спросила я.

– Ну-у… – начал Макс, – мама купила фотоаппарат, когда мне было десять лет. Думаю, она решила, что мне нужно какое-нибудь творческое хобби. Что-то помимо спорта.

– А почему нужно что-то помимо спорта?

Макс откашлялся.

– Наверное, потому, что я сделался немного нервным. Стал бояться ходить в школу, стал бояться других вещей – совершенно не связанных между собой. У моей мамы было довольно сильное тревожное расстройство, и она беспокоилась, что я его унаследую. В любом случае… она занималась фотографией, просто как хобби, но это помогало ей успокоиться.

Я подумала о собственной матери, о ее нервном расстройстве. О том, как она замолкала при упоминании о моем брате; о том, как мы поехали в больницу, потому что ей показалось, что у нее сердечный приступ. Но никакого приступа не было. Это все было только у нее в голове.

– Тебе нравится фотографировать? – спросила я.

– Да, я люблю это занятие. Когда печатаю фотографии или редактирую их на компьютере, это помогает мне расслабиться. Я забываю обо всем остальном и могу часами работать над снимками. И собственно фотографировать, щелкать камерой, мне тоже нравится. Это то, что я могу полностью контролировать.

– Понимаю, – я кивнула. – Именно поэтому я люблю бегать.

– Моя мама гордилась бы мною, если б услышала, как я это говорю, – пошутил Макс.

– А зачем тебе этот старый фотик? – спросила я, поднимая массивный «Поляроид» с приборной панели.

– Милая штука, верно? Я нашел его в «Гудвилле» и решил, что это будет забавно.

– Ну, у тебя действительно хорошие снимки, – сказала я.

– А ты их видела? – насторожился Макс.

«Оба-на».

– Ну да. – Я оглянулась назад, дабы убедиться, что Руби не проснулась. – Мы некоторое время назад забегали на факультет искусства.

– Руби тоже видела их?

– Да, но мы просто проходили мимо, – солгала я.

– А-а, – отозвался он. Я не хотела разочаровывать его, но не хотела и говорить о том, какое сильное впечатление произвели на Руби эти фотографии. Я обещала ей не говорить никому.

Когда мы добрались до кампуса, Макс припарковал машину перед общежитием, где жила Руби.

– Эй, – прошептал он, с улыбкой поворачиваясь ко мне и беря «Поляроид», – полезай назад к ней, и я вас сфоткаю.

– Ты ужасный друг, – сказала я.

– Давай, давай!

– Ладно, – прошептала я в ответ.

Я пристроилась рядом с Руби, так близко, что слышала ее тихое посапывание. Я не знала, что мне делать: терпеть не могла, когда меня фотографировали. Позирование всегда казалось мне ужасно неловким занятием. Я вспомнила снимок в одном из самых старых родительских альбомов: мама и папа в колледже, она наклоняется к нему, притворяясь, будто целует. Я подвинулась и точно так же наклонилась к Руби, мои губы замерли в нескольких дюймах от ее щеки.

Макс нажал кнопку, и аппарат сразу же начал печатать фотографию. Этот громкий механический звук заставил Руби зашевелиться.

– Вот, смотри, – шепнул Макс, протягивая мне «Поляроид». Я наблюдала, как на поверхности карточки проявляются цвета, постепенно обрисовывая наши лица. Я смотрела на снимок. Забавный момент в жизни лучших подруг. Но на фото, конечно же, была не я, а та, кем я притворялась.

– Фу, – сонным голосом произнесла Руби, стирая слюну с подбородка. – Я что, пускала слюни? И вы допустили это?

Мы засмеялись.

– Не беспокойся, это было мило, – сказал Макс.

Я заметила, что, когда их взгляды встретились, Руби покраснела. Но я оставалась вовне, не ведая, что они сказали друг другу этими взглядами.

Руби выпрямилась и отвела глаза, притворяясь, будто ничего не было.

– Ой, – произнесла она, поправляя свою шапку, – мне снился жуткий сон, будто я забыла сдать свою работу. Кто-нибудь знает, какое сегодня число?

Я проверила дату на своем телефоне и ответила:

– Двадцать девятое января.

– Фух, – выдохнула она, голос у нее был все еще сонный. – Целая неделя до сдачи.

29 января. В тот момент это была просто дата, без всякого смысла. Но через три года ей предстояло стать смертельной датой. Годовщина до годовщины.

Я по-прежнему не нашла себе пару в Хоторне. Конечно, на танцах меня кто-нибудь время от времени тискал, а один парень из нашей группы по этике как-то попытался поцеловать меня взасос на вечеринке. Однако я никому не отвечала взаимностью. Люди начали замечать это и посматривать на меня настороженно, словно на диковинную зверушку. Я знала: они гадают, что со мной не так, почему я не хочу принимать во всем этом участие. Я была слишком привлекательна, чтобы не желать секса. Разве могут такие лицо и тело, как у меня, пропадать зря? Я знала, что именно об этом все они думают.

Основную часть времени мы с Руби и Максом проводили в «Гринхаусе». Целая стена здания была сделана из стекла; этот атриум тянулся в высоту на три этажа, позволяя нам грезить у окна и смотреть на покрытое льдом озеро. После праздников намело пять футов снега, и наши ноги проваливались выше колена, когда мы пробирались к берегу озера, чтобы посмотреть на Прыжок.

«Когда-нибудь это будем мы», – сказала Руби с мечтательным выражением лица. Я знала: она хотела, чтобы я тоже испытала восторг и волнение, поэтому улыбнулась ей, пока она стискивала мою ладонь.

Тихие учебные недели перемежались выходными, наполненными выпивкой и бодрствованием допоздна. Я обнаружила, что все меньше и меньше беспокоюсь о том, чтобы вообще посещать вечеринки. Я предпочитала уединенность своей комнаты. Для меня была непривычной эта холодная темная зима, что я и сделала предлогом для того, чтобы как можно чаще прятаться в своей берлоге – и чтобы никто при этом не задавал мне вопросов. Почему-то это заставило моих друзей еще сильнее полюбить меня. Они просили меня остаться с ними, поиграть в «пив-понг» до раннего утра, выпить пива или чего-нибудь покрепче. Я чаще отказывалась, чем соглашалась, осознавая, что это еще больше привлекает их. Почему-то от того, что я редко принимала участие в их ночных забавах, меня стали считать еще более клёвой.

Как-то февральским вечером я делала домашнее задание в постели, когда в комнату ворвалась Руби, захлопнув за собой дверь. Уселась рядом со мной, закинув одну ногу на кровать и вытянув вторую.

– Суббота же, – сказала она твердо и решительно и потянула меня за запястье. – Пойдем со мной, не вынуждай меня идти одну. С тобой веселее, чем с остальными, а без тебя всегда скучно. И ты всегда смеешься над моими дурацкими комментариями.

Я лежала на кровати с раскрытым ноутбуком на животе. За окном снова шел снег, и меньше всего на свете мне хотелось вылезать из своего кокона и одеваться, потом выходить наружу, на мороз, и тащиться на вечеринку.

– Там будет весело, честное слово, – убеждала меня Руби. – Там будет Джемма. И Макс.

Прошлая вечеринка, на которую я ходила с Руби, определенно не была веселой. Мы вшестером ушли раньше и направились в «Гриль» за сырными палочками и картошкой фри. По пути туда Халед все время толкал Руби и меня в высокие сугробы, окаймлявшие дорожку. Мы весело визжали, когда он сбивал нас с ног, отправляя в пухлые груды рассыпчатого снега. Должна признать, что в ту ночь я действительно забавлялась, но причиной этому была отнюдь не вечеринка. Я не любила вечеринки. К счастью, моя дежурная фраза – «я из Техаса, и тут для меня слишком холодно» – неплохо действовала на моих друзей.

Я слышала, как Джон и Халед смеются в коридоре. Вероятно, они уже были пьяны.

– Я вижу, ты явно идешь туда не одна, так что я тебе не нужна, – возразила я, указывая глазами в сторону двери, откуда доносился ржач.

Руби ухмыльнулась.

– На самом деле мне нужно тебе кое-что сказать. – Она отпустила мое запястье и придвинулась близко ко мне, наклонившись к самому моему лицу. Я не любила разговаривать вплотную, но у Руби была такая привычка, когда она напивалась, так что мне приходилось смириться с этим. – У нас с Джоном вчера ночью был секс, – прошептала она мне на ухо. Потом отпрянула назад, широко и восторженно распахнув глаза. Я знала, что она хотела поделиться со мной этим восторгом, поэтому села и, изобразив широкую улыбку, обняла Руби.

Я гадала, что делают в таких ситуациях парни? Быть может, стукаются кулаками или высоко поднятыми ладонями? Или хлопают друг друга по спине? Весь этот процесс казался мне дико неловким.

– И как оно? – спросила я.

– Самое лучшее, что только может быть.

Руби по-прежнему притворялась, будто ей нравится секс. Она рассказывала разные истории, будто действительно что-то об этом знала, и все верили ей. И с чего бы им не верить? При желании она могла выглядеть как одна из тех девушек, которые могут знать о сексе всё. Я была единственной, кто ведал правду, – но не потому, что мне ее сказала сама Руби.

– Я счастлива за тебя, – заявила я. – Наверное, сегодня даже пойду с тобой на вечеринку. Если ты этого действительно хочешь.

Руби радостно взвизгнула и нырнула в мой гардероб, небрежно роясь в аккуратно сложенной одежде. Достала свободную фланелевую рубашку на пуговицах и критически осмотрела, приложив к своему худощавому телу, и небрежным тоном спросила:

– Можно это позаимствовать?

– Э-э… конечно. Но на самом деле она не очень подходит для вечеринок.

– Отличная рубашка, – возразила Руби. Я приподняла брови. – А эта Джону не нравится.

Я посмотрела на ее блузку – облегающую, с низким вырезом, открывавшим ложбинку между грудями. Руби подняла руку и почесала обнаженную кожу.

– Ты же знаешь, как он меня защищает, – сказала она, глядя в сторону, словно отгораживаясь от чего-то. – Но мне нравится эта блузка… Ну, ладно.

Я не сказала ни слова; Руби стянула с себя блузку и накинула на плечи фланелевую рубашку, застегнув ее снизу доверху.

– Я ее постираю, честное слово.

– Всё в порядке, – отозвалась я. – Забирай насовсем.

Теперь эта рубашка была осквернена, я не хотела возвращать ее себе. Сглотнула горечь, скопившуюся во рту.

– Вот, – заявила Руби, улыбаясь, – надень мою блузку. На тебе она будет смотреться отлично.

Я взяла пресловутую блузку, рассматривая кружевную отделку.

– Снимай пижаму, надевай джинсы, – скомандовала Руби. – Думаю, Чарли тоже будет там, – добавила она, посматривая на меня уголком глаза и осторожно прощупывая почву.

Чарли. Руби уже несколько месяцев пыталась подтолкнуть меня к встречам с ним. В прошлый раз, когда она попробовала нас свести, я успешно избегала его весь вечер, выходя из комнаты сразу же, как он входил. Я часами могла играть в эту игру.

– Мы могли бы ходить на двойные свидания, – сказала Руби, поправляя волосы перед зеркалом, откидывая их на один бок и начесывая пальцами. Я поморщилась.

– О да, потому что сейчас в Хоторне только на свидания и бегать. Посреди зимы. Мне прямо не терпится присоединиться.

– Не будь такой мрачной.

Когда я была готова к выходу, Руби окинула меня пристальным взглядом.

– Ты такая красивая, даже когда не прилагаешь к этому усилий… Это просто нечестно, – сказала она.

Я вздохнула, предпочтя ничего не говорить. Она распахнула дверь и вытащила меня в коридор, залитый светом люминесцентных ламп. Джон и Халед сидели на корточках, прислонившись к стене; глаза у них были красные.

– А вот и она, – неспешно, тягуче выговорил Джон.

Он чуть насмешливо улыбнулся и окинул меня взглядом, задержавшись на блузке. Я застегнула куртку до верха, пряча спорный предмет одежды от его глаз. Руби ничего не заметила.

– Мои королевы, – сказал Халед, вскакивая на ноги, – карета подана!

Никакой кареты, конечно же, не было.

Вместо этого мы двадцать минут шли пешком до противоположной стороны кампуса. Шли по обочине шоссе, держать как можно ближе к сугробам. Машины медленно проезжали мимо нас, дорога стала скользкой и мокрой от снега. Руби была навеселе; она пританцовывала, раскинув руки в стороны, ловя в ладони снежинки и виляя бедрами. Когда мимо нас прогрохотал лесовоз, я заранее услышала клацанье металла о металл и глухие удары бревен в прицепе; мне пришлось потянуть Руби в сторону за капюшон куртки, чтобы не попала под него. Она завизжала в пьяном веселье, когда комья снега из-под колес забарабанили по нашим ногам.

– Ты спасла меня, – сказала Руби, ухмыляясь мне через плечо.

Я не стала говорить ей, что она могла погибнуть. Водитель даже не заметил бы, если б наехал на нее – лесовоз был слишком массивным и шумным; каждое громыхание бревен в кузове могло быть вызвано как ухабом на дороге, так и телом, попавшим под колеса. Меня злило, что Руби ведет себя так глупо.

Халед предложил ей глотнуть водки из бутылки, которая была у него в кармане. Руби взяла у него посудину, но Джон отвел горлышко от ее губ.

– Тебе уже хватит, детка, как ты думаешь? – спросил он. Она покачнулась, прильнула к нему всем телом, прижалась губами к его губам. Одновременно ее пальцы расстегнули его куртку и пробрались внутрь, в тепло.

Джон терпеть не мог, когда Руби так напивалась. Она теряла обычную сдержанность и делалась игривой, а он предпочитал, чтобы она полностью принадлежала только ему.

– Фу, какие вы пошлые, – заявил Халед, шагая дальше по тропинке.

Джон посмотрел на меня, не прерывая поцелуя, его глаза блестели сквозь морозный вечерний воздух.

По мере того как мы подходили всё ближе к дому выпускников, я почти видела, как вибрируют дощатые перила от громкой музыки в стиле техно.

– Выглядит многообещающе, – промолвил Халед, когда мы взошли на крыльцо, перешагивая через две ступени. Я последовала за остальными, все еще раздумывая, не удрать ли мне прочь. На крыльце курили несколько студентов, не обращая на нас никакого внимания. Я прикинула, что они со старших курсов – выпускного или предвыпускного.

– Откуда ты узнала об этой вечеринке? – спросила я у Руби.

Она как раз наносила на губы блеск; пошевелив губами, чтобы слой лег равномерно, убрала блестящий тюбик в задний карман и распахнула дверь. Музыка сделалась громче.

– От одной из девушек в моей команде. Кажется, это вечеринка команды по лакроссу, – ответила Руби.

Ее постоянно приглашали на вечеринки старшекурсников. У нее повсюду были друзья. Я не знала, как она ухитряется запомнить всё – их имена, их истории, их проблемы. Она была настолько популярна, что даже смотреть на это было утомительно. Но я знала, что больше всех прочих друзей Руби любит меня: она часто говорила мне об этом, особенно после целой ночи пьянства.

«Ты лучше всех, М, потому что ты самая настоящая – не как все эти притворщицы. Ты самая искренняя, самая настоящая подруга, какая у меня когда-либо была. Ты не ведешься на всякую ерунду. И именно это мне в тебе и нравится».

Как только мы вошли в здание, мне захотелось уйти. Я по очереди смотрела на Джона, Халеда и Руби, и у всех них на лицах было одно и то же выражение. Отчаянное желание быть частью чего-нибудь.

Кто-то обхватил меня сзади.

– Ты пришла-а-а-а-а, – пропел чей-то голос, и я знала, кому он принадлежит. Джемма, возможно, любила меня еще сильнее, чем Руби. Ее всегда привлекало недоступное.

– Привет, солнышко, – сказала я, изворачиваясь, чтобы обнять ее в ответ, хотя мы виделись всего несколько часов назад, за ужином. Но это была Джемма в своем пьяном состоянии – и она жаждала внимания и подтверждения своей нужности, в чем трезвая Джемма ни за что не созналась бы.

Я медленно проникалась симпатией к Джемме. К Руби меня потянуло сразу же, но наши отношения с Джеммой теплели неспешно. При всей ее взбалмошности было в ней что-то очаровательное и подлинное. В прошедшие месяцы я наблюдала за ней, время от времени улавливая проблески настоящей Джеммы. Даже вне сцены она любила актерствовать и петь; она была громкой и раздражающей, и временами это было трудно выдержать. Как-то раз мы оказались вдвоем за нашим столом во время обеда, все остальные были на занятиях и собраниях. Джемма рассказала мне о своей частной школе в Лондоне: строгие порядки, колючая форма, которую ей приходилось носить, и как она ходила домой по Эбби-роуд, мимо «Стены Битлов» с кучей подписей. Она пояснила, что каждые несколько месяцев эту стену красили, одним взмахом краскопульта уничтожая все автографы фанатов. И каждый раз Джемма ставила себе задачей первой расписаться на чистой стене. Она рассказывала, как на Рождество со своими друзьями по старшей школе ездила на двухэтажных автобусах по Оксфорд-стрит и заходила в пабы. За этот час я узнала о Джемме больше, чем за все предыдущее время с момента нашего знакомства. Она никогда не рассказывала о том, как жила дома, словно считала, что нам будет скучно. Мне хотелось бы, чтобы Джемма не так сильно старалась стать той, кем не была.

Я заметила на противоположном конце комнаты Макса. Он чему-то улыбался вместе с девушкой, которую я видела на занятиях по философии. У нее были длинные темные волосы, как у Руби, и идеально очерченные пухлые губы. Она была похожа на диснеевскую принцессу в окружении обычных смертных. Макс подался к ней, их головы оказались близко склонены одна к другой.

– Кто это? – спросила Руби, крепко сжимая мой локоть. Немножко чересчур крепко.

– Грета, – ответила я, оглядываясь на Руби. – Она в группе философии, как и я, только старше. Второкурсница, кажется.

Лицо Руби на миг стало разочарованным. Она привыкла, что Макс отдает все свое внимание только ей.

– Они весь вечер тусуются вместе, – вмешалась Джемма, делая глоток какой-то таинственной жидкости из маленькой чашки, которая словно была похищена из стоматологического кабинета. – А она горячая, верно?

Услышав слово «горячая», Джон резко повернул голову, взглянув на Макса и Грету.

– О да, что-то с чем-то, – сказал Халед, ударяя себя кулаком по ладони. Они с Джоном захихикали, точно школьники.

– Вы оба идиоты, – заявила Джемма, схватила меня за руку и потащила в тесную толпу. Руби так и держалась за мое плечо, и мы следовали за Джеммой, пробивавшейся сквозь людское скопище. Я чувствовала запах пота, разгоряченных тел и чью-то пивную отрыжку. Задохнувшись, постаралась быстрее миновать это место.

Оглянувшись, я увидела, как Руби смотрит через плечо на Макса и Грету. Тот склонился к девушке так, что их губы едва не соприкасались, ее темные пряди щекотали его лицо. Рука Макса лежала у нее на талии. Пусть он встречается с Гретой. Тогда, может быть, перестанет смотреть так на Руби… Может быть, он будет счастлив…

Позади меня раздался громовой голос:

– Малин Альберг!

Мы с Джеммой и Руби обернулись. Хейл в окружении выпускников стоял над столом, приготовленным для игры в «опрокинь стаканчик». Сделав шаг вперед, он упер руки в бока и кивнул нам, бейсболка качнулась на его буйных кудрях.

– Ты с подругами не хочешь присоединиться к нам? – спросил он.

Джемма и Руби посмотрели на меня. Я знала, что они хотят, чтобы я представила их. Они были в восторге от того, что их пригласили поиграть. То, что студент магистратуры среди группы выпускников хотел пообщаться со мной, ставило меня на несколько ступеней выше на социальной лестнице.

– Конечно, – сказала я.

Хейл положил руку мне на плечо и притянул меня поближе к столу. Я ожидала, что внутри у меня немедленно воздвигнется защитная стена, как это бывало всегда, когда кто-то дотрагивался до меня. Но этого не произошло.

– Вы знаете, что делать? – спросил нас Хейл.

– Да, – отозвалась Джемма, уже положив ладонь на стакан. Руби встала по другую руку от нее, так, что мы втроем выстроились в ряд.

Мы подняли наши стаканы, демонстрируя их студентам, стоящим по другую сторону стола.

– Вниз, вверх, вниз, вверх, пей! – в один голос выкрикнули все.

Я смотрела, как участники, стоящие друг напротив друга, по очереди – словно противники в бейсболе – выпивают свое пиво. После того как Хейл одним глотком прикончил свою порцию, я поднесла к губам стакан, и теплая жидкость полилась по моему пищеводу. Я мысленно сделала пометку, что сразу же после игры нужно запить алкоголь водой.

– Давай, девочка! – рявкнул Хейл мне в ухо и хлопнул в ладоши, когда я поставила стакан на край стола вверх дном и с первой же попытки перевернула его в обычное положение. Когда я взглянула на Джемму, она уже пила. Потом вытерла уголок губ тыльной стороной руки. Ход перешел к Руби.

Я искоса посматривала на Хейла, стоящего справа от меня, отмечая его поведение, слушая, как он общается с другими. Хейл был капитаном команды, ведущим нас к победе в распитии пива. Он знал всех по именам, а некоторых даже называл по прозвищам. Девушки заговаривали с Хейлом, встряхивая волосами и кидая в него остроумными фразочками. Он отвечал каждой из них, смотрел в глаза, заставлял каждую почувствовать себя особенной. Но в то же время каким-то образом оставался светски-вежливым, давая понять, что они его не интересуют.

Я гадала: быть может, публично освещенное расставание Хейла с девушкой сделало его таким привлекательным для студенток всех курсов? Или причиной тому была та раздражающе позитивная энергия, которая так и кипела вокруг него, сопровождая его, точно облако?

После нескольких раундов «стаканчика» мы все трое поняли, что нам срочно нужно облегчиться, так что направились в один из маленьких туалетов. Хейл поблагодарил нас за то, что мы присоединились к ним и придали его команде особенный блеск.

– Он очень веселый, – заметила Джемма, тяжело дыша от усилий, которые пришлось приложить, чтобы протолкаться через толпу.

Руби засмеялась.

– Он просто потрясающий.

Я закатила глаза.

– Не бывает настолько милых людей. Это странно. И почему он ошивается со старшекурсниками, а не с теми, кто в магистратуре?

– О-о-о, ворчливая ты бабка, – сказала Руби, обхватывая меня так, что мои руки оказались прижаты к туловищу. – Наверное, потому, что в Эдлтоне скучно, как в могиле, а он хочет повеселиться?

Я пожала плечами, достала фляжку и глотнула воды. Голова у меня слегка кружилась от выпитого пива, и я пыталась сосредоточиться на своем отражении в зеркале. Я была рада, что никто не спросил меня о моей «аллергии на глютен», когда я пила пиво наравне со всеми игроками. Вероятно, они были слишком пьяны, чтобы это заметить.

– Эй, а как дела у Лайама? – спросила Руби. Она сидела на унитазе, как всегда изящно, с прямой спиной. Я отвернулась, уставилась в зеркало и пригладила волосы.

Несколько секунд Джемма не отвечала; лицо ее было мрачным, как будто напоминание о Лайаме испортило ей веселье. Она привалилась к двери туалета, игнорируя то, что другие девушки с той стороны стучали и кричали нам: «Эй, перваки, давайте поживее, мать вашу!»

– У него все круто, – сказала она наконец. – Как обычно, скучает по мне. Хочет приехать навестить.

– Правда? Напиши ему прямо сейчас! – в полном восторге воскликнула Руби, потом встала с унитаза и смыла за собой. Алкоголь – штука обманчивая. Он вроде бы снабжает организм жидкостью, а на самом деле – обезвоживает.

– Нет, он наверняка уже спит, – твердо возразила Джемма.

– Ой, да ладно, подумаешь; я уверена, что ему понравится, если ты его разбудишь, – заявила Руби и выхватила у Джеммы телефон.

– Я сказала – нет, – ответила та, отбирая телефон обратно и пряча в задний карман.

– Ты зануда, – фыркнула Руби.

Я хотела спросить Джемму, почему нельзя позвонить Лайаму, если не считать отговорки о том, что он уже спит, но Джемма сменила тему так быстро, что я даже рот открыть не успела. Мне хорошо была известна эта тактика.

– Слушайте, – начала она, усаживаясь, в свою очередь, на унитаз и пуская струю, словно из насоса, – у меня серьезный вопрос.

По тому, как говорила Джемма, я поняла, что она уже слишком много выпила. И что собирается спросить нас о чем-то личном и неуместном.

– Да? – осведомилась Руби, поправлявшая свой «хвост» перед зеркалом рядом со мною.

– Да не к тебе, миссис Райт, – фыркнула Джемма, назвав ее по фамилии Джона. Потом перевела взгляд на меня. – К Малин.

– Жги уже, – сказала я.

– Так вот, ты вообще собираешься замутить с кем-нибудь?

Руби засмеялась.

– О боже, Джемма, нельзя же так в лоб!

Джемма улыбнулась, нажала на кнопку спуска и подмигнула мне.

– Я серьезно, солнышко. Ты такая красивая… Почему бы тебе не подцепить кого-нибудь?

Прежде чем я успела ответить, вмешалась Руби:

– Я хочу, чтобы она встречалась с Чарли, так что даже не думай в это лезть.

– А, Чарли? Он миленький, – отозвалась Джемма.

Обе выжидательно уставились на меня. Это был момент, когда я просто обязана была сознаться, что влюбилась в кого-нибудь.

– Э-э… да, миленький. Посмотрим, – с вымученной улыбкой отозвалась я и, расстегнув джинсы, зависла над унитазом. Я ни за что не прикоснулась бы к этому сиденью. Мышцы сводило от напряжения.

– Будет ужасно мило, если вы начнете встречаться. Вы так симпатично будете смотреться вместе, – с мечтательным выражением во взоре произнесла Руби. Я проигнорировала ее, выпрямляясь и нажимая на кнопку смыва носком ботинка.

– О-о, – провыла Джемма, открывая дверь. – Расступись, народ, леди Малин идет!

Никто не обратил на нее внимания. Вечеринка была слишком многолюдной и шумной, чтобы кто-то что-то расслышал. Джемма засмеялась и ущипнула меня за бок.

– Может быть, сегодня не приду домой на ночь, – добавила я, надеясь, что намек на секс заставит их отстать от меня.

– Ух ты! – изумленно отозвалась Руби. – Наша Малин совсем взрослая!

Я ощутила легкую неуверенность в ее голосе. Она пыталась скрыть это, но я видела ее насквозь. Она о чем-то беспокоилась, и это делало ее восторг принужденным и фальшивым.

– Что ж, я рада, – сказала Джемма. – Я боялась, что ты типа как асексуалка.

– Нет, – ответила я, стараясь говорить достаточно громко, чтобы они услышали.

«Черт!» Мне действительно нужно было как можно скорее найти себе кого-нибудь. Я не хотела, чтобы все подумали то же самое, что и Джемма. Мне нужно хотя бы немного интересоваться парнями, иначе все сочтут меня чокнутой фригидной дурой.

Час спустя я начала свою обычную подготовку к отступлению. Скажу, что мне нужно найти кого-нибудь – как правило, в качестве предлога выступали Макс или Халед, – а потом уйду. Никто не заметит – по крайней мере, вначале, – а когда мое отсутствие будет обнаружено, все окажутся слишком пьяны, чтобы это их волновало. Это неизменно срабатывало. Мне не требовалось ни с кем прощаться и выслушивать нытье по поводу моего ухода.

– Пойду найду Халеда, – крикнула я Руби и Джемме, которые уже начали раскачивать бедрами и мотать головами взад-вперед в такт музыке.

Руби рванулась и схватила меня за локоть.

– Нет, не пойдешь, – заявила она. – Сегодня ты не сбежишь, ни за что.

Джемма засмеялась, качая головой под музыку из стороны в сторону.

– Ни за что, – в пьяном трансе подтвердила она.

Я улыбнулась, стараясь вести себя как ни в чем не бывало.

– Я и не сбегаю.

– Я знаю тебя, Малин, – возразила Руби, взгляд ее неожиданно сделался серьезным. – Даже не пытайся. Ты останешься здесь. Самое время веселиться.

Она улыбнулась кому-то, стоящему за моей спиной.

Я оглянулась через плечо. Чарли.

Такая уж фишка была в Хоторне. Все считали, что тебе следует встречаться с кем-нибудь, хотя бы просто для развлечения. Я колебалась. Это был мой шанс показать всем, что я нормальная. Я хотела, чтобы от меня отвязались, поэтому повернулась.

«Притворяйся».

Стиснув зубы, я выдала свою самую широкую «техасскую» улыбку.

Двадцать минут спустя мы с Чарли обтирались друг о друга на импровизированном танцполе в подвале. Мы танцевали так близко к скрипучей лестнице, что мое плечо постоянно задевало завесу пыльной паутины – наверное, сплетенную десятки лет назад. С каждым движением – моим или Чарли, с каждым покачиванием бедрами – я фокусировалась на том, что мне нужно потратить достаточно времени, чтобы доказать свою нормальность. А потом я смогу уйти.

В отблесках светомузыки я заметила в углу Макса и Грету, стоящих у осыпающейся кирпичной стены. Я смотрела, как их пальцы сплелись, как Макс придвинулся ближе к девушке, прижимая ее к стене. Я гадала, знают ли они про пауков. Мне не нравилось видеть их вот так, и я отвела взгляд прежде, чем кто-то заметил, что я за ними наблюдаю.

Я посмотрела в другой угол комнаты, где заметила Аманду, танцующую вместе с Беккой и Эбигейл. Мне нравилось, что они были только втроем, никто из парней не терся о них промежностями. Девушки лихорадочно смеялись, их тощие тела дергались в такт музыке.

Чарли был славным парнем. Немного пассивным, однако добродушным. Если мне и нужно быть с кем-то, это вполне мог быть он. Мы немного позаигрывали друг с другом, поболтали о том о сем. О погоде. О старшекурсниках и младшекурсниках. Об общежитиях и отдельных домах. Я высвободила несколько прядей из своего «хвоста», я смеялась там, где нужно было смеяться. Когда поняла, что больше не могу говорить с ним, я предложила потанцевать, и мы пошли танцевать.

Он прокричал что-то мне на ухо.

– Что? – крикнула я в ответ.

– Тебе весело? – повторил он, на этот раз громче.

Вместо ответа я притянула его ближе к себе так, что между нашими телами почти не осталось зазора, сунула руку под его рубашку и провела пальцами по тугим мышцам его спины. Моя ладонь стала мокрой от его пота, и я почувствовала, как дернулось его тело. Чем теснее мы прижимались друг к другу, тем медленнее делались его движения. Я откинулась назад и посмотрела ему в лицо. Глаза его были полузакрыты, взгляд был направлен на мои губы. Это оказалось проще, чем я думала.

Я знала, что нужно делать; я не была идиоткой. У его губ был вкус пива, и это оказалось не настолько ужасно, как я предполагала. У парня и должен быть вкус пива, крепкий алкоголь – это агрессия и дешевка.

Чарли осторожно и нежно прихватил мою губу зубами. Он перестал двигаться и обхватил ладонями мое лицо. Ладони у него были большие, но касался моих щек он очень бережно. Так мы стояли и целовались, пока не заиграла новая песня; тогда мы продолжили танцевать. Он умел целоваться – не то чтобы мне было с чем сравнивать. Я открыла глаза и увидела Руби, прижавшуюся к Джону; они сплелись так тесно, что я не могла разобрать, где кончается его тело и начинается ее. Я посмотрела мимо плеча и волос Руби туда, где должно было находиться лицо Джона.

Когда тот встретился со мной взглядом, я задержала дыхание. Чарли снова начал двигаться в такт музыке; я все ждала, пока Джон отведет глаза, но он так и смотрел прямо на меня. Прежде чем наконец отвернуться, окинул мое тело жадным взглядом. И хотя мне было жарко так, что я вся взмокла, я почувствовала, как волоски у меня на предплечьях встают дыбом.

Я отодвинулась от Чарли и проартикулировала:

– Мне нужно идти.

Я начала проталкиваться к лестнице, ощущая острую необходимость уйти отсюда. Почувствовала, как ладонь Чарли мазнула по моему запястью, но он был слишком мягок, чтобы тащить меня обратно. Чарли позволил мне уйти – он был хорошо воспитан. Взбираясь вверх по лестнице, я оглянулась на него. Он пожал плечами, точно спрашивая, что сделал не так. Я выбралась из подвала в кухню и выскочила из дверей черного хода. Морозный воздух приятно холодил мою разгоряченную кожу. От резкой смены температур пот у меня под одеждой замерз. Куртку я оставила в доме, но мне было плевать. Я побежала трусцой, постепенно ускоряя бег. Шум, доносящийся из дома, стихал за моей спиной, когда я бежала по направлению к кампусу, сминая подошвами ботинок хрустящий снег.

Мне нужно было поесть. Пиво ослабило меня, и я жаждала углеводов и сыра. Я знала, что «Гриль» еще должен быть открыт, поэтому взбежала по ступеням к двери, выдыхая облачка пара в тусклом свете.

Купив три ломтика жирной пиццы-пепперони, заметила в дальнем углу пустой столик. В зале торчали несколько студентов, пьяно хохотавших над историями, которые они рассказывали по очереди. «Гриль» был популярным местом для поздних посиделок, но только через час или два сюда хлынет голодная толпа – прежде чем в час ночи заведение закроется. Джон и Халед всегда рассовывали по карманам пакеты с чипсами и шоколадные батончики, пытаясь незаметно утащить как можно больше. Для меня это было сигналом, что пора сворачивать веселье.

Должно быть, я слишком увлеклась едой, потому что из задумчивости меня вывел чей-то голос.

– Это место занято?

Я подняла взгляд и обнаружила Хейла, улыбавшегося мне; в руках у него был поднос, на котором стояли миски со злаковыми хлопьями и стаканы с молоком.

– Э-э… нет, – ответила я с набитым пиццей ртом, не успев придумать никаких отговорок. – Все места свободны.

Хейл сел напротив меня и начал наливать молоко из стакана в миску с «Фрут лупс».

– Ну как, – спросил он, – сегодня было весело? Ты отлично опрокидываешь стаканчики.

Я пожала плечами, вспомнив, что должна быть милой и дружелюбной.

– Да, это было суперски весело.

Хейл поднял на меня взгляд, в глазах его играли смешинки.

– Суперски весело, да?

Он прикончил первую миску хлопьев и, рыгнув, с секунду переводил дыхание. Я ничего не сказала, догрызая корочку от пиццы.

– Как тебе нравятся семинары? – поинтересовался он. – Я нормально справляюсь?

Хейл вел у нас еще один семинар по английскому языку – на этот раз темой был Шекспир. Я вспомнила, как неаккуратно он выглядел в аудитории, когда читал перед нами лекции в рубашке навыпуск, с взлохмаченными волосами. Однако это возмещалось сложными заданиями по чтению и интересными замечаниями о том, до чего я не додумалась сама, если б он не упомянул. Это была единственная причина, по которой ему прощали подобный внешний вид.

– Ну-у… – произнесла я; его открытость застала меня врасплох. – Да, вы хорошо справляетесь со своей работой.

– Должно быть что-то, что я могу улучшить. Мне кажется, у тебя припасен какой-то хороший совет.

Я колебалась, не будучи уверена, что для меня уместно всерьез критиковать его.

– Давай, – подбодрил он меня, не донеся до рта ложку с «Чириос». Опустошив ее, выжидательно и внимательно посмотрел на меня.

– Ну… – начала я и посмотрела в окно. Мне представилось лицо Эдисона, сияющее раздражающей готовностью, его рука, словно нарочно поднятая вверх за две минуты до окончания занятия… К несчастью, в его основное направление тоже входил курс английского языка, и это означало, что мне придется терпеть эту его привычку до самого выпуска. Я вздохнула. Хейл засмеялся, словно прочитав мои мысли.

– Это тот парнишка с первого ряда, Эдисон, верно? У него серьезные проблемы с расчетом времени.

Я почувствовала, что улыбаюсь.

– А вы всякий раз поощряете его.

– А что мне делать? Мальчик любит учиться. А я должен способствовать его обучению.

– Мне кажется, он делает это нарочно, – сказала я, беря с пиццы ломтик пепперони и кладя в рот.

– Хорошо, а, кроме нашего милого Эдисона, что еще? – Хейлу явно хотелось это услышать.

– Мне кажется, вы хороший преподаватель, – сказала я. – Все внимательно вас слушают.

– Полагаю, это так. По крайней мере, никто не спит. Это моя основная цель – заставить всех вас бодрствовать.

– Я и бодрствую, – ответила я.

– Да, ты такая. И еще самая умная в группе. Вероятно, мне не следовало бы говорить тебе это… – Он помолчал, жуя хлопья и глядя на меня. – Ты одна из этих, да?

– Что вы имеете в виду?

– Из тех, кому надо быть лучше всех. Во всем, я полагаю.

Я ничего не сказала. Никто прежде никогда так меня не оценивал.

Хейл улыбнулся широко и озорно, словно забыв о своем предыдущем замечании.

– Хочешь увидеть кое-что клевое? – спросил он.

Я колебалась. Он не бросал на меня взгляды, какими многие в Хоторне оделяли меня. Пьяные взгляды, жадные взгляды налитых кровью глаз. И все же… я не любила оставаться наедине с парнями.

– Мне нужно идти домой, – ответила я. Прежде чем вернуться в свою комнату, мне надо было зайти еще кое-куда.

– Это займет максимум десять минут, – сказал Хейл. – Обещаю, ты не будешь разочарована.

Пока я размышляла над его предложением, он начал ссыпать сухие хлопья из миски в карман. Тот, кто носит в кармане злаковые хлопья, вряд ли представляет угрозу.

– Хорошо, – согласилась я. – Но всего десять минут, а потом мне нужно идти.

Вслед за ним я отнесла свой поднос к окошку, где мы составили наши тарелки на конвейерную ленту и посмотрели, как они исчезают в потаенных глубинах кухни. Затем вышли наружу; наше дыхание в холодном воздухе превращалось в пар.

– Возьмешь мою куртку? – предложил Хейл. Я совсем забыла, что оставила свою верхнюю одежду на вечеринке.

– А, нет, я в полном порядке, – ответила я, полной грудью вдыхая чистый воздух.

Вслед за Хейлом я дошла до факультета английского языка – это здание было мне хорошо знакомо. Он шел широкими шагами, с застенчивой улыбкой оглядываясь на меня.

– Что такое? – спросила я.

– Мне нравится, что я буду первым, кто покажет тебе это.

Я поднялась вслед за ним по лестнице, и он приложил свой электронный пропуск к сканеру. Загорелся зеленый огонек, и мы вошли в темный коридор.

– Сюда, – сказал Хейл, сворачивая в боковую дверь. Мимо этой двери я проходила каждый день и даже не задумывалась, что там.

Мы поднялись на четыре лестничных пролета, Хейл потянул за свисающий с потолка шнур, и я увидела деревянную лесенку с перекладинами, ведущую в тесное пространство на чердаке. Я скептически посмотрела на него.

– Вы собираетесь убить меня?

Он засмеялся.

– Ага. Я намерен оставить твой труп на чердаке, чтобы тот провонял все здание.

Я ничего не ответила, и он улыбнулся.

– Идем.

Я знала, что Хейл не сделает мне ничего плохого. Он был совершенно безвредным. Я взялась за шершавую перекладину и стала взбираться по лестнице.

Только вот чердак оказался вовсе не чердаком. Это была колокольня. Я поняла, что это была верхняя часть старого учебного здания. Со всех четырех сторон вместо стен виднелись проемы. Я обхватила себя руками, чтобы не мерзнуть. Пространство звонницы освещала полная луна.

В центре маленького помещения находился ржавый металлический колокол. Хейл выбрался из люка рядом со мной и улыбнулся.

– Отсюда виден весь кампус, – сказал он.

Стоя рядом с ним, я разглядела в вечерней темноте столовую, квадратный двор, улицу, которая вела к дому Халеда, – моему будущему жилищу. Вдоль дороги выстроились в ряд кирпичные общежития первокурсников. Ночное небо было глубокого темно-синего цвета, звезды озаряли даже самые темные его участки. Я заметила, как через двор идут несколько студентов, отсюда кажущихся крошечными, словно игрушечные солдатики, – они спешили поскорее убраться с мороза. Мне нравилось находиться так высоко, видеть всё и всех с безопасного расстояния.

Я представила себе древесный домик в Техасе, откуда мы каждый день могли упасть и разбиться.

– Как красиво! – выдохнула я.

– Стоило оно того, чтобы сюда лезть? – спросил Хейл, все еще глядя на кампус.

– Да, – ответила я. – Спасибо.

Он стоял неподвижно, наслаждаясь видом. Я смотрела на его лицо, точно в открытую книгу; сейчас оно казалось спокойным и безэмоциональным. Я хотела больше знать о Хейле, хотела, чтобы он продолжал говорить. Это желание требовало удовлетворения.

– Почему вы переехали в Мэн? – спросила я.

– Ради свежего воздуха, – ответил он. – Я из Бостона. Там мне постоянно казалось, будто не хватает воздуха.

Несколько секунд мы молчали, потом Хейл спросил:

– Почему ты выбрала Хоторн?

– Мне нравится, как здесь холодно, – отозвалась я.

Была и еще одна причина. Но я не собиралась говорить о ней никому.

Хейл посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ты любопытная личность, Альберг.

Мне понравилось то, как он произнес мою фамилию.

– Значит, ты не любишь пить? – спросил он.

– Люблю, конечно.

– Нет, не любишь. Я видел, как ты глотала воду после игры в стаканчик. И сейчас ты стоишь твердо, словно скала.

– Ладно, – созналась я. – Я практически ненавижу пить. Да, понимаю, что, если не стану пить, это будет выглядеть суперглупо.

Я ожидала, что Хейл наградит меня тем самым взглядом – взглядом, в котором будет читаться «ну, ты и странная». Что ж, по крайней мере, он осознает, кто я такая, и оставит меня в покое. Прекратит так упорно стараться быть моим другом – или что он пытался сделать?

Вместо этого Хейл улыбнулся мне.

– Эй, ты вполне можешь быть собой.

В его взгляде было нечто новое, словно он заметил что-то в моем лице. Это длилось всего несколько секунд, но я увидела это. Я с неожиданной остротой осознала, что мы одни здесь, на колокольне. Я вспомнила, что он – ассистент преподавателя, а я – студентка и что мне пора уходить.

– Мне нужно идти, – сказала я.

– Конечно, иди. Осторожнее на лестнице, – отозвался Хейл, поворачиваясь к люку в полу. Потом протянул руку, чтобы помочь мне слезть по лесенке, но я проигнорировала этот жест. Я была рада, что он не стал настаивать.

Мы снова спустились вниз по узкой лестнице, и Хейл придержал дверь, пропуская меня обратно на холодную ночную улицу.

– Ладно, – сказал он, засовывая руки в карманы, и какую-то секунду выглядел словно маленький мальчик, наивный и невинный. «Оставь меня в покое, – хотела предупредить я. – Ты не хочешь знать меня».

– Спасибо за экскурсию, – сказала я, улыбаясь ему и надеясь, что он уйдет.

– Нет проблем. До встречи, Малин, – произнес Хейл и направился прочь. Я смотрела ему вслед; он достал из кармана горсть злаковых хлопьев и запрокинул голову, чтобы забросить их в рот. Подождала, пока он не скрылся в темноте, а потом вспомнила, что у меня есть еще дела. Меня ждала долгая ночь.

Я бежала через кампус к общежитию, где жили Джемма и Руби. Я терпеть не могла передвигаться шагом. Бег был куда более эффективен.

До двух часов ночи у каждого студента был допуск в любое здание. Я прижала свой электронный пропуск к пластику сканера, и тяжелая дверь со щелчком отворилась. Волна тепла окутала меня, когда я вошла в общежитие и стала подниматься по лестнице на второй этаж.

Я знала, что их комната будет не заперта. У Джеммы было обыкновение терять ключи, и после того, как за ее безответственность им пришлось несколько раз заплатить штраф, мои подруги решили вообще пренебречь ключами и оставить дверь открытой. Все поступали точно так же. Никто в Эдлтоне, штат Мэн, не собирался грабить общежития. Этот городок был слишком сонным, чтобы здесь водились воры. Я часто думала о том, как легко мы можем в одну прекрасную ночь лишиться наших дорогих гаджетов и одежды, но на следующий день наши заботливые родители наверняка возместили бы нам это.

Оказавшись в комнате, я перевела дыхание и остановилась перед столом Руби. Открыв ящик, вытащила дневник, спрятанный у дальней стенки под учебниками.

Послышался шум. Я захлопнула дневник. Кто-то брел по коридору, ведущему мимо дверей. Я сохраняла спокойствие, надеясь, что это просто пьяная парочка, ничего не замечающая вокруг себя. Они пройдут мимо и ввалятся в какую-нибудь комнату дальше по коридору. А я вернусь к дневнику Руби.

Но шум раздался прямо за дверью, и кто-то ухватился за дверную ручку.

«Черт!»

Я метнулась в гардероб Джеммы в тот же миг, когда дверь распахнулась, врезавшись в стену металлической ручкой. Я затаила дыхание и вжалась в заднюю стенку гардероба, стараясь не задеть лязгающие «плечики». Потом провела рукой по стенке, выискивая что-нибудь, за что можно держаться. Два человека ввалились в комнату, тяжело дыша и цепляясь друг за друга. Я прижала дневник к груди, высматривая, куда спрятать его в случае необходимости.

Я поняла, кто это, едва услышала несколько коротких стонов. Дверь снова закрылась, и мы остались втроем. Сквозь косые щели в дверце гардероба я видела этих двоих, двигавшихся неуклюже, на ощупь.

– Ты такая горячая, – сказал он, и из ее горла вырвался вздох удовольствия. Его голос был густым и хриплым.

Я оглядела свою темницу-гардероб. Не было никакого выхода, я никак не могла удрать незамеченной. Если выйду в комнату, мы все просто замрем на месте, глядя друг на друга. Неловкость ситуации уничтожит все, чего я добилась, все, над чем так упорно трудилась в последние несколько месяцев. Я стояла так неподвижно, что мне показалось, будто я сейчас упаду в обморок. Я напомнила себе о том, что нужно дышать.

Они продолжили сосаться, на губах у них пузырилась слюна. Руки поспешно шарили по одежде и коже.

– Мне это нужно, – произнес он. – Ты и не знаешь насколько.

Голос его был глухим, вероятно, потому, что в этот момент он впивался ртом в одну из частей ее тела – я не видела, в какую именно, и не хотела этого знать.

Я пыталась думать о других вещах. Воображала, будто нахожусь в аудитории и мы анализируем цитату из Остен или сестер Бронте, или… нет. Я не могла сосредоточиться, слыша звуки соприкосновения обнаженной кожи по другую сторону дверцы гардероба.

– О боже, – быстрым шепотом произнесла она так тихо, что я едва расслышала ее. – Джон…

Это превращалось в настоящую дурную порнуху. Я застряла в истинном аду. Мысленно я пообещала никогда, никогда больше никуда не ходить.

До моего слуха донесся резкий шлепок, а потом настала невероятная тишина. Было так тихо, что я слышала, как гудит у меня в ушах – вероятно, последствия оглушительной музыки на вечеринке.

– Понравилось? – тягуче и лаконично спросил Джон. Это звучало совершенно не похоже на него. Другой голос, почти зловещий. Я не расслышала бы его, если б не эта гнетущая тишина.

Ответа не было. Я прижалась носом к щели и скосила глаза, пытаясь выглянуть в комнату. Понравилось ли ей?

Она наконец заговорила, и я видела, как ее рука потянулась к нему, словно она хотела схватить его за грудь.

– Еще. – Ее тон был требовательным и игривым, словно она не заметила перемен в его поведении. – Пожалуйста.

Еще один удар, на этот раз сопровождавшийся болезненным бульканьем, вырвавшимся из ее горла задавленным вскриком. Раненое животное, в полной власти убийцы. Она засмеялась, пытаясь скрыть боль.

– Еще, – повторила она, пытаясь придать голосу сексуальность, мурлыча, словно котенок.

Джон молчал. Он отступил от нее и встал посреди комнаты, тяжело дыша. Что-то проворчал с сожалением. Должно быть, ее отчаянное желание сбило его с настроя. Она слишком стремилась доставить ему удовольствие. Он хотел, чтобы ему пришлось побороться за наслаждение.

– Что я вообще здесь делаю? – пробормотал он себе под нос.

– Ты чего? – спросила она, обиженная, застигнутая врасплох, вырванная из счастливого забвения. Потом села. Я видела, как она натягивает свитер, ее груди все еще оставались на виду.

– Ничего, – ответил он и, пошатываясь, направился к двери. Я зажмурилась, когда его темный силуэт скользнул мимо гардероба. Он был так близко, что я чувствовала запах дезодоранта, который исходил от его тела, мешаясь с запахом пота и алкоголя.

– Джон? – проскулила она. – Что ты делаешь? Я думала, ты этого хочешь!

Дверь содрогнулась. Он сделал шаг назад, соображая, куда бежать.

– Черт! Заткнись уже. Ничего. Ничего не было, – сказал он.

Молчание.

– И не вздумай наябедничать Руби. Если ты это сделаешь, то всем не поздоровится, – пригрозил Джон.

Несколько секунд он стоял тихо, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, потом открыл дверь и вышел. Я слышала, как его шаги, быстрые и резкие, удаляются по коридору. Он бежал прочь.

В комнате было тихо, не считая частого дыхания по ту сторону гардероба. Я услышала, как она шарит около своей кровати и достает что-то тяжелое, с характерным звуком откупоривает бутылку и делает три долгих глотка. Снова тишина. А потом судорожный вздох и короткий утробный вскрик. Она вскочила с кровати и выбежала в коридор – я слышала, как ее тошнит там на пол, застеленный линолеумом.

Джемма.

Я быстро выбралась из шкафа и осмотрела комнату – скомканное одеяло, разбросанная одежда. Я знала, что у меня всего несколько минут.

«Где же искать?»

Я подняла джинсы Джеммы и ощутила в их кармане что-то тяжелое.

«Есть!»

Она оставила свой телефон без присмотра. В конце концов, это была ее комната. Однако сюда мог зайти кто угодно, ясное дело. Как подруга, я хотела предупредить ее, что надо быть осторожнее, однако – поскольку я желала узнать правду – ее беспечность была мне на руку.

Я просмотрела ее недавние сообщения и звонки. Все выглядело совершенно обычным – примерно этого я и ожидала от отношений на расстоянии. Множество «я скучаю по тебе, детка» и рассказов о жизни и школьных друзьях. Потом я нашла под подушкой ноутбук Джеммы и ввела на сайте «Фейсбука» имя Лайама. На этот раз я сразу же попала на его страницу, благодаря автоматической авторизации в браузере Джеммы. Через три минуты мои подозрения подтвердились. Лайам не был парнем Джеммы. Да, у них была куча совместных фото. И если не присматриваться внимательно, можно было определенно подумать, что они встречаются. Поцелуи в щечку, объятия под вывесками разных пивнушек. Но если посмотреть пристально, увидишь истину. У Лайама, несомненно, были отношения – но отнюдь не с Джеммой, а с неким Генри Миллером. Лайам был геем.

«Парень» Джеммы оказался ложью, фальшивкой.

Джемма, покачиваясь, стояла над раковиной в туалете, у ее ног валялась бутылка джина. Она была в трусиках и в футболке, которую, должно быть, прихватила, чтобы прикрыть свою голую грудь.

– Что ты здесь делаешь? – слабым голосом спросила она.

– Я потеряла тебя на вечеринке, да и вообще пыталась найти вас всех, – ответила я, глядя, как Джемма судорожно вдыхает и выдыхает – видимо, так она пыталась обрести некое ощущение устойчивости.

– Слишком много выпила, – пояснила она. – Тошнит.

Реплики ее прерывались, когда она сплевывала в раковину очередную порцию рвотных масс. Джин подавлял ее мозг, делал речь малоразборчивой. Я отметила, что макияж на лице Джеммы размазался. Она поймала мой взгляд в зеркале.

– Я в порядке. Голос ее был тягучим и хлюпающим от слюны, слова слипались одно с другим. – Меня послали. Снова.

Я изобразила дурочку.

– Кто послал?

– Не говори никому, – попросила Джемма. Она качнулась ко мне и сползла на пол по стене туалета. Я вздрогнула, подумав о паразитах, которых можно подцепить здесь, однако присела рядом с ней, дабы удостовериться, что она не ушиблась.

– Ладно, держись, – произнесла я, поддерживая ее за плечи. Джемма сидела, раскинув вытянутые ноги и клоня голову едва ли не к самому полу.

– Я бы сделала для него все, все что угодно, – прошептала она. – Я не могу перестать. Я не хочу ничего чувствовать к нему. Но чувствую. Я даже разрешила ему ударить меня. Хотя я даже не по этой части. Наверное, я очень скучная в постели. Это тебя удивляет? Я просто ванилька. Но я позволила ему бить меня. Это хреново, да? Потому что, когда я говорю это вслух, это звучит хреново.

Я ожидала, что Джемма заплачет, но она не плакала, только смотрела прямо перед собой.

– Кто тебя ударил, Джемма? – спросила я. Мне нужно было, чтобы та призналась.

Она вздрогнула.

– На самом деле это был не удар. Ну, то есть мне больно. Это значит, что меня били, да?

– Джемма, – повторила я уже строже.

– Ладно, ладно. Это был Джон. Джон. Знаю, знаю, я ужасный человек…

Я не отреагировала. Не было смысла как-то притворяться; утром она, скорее всего, даже не вспомнит ни о чем.

– Зачем ты это сделала? – спросила я. – А как же Руби?

Мне нужно было, чтобы она объяснила это мне. Это было глупо и безрассудно. И к тому же она причиняла боль Руби, а не какому-то случайному человеку.

Джемма практически проигнорировала меня и продолжила тянуть свои пьяные жалобы:

– Я сделала то, что он хотел, а он за это даже не захотел меня. Ну, то есть захотел – на одну секунду…

Она посмотрела на меня – глаза у нее были стеклянные, покрасневшие от выпивки – и начала:

– «Бедная, жалкая Джемма…» Я знаю, ты это думаешь. Вы всегда так думаете. Ты и Руби. Жалеете бедную, несчастную Джемму…

– Нет, Джем, – возразила я, не зная, что сказать. Прежде я не догадывалась, что она осознаёт наше к ней отношение – мое и Руби.

Джемма отвернулась и попыталась сосредоточить внимание на выложенном плиткой полу.

– Джемма, – медленно произнесла я, – а как же Лайам? Разве он не расстроится?

Джемма молчала, глаза ее наливались слезами.

– Ты можешь сказать мне правду, – настаивала я.

Джемма всхлипнула и вытерла нос тыльной стороной руки.

– Я его придумала, – сказала она. – То есть не совсем. Он на самом деле есть. Он постоянно писал мне, когда я переехала сюда, и Руби увидела эти сообщения и решила, что он мой парень. Он один из моих лучших друзей – там, дома. Но встречается не со мной, а с кем-то еще. Я знаю, это глупо. Но я хотела казаться нужной, когда всё только началось. Хотела казаться нормальной. Ты же не осуждаешь меня?

– Нет-нет, всё в порядке, я понимаю. Но зачем тебе было это делать? Я вот одна. Почти все одиноки. В этом нет ничего плохого.

– Но ты такая красивая, а я в лучшем случае средненькая. И у меня никогда не было парня, – прошептала Джемма. – Да, конечно, мне нравились многие парни, но никто из них меня не хотел. И когда я сказала, что у меня нет парня, мне понравилась эта ложь. Как будто меня кто-то хочет. Я решила, что если другие тоже будут так считать, может быть, кто-нибудь захочет меня по-настоящему. Как там в поговорке? «Лги, пока это не станет правдой»? Да. Ну, вот и вся история обо мне и Лайаме.

Я прислонилась затылком к стене туалета.

– Так что Джон? Он тебе нравится не просто как друг?

При упоминании Джона лицо Джеммы изменило выражение.

– Боже, он просто долбаный мерзавец, – зло заявила она. – Он всегда получает то, что хочет, и его не гребет, что будет дальше, потому что он весь из себя такой Принц Очарование.

– Так почему он вообще тебе понравился? – спросила я.

Мне это казалось бессмыслицей. Я не могла разобраться в ее эмоциях и разложить их по полочкам. Они были похожи на тот беспорядок, что царил у нее в гардеробе. Мне хотелось вскрыть ее мозг и посмотреть, что там происходит, поставить все на место и собрать заново.

– Потому что он обращает на меня внимание. Он смотрит на меня. Больше никто этого не делает. Мне кажется… – Джемма умолкла на полуслове.

– Кажется что? – уточнила я, не став говорить, что он смотрит так на всех.

Она уставилась на липкий пол, ища в своем мозгу правильные слова.

– Мне кажется, что нельзя оставлять это так. Он сделал мне гадость. Испортил мне вечер. Я хочу наказать его. Хочу, чтобы ему стало стыдно. Нельзя так поступить с кем-то и остаться безнаказанным, но…

– Но? – переспросила я.

Джемма вздохнула.

– Руби. – Она посмотрела на меня, взгляд ее был расфокусированным. – Это причинит боль Руби. Я имею в виду, я уже поступила с ней плохо, хотя она об этом даже не знает. Но он так смотрел на меня, он сказал, что я красивая… Я знаю, что он что-то чувствует ко мне, я это ощущаю…

Я знала, что он ничего не чувствует к Джемме, но не могла сказать это ей. Она уже была достаточно уязвима. Джемма взглянула на меня, и в глазах ее промелькнуло виноватое выражение.

– Я тоже заслуживаю наказания. Он и я… мы плохие люди, просто ужасные. Она не должна узнать об этом, Малин, пообещай мне.

Джемма была пьяна, разбита, обижена. Она понимала – она знала, что совершает безрассудство, но ничего не сделала с этим. До меня не доходило, как она могла так поступить с собой, как могла участвовать во всем этом.

Джемма закрыла глаза и сделала резкий вдох.

– Тебя снова тошнит? – спросила я, собираясь с силами, чтобы поднять ее на ноги.

Я придерживала ее волосы, пока она нависала над унитазом. При этом старалась не думать о том, сколько голых ягодиц присаживалось на это сиденье с тех пор, как его в последний раз мыли, и сколько фекалий скопилось под ободком.

Когда тело Джеммы перестало содрогаться, я повела ее обратно в их комнату. Мы переступили через лужу рвотных масс, оставленных ею в коридоре, и Джемма застонала от отвращения.

– Извини, – всхлипнула она. – Спасибо. Ты такая добрая, ты никогда не была так добра ко мне… Ну то есть это нормально, я знаю, что ты любишь Руби больше, чем меня. Ты ей такая верная подруга… Я знаю, что ты никогда не говоришь о ней гадостей и ни за что не связалась бы с Джоном, даже не стала бы строить ему глазки. Я хотела бы, чтобы ты и ко мне относилась так же. Но я понимаю. Лучшая подруга может быть только одна…

– Это неправда, Джем, – мягко, негромко произнесла я. Я хотела, чтобы она успокоилась и уснула.

– Знаешь, я пыталась. И до сих пор пытаюсь сделать так, чтобы ты относилась ко мне так же, как к Руби, готова была сделать для меня всё, как для нее…

Я ничего не ответила. Джемма рухнула на свою кровать, я укрыла ее одеялом и поудобнее подложила ей под голову розовую подушку. Она пробурчала что-то похожее на «спасибо», а потом расслабилась, раскинувшись под одеялом.

– Ты останешься?

Я оглянулась на кровать Руби, все еще пустовавшую.

– Ты же знаешь, что я люблю спать в собственной комнате. И, кроме того, Руби скоро вернется.

При упоминании имени Руби на лице Джеммы отразился страх. Она в отчаянии посмотрела на меня.

– Ладно, останусь, – сказала я. – Я могу спать на полу.

– Нет, ложись рядом, – прошептала Джемма, тяжело похлопывая ладонью по постели у себя за спиной.

– Э-э… – протянула я, пытаясь придумать какую-нибудь отговорку. Я никогда не спала ни с кем в одной кровати.

– У тебя нет выбора, – с улыбкой заявила Джемма. – Как абсолютная и главная неудачница сегодняшней ночи, я требую твоего присмотра.

Она указала в потолок дрожащим пальцем и снова рухнула на подушку. Потом добавила, уже тише:

– И, кроме того, если Руби… если она узнает, то мне нельзя оставаться одной. Ты должна быть здесь, тогда она не убьет меня.

Джемма выглядела совершенно разбитой. Она была права. Я не знала, что сделает Руби, если обнаружит случившееся, но я не верила, что Джемма сможет должным образом справиться с собой и со всей этой ситуацией.

– Ладно, – согласилась я, – только не трогай меня и не слишком ворочайся ночью.

– Хорошо, хорошо, – сказала Джемма, пока я устраивалась на постели позади нее.

Она уснула в считаные минуты. Я слышала, как выравнивается ее дыхание. Снаружи до меня долетали голоса студентов, возвращающихся с вечеринок и перекрикивающихся в ночном дворе. Я представила, как их пропитанное алкоголем дыхание поднимается к морозному небу горячими плотными клубами, как поблескивающий иней оседает на шапках и капюшонах.

Я никогда не чувствовала каких-то обязательств перед Джеммой. До сегодняшнего вечера. Я хотела бы дать ей какой-нибудь правильный совет, снять с ее плеч этот груз – стремление быть идеальной.

Засыпая, я вспоминала, как мы танцевали с Чарли, вспоминала пронзительный взгляд Джона и то, с каким звуком его ладонь ударяла по обнаженной коже Джеммы. Я не могла отделаться от этого его взгляда, его ясные глаза следили за мной даже во сне, где я бежала за Бо, но никак не могла догнать его. В конце концов мое сонное сознание переместило меня в аудиторию. Хейл читал лекцию. Я не слышала, что он говорит, но видела, как он расхаживает туда-сюда; выражение лица у него было энергичное и оживленное. Нормальное. Подлинная радость, с которой я никогда не сталкивалась прежде. Я погрузилась в сон еще глубже, пытаясь прикоснуться к его радости, ухватить хоть кусочек, но мои руки оставались пусты.

Проснувшись, я обнаружила, что Джемма сидит надо мной, полностью проснувшаяся, несмотря на то что ресницы были обметаны засохшими комочками.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

Джемма была весела и бодра, словно щенок; комнату заливало яркое зимнее солнце, отражавшееся от снежного покрова.

– Ты попросила меня остаться после того, что случилось, – ответила я, отворачиваясь к стене.

Тело мое затекло и ничуть не отдохнуло за ночь, но смена позы принесла некоторое облегчение. Я оглянулась через плечо на другую половину комнаты, но кровать Руби была пуста. Джемма заметила, куда я смотрю.

– Наверняка у Джона, – сказала она. – В каком смысле – «после того, что случилось»? Черт, наверное, я ужралась в сосиску. Последнее, что помню, – это танцы в каком-то драном подвале.

Я, прищурившись, уставилась на Джемму. В ее ответном взгляде читалось искреннее замешательство. Я вспомнила все, о чем она говорила прошлым вечером, всю боль, которую она поведала мне.

– Ничего не случилось, – ответила я. – Тебе стало плохо, и я притащила тебя сюда. Ты заставила меня улечься спать рядом с тобой.

Джемма засмеялась.

– Тебе, должно быть, понравилось.

Она встала с кровати и прошлепала к груде своей одежды, достав телефон из кармана джинсов. Потом положила его на трюмо, и экран засветился, когда телефон начал заряжаться. Я снова заворочалась, разминая руки и ноги и обдумывая, что мне делать дальше. Неужели она действительно ничего не помнит? Или просто притворяется? У нее действительно мог быть провал в памяти. Все постоянно говорили о таких провалах под влиянием алкоголя, но я не знала, что можно подобным образом забыть события целого часа.

Мы услышали в коридоре быстрые шаги, и в комнату влетела Руби в вихре каштановых волос. Бросила мне мою куртку, даже не задаваясь вопросом, почему я здесь.

– Ты оставила это на вечеринке, – сказала она своим обычным легким тоном. Всё было слишком обычным. Ладони у меня заледенели. – Вы видели, кто-то наблевал прямо у нас за дверью? Вот ведь поганая свинья, – добавила Руби, начав переодеваться.

– Отвратительно, – согласилась Джемма, застегивая лифчик и натягивая свитер через голову. Я набросила куртку себе на колени.

– Где ты была ночью?

– У Джона, – с легкой улыбкой ответила Руби. Я краешком глаза покосилась на Джемму. Она вела себя беспечно, похоже, действительно ничего не помня о прошлом вечере. Видимо, выпивка оказала магическое действие, стерев случившееся из ее памяти. Я задержала на ней взгляд, пытаясь понять, о чем она думает.

– Что такое? – спросила Джемма, заметив, что я смотрю на нее. – У меня что-то не так с лицом?

– Нет, извини, я просто задумалась, – ответила я, потом посмотрела на телефон, лежащий на трюмо. – Кажется, я видела, как твой телефон сработал. Может быть, это Лайам?

Джемма без малейшей паузы ответила:

– Да, наверное. Он всегда по утрам спрашивает, как я. Это так мило…

В ту же самую секунду Руби развернулась ко мне и выдохнула:

– О боже, чуть не забыла! М, ты мелкая шалава. Целовалась прямо на танцполе и даже не подумала, что я это увижу…

Верно. Чарли. Я почти забыла об этом. По крайней мере, я могу отметить еще один пункт в своем списке.