Глава 2

Вперед к победе

Второго января 1950 года, чуть более чем за три недели до начала публикации в газетах первых фрагментов третьего тома «Второй мировой войны», журнал Time объявил Уинстона Черчилля «Человеком первой половины столетия». Это почетное звание стало следующей ступенькой развития знаменитой номинации «Человек года», предложенной Time в январе 1928-го. Первым «Человеком года» стал летчик Чарльз Огастес Линдберг (1902–1974), совершивший в мае 1927-го первый одиночный трансатлантический перелет. В первой половине XX века «Человеком года» становились как президенты США: Франклин Рузвельт (в 1932, 1934,1941 годах), Гарри Трумэн (в 1945 году), так и лидеры иностранных государств: И. В. Сталин (в 1939 и 1942 годах), Адольф Гитлер (в 1938 году), Махатма Ганди (в 1930 году). Знаменитая награда доставалась не только мужчинам, но и женщинам, например супруге отрекшегося короля Эдуарда VIII Уоллис Симпсон (в 1936 году). Дважды «Человеком года» становился и Уинстон Черчилль (в 1940 и 1949 годах). В 1950-м британский политик стал трехкратным лауреатом с одновременным присуждением звания «Человек первой половины столетия».

В октябре 1950 года Черчилля ждало еще одно знаковое событие. Первого числа исполнилось ровно пятьдесят лет с того дня, как он добился своего первого успеха на политическом поприще, одержав победу на парламентских выборах. Десятого октября 1950 года Черчилль получил новую награду, став почетным доктором философии Копенгагенского университета.

Все эти знаки внимания были, безусловно, приятны. Но британский политик не желал останавливаться на достигнутом. Он хотел еще раз побывать хозяином на Даунинг-стрит, а также закончить свое самое большое по объему литературное произведение. Работа над четвертым томом началась задолго до подготовки к публикации третьего. Еще в октябре 1946-го автор подобрал директивы и меморандумы, относящиеся к 1943 году. Спустя полтора года, в марте 1948-го, началась диктовка первого текста о войне в ливийской пустыне. На апрель, август и сентябрь 1948 года пришлось также описание зарубежных поездок британского премьера в годы войны: первого посещения Москвы в августе 1942 года и двух визитов в Вашингтон (июнь 1942 года и май 1943-го). Основанные на личных воспоминаниях автора, эти материалы практически без изменений войдут в окончательную версию.

К январю 1949 года были отпечатаны уже семь глав четвертого тома. По большей части – сырые куски, состоящие из документов и незначительных связок между ними. Черчилль в это время занимался завершением читабельной версии третьего тома, которая была передана издателям в мае. Работающий над продолжением Генри Паунэлл был предоставлен сам себе. Не получив четких указаний о содержании четвертого тома, генерал решил организовать работу на свой страх и риск. К лету Паунэлл, Аллен, Дикин и Исмей подготовили черновики о событиях 1942–1943 годов общим объемом свыше семидесяти тысяч слов. Менее всего повезло Аллену. Он написал два черновых текста о подводной войне в начале 1942-го и с середины 1942 года по май 1943-го. Впоследствии эти материалы будут сокращены до одной главы. Аллен пытался увеличить сегмент повествования о героической борьбе с подводными лодками, но безуспешно. Несмотря на несколько лет плодотворного сотрудничества, Черчилль так и не включил помощника в свой ближний круг. Да и к самой Битве за Атлантику он постепенно начал терять интерес, считая, что на сцене появились более важные и увлекательные события¹.

Проявленная Паунэллом при подготовке черновых материалов инициатива, напротив, оказалась как нельзя кстати. Она дала Черчиллю возможность продолжить работу над четвертым томом летом 1949 года, воспользовавшись спадом в парламентской деятельности. В итоге за два с половиной месяца, с июля по сентябрь (перемежающиеся с работой над третьим томом), были подготовлены и отпечатаны для проверки и коррекции двадцать семь глав. Бо́льшую часть этого творческого забега автор провел в теплых краях: на озере Гарда (оплачено американскими издателями), а также на вилле Бивербрука в районе Монте-Карло, где неутомимого писателя сразил первый микроинсульт. О том, насколько быстро Черчилль смог восстановиться, можно судить по тому факту, что буквально через несколько дней после не сулящего ничего хорошего события он не просто возобновил работу над книгой, но и за две недели, с 30 августа по 15 сентября, направил в типографию Chiswick Press на печать семь глав.

Осень и конец 1949 года Черчилль посвятил доработке третьего тома. К завершению отложенного на этот период четвертого тома он приступил лишь в рождественские праздники и новогодние каникулы. Как и следовало ожидать, их он провел не в промозглой Англии, а в относительно теплой атмосфере Мадейры, остановившись в столичном отеле Reid вместе с Дикином и четой Паунэллов. Все издержки на себя вновь взяли американские издатели.

Первоначально планировалось, что во время пребывания в Фуншале «Синдикат» будет работать исключительно над пятым томом. Однако планы изменились, и основные силы были брошены на четвертый том. Правда, и каникулы получились не слишком продолжительными. Объявление 11 января 1950 года всеобщих выборов вынудило Черчилля прервать рабочий отдых и вернуться на Остров, где следующий месяц он посвятил исключительно подготовке и проведению избирательной кампании.

Выборы не принесли облегчения. Забег тори проиграли, а Черчиллю потребовалось несколько недель, чтобы свыкнуться с поражением и переключиться с политики на литературу. Творческий процесс был возобновлен только после Пасхи. Несмотря на объективные задержки, первая читабельная версия четвертого тома была готова к Дню труда². Подобная четкость в завершении различных томов к началу мая объяснялась простым, но важным обстоятельством: на эти периоды приходились выплаты аванса издателей, осуществление которых было бы невозможно без подтверждения проделанной работы с демонстрацией выполненных объемов.

После завершения первой редакции четвертого тома Черчилль занялся продолжением, наработки к которому уже имелись в наличии. Частыми гостями в Чартвелле в эти дни стали Денис Келли и Билл Дикин. Последний, вспоминая спустя тридцать семь лет об этом периоде, рассказывал, что у Черчилля сложился следующий распорядок дня. Проснувшись, он, как обычно, оставался в постели примерно до ланча, правя рукопись и диктуя корреспонденцию секретарям. В одиннадцать приглашал к себе Дикина и начинал обсуждение прочитанных и переданных ранее для коррекции фрагментов. Перед ланчем – прием ванны. После ланча какое-то время занимала прогулка с посещением и пересчетом многочисленной живности, обитающей в поместье. Затем следовали дневной сон и игра с супругой в безик. Пока Черчилль отдыхал, Дикин продолжал работу над книгой. С половины седьмого до семи хозяин Чартвелла подписывал корреспонденцию, потом обсуждал рукопись с помощником, диктовал новый текст секретарям, после чего переодевался и отправлялся обедать. Обед, как правило, длился несколько часов. В одиннадцать Черчилль удалялся с Дикином и секретарями в кабинет, где работал до двух, а иногда и до трех часов ночи.

Наблюдая за пожилым политиком в эти ночные часы, Дикин поражался его «удивительной способности жить моментом». По его словам, Черчилль обладал «самой интенсивной концентрацией внимания, которую я когда-либо видел». «Мистер Черчилль и в самом деле напоминал одновременно молоток и клещи», – вторит историку секретарь Элизабет Джиллиат³.

В один из уикендов автора посетил Вальтер Грабнер.

– Я проделал большой объем работ, пятый том принял уже хорошую форму, и я собираюсь заняться шестым, – похвастался ему Черчилль.

Встав с места, он направился к деревянной конторке, где лежала рукопись.

– Посмотри, – произнес он, – восемьдесят тысяч слов первой книги пятого тома и девяносто тысяч – второй. Даже если я завтра скончаюсь, то этот том все равно сможет выйти под моим именем.

– Но у вас прекрасное самочувствие, – успокоил его Грабнер, – вы никогда еще на протяжении последних лет не выглядели так хорошо.

– Я знаю, – согласился Черчилль. – Главное дожить до первого июля, когда моему литературному Фонду исполнится пять лет. После этой даты я могу спокойно отойти в мир иной, не опасаясь, что государство заберет через налоги большую часть моих накоплений.

Грабнер сидел неподвижно, внимательно слушая Черчилля, который постепенно перешел от обсуждения книги к насущным проблемам материального обеспечения своего потомства.

– До этого времени я должен быть внимателен в своих перелетах, хочу быть уверен, что моим детям не придется ни о чем беспокоиться, – продолжал политик. – Ну а после июля… х-ммм… после, после я смогу летать, как хочу и куда захочу.

Затем Черчилль стал рассуждать о гонораре, который он получит за пятый том, а также о своих планах по использованию этой суммы⁴. Как и многие известные авторы, он любил предаваться приятным фантазиям, сдавая одну книгу и размышляя над тем, сколько может принести другая. Но вначале нужно было завершить четвертый том.

Предполагая, что публикация в газетах и журналах придется на начало 1951 года, а издание в книжном формате на июнь, Черчилль чувствовал себя уверенно и свободно в отношении сроков. Но у издателей были свои планы. Понимая, что с каждым новым томом популярность сочинения падает, они пытались сохранить ажиотаж вокруг проекта путем учащения новых публикаций. Так, они хотели издать в течение одного 1950 года и третий, и четвертый том, а за 1951 год – пятый и шестой. Чтобы убедить автора в необходимости принять новый план-график и ускориться с завершением книги, Лафлин лично прилетел в Лондон в июне 1950 года. На встрече он сообщил, что для захвата рождественского книжного рынка необходимо выпустить четвертый том до 27 ноября 1950 года. Черчилль взял на раздумье неделю. После чего сообщил, что поддерживает предложенные нововведения.

Но одного согласия было мало. Столь существенная коррекция первоначальных замыслов предполагала, что летом 1950 года, вместо того чтобы заняться коррекцией, дополнением и редактурой четвертого тома, Черчилль должен был сосредоточиться на передаче материалов издателям и подготовке фрагментов для сериализации. В принципе, это было нетрудно сделать при наличии отработанной рукописи. Но в том-то и была основная проблема. Предложенная версия вновь вызвала недовольство у издателей. Хотя в этом вопросе мнения принимающей стороны разошлись.

С одной стороны, были представители Life, беспокоившиеся о публикациях в газетах и журналах. Их замечания в очередной раз сводились к избытку документальных свидетельств. При этом и Лонгвелл, и Люс признавали, что сами документы очень интересны, а их чтение полезно и увлекательно. Только такой формат изложения плохо подходил для публикации фрагментов в газетах и журналах. Люс предложил выбрать самые эффектные эпизоды и переписать их знаменитым черчиллевским слогом.

Повторялась прошлогодняя ситуация с третьим томом. Издатели настаивали на авторском изложении вместо цитирования, Черчилль – упирался. По его мнению, «историческое значение» каждой приводимой им государственной бумаги «во много раз превосходит любой текст, который может быть написан» после завершения событий. В его архиве сохранился черновик ответа, где он не без иронии признает, что «не может соревноваться в личных воспоминаниях с капитаном Батчером» и не может в нынешних обстоятельствах «написать историю мировой войны в стиле Гиббона или Маколея». «Нам следует продолжать в том же духе, с беспрецедентными продажами, несметным количеством благожелательных отзывов, подлинными документами, собранными воедино и позволяющими описать события, так, как это делаю я».

На другом берегу бурной реки дискуссий обосновались книжные издатели, которым произведение, наоборот, понравилось. Тот же Генри Лафлин признался автору, что это «самое увлекательное ваше сочинение». У Черчилля новый труд тоже вызывал приятные эмоции. «Лично я полагаю, что новый том лучше предыдущих», – заметит он Камроузу в апреле 1950 года.

В отличие от газетных баронов, представители книжного бизнеса представляли собой разрозненный лагерь. Если в Houghton Mifflin Со. автора гнали к первой публикации в конце ноября, с последующим выпуском книги на следующий месяц в серии Book of the Month Club, то Десмонд Флауэр, наоборот, считал, что торопиться не следует. Как-никак, речь шла о знаковом для британской общественности произведении, поэтому особое внимание следовало уделять качеству, а не срокам выпуска. Кроме того, в Cassell & Со. Ltd. собирались придерживаться оговоренного ранее план-графика с публикацией четвертого тома летом 1951 года. Новые предложения с переносом сроков создавали крайне неблагожелательную для англичан ситуацию, когда перерыв между британским и американским изданиями превышал полгода. Нетрудно догадаться, насколько ослабнет интерес публики за это время и насколько негативно такой перерыв повлияет на объемы продаж. Пытаясь отстоять свои интересы, Флауэр попросил Черчилля максимально задержать выпуск четвертого тома в Новом Свете.

Не последнюю роль в начавшихся спорах сыграл голос Ривза, стоящего на страже интересов как издателей, так и автора. Он признавал, что продажи падают. И в качестве основных причин выделял нарастающий в каждом следующем томе объем документов и излишнее количество специфичных деталей военных операций. По оценкам Ривза, четвертый том состоял на две трети из цитат, а с учетом приложения, на все восемьдесят процентов. Черчилль в очередной раз прикрылся ширмой ценности приводимых бумаг, но Ривз был категоричен – читателям не так интересны записки и меморандумы, как «несравненная проза» автора. Он просил сократить четвертый том до объема «Их звездного часа», а также переписать половину текста своими словами⁵.

Итак, летом 1950 года Черчилль оказался зажат между несколькими тисками – необходимостью через четыре-пять месяцев предоставить рукопись в печать, серьезной коррекцией всей книги, требующей как минимум полгода, а также просьбой сдерживать по срокам американских издателей. Но и это еще не все. В конце июня 1950 года началась война в Корее, потребовавшая от нашего героя, как лидера оппозиции, значительных временных затрат в обсуждении злободневных политических вопросов. Времени на творчество практически не осталось. Черчилль рассчитывал заняться переделкой и доделкой четвертого тома в очередном отдыхе за границей в августе 1950 года.

На этот раз его взгляд упал на бальнеологический курорт Биарриц. Для него был не только зарезервирован лучший номер в Hotel du Palais, но и выполнена переделка апартаментов с заменой кроватей и установкой новой ванной. Но визит именитого гостя вначале был перенесен, а затем и вовсе отменен. Вместо Биаррица Черчилль направился из Страсбурга обратно в Чартвелл. Среди прочих гостей, его посетил заместитель главного редактора Daily Telegraph Томас Малкольм Маггеридж (1903–1990). После общения с лидером тори журналист пришел к выводу, что тот «потерял интерес к мемуарам и теперь попросту пытается нанизывать друг на друга большое количество документов, написанных им в годы войны». Более того, у Маггериджа «закрались подозрения», что пользующийся популярностью у публики писатель на самом деле принимал незначительное участие в работе над новым томом⁶.

Черчилль и правда устал от своего произведения, над которым работал уже четыре года; добавить к этому руководство Консервативной партией, участие во всеобщих выборах, а также знаковые выступления в различных уголках Европы и США, многие из которых, как будет показано в следующей главе, привлекали к себе не меньше внимания, чем его мемуары. «Четвертый том еще больше тиран, чем Эттли», – признается автор своему кузену Освальду Моритону Фревену (1887–1958) за день до беседы с Маггериджем⁷.

Как следовало поступить в такой ситуации? Обратиться к своим помощникам – верному Дикину и Келли. Первый провел в Чартвелле в августе девять ночей, второй – пять. Они сократили цитаты, переписали некоторые главы, добавили новые куски. После их правок четвертый том приобрел новый вид, потребовавший распечатки ста пятидесяти копий с последующей отправкой издателям.

Пока помощники корректировали текст, Черчилль начал обсуждение с американскими издателями вопроса о переносе сроков.

«Почему публикация в серии Book of the Month Club должна состояться именно в декабре? – спрашивал он Лафлина. – Разве публикация в феврале будет не лучше?». Своим основным аргументом он выбрал обострившуюся внешнеполитическую обстановку и как следствие – повышение активности с его стороны на направлениях, отличных от литературы и истории.

Для лучшего понимания того, что стояло за этими относительно вежливыми просьбами о пересмотре сроков, нужно вспомнить, что обсуждение велось с одним из самых уважаемых людей по обе стороны Атлантики. Но и Лафлин был не из робкого десятка. Кроме того, его опыт общения с авторами, в том числе знаменитыми, тоже был значителен. Он знал, какие аргументы нужно подобрать, чтобы клиенты прислушивались к навязанной им мелодии. Во-первых, он напомнил о снижающихся продажах, а с ними и о падающих доходах. Во-вторых, он обратил обострившуюся ситуацию на международной арене в свою пользу. Военный конфликт в Корее укрепил англо-американские сцепы, в чем, как считал Лафлин, нашли отражение идеи Черчилля, активно высказываемые им, в том числе, и в последнем сочинении. Были еще и частные причины, например, выделенные уже двенадцать тысяч долларов на рекламную кампанию четвертого тома. Под влиянием столь весомых аргументов Черчилль отступил, согласившись предоставить новый вариант рукописи к 11 сентября.

Когда все договоренности были достигнуты, произошло новое событие, в очередной раз продемонстрировавшее ограниченность временного планирования. В конце августа 1950 года работники британских типографий объявили забастовку на срок не менее чем две недели. Соответственно, напечатать доработанную версию рукописи уже не представлялось возможным. Единственный способ передачи текста в США заключался в копировании с авторского экземпляра последнего варианта. Именно эту копию (пока только – первой книги) Черчилль и направил Лафлину в последний день лета 1950 года. Вторую книгу он пообещал прислать не позднее 12 сентября.

Но не все оказалось так просто. Первая посылка затерялась при транзите и достигла Бостона только 6 сентября, доставив немало волнительных минут Лафлину. Чтобы избежать подобных неприятных сюрпризов, вторую книгу решили передать через одного из друзей, работающих в Лондоне. На этот раз проблем удалось избежать. Двенадцатого сентября в распоряжении Houghton Mifflin Со. были последние версии двух книг четвертого тома.

Беспокойство, которое забастовка причинила Лафлину, не идет ни в какое сравнение с тем, что пережил Ривз. Оказавшись заложником типографий, он, в целях соблюдения оговоренных с медийными изданиями сроков предоставления последней версии нового тома, вынужден был пойти на крайние меры. На руках у Ривза была рукопись, датированная началом августа, а также не приведенные в соответствие откорректированные главы. Для срочной подготовки текста первой книги к сериализации он нанял двадцать четыре секретаря, которые, работая круглосуточно, в течение семидесяти двух часов вручную сравнили различные версии и внесли изменения. В процессе этого титанического забега было проанализировано четырнадцать тысяч листов (!) и выявлено свыше тысячи изменений. «Абсолютный ад», – признался Ривз Лафлину. А затем добавил: «В высшей степени ненужный». Черчилль отреагировал на проделанную работу спокойно, заметив лишь: то, что сделал Ривз «замечательно… большое тебе спасибо». Со второй книгой Ривз решил такого подвига не совершать. Текст был передан специалистам Daily Telegraph, которые совместно с корректорами из Chiswick Press подготовили его к октябрьской сериализации⁸.

Относительно названия нового тома, посвященного событиям 1942 и первой половины 1943 года, рассматривались различные, хотя и близкие по значению варианты. В 1949 году Черчилль колебался между «Поворотным моментом» и «Превосходством союзников». В начале апреля 1950 года он предложил издателям еще один вариант: «Исход определен», затем в конце месяца озвучил: «Поворот судьбы», на котором в итоге и остановились. Дэвид Рейнольдс не исключает, что слово «поворот» (hinge), появилось благодаря Норману Бруку, который во время обсуждения третьего тома охарактеризовал военные действия на Среднем Востоке, как «поворотный» момент победы Британии⁹. Сам Черчилль объяснял название тем, что «в этот период мы перешли от почти нескончаемых бедствий к почти непрерывным успехам». «В первые шесть месяцев, которые описываются в этом томе, все шло плохо; в последние шесть месяцев все шло хорошо. И эта приятная перемена сохранилась до конца борьбы»¹⁰.

Не обошлось и без обсуждения названий входящих в состав тома книг. Вначале, в версии за август 1949 года, фигурировали: «Поражение» и «Успех», затем в апреле 1950 года их заменили на «Темную долину» и «Вершину пути». В варианте, который был подготовлен к передаче издателям 1 мая, обыгрывалась знаменитая фраза о сражении при Эль-Аламейне: «Конец начала» и «Начало конца». Последний вариант был предложен Ривзом в августе

1949 года. Ривз хотел, чтобы Черчилль больше использовал крылатые выражения из своих военных выступлений. Правда, сама речь (на званом обеде в Мэншн-хаус, Лондон, 10 ноября 1942 года), откуда был взят этот фрагмент, не встречается ни в последней печатной версии четвертого тома, ни даже в черновиках. В августе

1950 года Келли счел целесообразным вернуться к предыдущим вариантам с «Темной долиной» и «Вершиной пути». Предложения Ривза помощники нашли «не оригинальными» и «хронологически неточными». Однако обыгрывание темы «долины» и «вершины пути» также не получило путевку в жизнь. Буквально в самом конце Черчилль решил остановиться на новом варианте: «Нападение Японии» и «Один континент освобожден». Именно эти заглавия вошли в конечную версию и были представлены публике¹¹.

Американские издатели добились своего в отношении сроков. «Поворот судьбы» был опубликован Houghton Mifflin Со. 27 ноября 1950 года первоначальным тиражом в семьдесят тысяч экземпляров. Затем последовало издание в серии Book of the Month Club и в Канаде. Обращает на себя внимание первоначальный тираж – большим объемом публиковался только первый том. Издатели явно делали ставку на продолжение серии, что имело под собой веское обоснование.

Лафлин и его команда удачно выбрали дату знакомства читателей с четвертым томом. На фоне развития войны в Корее удачно стартовала по срокам и публикация фрагментов этого произведения в газетах. Объединившиеся вокруг Южной Кореи вооруженные силы отступали на юг. Ситуацию изменила высадка в сентябре 1950 года американских войск под командованием генерала армии Дугласа Макартура (1880–1964), так называемая Инчхонская десантная операция. В октябре силы южной коалиции перешли 38-ю параллель и вторглись на территорию противника. «Американцы устремились к столице Северной Кореи» – с таким заголовком 10 октября вышла Daily Telegraph. Именно в этот день началась публикация первых фрагментов «Поворота судьбы». «Сегодня в Корее, как и везде, происходит все та же старая битва за свободный и демократический образ жизни, который отстаивал Черчилль в годы войны и которая описана в его мемуарах», – писала New York Times. Тем самым редакторы пытались ради увеличения тиража и придания моральной правоты решениям американских политиков и военных провести аналогию между предыдущим конфликтом и нынешними событиями.

Проведение аналогий, хотя и заманчивое занятие, требует осторожности. Слишком велика вероятность выдать желаемое за действительное. Слишком велик соблазн обосновать собственные решения в настоящем чужими ошибками в прошлом. Слишком велико желание сыграть на страхах и ура-патриотизме. Но в конце 1950 года и для издателей, и для читателей, и для самого автора прошлое и настоящее образовало столько переплетений, что никто не обращал внимания на различия и никто не хотел признавать, что новая картина международного конфликта была вставлена в старую рамку устоявшихся представлений.

Издатели начали активно эксплуатировать события на Дальнем Востоке для увеличения своих тиражей на Западе. Для публикации фрагментов «Поворота судьбы» стали специально подбираться броские заголовки, обыгрывающие темы сдерживания атомной бомбой, укрепления англо-американского союза и сложностей в отношениях с СССР. Например: «Как начались наши проблемы с русскими» или «Лицом к лицу со Сталиным».

Претенциозность выбранного подхода особенно заметна в последней упомянутой публикации, сопровождаемой следующим подзаголовком: «Мистер Черчилль отправляется в Гайд-парк для обсуждения будущего атомной бомбы, а затем едет в Москву, где получит урок о том, как русские ведут дела с Западом». Во-первых, о самом атомном проекте было сказано только в начале, и совершенно не то, что написано у Черчилля в книге. Если внимательно читать «Поворот судьбы», то в результате встречи с Рузвельтом в июне 1942 года было принято решение объединить усилия в создании ядерного оружия и начать взаимодействие в этом вопросе в формате равноправного партнерства. Из публикации же в Life, отредактированной умелой рукой, следовал совершенно иной вывод – после беседы двух лидеров антигитлеровской коалиции было принято решение, что США будут развивать атомный проект в одиночестве, не привлекая для этого атлантического союзника. Нетрудно догадаться, что монополия в разработке означала и монополию на право использования. И такого сценария никто не исключал. Особенно после заявлений в конце ноября 1950 года Гарри Трумэна, что политическим и военным руководством страны «активно рассматривается» вопрос применения атомной бомбы в Корейской войне. Что касается визита в Москву и «уроке», который якобы получил Черчилль, то здесь речь шла о первом посещении британского премьера СССР в августе 1942 года. Обсуждения на высшем уровне действительно не отличались сердечностью. Но и откуда ей было взяться у советского руководства, когда Черчилль приехал сообщить Сталину, что открытие второго фронта откладывается.

В Houghton Mifflin Со. также решили не отставать от СМИ и по мере возможности обратить ажиотаж событий в Корее в свою пользу. В издательстве сочли удачным использовать в оформлении книги фотографию Черчилля с лидером СССР, сделанную во время упомянутого визита в Москву в августе 1942 года. Лафлин нашел фотокадр, где оба политика улыбаются, глядя друг на друга. Но Черчилль счел его неуместным, предложив другой, «мрачный и несчастный» ракурс.

В Британии «Поворот судьбы» появился 5 августа 1951 года, спустя восемь месяцев после выхода американского собрата. Первый тираж составил двести семьдесят пять тысяч экземпляров. Столь длительный перерыв был совсем не тем, чего хотели в Cassell & Со. Ltd., но многочисленные проблемы с типографией, бумагой, а также непрекращающийся поток авторских правок не позволили завершить проект раньше. Правда, Флауэр, переживший за восемь месяцев подготовки книги к печати множество неприятных минут, не отчаивался. Он и эту задержку смог обратить в свою пользу, заметив, что взятый его американскими коллегами темп, с изданием двух томов в течение одного года, не столько улучшает продажи, сколько увеличивает усталость читателей от произведения. Единственное, в чем Флауэр упустил момент, так это в увязке описываемых в книге событий с текущей ситуацией. К середине 1951 года после взаимных провалов и успехов обоих противников ситуация в Корее стабилизировалось. Началась позиционная война, не самый интересный пример для аналогий с событиями девятилетней давности¹².

Четвертый том отличался от своих предшественников не только значительным перерывом между изданиями по обе стороны Атлантики. Изменения коснулись списка благодарностей. Помимо стандартной признательности членам «Синдиката»: Исмею, Дикину, Аллену, Паунэллу, Маршу и Вуду, а также привычного упоминания о правах Короны на цитируемые документы правительства Его Величества, было сделано два дополнения. Одно вполне ожидаемое – благодарность Фонду Франклина Рузвельта, а также другим лицам, разрешившим использовать корреспонденцию в новой книге. В новом томе действительно стали появляться ответные послания, так что критика первых трех томов на этот счет не прошла бесследно.

Второе дополнение – значительно интереснее. Черчилль воздал должное контр-адмиралу Сэмюелю Элиоту Морисону (1887–1976), автору пятнадцатитомной «Истории военно-морских операций США в годы Второй мировой войны» и обладателю многочисленных наград, в том числе двух Пулитцеровских премий и почетных докторских степеней одиннадцати университетов (среди них Гарвардский, Йельский, Колумбийский и Оксфордский). Упоминание имени Морисона сопровождалось следующей припиской: «сочинения которого о военно-морских операциях дают четкое представление о действиях флота США»¹³.

Авторитет Морисона не вызывает сомнения, но почему именно его труды были выделены Черчиллем? Причиной стала одна неблаговидная история, произошедшая во время написания «Поворота судьбы». В процессе подготовки материалов о ключевых эпизодах на тихоокеанском театре военных действий: сражение в Коралловом море (май 1942 года) и битва у атолла Мидуэй (июнь 1942 года) Гордон Аллен обратился к фундаментальному труду Морисона. Фрагмент «Поворота судьбы», описывающий войну в Тихом океане, был напечатан 17 октября 1950 года в New York Times. Когда Морисон ознакомился с публикацией, ему не составило труда определить первоисточник – четвертый том собственной «Истории». В связи с тем, что весь текст был изложен своими словами, Морисон не мог предъявить претензии в прямом заимствовании. Но тот факт, что, несмотря на активное использование его труда, о нем самом и о проделанной им работе не было сказано ни слова, вызвал у него недовольство, о котором он сообщил своему адвокату Бруксу Беку. Бек тут же связался с издательством Houghton Mifflin Со., потребовав упоминания имени Морисона в благодарностях.

До публикации четвертого тома в книжном формате оставался всего месяц. В срочном порядке Лафлин связался с Черчиллем, сообщив о произошедшем инциденте. До этого автор практически не ссылался во «Второй мировой войне» на труды других историков. Хотя тот же Аллен не раз обращал внимание на необходимость упоминания в книге имени американского контр-адмирала, но Черчилль пропускал эти заявления мимо ушей. Теперь, когда ситуация могла быть предана огласке и грозила обернуться скандалом, ничего не оставалось, как смягчить свою позицию и сделать дополнительную вставку в подготовленную к изданию рукопись. «Я очень благодарен вам за вашу щедрую признательность», – написал Морисон Черчиллю после выхода четвертого тома¹⁴.

«Поворот судьбы» привлек к себе большое внимание критиков, мнения которых по обе стороны Атлантики разделились. Оно и понятно, если учесть, что в разных странах произведение появилось в разное время, на фоне разных политических событий и военных страстей. Американские рецензенты уделили большое внимание разбору персональной дипломатии британского политика и его встречам с другими главами антигитлеровской коалиции. «В свете сегодняшних событий в книге нет более интересного момента, чем описание встречи мистера Черчилля со Сталиным», – писал журналист Дрю Миддлтон (1914–1990) в одном из ноябрьских номеров New York Times.

В целом, рецензенты признавали, что с литературной точки зрения новый том превосходит вышедший ранее. По их мнению, автор не только смог в увлекательной форме описать различные технические детали, но и сумел обеспечить единство изложения в эпизодах, которые одновременно происходили на разных театрах военных действий. Рецензенты также не смогли избежать искушения, чтобы обыграть в своих комментариях название тома, показав «неотъемлемый драматический контраст» повествования с переходом от поражений к победам. Американскими журналистами четвертый том был назван «одним из главных произведений нашего времени», приближением к настоящему историческому повествованию, давно ожидаемому читателями.

Отдельное место среди многочисленных рецензий занимает разбор тома известным радиожурналистом Эдвардом Роско Мэроу (1908–1965). По его мнению, никому, кроме Черчилля, еще «не удавалось описать исторические события подобного масштаба», одновременно принимая в них ключевое участие. Придут другие историки, которые получат полный доступ к архивам и, возможно, оспорят трактовки знаменитого автора, но «и они останутся заложниками его опыта». На страницах новой книги, говорит Мэроу, Черчилль предстает «несравненным рассказчиком, первоклассным дипломатом» и прирожденным полководцем.

В Британии тоже не было недостатка в хвалебных отзывах. Четвертому тому не просто была дана более высокая оценка, чем предыдущему, – его возвели на пьедестал среди всей серии. Так же как в Америке, «Поворот судьбы» назвали «главным литературно-историческим сочинением современности», а для признания выдающихся достижений автора цитировали обращение Рузвельта к Черчиллю (январь 1942 года): «Настоящее наслаждение жить с вами в одном десятилетии». Многие читатели «переживали такое же восторженное состояние, переворачивая страницы этой в высшей степени живописной и откровенной биографии», – распевали достоинства новой книги журналисты.

В отличие от американских коллег, британские рецензенты не стали акцентировать внимание на взаимосвязи с событиями в Корее. Кроме того, не все отзывы были положительны. Некоторые выступили с критическим разбором, например, такой была вышедшая в Listener в начале августа 1951 года рецензия известного военного историка и теоретика Бэзила Генри Лиддела Гарта (1895–1970). По мнению Лиддела Гарта, автор проявил несправедливое отношение к двум военачальникам: генералам Арчибальду Уэйвеллу и Клоду Окинлеку, которых он отстранил от средневосточного командования. Одновременно с вопросами назначения и отношения к генералам авторитетный исследователь также осудил защищаемую автором концепцию «безоговорочной капитуляции». Лиддел Гарт полагал, что своим стремлением к «безоговорочной капитуляции» британский премьер загнал страну, «поставив ее в зависимость от Америки».

О том, что Черчилль думал на самом деле о безоговорочной капитуляции и каким образом была принята эта концепция, будет рассмотрено ниже. Пока же остановимся на мнении современников, прочитавших четвертый том. Обращает на себя внимание точка зрения лейбориста Говарда Стэффорда Кроссмана (1907–1974). В своей статье он указал на основную дилемму, которая, по его мнению, сильно повлияла на трактовки автора. В процессе работы над новым томом Черчилль оказался зажат между молотом американцев и наковальней Советского Союза. К моменту выхода новой книги британский политик сбавил обороты антисоветской риторики и начал активный поиск средств к мирному сосуществованию западных демократий и восточного коммунистического блока. В свете этих тенденций при описании военных переговоров на высшем уровне с выработкой дальнейшей стратегии ведения боевых действий ему пришлось лавировать между несколькими противоречивыми положениями: с одной стороны, представлять себя союзником Сталина, с другой – дальновидным государственным деятелем, предупреждавшим о создании зоны советского влияния в Восточной Европе. Противоречивая ситуация сложилась и в отношении открытия второго фронта, когда Черчилль был вынужден демонстрировать свою под держку этой операции и одновременно настаивать на преимуществах средиземноморской стратегии¹⁵.

Четвертый том стал самым большим в гексалогии. Главной его темой стала сдержанная формула: «Как силы великого альянса стали преобладающими»¹⁶. В свете этой темы и в свете названия самого тома можно было бы предположить, что автор расскажет читателям о «поворотных» эпизодах Второй мировой войны, пришедшихся на 1942 год. И Черчилль действительно рассказывает. Но не обо всем.

Он акцентирует внимание на двух ключевых для себя и Великобритании инцидентах. Первый: самая крупная в истории британских вооруженных сил капитуляция – сдача Сингапура в феврале 1942 года. Ситуацию усугубляло то, что это ЧП было не единственным в означенный период. За несколько дней до фиаско на другом конце земного шара немецкие линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли из французского порта Брест и беспрепятственно проследовали через Ла-Манш и Северное море в Вильгельмсхафен, вызвав негодование у британцев. Если в случае с линкорами удар по репутации был нанесен лично Черчиллю, то после капитуляции Сингапура унижению подверглась вся нация. «Раз наша армия неспособна сражаться лучше, чем она это делает сейчас, мы заслужили потерю империи!» – записал в дневнике Алан Брук¹⁷. Войска капитулировали перед меньшей по численности армией противника, развеяв миф о непобедимости европейцев. Последнее обстоятельство будет сказываться не только во время войны, но и после, когда начнется борьба за деколонизацию Азии. Потеря военно-морской базы имела и стратегические последствия, позволив японцем развить наступление по расходящимся направлениям, с захватом Бирмы и Голландской Ост-Индии и созданием в дальнейшем угрозы для Индии и Австралии соответственно.

Наибольший личный оттенок для членов «Синдиката» капитуляция Сингапура имела для генерала Паунэлла, который служил в этом регионе. Как и во время битвы за Францию, он активно делился своими переживаниями с дневником, порой нелицеприятно отзываясь о британском премьере. На этот раз Паунэлл тоже благоразумно умолчал о сохранившихся свидетельствах. Тем не менее его вклад в описание обороны и падения Сингапура был весьма значителен. Большая часть материала была написана на основе его черновиков, подготовленных в 1949 году.

Что касается Черчилля, то он признавал собственные ошибки. Читая одну из своих записок 1940 года, он отметил на полях: «Заметьте, я ошибочно предполагал, что база защищена с суши. Ужасно!» Частично это признание войдет в окончательную редакцию¹⁸. Но основная проблема заключалась не в отсутствии должного контроля и своевременного обнаружения незащищенности базы с суши. Капитуляция Сингапура стала еще одним подтверждением того, что взгляды премьер-министра устарели. Черчилль воспринимал Сингапур, как крепость, возвращаясь во времена своего предка генерала Мальборо и оставляя за рамками современное сочетание армии, авиации и флота. Кроме того, он недооценил японские войска и оголил дальневосточный участок за счет реализации средиземноморской стратегии. Подобная тенденция будет наблюдаться и дальше, когда японцы станут угрожать Австралии. Последняя будет требовать помощи от метрополии, но встретит непонимание на Даунинг-стрит. Определенные следы нарастания напряженности в отношении с австралийским руководством найдут свое отражение в четвертом томе¹⁹.

Второй эпизод, на котором фокусируется внимание автора, также связан с военным провалом – падением в июне 1942 года Тобрука. Как и в случае с Сингапуром, войска союзников оказались плененными армией, которая уступала им в численности. Сдача Тобрука стала очередным ударом по репутации премьера, ярого апологета военных действий в Северной Африке. Кроме того, Черчилль лично приказал держать Тобрук, а также гарантировал США, что порт останется недосягаемой целью для танковой армии противника. Теперь его обещания были пущены по ветру. Контекст омрачало и то, что информация о поражении в битве при Газале и неожиданной, позорной капитуляции Тобрука была доложена главе британского правительства во время его переговоров с Рузвельтом. «Это был один из самых тяжелых ударов, который я перенес во время войны», признавался Черчилль в мемуарах, добавляя, что «одно дело – поражение, другое – бесчестье»²⁰.

Когда Черчилль взялся описывать события в Тобруке, ему предстояло объяснить причину это провала. Проведенные Паунэллом исследования показали существенные различия между немецкими и британскими танками, причем не в пользу последних. Генерал подготовил солидный отчет на эту тему, который первоначально планировалось использовать в качестве основы для написания отдельной главы об особенностях конструкции и тактико-технических характеристиках различных моделей. Затем Черчилль решил ограничиться использованием черновика Паунэлла в приложении. Но в дальнейшем отказались и от этой затеи, практически полностью исключив подготовленный текст.

Одновременно с изучением вооружения Паунэлл отправился за поиском ответов в британские архивы. Анализ документов Военного министерства и военного кабинета показал, что в начале 1942 года база в Тобруке в основном использовалась для организации наступления. Поэтому главнокомандующий на Среднем Востоке генерал Клод Окинлек принял решение не предусматривать оборону Тобрука в случае его осады. По письменному распоряжению Окинлека минные поля, окружающие порт, были обезврежены, колючая проволока демонтирована, танковые рвы – засыпаны песком. Черчилль попросил Паунэлла уточнить, было ли известно об этом распоряжении в Лондоне, на что генерал ответил, что никаких свидетельств на этот счет ему обнаружить не удалось. Однако, как станет известно из опубликованных в 1957 году мемуаров генерала Джона Кеннеди (1893–1970) из Военного министерства, его ведомство действительно получило приказ Окинлека в начале 1942 года. Правда, тогда ему не придали должного значения.

В историю генерал Окинлек вошел не самым успешным военачальником, однако в отношении Тобрука он придерживался вполне разумного подхода, опирающегося на реалии войны в пустыне. Оборона отдельных баз и участков пустыни нередко является тяжелым и непропорционально затратным мероприятием с точки зрения тактической ценности получаемого результата. Окинлек не видел ничего критичного, если в случае успешного наступления противника он отведет свои войска к Эль-Аламейну, где организует основную линию обороны, будучи защищенным с юга непроходимой безводной впадиной Каттара. Черчилль же мыслил в категориях психологической войны и большой политики, для него любое отступление было фатально, а капитуляция, подобная сдаче Тобрука, – настоящей катастрофой. Хотя, по мнению современных исследователей, если бы не мелодраматизм Черчилля, значение этого эпизода в послевоенной историографии, несмотря на всю горечь поражения, получило бы менее резкие оценки²¹.

Тобрук был нужен Черчиллю не только из-за политических и стратегических причин. Он показал надир, к которому привели военные усилия британцев после двух лет премьерства нашего героя, и как драматург войны Черчилль хотел подчеркнуть это. Затем начнется возрождение, и первым верстовым столбом на этом пути станет победа в битве при Эль-Аламейне в начале ноября 1942 года.

Одновременно с победой при Эль-Аламейне происходило другое знаковое событие. И имя этому событию – Сталинград, о котором Р. Шервуд сказал, что оно «изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего»²². Современный британский исследователь Макс Гастингс указывает, что героическая оборона Сталинграда с разгромом шестой армии под командованием фельдмаршала Фридриха Вильгельма Паулюса (1890–1957) была «намного важнее Эль-Аламейна». Аналогичной точки зрения придерживаются и другие зарубежные исследователи, например член Британской академии профессор Д. Рейнольдс, который отмечает, что события на Волге «затмили во всех отношениях» победу в пустыне. «Эль-Аламейн мог быть проигнорирован немецкой пропагандой – все-таки большинство армии Роммеля составляли итальянцы, – но катастрофу у Сталинграда нельзя было скрыть от немецкого народа, – объясняет ученый. – По радио на протяжении трех дней исполнялась торжественная музыка, включая снова и снова Траурный марш Зигфрида из оперы Вагнера „Гибель богов“. Миф о Гитлере больше никогда не восстановится»²³.

Какое место в своем произведении Черчилль отводит событиям на Волге? Он представляет их как «решающую победу русских армий», а также восхищается стойкостью советских граждан, которых «ничто не могло сломить» и которые «со страстным упорством сражались среди развалин своего города». Но не стоит обманываться столь лестными речами. Например, в другом месте, описывая двухлетнюю борьбу в Новой Гвинее, он заявляет, что «эта кампания принадлежит к числу труднейших в истории войн ввиду упорного сопротивления врага, трудных условий местности, страшных потерь от болезней и отсутствия средств связи». А о Тунисской кампании, приведшей к пленению двухсот пятидесяти тысяч солдат противника, он говорит, что «никто не может спорить с величием этой победы». По его словам, она «сравнима со Сталинградом»²⁴.

Если же говорить об объеме изложения, то Сталинградская битва представлена не просто скромно, а оскорбительно скромно. Описание решающих событий на Волге занимает в «Повороте судьбы» (напомним, объем книги составляет тысячу страниц) всего пять страниц, из них четыре страницы текста и две карты на полстраницы каждая. Причем этот небольшой объем распределен между двумя главами и разделен более чем сотней страниц. Кроме того, основной текст написан генералом Паунэллом, а Черчилль добавил лишь несколько вводных предложений о «гигантской драме, развернувшейся около Сталинграда». Но и это еще не все. Описание Сталинградской битвы могло вообще не появиться в книге. В версии от июля 1950 года, которая рассматривалась, как близкая к финальной, содержалось лишь два кратких упоминания грандиозных событий, да и то в корреспонденции британского премьера. Прочитав рукопись, Ривз нашел такое положение дел «неприемлемым». По его мнению, знаковой победе Красной армии должна быть посвящена отдельная глава, либо текст на несколько страниц с отражением ставшего на весь мир известным города в названии главы.

Аналогичная критика звучала со стороны Ривза и в отношении тихоокеанского театра военных действий. Вкупе с описанием блокады Ленинграда и переломом у Сталинграда Черчилль должен был описать сражения на Филиппинах, у атолла Мидуэй и за Гуадалканал. Только так, считал Ривз, читатели могли увидеть все события в «должной перспективе».

Во многом именно благодаря замечаниям Ривза четвертый том и был доработан. В августе 1950 года вставили с незначительными правками и дополнениями материал Паунэлла про Сталинград, Аллен подготовил главу про Мидуэй и в черновом варианте описание битвы за Гуадалканал. Из-за жестких требований по срокам со стороны американских издателей последний кусок был перенесен в пятый том и оказался в хронологическом порядке не на своем месте. Что же до первых двух фрагментов, то материал про Сталинград уступал по объему описанию про Мидуэй. Не нашел своего отражения на страницах «Поворота судьбы» и рассказ о блокаде Ленинграда, о которой не сказано ни слова. Столь явный дисбаланс вызвал закономерные вопросы у исследователей. Сам же Черчилль в предисловии четвертого тома повторил, что «события излагаются с точки зрения британского премьер-министра»²⁵, давая тем самым понять, что в книге содержатся только те эпизоды, в которых автор принимал личное участие. Возможно, и сдержанный подход в описании сражений на русском фронте не был бы столь красноречив, если бы Черчилль и в самом деле следовал тому, что декларировал. Но судя по главе, описывающей битву у атолла Мидуэй, он проявлял в этом вопросе избирательность. Возможно, все дело в отсутствии материалов? Нет. На момент работы над четвертым томом уже имелось опубликованное на английском языке повествование о событиях на Восточном фронте. Помимо общедоступных источников, генералом Паунэллом были также обнаружены дополнительные материалы в архиве.

Современные исследователи считают, что причина диспаритета объяснялась различиями в подходах помощников, которые подготавливали черновые материалы. С одной стороны, был Гордон Аллен, проявлявший не меньший интерес к американской военно-морской истории, чем к собственной, с другой – Генри Паунэлл, без особого энтузиазма относившийся к достижениям СССР. Устранить возникшую диспропорцию мог бы Дикин, успешно справлявшийся с этой задачей раньше. Но в 1950 году он отстранился от участия в проекте, с головой окунувшись в преподавательскую деятельность в Оксфорде. Еще больше перекоса в сторону американской темы добавил сам автор. На дворе был 1950 год: разгар «холодной войны» и военное противостояние в Корее. Восхвалять бывшего союзника, как он это неоднократно делал в годы войны, Черчилль не только не хотел, но и в новых условиях считал некорректным. Более того, сделанные им дополнения редакции Паунэлла недвусмысленно передают его негативное отношение к коммунизму²⁶.

В итоге от подлаживания к звукам нового времени пострадала не только объективность изложения, но и, с учетом огромного влияния произведения на целое поколение историков, объективность значительного количества последующих произведений на эту тему. «Черчилль проложил путь для будущих англоязычных исследователей, – констатирует Д. Рейнольдс. – Шум от сражений в Южной Азии и Северной Африке будет эхом раздаваться на протяжении десятилетий в исторических спорах. Молчание о Сталинграде будет нарушено только после окончания „холодной войны“, когда станет очевидным, что именно русская война была сердцевиной поворота судьбы»²⁷. В книге историка Джонатана Эдельмана «Прелюдия к холодной войне» (1988 год), указано, что в период с июня 1941 по июнь 1944 года 93 % потерь вермахта пришлись на противостояние с СССР. Если в абсолютных величинах, то речь идет о потере убитыми, ранеными или пропавшими без вести – 4,2 миллиона человек против 329 тысяч на всех остальных фронтах и театрах военных действий²⁸. Да и в последующий период, вторит ему Макс Гастингс, западные союзники не «несли ответственности за уничтожение основных сил германской армии», поскольку все предпринятые ими операции были «подчинены событиям на Восточном фронте» и лишь «помогали русским» уничтожить нацизм²⁹.

От Сталинграда уместно перейти к рассмотрению болезненной темы второго фронта и ее описания в четвертом томе. Еще в «Их звездном часе» Черчилль возражал против обвинений в свой адрес, будто он был последовательным противником высадки союзников в Нормандии. По его словам, он «с самого начала проявил немало инициативы, используя свою власть, и приложил значительные усилия к тому, чтобы создать огромный аппарат и армаду судов для высадки танков на побережье». В четвертом томе Черчилль продолжает гнуть ту же линию, добавляя, что был «полностью согласен» с планом Гопкинса: «лобового натиска на противника в Северной Франции в 1943 году»³⁰. Он также упоминает о двух операциях, ставших прообразом будущей высадки союзников: «Следжхэммер», предполагающей атаку на Шербур силами от шести до десяти дивизий в 1942 году, и «Раунд-ап», полномасштабной высадке в Северной Франции силами сорока дивизий.

Несмотря на то что Черчилль проявлял активный интерес к «Следжхэммеру», его вердикт относительно успеха этой операции был неутешителен. В частности, он считал, что штурм Шербура при численном превосходстве противника и наличии у него сильных укреплений представляет собой «рискованную операцию». Но даже если бы высадка прошла удачно, войска союзников оказались бы запертыми на оконечности полуострова Котантен, и им бы пришлось удерживать позиции в этой «тесной ловушке» в условиях непрекращающихся бомбардировок в течение года. В итоге, заявляет Черчилль, ему «пришлось выступить против» этой операции, которая «отпала сама по себе из-за собственной слабости»³¹.

В своих мемуарах Черчилль признавал, что «русские ведут гигантские бои изо дня в день против главных ударных сил германской армии»³². Тем не менее признание существенного вклада СССР не мешало британскому премьеру придерживаться достаточно циничного подхода. На закрытой встрече с редакторами крупных оппозиционных газет в июле 1942 года он заявил: «Сам по себе факт, что русские страдают, совсем не означает, что мы тоже должны страдать. Мы должны заставить страдать своего противника»³³.

Каким образом Черчилль собирался заставить «страдать противника»? Предлагал ли он, учитывая совместное использование советских баз в Крыму, напасть на нефтяные промыслы Плоешти или совместно с Красной армией атаковать Петсамо, из которого военная промышленность Германии получала треть никеля? Нет. Согласно используемым в книге документам: записка генералу Немею от 15 июня 1942 года (приведена в основном тексте) и меморандум «Обзор военного положения» от 21 июля 1942 года (содержится в приложении), отчетливо прослеживается, что Черчилль продолжал верить в неминуемый коллапс немецкой промышленности и крах нацистского режима. Большая роль в его планах отводилась «подъему населения», «освободительным армиям» и «всеобщим восстаниям против тирании Гитлера»³⁴.

Если же говорить об активном противостоянии с противником, то Черчилль стремился «запустить когти нашей правой лапы во Французскую Северную Африку, рвануть левой лапой по Нордкапу и подождать год, не рискуя ломать свои зубы об укрепленный германский фронт по ту сторону Ла-Манша». Приоритетной для британского премьера стала оккупация Северной Африки в сочетании с наступлением на Триполи и Тунис, так называемая операция «Гимнаст», впоследствии получившая известность как «Торч». В августе 1942 года Черчилль сообщит Сталину, что по сравнению с высадкой в Северной Африке «нападение шести или восьми англо-американских дивизий на полуостров Шербур и на острова Ла-Манша было бы рискованной и бесплодной операцией». Однако еще до обсуждения со Сталиным Черчилль начал искать поддержку своих планов у Рузвельта. «Мы никогда не должны позволить себе забывать о „Гимнасте“», – писал он в послании президенту в конце мая 1942 года. «Я уверен, что „Гимнаст“ является лучшей возможностью оказать помощь русскому фронту в 1942 году», – повторяет он в своей телеграмме Ф. Д. Р. в июле. Своими обращениями он стремился «добиться от США» «отказаться от всех планов вторжения через Ла-Манш в 1942 году»³⁵.

Последняя фраза имела принципиальное значение и была связана (как выразился М. Гастингс) с «самой важной победой Черчилля в этой войне»³⁶. У США были разные варианты активного участия в боевых действиях. Они могли усилить дальневосточную группировку войск или озадачиться отправкой контингента во Францию. Но Черчилль сумел убедить главу Белого дома выбрать в качестве приоритетного направления выгодный для Британии средиземноморский регион и настоять на высадке в Северной Африке. Последующий анализ показал, что Рузвельт действительно не был готов к открытию второго фронта в 1942 году. Его позиция относительно высадки в Северной Франции определялась сложным сплетением внешне- и внутриполитических факторов. С одной стороны, он понимал, что его страна не успеет переправить значительное число военных, и это обстоятельство ставило его в зависимость от британцев. С другой стороны, глава США боялся провала операции, что делало его беззащитным для критики изоляционистов и значительно ухудшало перспективы его партии на промежуточных выборах в Конгресс в 1942 году. Американские разведслужбы смотрели еще дальше. В секретном докладе руководителя Управления стратегических служб (прообраз ЦРУ) Уильяма Донована (1883–1959) упоминалась возможность «японского нападения на СССР до конца лета», и только после этого события рекомендовалось определять формат помощи воюющему союзнику. Не лучше обстояло дело и с американскими военными, которые не только выступали против открытия фронта в Европе в 1942 году, но и считали подобную задачу в принципе нереализуемой³⁷.

Предложения Черчилля легли на подготовленную почву. Британский премьер считал, что «быстрое изгнание войск держав Оси» из Северной Африки одновременно с усилением бомбардировок Германии является «наиболее эффективной помощью», которую союзники могут оказать СССР. Хотя в то же время – несколько раньше, на страницах предыдущего тома, – он достаточно подробно объяснял, что для германского верховного командования Северная Африка всегда оставалась «второстепенным театром». В этой связи становится очевидным, что предложения Черчилля о войне на другом континенте были связаны больше не с помощью бьющемуся с основными силами вермахта союзнику, а с отстаиванием геополитических интересов собственной страны: освобождением Египта и установлением контроля над транспортными потоками Средиземноморья. Глава британского правительства убивал одним выстрелом двух зайцев, проводя совместную с американцами операцию (а значит, сковывая активность и следующее за ней укрепление позиции США на других участках) и защищая стратегические интересы Лондона. О том, что Черчилля волновал вопрос сохранения Британской империи, можно судить также по другому фрагменту его мемуаров, где, размышляя над планами «гигантского мероприятия 1943 года», он заявлял, что «мы не могли отложить в сторону все остальные обязанности». И дальше: «Нашим первым обязательством перед империей была защита Индии от японского вторжения». Когда же Черчилля упрекали в эгоистическом понимании национальных интересов, он отвечал, что те же «коммунисты» в период с сентября 1939 по июнь 1941 года «стояли в стороне, и их вовсе не интересовала наша судьба в момент смертельной опасности»³⁸.

У каждой страны, как и у каждого человека, своя правда. Однако если рассмотреть ситуацию с надгосударственного уровня, то нельзя не признать катастрофические последствия подобного подхода. В Берлине тоже сидели неглупые люди, и, когда они увидели отсутствие слаженной операции союзников в критические годы: 1941-й и 1942-й, для них стало очевидным наличие разногласий между членами антигитлеровской коалиции, а соответственно, и значительные дивиденды, которые Третий рейх мог бы получить из подобной ситуации. Например, усиление группировки войск на Восточном фронте. В период с апреля по ноябрь 1942 года против Красной армии вводилось по десять свежих дивизий ежемесячно. А учитывая, что Восточный фронт был основным театром военных действий, столь значительное увеличение сил противника означало не только ухудшение ситуации для советских граждан, вынужденных проливать больше крови и тратить больше материально-технических средств, но и оттягивание общей победы с осложнением пути ее достижения. Последнее особенно удивительно, поскольку в сентябре 1942 года Черчилль не исключал поражения СССР, и эта перспектива приводила его в ужас. В своей записке генералу Исмею для Комитета начальников штабов за этот период он, в частности, отмечает, что «полное поражение России или превращение ее в незначительный военный фактор бросит против нас все германские армии»³⁹. А главное, как англо-американские политики и военные собирались вести войну с Германией в этом случае, когда с захватом Советского Союза империя фюрера получила бы новые огромные источники сырья и продовольствия, сводя на нет экономическую блокаду? Наконец, наличие разногласий в коалиции подпитывало надежды немецкого руководства на заключение сепаратного мира с западными странами⁴⁰, что усиливало подозрения и вызывало дополнительное ожесточение межсоюзнических отношений, причем не только в годы войны, но и в последующий период.

Отказавшись от открытия второго фронта в 1942 году, Черчилль не торопился осуществлять высадку во Франции, что расходилось с его собственными обещаниями, которые он озвучивал советской стороне. В главе «Визит Молотова», посвященной лондонской встрече с народным комиссаром в мае – июне 1942 года, Черчилль признает, что «считал чрезвычайно важным не вводить в заблуждение нашего союзника». Дабы представители из ССССР не питали ложных надежд, он вручил Молотову памятную записку, из которой «ясно следовало, что хотя мы делаем все от нас зависящее <…> мы не связываем себя обязательством действовать». Он приводит текст этой записки, в которой недвусмысленно сказано о невозможности подтвердить проведение операции, поэтому «мы не можем дать обещания в этом отношении». Последняя фраза была ключевой, и, по словам Черчилля, он не раз обращался к ней, когда «Советское правительство выступало с упреками» или когда «Сталин лично ставил этот вопрос» перед британским премьером⁴¹.

Эпизод с памятной запиской является показательным примером искусного использования фигуры умолчания. В своей книге Черчилль привел лишь один абзац из документа, содержащего на самом деле восемь пунктов. В том числе важное упоминание о том, что «мы концентрируем наши максимальные усилия на организации и подготовке вторжения на континент Европы британских и американских войск в большом масштабе в 1943 году». В записке «не устанавливалось никаких пределов для размеров и целей этой кампании», но сообщалось, что «на начальной стадии» она будет выполнена «британскими и американскими войсками в количестве свыше одного миллиона человек»⁴².

Другими словами, обещание провести масштабную высадку в Северной Франции в 1943 году все-таки было дано, но не было выполнено. «Сокровенной мечтой» Черчилля, как выразился В. М. Фалин, было «взять приз в великой войне малой британской кровью»⁴³. С такой мечтой трудно предпринимать действия, подобные масштабной высадке своих войск на вражеской территории. Но помимо личностных установок на планы союзников влияла и реализация намеченной стратегии.

Черчилль считал, что «Торч», который, по его собственным словам, должен был стать «трамплином, а не диваном»⁴⁴, в случае успеха открывал перед союзниками большие возможности, в том числе связанные с высадкой в Северной Франции. В конце ноября 1942 года он сообщил Комитету начальников штабов, что считает необходимым подготовить планы высадки на французское побережье: либо в районе Ла-Манша, либо – Бискайского залива. В качестве планируемой даты начала операции он предложил 12 июля 1943 года. Через несколько дней Черчилль направил начальникам штабов развернутое вйдение дальнейших действий: к концу 1942 года – захват Туниса и завершение «Торча», к концу января 1943 года – захват Триполи, к концу марта – вступление Турции в войну, к концу июня – концентрация транспортных судов на Туманном Альбионе, к концу июля – завершение подготовительных мероприятий «Раунд-апа», август, сентябрь – проведение операции⁴⁵. «Мы должны открыть Западный фронт», – заявил он Алану Бруку в день составления означенного план-графика. Начальник Имперского генерального штаба не разделял взглядов премьера, по его мнению, говорить о «Раунд-апе» было рано. Черчилль же продолжал настаивать, напоминая, что «мы обещали об этом Сталину во время визита в Москву». «Нет, мы (выделено в оригинале. – Д. М.) не обещали», – парировал генерал, считавший, что у Британии хватит сил на войну только в одном регионе, и этим регионом должно остаться Средиземноморье⁴⁶.

Планы Черчилля провалились. Союзники не смогли захватить Тунис в декабре 1942 года, до начала периода зимних дождей. Операция «Торч» перешла на следующий год со всеми вытекающими отсюда последствиями в ограничении использования человеческих и материально-технических ресурсов на других театрах военных действий. Причин неудачи было несколько. Свою лепту внесли французы, принявшие в ноябре 1942 года «малодушное решение» и позволившие немцам использовать аэродромы Туниса. Просчитались и американцы, которые не решились усиливать группировку своих сил через Гибралтар. Они опасались, что Гитлер займет Испанию и станет использовать Иберийский полуостров для авианалетов на десантируемые войска. Незакаленные в боях американские солдаты вообще показали себя не самым лучшим образом, значительно уступая противнику. Даже король Георг VI отмечал, что само упоминание американских военных «звучит пораженчески»; возникает ощущение, что британцы «провели все бои самостоятельно». Черчилль приведет письмо короля в своей книге, однако упомянутые замечания подвергнет купюре, как, впрочем, и собственные заявления из ответного послания королю: «Противник совершит огромную ошибку, если сочтет, что все наши войска в этом регионе настолько же незрелы, как наши друзья из Соединенных Штатов»⁴⁷.

Признавая неподготовленность американских войск к противостоянию вермахту, западные историки впоследствии будут отмечать, что благодаря Черчиллю, который отговорил Рузвельта от открытия второго фронта в 1942 году, англо-американцам удалось избежать кровопролитного фиаско в Северной Франции⁴⁸. Только обучение это далось слишком высокой ценой – гибелью свыше восемнадцати тысяч советских граждан в сутки; в отличие от союзников они не имели роскоши ждать и были вынуждены набираться опыта в бою.

Летом 1943 года Красная армия одержала очередную крупномасштабную победу. На этот раз на Курской дуге, показав всему миру, что СССР способен разбить Третий рейх в одиночку. Начиная с этого момента определяющим в политике США и Великобритании стало опережение союзника. И в этой связи уместно вернуться к вопросу, каким образом британские и американские стратеги собирались одержать победу.

Выше упоминалось, что Черчилль возлагал большие надежды на коллапс немецкой промышленности, аналогичный тому, который произошел в 1918 году, но с поправкой, что на этот раз кризис усилит и ускорит народное восстание с последующим свержением нацистского режима. Судя по тем документам, которые Черчилль приводит в мемуарах, а также по архивным материалам, британское руководство продолжало верить в этот сценарий до сентября 1943 года⁴⁹. А это означало, что одновременно с периферийными операциями основная роль в победе над Германией отводилась стратегическим бомбардировкам. Черчилль понимал слабость этой стратегии, заметив начальнику штаба ВВС Чарльзу

Порталу, что даже если «все немецкие города станут по большей части непригодными для проживания, это нисколько не ослабит военной мощи Германии и не прекратит работу военной промышленности»⁵⁰. Окончательное прозрение наступило только осенью 1943 года. Разведданные, результаты аэрофотосъемки, а также дававшиеся с огромным трудом успехи в Северной Африке продемонстрировали бесперспективность ожидания экономического краха немецкой промышленности в ближайшее время. Победа могла быть достигнута лишь в результате сухопутной операции.

О смене стратегической парадигмы также говорила предложенная Рузвельтом в январе 1943 года, во время англо-американской конференции в Касабланке, доктрина безоговорочной капитуляции. Удивительно, что прекрасно понимавший, как изменилась ситуация, Черчилль ничего не говорит об этом в четвертом томе. Посвящая обсуждениям в Касабланке и новой доктрине значительно места, он оставляет за рамками главное – тупик британской стратегии с ее ставкой на периферийные операции, стратегические бомбардировки, подрывную деятельность и свержение нацизма внутри самой Германии.

В 1949 году на одном из заседаний палаты общин Эрнест Бевин, входивший в состав военного правительства в должности министра труда и национальной повинности, упрекнул экс-премьера, что новая доктрина никак не обсуждалась с его коллегами по правительству. «Первый раз я услышал эту фразу из уст президента Рузвельта», – ответил Черчилль, после чего добавил, что свое заявление глава США сделал «без консультаций со мной», имея в виду пресс-конференцию, на которой впервые была обнародована новая формула⁵¹. Однако, судя по приведенному в четвертом томе докладу премьер-министра, который был направлен его заместителю, новая концепция все-таки согласовывалась с британскими коллегами. «Я буду рад узнать мнение военного кабинета о включении в заявление декларации <…> „безоговорочной капитуляции“ Германии и Японии», – проявил свой интерес Черчилль⁵².

Несмотря на произошедший казус, до открытия второго фронта было еще далеко. В ходе встречи Черчилля и Рузвельта в Вашингтоне в мае 1943 года срок высадки во Францию был перенесен на май 1944 года. Затем этот срок был подтвержден на Квебекской конференции в сентябре того же года, правда, уже с оговоркой, что операцию следует начинать, «если русские не смогут достигнуть самостоятельного успеха». Если же Красная армия справится самостоятельно, тогда наготове был план «Рэнкин», предполагавший экстренную высадку во Франции и обеспечивающий, как выразился Рузвельт, «готовность достижения Берлина не позднее русских». Благодаря хорошо работающей советской разведке обо всех этих изменениях и закулисных играх США и Великобритании своевременно докладывалось высшему руководству СССР, которое смогло использовать полученные данные на конференции в Тегеране и получить гарантии старта операции «Оверлорд» в мае 1944 года⁵³.

Приведенный выше анализ и история написания четвертого тома больше касаются изложения большой стратегии, но значительное внимание автора и всего «Синдиката» занимало не только повествование о глобальных планах и концептуальных идеях, но и разбор вполне конкретных и не всегда простых эпизодов. Одним из таких эпизодов стал совместный десант британских и канадских войск на оккупированный немцами порт Дьепп в августе 1942 года. Вошедшая в историю как операция «Юбилей», высадка на французское побережье закончилась провалом. Одним из виновников катастрофы часто называли премьер-министра. И теперь, приступив к описанию военных кампаний 1942 года, он встал перед сложной дилеммой: рассказывать ли о неудачном рейде, и если рассказывать, то что именно?

Черчилль колебался достаточно долго. И к вопросу рассмотрения неудачной операции он подошел только в августе 1950 года, когда рукопись четвертого тома находилась на доработке. В начале месяца он признался Дикину, что пока не решил, как описать злополучную высадку. Для начала, сказал он помощнику, «мы сами должны четко понять, какими фактами располагаем». В частности, его интересовало, рассматривался ли вопрос возобновления операции начальниками штабов, Комитетом обороны или военным кабинетом в то время, когда: а) премьер находился в Британии; б) когда он отсутствовал в стране. Со своей стороны, Черчилль признался Дикину, что у него «сохранилось мало воспоминаний» насчет этого эпизода. Как всегда в подобных случаях, он обратился к документам, которые показывали лишь то, что он поддерживал крупномасштабные действия. При этом окончательное решение должно было приниматься после обсуждения конкретных деталей и определения времени проведения операции. Теперь многое зависело оттого, находился ли премьер в стране в момент решающих дискуссий. «Сохранились ли какие-нибудь записи на этот счет? – интересовался Черчилль у Дикина. – Я не могу коснуться этой темы, не собрав все факты». Возможен был и другой сценарий: операция могла быть санкционирована ее командующим – Луисом Маунтбэттеном. Хотя Черчилль считал маловероятным, что «Дики», как ласково называли военачальника друзья, мог пойти на такой шаг без согласования с высшим военным руководством. И тогда вопрос, по мнению автора, уже относился к форме и аргументам, с которыми план операции был представлен на рассмотрение, а также к тому, на какой стадии с военным кабинетом перестали консультироваться в этом вопросе⁵⁴.

Для выяснения ситуации Исмей обратился к Маунтбэттену, который обещал посмотреть свой личный архив, а также справиться об операции у своего окружения⁵⁵. Дикин тем временем отправился в архив Черчилля, где обнаружил примечательный документ, датированный 21 декабря 1942 года. Автором документа был сам Черчилль, адресатом – Исмей. В этом документе британский премьер высказал критические замечания относительно военного планирования десантной операции. «В то время как по ряду причин каждый пытается представить этот эпизод в максимально благожелательном свете, пришло время, чтобы мне четче докладывали о военных планах. Кто их разрабатывает? Кто их согласовывает?.. Какого мнения придерживались канадские генералы?.. Проверялись ли планы генеральным штабом?»⁵⁶.

Этот документ можно было использовать, однако сначала решили получить объяснения от одного из главных участников – Маунтбэттена. Но тут возникла незадача. Маунтбэттен не смог ничего оперативно подтвердить, поскольку в августе 1950 года, в момент коррекции четвертого тома, находился в отъезде. Проведенное Дикином разбирательство показало, что Маунтбэттен целиком взял всю ответственность за провал операции на себя. По словам Исмея, это был единственный случай за все шесть лет Второй мировой войны, когда конечное решение не было должным образом оформлено в письменной форме со стороны начальников штабов.

Параллельно этим разбирательствам к работе над составлением краткого отчета о событиях в Дьеппе приступил Гордон Аллен. Из подготовленного им черновика следовало, что Черчилль не принимал прямого участия в разработке и утверждении рейда. Премьер был в курсе самого плана на начальных стадиях его разработки, а также ему сообщали секретные подробности, связанные с кодовыми именами и прочим. Для тех же читателей, которые хотели более подробно ознакомиться с историей десанта, Аллен рекомендовал обратиться к официальным канадским работам на эту тему⁵⁷.

Пока помощники Черчилля работали над сбором фактов и подготовкой черновой редакции, свою версию событий прислал Маунтбэттен. По его словам, премьер «(как всегда) был главным моторчиком» этой операции. По причине «чрезвычайной секретности» планируемых мероприятий премьер совместно с начальниками штабов решил не оставлять никаких письменных свидетельств.

Получалось, что Черчилль был в курсе разрабатываемой операции. В этой связи его критическая записка от декабря 1942 года с содержащейся в ней просьбой предоставить детальную информацию приобретала противоречивый характер. Автор не стал включать ее в книгу, а Маунтбэттену ответил следующее: «Признаюсь, я не могу вспомнить всех упоминаемых тобой деталей. Это и неудивительно, если учесть, что решения не документировались. Определенно, я выступал за проведение крупномасштабного рейда летом 1942 года. И вся ответственность ложится исключительно на меня»⁵⁸.

Эпизод с высадкой в Дьеппе интересен тем, что потребовал проведения исторического расследования. Последние часто встречались в первых трех томах «Второй мировой войны», однако с каждым новым томом доля исследовательской составляющей начала снижаться. Особенно заметно это стало во время работы над следующим – пятым томом. Если раньше черновые записи членов «Синдиката» служили для автора основанием, подспорьем и руководящим материалом в диктовке текста, то теперь, из-за усилившегося цейтнота и объемности поставленной задачи, началось срезание углов. К написанию текста были привлечены все члены команды, включая Дениса Келли. При этом, как правило, их материалы готовились уже от имени первого лица, чтобы с незначительными правками и дополнениями быстрее включать в финальный текст.

В отличие от предыдущих, пятый том стал по большей части внутренним продуктом «Синдиката». Круг внешних исследований и согласований был заметно сокращен. Из лиц, которые формально не входили в творческий коллектив Чартвелла, остался только Норман Брук. Особое внимание он уделил коррекции глав о Тегеранской конференции, понимая, что она является ключевой в новом томе и вызовет основной интерес у читателей. Другим исключением стал главный маршал авиации Альфред Гэррод, который, как заметил сам Черчилль: «помог отразить тему авиации»⁵⁹.

Выбор Гэррода, несмотря на его высокое воинское звание и большой опыт, оказался не самым удачным. Подготовленный им материал Линдеман нашел «скучным», а обычно выдержанный Норман Брук – «довольно глупым». В итоге занявший восемнадцать страниц отчет Гэррода был сокращен Паунэллом до трех страниц. Завершая тему авиации, добавим, что в процессе работы над материалом Брук попросил автора отдать должное британским бомбардировочным командам – в противовес участию в войне американцев. Однако полученные из Министерства авиации статистические данные вынудили отказаться от этой идеи. Согласно отчетам, американцы потеряли во время боевых вылетов 94 тысячи своих летчиков, в то время как британцы всего 54 тысячи. Не вдаваясь в подробности, в книге было указано о превысивших 140 тысяч общих потерях. Черчилль также планировал отметить главу бомбардировочного командования Королевских ВВС Артура Харриса (1892–1984), однако в дальнейшем передумал, упомянув лишь об «энергичном руководстве» маршала Королевских ВВС. Учитывая кровопролитный характер миссии Харриса, возможно, оно и к лучшему⁶⁰.

Эпизод с Гэрродом наглядно демонстрирует негативные особенности написания текста с опорой на неподготовленных к литературному труду специалистов. Но работа с экспертами имела и другие сложности. Некоторые из них проявились в написании главы «Секретное оружие Гитлера» о ракетах «Фау» (сокращенно от Vergeltungswaffe). Первоначальный материал для этой главы был подготовлен зятем Черчилля Данкеном Сэндисом, который в апреле 1943 года возглавил изучение нового оружия немцев. В черновике отмечалась исключительная роль работы Сэндиса в своевременном снабжении британского командования информацией о «Фау». Для усиления драматизма своего изложения и добавления хоррора, Сэндис процитировал куски из мемуаров Харриса и Эйзенхауэра. Последний вообще считал, что если бы «Фау-2» появились раньше, тогда сроки «Оверлорда» были бы наверняка перенесены. К обсуждению черновика Сэндиса подключились Линдеман и Гэррод, которые убедили Черчилля не преувеличивать влияния на общий исход боевых действий исследовательского центра немцев в Пенемюнде, где конструировались ракеты. Также за консультациями обратились к профессору Реджинальду Джонсу, возглавлявшему в годы войны отдел научной разведки Министерства авиации. Учитывая, что его подразделение конкурировало с Сэндисом, он принизил некоторые заявления Данкена, а также заметил, что Эйзенхауэр «значительно преувеличивает» влияние «Фау» на «Оверлорд». Кроме того, он добавил текст, который выгодно представлял уже его вклад в обнаружение и решение проблемы с баллистическими ракетами. В результате Черчиллю пришлось примирить всех. Цитата из мемуаров Харриса была исключена, заявления Эйзенхауэра были расценены как «преувеличение», текст Джонса нашел свое место, как, впрочем, и признание роли Линдемана в борьбе с «Фау-1», а Сэндиса – с «Фау-2». Наш герой столкнется со схожей проблемой при работе над описанием последнего года войны в Европе. Учитывая, что все три стороны были в той или иной степени близки к нему, ему ничего не останется, как вновь воздать должное каждому⁶¹.

Если говорить об истории написания пятого тома, то значительная часть (тридцать пять глав) была написана летом 1950 года, во время небольшой паузы, возникшей после рассмотрения майской версии «Поворота судьбы». После сдачи четвертого тома Черчилль активно продолжил работу над продолжением, подготовив к декабрю 1950 года еще восемь глав. По большей части это был сырой материал, требующий авторской и редакторской правки. Обычно этот этап работ автор старался проводить, выезжая за границу. Исключение составила лишь работа над «Поворотом судьбы». Однако если учесть, что во время подготовки четвертого тома Черчилль планировал провести доработку финальной версии в Биаррице, для чего даже был забронирован отель, то и этот эпизод можно легко отнести к тем исключениям, которые подтверждают правило.

В качестве нового места труда и отдыха Черчилль выбрал любимый Марракеш, отель Mamounia, где он останавливался со своей командой три года назад во время подготовки к печати «Надвигающейся бури». Политик покинул Туманный Альбион 17 декабря и наслаждался марокканским солнцем до 23 января следующего года. Его сопровождали генерал Паунэлл (пробывший с автором весь срок), Денис Келли (оставивший компанию 3 января), Билл Дикин с супругой (прибыли 5 января на две недели). И это не считая двух секретарей, телохранителя Эдмунда Мюррея (1917–1996), дворецкого Нормана Макгована, а также профессора Линдемана со слугой. Как обычно, все расходы на пребывание именитых гостей в Марракеше оплачивали американские издатели.

Несмотря на то что в приоритете был пятый том, первые две недели после размещения в роскошных номерах Mamounia творческий коллектив занимался следующим, шестым томом. Доработка готового вчерне пятого тома была возобновлена только после приезда Дикина. Стиль работы был тот же: коррекция, переписывание, сокращения, дополнения, отправка в британскую типографию для печати, еще раз читка, еще раз коррекция.

Работа над текстом велась одновременно несколькими специалистам, что могло создать представление о хаотичности творческого процесса. Не без этого. Паунэлл даже пожаловался Исмею на «ужасную путаницу». Кроме того, генерал возражал против привлечения Дениса Келли, которого считал «безнадежным» в качестве автора. По его мнению, гораздо разумнее было ограничить Келли заботой об архиве и уточнением отдельных фактов, а также подготовкой сносок, чем доверять ему написание черновых материалов с последующим их использованием в финальном тексте.

Благодаря собранности и организованности нашего героя, а также преданности делу всей команды к маю 1951 года, то есть к очередной платежной дате, Черчиллю удалось представить издателям пусть не финальную, но вполне читабельную версию пятого тома. «Я рассматриваю пятый том как завершенный, за исключением правок и финальной коррекции с моей стороны», – признался Черчилль «Синдикату» в первый майский день 1951 года⁶².

К этому же времени появилось название – «Кольцо смыкается», которое осталось неизменным до публикации. Как и следовало ожидать, титул появился не сразу. Вначале пятый том назывался «Окончательная победа». Тогда, в январе 1949 года, еще предполагалось, что «Вторая мировая война» будет состоять из пяти томов и этот том будет завершать серию. Соответственно было подобрано и название двух книг: «Освобождение Западной Европы» и «Конец цикла». От первоначального названия пришлось отказаться, когда стало понятно, что о завершении проекта пока говорить рано. Вместо победы в Европе в описании удалось дойти лишь до подготовки высадки союзников в Нормандии. В ноябре 1950 года Черчилль предложил «предварительный заголовок» для нового тома – «Окружение», который ему самому не слишком нравился. В марте следующего года он жаловался Бруку, что до сих пор не нашел подходящего названия.

Новый и последний вариант – «Кольцо смыкается» – появился в майской редакции рукописи. Это название было предложено Денисом Келли, за что Черчилль его сердечно поблагодарил. Келли было приятно услышать лестные обращения в свой адрес, но похвала не лишила его природной скромности. Он считал, что авторство удачного названия принадлежит не ему, а Черчиллю. По его мнению, он уже слышал его из уст политика. Правда, Келли не был до конца в этом уверен. Своими сомнениями он поделился с маршалом авиации Порталом, который развеял их, указав архивариусу на один из документов, где это выражение использовалось ранее. Документ готовился главой правительства и начальниками штабов во время поездки в США в декабре 1941 года. Эта же фраза встречается в третьем томе, в резюме оживленных дискуссий, имевших место во время названного трансатлантического путешествия. По мнению историков, истинное авторство так и остается неясным: либо Черчилль, либо начальники штабов⁶³. Однако с большой долей вероятности можно предположить, что оборот придумал все-таки британский премьер. По крайней мере, в одном из его военных выступлений от октября 1942 года встречается следующее предложение: «Впрочем, я так и ожидал, что нынешняя война будет становиться все более жестокой по мере того, как кольцо судьбы безжалостно смыкается вокруг немцев»⁶⁴.

Название понравилось не только Черчиллю, но и издателям, которые решили развить успех ускоренной публикации четвертого тома. Лафлин хотел выпустить продолжение в серии Book of the Month Club не в декабре, как в прошлом году, а в ноябре, тем самым увеличив объемы рождественских продаж. В отличие от предыдущих томов, критика переданного в мае 1951 года варианта рукописи пятого тома и со стороны Лафлина, и со стороны Люса носила незначительный характер. Углы начал срезать не только автор – издатели тоже хотели быстрее издать новинку, и Черчилль активно их в этом поддержал, пообещав в конце июня, что к 1 сентября он доработает пятый том.

Обнадеживающее заявление. Особенно для тех, кто не работал с Черчиллем. Но Лафлин был не из их числа. Он еще долго не мог прийти в себя от бесчисленных правок предыдущих томов, направляемых не только до последнего дня сдачи в типографию, но и после того, как книга уже была напечатана и переплетена. Не желая наступать на старые грабли, глава Houghton Mifflin Со. направился в середине июля в Лондон, где под хороший обед и бутылочку Pol Roger урожая 1928 года обсудил со знаменитым клиентом более приемлемые для издательства сроки передачи рукописи. До 5 августа Черчилль пообещал направить первые десять глав, остальное – ко 2 сентября.

Несмотря на все маркетинговые ухищрения Лафлина, объем продаж каждого следующего тома был меньше предыдущего. Такая же ситуация наблюдалась и на других книжных рынках. Например, если в США к июлю 1951 года было продано полтора миллиона экземпляров первых четырех томов, в Великобритании – почти миллион экземпляров первых трех томов, то в Бразилии – всего две тысячи экземпляров первых четырех томов, а в Турции и того меньше – восемьсот экземпляров. Там даже были вынуждены прервать дальнейшую публикацию⁶⁵.

В отличие от американских издателей, Ривз был недоволен качеством пятого тома. В начале августа он сообщил автору о своих замечаниях и предложениях. Среди них была настоятельная просьба сократить использование в тексте кодовых имен, заменив их более понятными для широкой публики названиями. Черчилль никак не ответил на его просьбу и не стал вносить правки на этот счет. Остальные пятьдесят шесть замечаний и предложений Ривза он передал для отработки Келли, Дикину и Паунэллу. «Большая их часть чрезвычайно хороша, – заметит автор виконту Камроузу. – Было был лучше, если бы Ривз смог передать свои предложения раньше»⁶⁶.

В начале августа Черчилль признался супруге, что «погружен в работу над пятым томом, который планируется к изданию в ноябре в Америке в серии „Книга месяца“». По его словам, он «практически полностью переписал начальные главы»⁶⁷. Клементина отдыхала неподалеку от Биаррица. Черчилль также планировал провести основной объем доработки пятого тома в теплых краях.

За последние семь месяцев это были уже вторые зарубежные рабочие каникулы. Учащение выездов объяснялось тем, что осенью ожидались всеобщие выборы, и в случае победы Консервативной партии Черчилль становился премьер-министром. При таком развитии событий времени для работы над произведением оставалось катастрофически мало, да и сама возможность отдыха в теплых странах сводилась к нулю.

Была еще одна причина, повлиявшая на принятие решения в пользу поездки. В тот момент, когда «Поворот судьбы» завоевывал книжный рынок Америки, автору исполнилось семьдесят шесть лет. В августе 1951 года прошло два года после микроинсульта на вилле Бивербрука. Как Черчилль ни бодрился, но возраст уверенно брал свое. Тема здоровья косвенно нашла отражение и в новом томе с символическим и имеющим разнообразные коннотации названием «Кольцо смыкается». До начала описываемых в книге событий – середина 1943 года – британский премьер представал перед читателями неуязвимым исполином, на состояние которого не сказывались ни стрессы, ни перегрузки. Но в новом томе Черчилль рассказывает о пошатнувшемся во второй половине 1943 года здоровье. Работая над этим фрагментом, он даже попросил своего лечащего врача просмотреть и поправить при необходимости куски с описанием подробностей болезни и выздоровления. Не все из предложенных правок были учтены, однако сам факт самоличного рассказа о проблемах со здоровьем весьма примечателен для руководителя такого уровня, как Черчилль⁶⁸.

Если говорить об очередных рабочих каникулах, то первоначально автор со своей командой, которая на этот раз ограничилась секретарями и телохранителем, остановился в Imperial Palace Hotel на побережье французского озера Анси. Погода была пасмурной, поэтому спустя пять дней было решено переехать в Венецию, воспользовавшись для этого железнодорожным транспортом. Неприятным сюрпризом оказалось, что поезда, следовавшие в Венецию, не останавливались в Анси. Когда секретарь сообщила об этом своему шефу, предложив ехать в Венецию из Женевы, он спокойно ответил: «Помните, что я Уинстон Черчилль. Попросите начальника вокзала остановить поезд»⁶⁹. Состав был остановлен, и британский политик с пятьюдесятью пятью единицами багажа отправился из Анси в Венецию, где поселился на острове Лидо в Excelsior Hotel. Чету Черчиллей разместили в люксе, в котором незадолго до приезда высокопоставленного гостя свой медовый месяц провели король Египта и Судана Фарук I (1920–1965) со своей второй супругой Нариман Садек (1933–2005).

Во время путешествия в Венецию Черчилль едва не расстался с жизнью. Желая лучше рассмотреть одну из достопримечательностей, он высунул голову из окна. Но не успел он насладиться видом, как сопровождавший его телохранитель резко схватил политика за плечо и буквально втащил обратно в купе. В этот момент поезд пронесся мимо столба с электрическими проводами, расположенного всего в паре десятков сантиметров от железнодорожных путей. Еще доля секунды, и неосторожного пассажира снесло бы этой опорой. Черчилль не растерялся. «Энтони Иден едва не получил повышение», – улыбаясь, заметил он⁷⁰.

Политик пробыл в Excelsior Hotel до 9 сентября. Затем через остановку в Париже он вернулся в Британию 12-го числа.

До своего отъезда во Францию Черчилль направил в Houghton Mifflin Со. все семнадцать глав первой книги пятого тома. Казалось, что график, хотя и с небольшим опозданием, выдерживается, и вдруг неожиданно произошел сбой. Вместо того чтобы ускорить завершение второй книги, выезд за границу затормозил рабочий процесс. Сказалось то, что никто из «Синдиката» не сопровождал экс-премьера. Оставшись без помощников и без документов, Черчилль сосредоточился непосредственно на редактуре, отправляя отработанные материалы в английскую типографию и правя распечатанные материалы, что значительно замедлило творческий процесс. Не улучшило ситуацию и возобновившееся общение с членами команды⁷¹.

Из-за возникшей задержки в Анси и Венеции сроки передачи рукописи в издательство были сорваны. Лафлин получил последние главы спустя более двух недель после запланированной даты – 18 сентября. Черчилль во всем обвинил издателей, которые, по его мнению, испортили ему отдых и снизили творческую активность. Те действительно отвлекали его напоминаниями о сроках и разного рода предложениями. Например, Лонгвелл для иллюстративного ряда публикации нового тома в Life хотел организовать фото-сессию Черчилля. «Телеграфирую тебе, что это не важно», – написал политик Келли, причем «не» было подчеркнуто три раза⁷².

Как Черчилль ни роптал на издателей, но основная причина задержек была связана с ним самим. Он уделял не так много внимания работе над книгой, как того требовалось. Сопровождавший его дворецкий Норман Макгован вспоминал, что «большую часть времени своего отдыха в Венеции мистер Черчилль занимался живописью»⁷³. Келли был раздосадован нежеланием патрона знакомиться с комментариями к рукописи. «Ради бога, сделайте так, чтобы мистер Ч прочитал комментарии профа очень внимательно», – умолял Келли секретаря Леттиц Марстон (1919 —?). Речь шла о замечаниях, подготовленных профессором Линдеманом. Кроме того, Келли беспокоили фрагменты, описывающие бомбардировки Германии. Они готовились на основе воспоминаний Линдемана, который был склонен ошибаться. «Если мистер Ч небрежно отнесется к этой главе, на него с критикой обрушится каждая вдова, потерявшая во время этих рейдов своего супруга», – объяснял Келли секретарю⁷⁴. Леттиц Марстон довела обеспокоенность Келли до Черчилля, и тот согласился внимательнее отнестись к правке обозначенного фрагмента. Именно тогда он и обратился за экспертным мнением к главному маршалу авиации Гэрроду, правда, не совсем удачно.

Единственный член «Синдиката», который все-таки присоединился к Черчиллю в Венеции, был Чарльз Вуд. Его специально вызвали для ускорения процесса корректуры. И процесс был ускорен. Правда, срок все равно выдержать не удалось. Да и сам Вуд не вписался в коллектив – буквально сразу он был подвергнут остракизму со стороны секретарей. Черчилль это заметил и сказал своим помощникам, что «если никто из вас не будет мил с мистером Вудом, тогда я буду завтракать с ним один»⁷⁵.

Задержка в передаче рукописи привела к задержке публикации. «Кольцо смыкается» вышло примерно в то же время, что и предыдущий том в прошлом году. Первый тираж в количестве шестидесяти тысяч экземпляров был с большим трудом издан Houghton Mifflin Со. 23 ноября 1951 года. За ним последовали публикации в серии Book of the Month Club, а также издание в Канаде. В Британии новый том появился только через девять месяцев – 3 сентября 1952 года.

Столь значительная задержка была связана с дефицитом бумаги и периодически накатывающимися забастовками в типографии. Ухудшилась также ситуация со стоимостью издания: произведение подорожало на двадцать процентов. Флауэр успокоил Черчилля, что это вынужденная мера, связанная с увеличением себестоимости: в полтора раза подорожала бумага, на треть увеличилась стоимость услуг типографии. Цена нового тома возросла бы еще выше, если бы не тираж – двести семьдесят пять тысяч экземпляров, который за счет большого объема позволил сократить себестоимость единицы продукции. Обращает внимание, что Cassell & Со. Ltd. оставило тираж на столь же высоком уровне, как и во время «Поворота судьбы», что иначе как верой в потенциал нового тома объяснить нельзя. Британских издателей действительно отличал оптимистичный настрой. И на это у них были убедительные причины.

В предисловии к новому тому Черчилль указал, что на содержание книги так или иначе повлияла текущая обстановка. За минувшие с момента описываемых событий семь лет «многое изменилось в международных отношениях». «Между бывшими сотоварищами возникли глубокие расхождения. Сгустились новые и, быть может, более мрачные тучи». В результате «некоторые из мыслей и выражений, содержащиеся в телеграммах, протоколах и отчетах о конференциях, могут странно звучать для иностранных читателей»⁷⁶.

За означенный период действительно многое изменилось. Но в момент публикации пятого тома кардинальные события произошли и в самой Британии, повлияв на автора произведения и на восприятие предложенного им текста. На вторые сутки после того, как последняя порция материалов пятого тома была передана в Houghton Mifflin Со., лидер тори получил письмо от премьер-министра. Он давно ждал новостей, которые содержало это послание: «Мистер Черчилль, я решил провести всеобщие выборы в октябре этого года. Сегодня вечером после девятичасовых новостей я объявлю об этом решении. Искренне ваш, К. Р. Эттли»⁷⁷.

Перед Черчиллем открывались двери новых возможностей. Новые выборы, новые победы, новые достижения. Если выборы пройдут успешно, тогда он сможет вернуться в хорошо знакомый ему комплекс зданий на Даунинг-стрит. Это возвращение было не только желательным, но и в психологическом плане очень важным для британского политика. Во-первых, ему снова удалось продемонстрировать собственную непотопляемость. Далеко не каждый мог восстановиться после такого удара, который был нанесен народным волеизъявлением летом 1945 года. А он смог. Во-вторых,

Черчилль был уже больше полувека в большой политике, дважды Корона призывала его формировать правительство, но ни разу он не становился премьером, избранным народом. И теперь у него вновь появилась такая возможность.

Но у медали новых выборов была и обратная сторона. В ноябре 1951 года Черчиллю исполнилось семьдесят семь лет. В таком возрасте большинство его соотечественников уже в течение двенадцати лет наслаждались заслуженным отдыхом на пенсии. А у Черчилля на эти двенадцать пенсионных лет пришлись тяжелейшие шесть лет войны, а также шесть лет руководства партией в оппозиции и написание пяти томов мемуаров общим объемом почти четыре тысячи триста страниц.

Хорошо знавшая и любившая своего супруга Клементина считала, что ее дорогому Уинстону не следует становиться премьер-министром. Клементина и сама не хотела быть в очередной раз супругой главы правительства, руководствуясь не эгоистическими соображениями, а вполне объективными факторами, основное место среди которых занимала забота о своем благоверном. Черчилль мог обманывать свое окружение и даже самого себя, но не Клементину, которая прожила с ним больше сорока лет и прекрасно понимала потребности и возможности супруга. Она отлично знала, что он уже не тот и состояние его здоровья вызывает серьезные опасения. Она беспокоилась за его жизнь, не исключая, что новая нагрузка может оказаться фатальной. Позже она признается Монтагю Брауну, что для нее настоящим кошмаром этого периода было то, что супруга настигнет удар во время очередного выступления⁷⁸. И как будет показано дальше, опасения мудрой женщины имели основания.

Но даже без столь крайних и трагичных вариантов, как внезапная кончина или инсульт, состояние Черчилля беспокоило Клементину и по другой причине. Наблюдение за тем, как достигший в прошлом успеха человек начинает соперничать с образом самого себя, но терпит по ряду объективных причин (старость, болезни, изменение внешних условий, исчерпание таланта и ресурсов) обидное поражение, всегда производит жалкое зрелище. Клементина прекрасно понимала, что если Черчилль победит на выборах, то его дальнейшую деятельность на посту премьер-министра будут сравнивать не только с руководством Эттли, но и с его собственным премьерством в военные годы. А между этими двумя периодами многое изменилось. И главное – изменился сам Черчилль. Вступив в бой со своим реноме десятилетней давности, он неизбежно проиграл бы. А Клементина хотела, чтобы ее супруг остался в памяти своего народа и всего мира лидером, который привел страну к победе, но никак не уставшим стариком, запутавшимся в сложностях нового времени.

Однако глас миссис Черчилль не был, а в действительности и не мог быть услышан. Во-первых, далеко не каждый человек способен отказаться от власти. Особенно если речь идет об амбициозной персоналии, о Черчилле, который стремился к власти на протяжении нескольких десятилетий, однажды уже вкусил ее и до сих пор продолжал оставаться в орбите ее дурманящего аромата. Во-вторых, на кону стояла репутация. Черчилль не мог отказать себе в возможности восстановить свой пошатнувшийся после поражения на выборах 1945 года имидж, причем не только перед современниками, но и перед потомками. В-третьих, свою роль сыграл личностный фактор. Достоинства в одних обстоятельствах могут обернуться недостатками в других. Упрямство, непримиримость, независимость суждений, то есть именно те качества, которые на протяжении стольких лет толкали Черчилля вперед, приводя и к успехам, и к разочарованиям, теперь вновь вынуждали занять стойку борца, принять вызов судьбы и с открытом забралом ринуться в бой. Словом, для него выбор был предопределен – снова оказаться в гуще событий.

Все это были сильные эмоции и красивые слова, но что на деле Черчилль и его партия могли предложить избирателям? Поражение 1945 года не прошло незамеченным, запустив механизмы реформирования Консервативной партии. Из теории организационных изменений известно, что, как правило, трансформация начинается со смены руководителей. В политической жизни Британии также считается моветоном исполнение лидером партии своих обязанностей после поражения на выборах, особенно если речь идет о таком разгроме, которому тори подверглись летом 1945 года. Но Черчилль был необычным политиком с необычными достижениями и необычным статусом. Наиболее радикально настроенные консерваторы уже тогда были бы не прочь обновить партийное руководство, но вслух своих претензий никто не высказывал. Однако без кадровых решений не обошлось. По предложению Черчилля, в июле 1946 года председателем партии стал Фредерик Джеймс Маркиз, лорд Вултон (1883–1964), занимавший в военном правительстве пост министра продовольствия (с 1940 по 1943 год) и восстановления (с 1943 по 1945 год). Также в августе и в сентябре 1945 года в отставку подали заместитель председателя партии сэр Гарольд Митчелл (1900–1983) и директор Центрального бюро сэр Роберт Топпинг (1877–1952).

Вторым после смены первых лиц направлением модернизации является ребрендинг. Считая, что прилагательное «консервативный» вызывает неприятные ассоциации у молодежи, Вултон при участии Г. Макмиллана предложил изменить название партии: «Единая (или союзная) партия», «Партия единства», «Консервативные демократы», «Прогрессивные консерваторы», «Национал-демократы» или «Новая демократическая партия». Однако дальше рассмотрения различных вариантов дело не пошло. Период восстановления сочли не самым удачным для подобной метаморфозы, да и старое название, какие бы ассоциации оно ни вызывало, уже слишком прочно закрепилось в британском политическом сознании, чтобы отказываться от него в столь неблагоприятный момент.

Ситуация была настолько тяжелой, что помимо забот о фасаде нужно было думать о переустройстве внутренних процессов и выработке новой программы, за которой пошли бы избиратели. В рамках этих начинаний в конце 1945 года был образован Парламентский секретариат, создан Консервативный политический центр, а также возрожден в расширенном составе Исследовательский департамент. Под руководством Вултона были произведены изменения в системе партийного финансирования с оплатой расходов на избирательную кампанию из избирательных фондов, а не средств кандидатов, укреплена независимость местных ассоциаций, а также внедрены новые подходы пропаганды и агитации с распространением специальной литературы и плакатов с поддержкой тори. Для привлечения новых последователей активизировалась работа на уровне муниципальных советов и местного самоуправления.

Одновременно изменения коснулись идейного переосмысления и обогащения. В первые послевоенные годы появился ряд новых программных документов: «Промышленная хартия», «Сельскохозяйственная хартия», «Консервативная политика для Уэльса и Монмутшира», а также памфлет «Правильная дорога к Британии».

Отличительной особенностью перечисленных нововведений было то, что участие в них Черчилля носило ограниченный характер. В 1947 году, готовясь к ежегодной партийной конференции, он пригласил к себе Реджинальда Модлинга (1917–1979), в то время молодого сотрудника Исследовательского департамента Консервативной партии, и попросил его в пяти строчках сформулировать основные положения «Промышленной хартии». Когда Модлинг выполнил поручение, Черчилль прочитал заготовку и воскликнул:

– Я не согласен ни с единым словом.

– Что ж, сэр, но это именно то, что приняли делегаты конференции.

– Ладно, тогда оставьте.

Черчилль включил подготовленный текст в свое выступление, прочитав его холодно и без эмоций⁷⁹.

Экс-премьер концентрировал свои главные усилия на внешнеполитическом фронте, строя основную политическую программу тори вокруг «глобальной роли» Британии в сплочении англоязычного мира и Западной Европы. Он выступал за «восстановление экономической независимости страны, полной личной свободы наших граждан и их предпринимательской инициативы»⁸⁰. По словам Г. Макмиллана, лидер консерваторов «не любил вникать в детали социально-экономической политики, поэтому сторонники реформ получили значительную свободу действий»⁸¹. Эта свобода позволяла развиваться передовым членам партии, предлагая новые идеи, но без поддержки сверху появлялся существенный риск, что реформы так и останутся на бумаге. По иронии судьбы, Черчилль, всегда ратовавший за перемены и инновации и при этом никогда не считавшийся настоящим тори, теперь стал одновременно главным козырем партии в парламентских выборах и главным тормозом ее дальнейшего развития. «Нам оставалось только ждать, ждать и смотреть, кто прекратит свое существование первым: Уинстон или Консервативная партия», – сокрушался Р. Батлер⁸². В кулуарах все чаще стали перешептываться: «Возможно, было бы лучше, если бы Уинстон оставил свой пост, а его место занял бы Иден»⁸³.

С Черчиллем действительно было непросто. Погруженный в работу над мемуарами, а также постоянно выступающий в Европе и США с глобальными речами он нечасто появлялся на скучных партийных собраниях и практически не занимался обычными, но неизбежными рутинными партийными вопросами. Если же говорить о его выступлениях, то хотя они и привлекали внимание, и даже способны были вызвать общественный резонанс, это были выступления одиночки. Черчилль редко согласовывал свою позицию с линией партии и еще реже обсуждал свои дальнейшие действия с однопартийцами.

Лучше всего тактика британского политика может быть описана его собственными словами. В 1937 году в одной из статей для Collier’s он указывал, что «основная обязанность оппозиции состоит в том, чтобы критиковать каждое предложение правительства, каждый предлагаемый им для обсуждения административный акт»⁸⁴. Именно эта критика и легла в основу его выступлений. Черчилль направил свою риторику против лейбористов, социализма и национализации. Он заявил, что «социализм противоречит человеческой природе» и является «философией неудачников, символом веры невежд и евангелием для завистников»⁸⁵.

При этом лидер тори не утверждал, что капитализм лишен недостатков. Сравнивая две политические системы, он считал, что «врожденным пороком капитализма является неравное распределение богатств», а «врожденным пороком социализма – равное распределение нищеты»⁸⁶. Это заявление относится к октябрю 1945 года. Во время избирательной кампании в октябре 1951 года он использовал другое образное сравнение: «Различие между нашим взглядом и взглядом социалистов аналогичны различиям между лестницей и очередью. Мы – за лестницу. Пусть каждый проявит свои лучшие качества в карабканье наверх. Социалисты же – за очередь. Пусть каждый ждет своей очереди». Тем же, кто, возражая Черчиллю, напоминал, что на лестницу можно не только взобраться, но с нее также можно легко упасть, он отвечал: «Мы создадим социальную страховочную сеть, самую лучшую в мире»⁸⁷.

Черчилля часто обвиняли в оппортунизме и непоследовательности. Но пример с социализмом – яркое подтверждение несостоятельности этих утверждений. В своей послевоенной риторике, направленной против левых элементов политического спектра, политик придерживался тех же приемов и того же слога, которые использовал до начала Второй мировой войны. Вот, к примеру, как он отзывается о лейбористах в одной из своих статей в Evening Standard в июле 1957 года: «Партия, которая исповедует абсурдные в теории и разрушительные при их практическом применении доктрины»⁸⁸. В послевоенных речах добавилась лишь специфика нового времени. В том числе и в отношении новых имен: «Лидер лейбористов очень скромен, и у него на это есть все основания»; или: «Эттли сродни клопу, который, питаясь кровью короля, думает, что в нем самом течет королевская кровь»⁸⁹. В истории остались и другие хлесткие ремарки: «Подъехал пустой автомобиль, открылась дверь, и из салона вышел Клемент Эттли»; или характеристика лидера лейбористов, как «овцы в овечьей шкуре»⁹⁰. Правда, в действительности последние два высказывания нашему герою не принадлежали. Но даже то, что Черчилль сказал лично, уже было много.

Досталось не только Эттли, но и его кабинету. Перефразируя Линкольна, Черчилль заявил, что лейбористы, эти «никчемности», сформировали «правительство никчемностей для никчемностей». Он называл «методы и приемы работы социалистов расточительными и неуклюжими». «Еще ни одно правительство не совмещало столь страстную похоть к власти со столь безнадежной импотенцией в ее использовании», – выразился он в ноябре 1947 на одном из заседаний палаты общин⁹¹.

В чем конкретно, по мнению лидера консерваторов, выражается «расточительность и неуклюжесть» лейбористов? Во-первых, Черчилль выступил против всеобщего равенства, как это равенство видят социалисты. В его понимании, «сильные должны помогать слабым». Социалисты, напротив, «уверены, что сильных нужно держать в узде, принижая до уровня слабых, чтобы все распределялось поровну». «Социалисты предпочли бы, чтобы у каждого была половина нормы, нежели чтобы кто-нибудь получил вторую порцию». К чему приводит подобное распределение благ и возможностей? К весьма неутешительным выводам и опасным последствиям, когда «темп общества в его движении вперед задается самыми медленными и слабыми его представителями»⁹².

Во-вторых, лидер оппозиции обвинил лейбористов в ухудшении социально-экономических условий жизни обычных граждан. «Мы стали больше платить за то, что покупаем за рубежом, и получаем меньше за то, что продаем», – возмущался лидер тори⁹³. При этом в своих речах он не только использовал таранные удары, но и не брезговал ироничными шлепками, которые лучше запоминались и легче воспринимались. Так, например, во время выступления в своем избирательном округе в конце января 1950 года он заявил: «Почему длинные очереди должны стать постоянной и неизбежной составляющей нашей жизни. Больше социалисты не мечтают об утопии, они мечтают о кьютопии»⁹⁴.

Попала под огонь критики и сохраненная лейбористами со времен войны карточная система распределения продовольствия, активно поспособствовавшая появлению огромного бюрократического аппарата и созданию «громадной армии чиновников», которая увеличилась в три раза по отношению к довоенному периоду. В результате главной заботой высшего политического руководства страны стало «обеспечение этой армии достаточным объемом работы, которая оправдывала бы ее существование», а также «предоставление чиновникам как можно больших полномочий и бесчисленных возможностей для вмешательства в жизни других людей».

За чей счет содержится непропорционально развитый бюрократический аппарат и за чей счет «оплачиваются щедрые административные расходы»? – вопрошал Черчилль. За счет обычных граждан, которые покрывают все издержки налоговыми выплатами и приобретением продуктов по завышенным ценам. «Социалисты делают вид, будто с помощью своей системы продовольственных карточек и субсидий на продукты питания обеспечивают малоимущих и всех остальных жителей страны дешевой едой, – возмущался политик. – Но для этого они сначала берут деньги из кармана наших граждан, а затем возвращают за вычетом тяжелого бремени расходов на громадную армию чиновников, занимающихся организацией работы карточной системы»⁹⁵.

Не оставил Черчилль без внимания и такое нововведение лейбористов, как национализация. Выступая в марте 1947 года в парламенте, он заявил собравшимся депутатам и членам правительства, что «можно попробовать уничтожить богатство, но это приведет лишь к распространению нищеты». В августе того же года он отметил, что «частная собственность имеет право себя защищать». «Наша цивилизация построена за счет частной собственности и может быть защищена только частной собственностью». В ноябре 1948-го он назвал предложенный законопроект о национализации сталелитейной промышленности «средством ограничения торговли». В октябре 1949-го на партийной конференции он высказал опасения, что национализация приведет лишь к тому, что «бурно развивающаяся промышленность будет приведена в беспорядок, расколота и в итоге заморожена и парализована неповоротливыми и дорогостоящими тисками государственной бюрократии». А что значит бюрократия? «Бюрократов не наказывают за неправильные решения, – объясняет Черчилль. – До тех пор пока они пунктуально ходят на работу, честно выполняют свои обязанности и ведут себя в вежливой манере перед своим руководством, им нечего беспокоиться о своей занятости и пенсиях». И таким людям, у которых «отсутствует заинтересованность действовать правильно», которые «не подвергаются наказаниям за свои ошибки», лейбористы передали «ключевые отрасли промышленности». «Я сомневаюсь, – заявил Черчилль в феврале 1950 года, – что обычному среднему социалисту доставляет удовольствие по утрам говорить себе: „Ого, я владею Банком Англии, я владею железными дорогами, я владею угольной промышленностью“. А если подобные речи и доставляют ему удовольствие, то он за него дорого платит в виде налогов, высоких цен или того и другого вместе взятых»⁹⁶.

Третья претензия Черчилля правящей партии состояла в ухудшившейся экономической ситуации на государственном уровне⁹⁷. «Какой смысл быть великой нацией, если наши граждане в конце недели не могут оплатить счета за жилье», – недоумевал лидер тори в частных беседах. На публике он был еще более резок и непримирим. «Сегодня самая большая беда нашей страны – это непрекращающаяся девальвация фунта или, говоря другими словами, постоянный рост цен, обесценивание труда и удорожание всего, что мы закупаем», – заявил Черчилль в июле 1951 года, выступая в своем избирательном округе Вудфорд. «Из-за разницы в курсе валют мы вынуждены отдавать плоды двенадцатичасового труда – физического или умственного – за то, что раньше могли купить восемью часами работы», – возмущался он. «Разве этот факт не вызывает изумления? – обращался политик к своим избирателям. – Шесть лет работы правительства социалистов нанесли нашим финансам больше ущерба, чем Гитлер»⁹⁸.

Находясь под влиянием идей австрийского экономиста Фридриха фон Хайека (1899–1992), Черчилль считал, что негативные экономические последствия вызваны нарушением фундаментальных основ здоровой экономики: «устранением мотива получения большего дохода и соблюдения собственных интересов как основного практического руководства в мириадах повседневных трансакций», что привело к «ограничению, параличу и разрушению британской находчивости, бережливости и изобретательности». Черчилль призывал «пока не поздно, избавить страну от извращенных доктрин социализма». В противном случае Британии будет «нечего надеяться на возрождение». Если не предпринять мер, «самые находчивые и энергичные эмигрируют, а в нашей стране останется огромная масса обремененных заботами, голодных, сломленных людей и возвышающаяся над ними группка чиновников», результатом чего станут «упадок и разруха»⁹⁹.

Упоминание «группки чиновников» особенно важно, поскольку касается одного из устоявшихся тезисов в мировоззрении политика: взаимосвязи между социализмом и ограничением свободы. «Как свободный англичанин, я больше всего ненавижу зависеть от чьей-либо милости или находиться в чьей-либо власти, будь то Гитлер или Эттли», – заявил он во время одного из заседаний парламента в ноябре 1947 года. За месяц до этого на съезде Консервативной партии он возмущался, что «наша жизнь все больше и больше регламентируется и регулируется тысячами правил, за соблюдением которых неусыпно следит огромная армия чиновников». По его словам, «всеми возможными способами создается и совершенствуется аппарат тоталитарного управления, охватывающий все сферы жизни британского общества». В представлении Черчилля, лейбористское правительство избрало эффективную тактику, используя «трудности в качестве предлога для введения еще большего количества ограничений и дальнейшего роста бюрократии». Сначала «правительство совершает ошибки, которые приводят к ухудшению ситуации», затем оно «требует новых полномочий для ее исправления». В результате лейбористы «все ближе подходят к реализации идеи всесильного государства, в котором человеку отводится роль беззащитного раба, пешки»¹⁰⁰.

Для того чтобы выступить противником ограничений и защитником свободы, Черчиллю не нужно было дожидаться программных заявлений на ежегодных партийных конференциях. Он незамедлительно реагировал на малейшие притеснения, идущие из стана политических оппонентов. Едва назначенный в 1950 году на должность министра городского и сельского планирования Хью Дальтон в момент представления «очередной из своих незначительных уступок» заявил: «Это эксперимент со свободой, надеюсь, никто не станет ею злоупотреблять», и Черчилль тут же разразился гневной тирадой. По его словам, «это высказывание как нельзя лучше характеризует отношение правителей-социалистов к людям». В их понимании «свобода является привилегией» и «экспериментом», который немедленно свернут, если им «разонравится» поведение обычных граждан. «Какой образчик высокомерия и надменного самодовольства! – сердито восклицал Черчилль. – Разве так можно говорить с народом Британии! Этот министр изъясняется так, будто он уполномочен распоряжаться нашими свободами, раздавая их нам, как печенье собачке, которая встала на задние лапы и, заискивающе виляя хвостом, выпрашивает у него угощение»¹⁰¹.

Многие политики не обращали внимания на заявления в духе Дальтона, не реагировали они и на мелкие ограничения в свободе, преподносимые как необходимые меры по исправлению экономического положения. Но именно в этой незначительности, последовательности и постепенности Черчилль и видел основную угрозу. «История многих стран показывает, – предупреждал он, – что самый простой способ, с помощью которого можно сначала потихоньку ограничить свободу какой-нибудь великой и могучей нации, а потом и вовсе свести ее на нет, – это действовать не спеша, шаг за шагом, этап за этапом». В отличие от лейбористов, которые, в понимании Черчилля, стремятся создать всесильное тоталитарное государство, контролирующее каждый аспект жизни своих граждан, идеалом консерваторов была «власть народа, волей народа и для народа», когда «народ контролирует правительство, а не наоборот»¹⁰².

В 1952 году один из крупнейших и влиятельнейших философов XX столетия Карл Раймунд Поппер (1902–1994) выпустил второе, переработанное издание своей известной монографии «Открытое общество и его враги», в которой подверг жесткой критике различные утопические теории от Платона до Маркса. Когда Черчилль будет отмечать свое восьмидесятилетие, Поппер подарит ему экземпляр своего труда со следующей дарственной надписью: «Защитнику Открытого общества в знак авторской признательности»¹⁰³.

Несмотря на признание заслуг Черчилля такими выдающимися умами, как Поппер, выступления британского политика не получили повсеместной поддержки. И для понимания, почему это произошло, приведения одних цитат из выступлений политика недостаточно. Необходимо рассматривать ситуацию целиком. Наблюдая за последовательной, упорной, непримиримой критикой лидера тори, создается впечатление, что он вновь представлял себя отвергнутым пророком, ведущим, как и пятнадцать лет назад, дерзкую борьбу с преобладающим мнением, которое считал ошибочным. Только это было другое время. Да и лейбористское правительство во главе с Клементом Эттли отличалось от консервативного блока Болдуина – Чемберлена. Черчилль открыто критиковал лейбористов, но его обвинения больше служили выражением собственной политической философии, чем описанием действительности. Лейбористы многое сделали для укрепления экономики страны в тяжелые послевоенные годы. Они представляли собой иную мишень, и для этой мишени нужны были иные стрелы. Черчилль же следовал давно отработанным, но устаревшим приемам. Он обращался к своему красноречию, которое, хотя и способно было произвести впечатление, современным британцам казалось вычурным и мелодраматичным¹⁰⁴.

Кроме того, слабость выступлений Черчилля состояла в том, что, убедительно и уверенно разнося реформы своих оппонентов, он не предлагал взамен ничего конкретного. Его заявления носили в основном декларативный характер, изобличая недостатки и упущения правящей партии. А когда речь заходила о контрмерах и исправлении ситуации, то политик облекал свои идеи в одежды общих фраз: «Не опускайте руки! Не теряйте веры в свою родную страну! Никто не знает, что уготовило нам будущее, но я убежден в том, что если мы будем поступать мудро, честно работать вместе, никогда не забывать о своей стране и ее славной, героической истории, а также о ее будущем – испортить которое не может ничто, кроме наших собственных промахов, – то у нас все получится. Все нынешние трудности преодолимы, все текущие проблемы решаемы…»¹⁰⁵.

В том-то и заключалась проблема, что критиковать было легко, а что-то изменить и улучшить, предложить новый план и воплотить его в жизнь – гораздо сложнее. В этом отношении положение лидера оппозиции имело свои преимущества, позволяя оставаться в русле власти, не отвечая при этом ни за что, а лишь подмечая ошибки и промахи своих соперников. Подобный паразитический образ жизни не был свойственен Черчиллю, но как подход к ведению политической борьбы считался им вполне допустимым. Сохранилась запись одной беседы с Генри Скримжер-Уэддербёр-ном, 11-м графом Данди (1902–1983), который навестил политика в его загородном доме в сентябре 1928 года. Состоявшийся между двумя джентльменами диалог интересен не только тем, что Черчилль лишний раз подтвердил свои антисоциалистические взгляды, заметив, что «готов вытащить меч за защиту собственности, владение которой является одним из фундаментальных британских прав», – он интересен той тактикой, которую предложил Черчилль для борьбы с левыми элементами. Наступит день, заявил политик, когда социалистов в парламенте станет большинство, и они предложат меры, ограничивающие права владения собственностью. Радикальные элементы Консервативной партии выступят против, и если тори одержат победу, народ может поддержать социалистов, что принесет стране большой вред. Но если социалистам дать возможность реализовать свои предложения, народ разочаруется и возненавидит их, и тори смогут снова вернуться к власти. Только уже на гораздо более сильные позиции¹⁰⁶.

Это был хитроумный ход, и не исключено, что Черчилль действительно готов был дать возможность лейбористам осуществить свои изменения, провалиться, а затем на волне всеобщего недовольства вернуться к штурвалу. Если и так, то эти мотивы не были для него определяющими ни в 1945-м, ни в 1950 году. Слишком сильно он переживал поражение на выборах, особенно после разгрома нацистской Германии. Да и пребывание в оппозиции лидер тори считал малоприятным, назвав однажды этот период «потерянными годами»¹⁰⁷. Поэтому Черчилль искренне вступил в борьбу и с оптимизмом смотрел на исход выборов. «Надеюсь, мы возьмем реванш за 1945 год», – признается он Бивербруку за день до голосования¹⁰⁸.

Острый нюх не подвел старого политика. Предвыборная кампания 1951 года прошла, как выразился У. Манчестер, «по-гоббсовски – без грубости, но мерзко, жестко и коротко»¹⁰⁹. На новых выборах консерваторы одержали долгожданную победу, заняв в палате общин триста двадцать одно место против двухсот девяноста пяти, которые удалось отстоять лейбористам. Перевес был незначительный, но Черчилль остался доволен результатом. «Слава богу, наконец-то ты вернулся к управлению кораблем», – поздравил нового главу правительства фельдмаршал Монтгомери¹¹⁰. В тот день в адрес нового премьера пришло много поздравлений. Смирилась с победой своего супруга и Клементина. «Надеюсь, Уинстон окажется полезным для страны, – заметит она. – Это будет тяжелая работа, но он обладает страстным темпераментом и готов к ней»¹¹¹.

Двадцать шестого октября 1911 года Черчилль был назначен на пост первого лорда Адмиралтейства, став во главе самого большого военно-морского флота в мире. Спустя ровно сорок лет он возглавил правительство, впервые за свою полувековую карьеру в политике став полноценно избранным премьер-министром. Черчилль был счастлив. Счастливы были и издатели, для которых лучшего пиара и раскрутки «Второй мировой войны» сложно было даже представить. Понимая, что нельзя упускать шанс, New York Times начала публикацию пятого тома за три недели до дня голосования, как раз в тот день, когда Георг VI распустил парламент. Последний фрагмент был напечатан 1 ноября. Таким образом, публикация охватила всю предвыборную гонку, пройдя через пик этого периода – назначение автора главой правительства. В Британии публикацию пришлось немного задержать. Строго лимитированный расход бумаги не позволил Daily Telegraph, освещающей избирательную гонку, приступить к сериализации в октябре. Публикация пятого тома началась 5 ноября, когда Черчилль уже вступил в должность премьера.

Ажиотаж вокруг возвращения Черчилля на Даунинг-стрит благотворно повлиял на тираж и на восприятие нового тома. О пятом томе «Второй мировой войны» говорили как о «самом лучшем во всей серии», его сравнивали с «чудесным триумфом порядка над хаосом», называли «самым волнующим произведением нон-фикшн в этом году», «одним из величайших исследований современной войны». Автора поставили на одну ступень рядом с Макиавелли и Клаузевицем, а в целом его многотомное произведение назвали «великой литературной симфонией».

Были и те, кого манящий свет власти и популярности оставил равнодушным, позволив сконцентрироваться на качестве текста. По их мнению, в «Кольце» Черчилль больше, чем в других томах, занимался апологией. Сама книга была найдена «менее интересной и менее завершенной». Даже те фрагменты, которые должны были привлечь больше всего внимания, например Тегеранская конференция, вызвали довольно скромные отзывы. По мнению рецензентов, описание первой встречи Большой тройки было «прозаическим» и уступало рассказу о поездке к Сталину в августе 1942 года.

Среди критиков были и коллеги по перу, которые также приложили свои литературные таланты для освещения событий и людей самого крупного в истории человечества военного противостояния. К ним, например, относился автор бестселлера «Рузвельт и Гопкинс» Роберт Шервуд. Он признавал масштаб британского политика, замечая относительно пятого тома: «Вся эта книга и есть Уинстон Черчилль, и поэтому она не может быть чем-то, кроме как великой». Несмотря на столь высокую оценку, Шервуд отметил, что «Кольцо» является «в некоторых отношениях менее интересным, более спорным, чем его предшественники». Рецензент указал также и на участившиеся оправдания, которые, несмотря на всю их обильность, не смогли убедить в правильности приводимых аргументов. Чувствовалось, что Черчилль «утомился» от написания по столь обширному кругу вопросов столь насыщенного текста в таких объемах, да еще в столь сжатые сроки.

В рецензии американского автора интересно не только то, чтобы было опубликовано, но и то, что осталось за ширмой доступного широкой публике. А именно редакторские и цензурные правки собственного текста. Так, из конечной версии рецензии были удалены упоминания о том, что пятый том содержит «признаки спешки, курсорное™ и даже нетерпеливости», словно Черчилль хотел покончить с книгой как можно скорее, принося в жертву «утонченность собственного стиля и свою страсть к деталям». Обсуждая пятый том с Лафлиным, Шервуд признался, что «очень разочарован» этой книгой. Вместо того чтобы излагать события, Черчилль пустился в пререкания с различными критиками относительно своих стратегических идей.

Шервуд был не единственным, с кем Лафлин обсуждал последнее литературное достижение нашего героя. В июле 1952 года во время деловой поездки в Соединенное Королевство он встретился с личным врачом британского премьер-министра бароном Мораном. В ходе беседы они коснулись возможности публикации дневниковых записей врача, которые тот вел, начиная с 1940 года. Пробежавшись по тексту рукописи, Лафлин пришел в восторг от приведенных фактов. Последовавшее обнародование этих записей будет непростой историей, вызвавшей ажиотаж, но описание этих событий выходит за рамки настоящего исследования. Для нас, однако, представляется интересным одна ремарка, которая была вскользь брошена Мораном во время беседы. Предлагая свою рукопись, он заметил, что планирует ее сократить, объяснив, что одним из признаков хорошего текста является избранность. Увидев, что собеседник внимательно его слушает, он продолжил, заметив, что «Вторая мировая война» «уступает по качеству некоторым ранним произведениям Черчилля». И причина этого заключается в том, что автор утратил «энергию избирательности»¹¹².

Если говорить в целом о восприятии пятого тома британской публикой, то, как и следовало ожидать, определенную и значительную часть отзывов занимали восторженные ремарки, в частности отмечалась «свежесть» повествования с его «благородством, юмором, великодушием и терпением». При этом, в отличие от заокеанских коллег, британские рецензенты разделились по политическим предпочтениям. Учитывая, что речь шла не только об авторе, но и о действующем премьер-министре, то и оценка новой книги происходила одновременно с литературных и политических позиций.

В чем британские и американские рецензенты сходились, так это в том, что новая книга менее интересна и волнующа, чем предыдущие. И такие суждения раздавались не только со стороны тех, кто по каким-либо причинам был изначально негативно настроен к автору. К аналогичным выводам приходили читатели, входившие в близкий круг Черчилля. Например, Дафф Купер. Правда, по его мнению, причина снижения качества заключалась не только в самом авторе, но и в теме «Кольца». «Плохие новости всегда интереснее читать, чем хорошие, а этот том посвящен почти полностью хорошим вестям», – объяснял Дафф Купер. Однако большинство критиков все-таки сходились во мнении, что слабость пятого тома объяснялась в большей степени оправдательной интонацией¹¹³.

Основной темой апологии в очередной раз стала ситуация с открытием второго фронта и задержкой высадки союзных войск в Нормандии. Перечисляя основные обвинения в свой адрес: а) что он «был против осуществления этой операции»; б) что он хотел «лишить операцию необходимых для ее проведения сил»; в) что он предлагал «начать настоящую, с участием армий, кампанию на Балканском полуострове», – Черчилль отмахивался и заявлял, что «все это выдумки» и они ему «никогда не приходили в голову»¹¹⁴.

Наш герой сознательно пошел на стилистические изменения, принеся в жертву качество своего произведения ради защиты собственного реноме. Трактовки Ингерсолла, откровения Рузвельта, описания Шервуда, а также реминисценции госсекретаря Корделла Хэлла (1871–1955), военного министра Генри Стимсона (1867–1950) и Дуайта Эйзенхауэра с разной степенью тактичности подводили читателей к одному выводу: Черчилль пытался отложить открытие второго фронта, категорически настаивая на своих планах нанесения основного удара по «мягкому подбрюшью крокодила», то есть через Италию, а не Францию.

В начале 1950 года в США появилась новая книга – «Великие ошибки войны», написанная военным редактором New York Times, лауреатом Пулитцеровской премии Хэнсоном Уэйтманом Болдуином (1903–1991). Болдуин повторил основные тезисы предыдущих авторов, дав им новую трактовку. В его изложении, британские стратеги, пытавшиеся вторгнуться в Европу через южные ворота, были правы, в отличие от своих американских коллег. Успешная кампания в Италии и дальнейший захват Балкан позволил бы, по мнению Болдуина, остановить продвижение Красной армии на запад и избежать советизации Восточной Европы. Черчилль внимательно ознакомился с «Великими ошибками», пометив на полях напротив описания балканских замыслов: «вздор», «неправильно», «бред»¹¹⁵.

В своих мемуарах Черчилль признал, что в США «утвердилось мнение», будто он старался помешать «Оверлорду» и «тщетно пытался склонить союзников предпринять массовое вторжение на Балканы». По его словам, это была «чепуха»¹¹⁶. Защищаясь от нападок, он активно использует прием, известный в логике, как апагогия или reductio ad absurdum. Он сознательно преувеличивает обвинения в свой адрес, добиваясь, что их несостоятельность стала очевидной даже непосвященному читателю. Также для защиты собственной позиции он активно обращается к объемным цитатам из подлинных документов. Но здесь ситуация выглядит не столь однозначной, и вместо доказательства его правоты приводимые фрагменты, наоборот, передают страхи автора, связанные с успешной высадкой. Причем, как показывают документы, Черчилль боялся не столько самой высадки. Он выражал крайнюю обеспокоенность дальнейшим удержанием плацдарма, когда всего за две-три недели противник смог бы собрать и доставить на нужный участок фронта значительное количество войск, погнав высадившийся контингент обратно к заливу, в то время как войска союзников столкнутся с проблемами снабжения и будут не в состоянии оказать достойного сопротивления¹¹⁷.

Свою тень отбросил и способ использования документов. В главе «Тупик на третьем фронте» Черчилль рассказывает, что 24 октября 1943 года Эйзенхауэр (на тот момент командующий силами союзников при наступлении в Северной Африке и Италии) собрал совещание, на котором попросил своего заместителя, генерала Александера, доложить об обстановке. В докладе Александера лейтмотивом звучала мысль, что из-за недостатка десантных судов, а следовательно и отсутствия подкрепления в должном объеме, войска союзников уже столкнулись с проблемами, и судя по тому, что в дальнейшем ситуация с судами не улучшится, положение на Апеннинском полуострове может принять неблагоприятное развитие с переходом инициативы к противнику. Учитывая, что намеченная на май следующего года операция «Овер-лорд» переключала на себя основные объемы десантных судов, нетрудно догадаться против чего был направлен этот выпад. Черчилль ссылается на мнение Эйзенхауэра, который нашел доклад британского военачальника «настолько серьезным», что переслал его Рузвельту и британскому премьеру, «подтвердив» заявления Александера и указав, что направленный документ «дает ясную и точную картину». Черчилль приводит объемное сопроводительное послание Эйзенхауэра, добавляя, что этот отчет был «составлен с полным знанием дела и в нем затрагивались все основные проблемы нашей стратегии»¹¹⁸.

Вольная авторская трактовка этого эпизода заключалась в том, что в своей книге Черчилль ограничивается приведением лишь трех частей телеграммы Эйзенхауэра, оставляя под сукном четвертую часть с комментарием Айка, который не разделял опасений генерала Александера. Эйзенхауэр, напротив, подчеркнул, что события в Италии носят второстепенный характер по сравнению с предстоящей операцией в Северной Франции. И в этой связи, чем больше немецких дивизий будут использованы на итальянском фронте, тем лучше для «Оверлорда». «Безразлично, что произойдет с нами, если „Оверлорд“ окажется успешным», – резюмирует американский командующий, перечеркивая тем самым все рассуждения Черчилля. Профессор Рейнольдс называет усечение телеграммы Эйзенхауэра «одним из самых вопиющих искажений во всех шести томах мемуаров». Но подобное искажение имело место не только при подготовке исторических сочинений. Сразу после получения сообщения от Эйзенхауэра Черчилль направил документ с аналогичной купюрой Идену, который в тот момент находился на переговорах в Москве.

В марте 1951 года, проверяя рукопись пятого тома, британское Военное министерство отметило, что приведенная в книге телеграмма процитирована не полностью. Как и следовало ожидать, это замечание не было принято к сведению. Однако все тайное становится явным. В случае с усеченной телеграммой хитроумные шаги Черчилля стали известны уже в 1945 году. Глава американской военной миссии в Москве генерал-майор Джон Рассел Дин (1896–1982) располагал полной копией телеграммы Эйзенхауэра, полученной им из Вашингтона. Когда он увидел у Идена вариант Черчилля, то сообщил об этом своему начальству. Генри Стимсон пришел в бешенство, отметив в опубликованном позже дневнике, что этот эпизод лишний раз показывает, «насколько решителен был Черчилль в использовании своих неискренних словоизлияний для того, чтобы воткнуть нож в спину, Оверлорда“». Негодование министра разделили Гопкинс и Рузвельт. Последний нашел поведение британского коллеги «неподобающим». Современные историки менее категоричны, отмечая, что премьер не был в целом противником «Оверлорда» и не выступал за лишение этой операции основных сил. Он ратовал лишь за итальянский сценарий, в угоду которого был готов отложить высадку в Нормандии до августа 1944 года, а также не исключал проведение операции на Балканах ограниченным контингентом британских войск¹¹⁹.

При подобной трактовке обвинения главы британского правительства в том, что он якобы выступал за открытие второго фронта, как только стало понятно, что СССР сможет единолично одержать победу над Германией, рассчитывая тем самым блокировать продвижение советских войск в Европе, несостоятельны. Даже весной 1944 года, когда подготовка к «Оверлорду» шла полным ходом, Черчилль, судя по его расспросам американцев и общению с собственными штабистами, не оставлял надежды, что высадка перенесется, а предпочтение будет отдано иному направлению атаки. По мнению Макса Гастингса, если бы не настойчивость представителей США и непрерывное давление СССР, то операция «Овер-лорд» состоялась бы в лучшем случае в 1945 году¹²⁰.

Признавая нежелание Черчилля ускорить высадку союзников в Северной Франции, невольно задаешься вопросом, почему даже после того, как стало очевидным, что только массированный удар по Германии сможет сокрушить Третий рейх, британский премьер продолжал отдавать предпочтение периферийной средиземно-морской стратегии перед согласованным и неизбежным «Овер-лордом»? При поиске ответа на этот вопрос первое, на что обращаешь внимание, что в строгом смысле слова средиземноморской стратегии у Черчилля не было. Основу его планов составляла предприимчивость, гибкость, способность извлекать выгоду в зависимости от обстоятельств, своего рода стратегический оппортунизм. «Черчилль отказывался признать, что нам нужен общий план, советуя придерживаться в первую очередь оппортунистической политики», – отмечал в своем дневнике Алан Брук в августе 1943 года¹²¹. Это упоминание касалось обсуждения операций в Юго-Восточной Азии, но, по сути, передавало подход Черчилля и на других театрах военных действий. Еще в декабре 1939 года, в бытность своего руководства Адмиралтейством, он указывал, что «наша основная стратегия должна формироваться обстоятельствами»¹²². В своих мемуарах он развил эти выводы. В третьем томе Черчилль признавал, что в отличие от американцев «мы не считаем, что логика и четкие принципы являются единственным способом принятия решений в быстро меняющихся и не поддающихся описанию ситуациях». По его словам, «особенно в войне британцы придают большое значение оппортунизму и импровизации», вдохновляясь не «фундаментальными решениями», а «разворачивающимися событиями». Приступив к работе над пятым томом, Черчилль вновь вернулся к этой теме, заявив: «Я не могу согласиться с тем, что оппортунизм является пороком». Впоследствии эта фраза была удалена из окончательной редакции, но она более чем показательна. Автор противопоставлял себя Эйзенхауэру, который в своих мемуарах «Крестовый поход в Европу» настаивал, что «доктрина оппортунизма, столь часто находящая применение в тактике, недопустима в стратегии». Ведя незримый спор с американским полководцем, Черчилль привел в пятом томе один из своих документов, в котором встречается следующе высказывание: «Первоочередные тактические нужды должны всегда иметь приоритет перед стратегической политикой». И хотя эта ремарка касается частного вопроса, связанного с воздушными операциями в Италии, она служит наглядным выражением взглядов Черчилля-стратега¹²³.

В свете этой концепции британский политик полагал, опираясь на разведданные, что высадка в Италии приведет к отступлению немцев к Альпам и позволит союзникам одержать быструю победу на Апеннинском полуострове; в свою очередь эта победа окажет огромное влияние на всю расстановку сил в Южной Европе, с учетом содействия партизанскому движению в Югославии и Греции. Казалось бы, все было подогнано идеально. Достоверные данные «Ультра» однозначно сообщали, что немецкие военачальники не намерены усиливать итальянский фронт. Победа была очевидна. Но планам не всегда суждено реализовываться так, как задумано, поскольку приходится иметь дело не только с неконтролируемыми обстоятельствами, но и с человеческим фактором. Гитлер всех удивил, отдав распоряжение командующему войсками в Италии Альберту Кессельрингу (1885–1960) идти на юг вместо севера и дать бой высадившемуся контингенту. Повторился сценарий с операцией в Тунисе, когда неожиданное решение фюрера сражаться за регион изменило предварительные расчеты и ожидания союзников¹²⁴.

Теперь что касается предпочтения итальянского фронта высадке в Северной Франции. Еще до начала боевых действий в Нормандии Черчилль признавал, что СССР и США являются «двумя самыми могущественными нациями в мире»¹²⁵. Что же до своей страны, он называл «бедную маленькую Англию» «осликом», зажатым между «русским медведем и американским бизоном»¹²⁶. Это означало, что роль Великобритании в войне и в геополитике значительно сократилась. А после открытия второго фронта она уменьшится еще больше. Если в момент начала операции доля американских войск составляла 43 %, то к концу войны количество американских войск в Западной Европе в относительном выражении возросло до 65 % против 20 % британцев. Не говоря уже о сравнении с Красной армией, подошедшей к Берлину с востока. В подобном раскладе привлекательность итальянской кампании для премьер-министра объяснялась тем, что три четверти войск на этом участке были британскими, у нее был британский командующий и это был вклад британцев в общую победу. Как заметил Алан Брук, Черчилль «стремился создать исключительно британский театр военных действий, в котором бы все лавры принадлежали бы нам»¹²⁷.

Рассмотрение глобальных вопросов стратегии было не единственным, что вызвало обсуждения во время работы над пятым томом. Не прошло гладко, например, описание важного с точки зрения управления операцией назначения главнокомандующего. Известно, что во главе «Оверлорда» встал Дуайт Эйзенхауэр. Куда менее известно, что его назначение было плохо встречено британцами. Как, впрочем, и тот факт, что командование высаживающимися на континенте войсками сам Эйзенхауэр планировал доверить Александеру, а британский кабинет настоял на Монтгомери. В апреле 1951 года американский военачальник стал верховным главнокомандующим объединенных вооруженных сил НАТО в Европе, назначив своим заместителем фельдмаршала Монтгомери. Принимая во внимание эти кадровые перемены, Норман Брук попросил Черчилля убрать фразу о предпочтении Александера перед Монти. Также был понижен градус недовольства самим американским полководцем. В частности, были удалены даже такие личные подробности, как упоминание об «ужасно плохом настроении» генерала во время одного из обедов в Марракеше в январе 1944 года. Недовольство Айка в этом эпизоде объяснялось отсутствием среди приглашенных к столу «женщины-шофера» Кэй Соммерсби (1908–1975), к которой он питал нежные чувства. В окончательной редакции останутся лишь споры с Эйзенхауэром насчет второго фронта¹²⁸.

Купюры имели место и при упоминании другого крупного военачальника, а в 1950-е годы – главы государства, Шарля де Голля. Во втором томе, описывая свое общение с этим «высоким, флегматичным человеком», Черчилль признается, что уже в 1940 году у него сформировалось мнение: «Вот он, констебль Франции». В этом небольшом фрагменте, касающемся общения с будущим главой Пятой республики, он выделил одно качество, которое современными последователями эмоционального интеллекта в лидерстве признается важнейшим для успешного руководства – эмпатия: «под невозмутимой и непроницаемой манерой поведения де Голля мне показалось, что он обладает замечательной способностью чувствовать чужую боль»¹²⁹.

В дальнейшем Черчилль упоминал о «резких заявлениях» со своей стороны в адрес генерала. Он признался, что имел с де Голлем «много резких споров», что его «возмущало» «заносчивое поведение» француза, который, не имея «нигде прочной опоры», позволял себе «игнорировать всех». Однако принципиальным для британского премьера было то, что де Голль представлял и даже олицетворял Францию, «великую нацию с ее гордостью, авторитетом и честолюбием». «Я знал, что он не является другом Англии, – писал Черчилль. – Но я всегда признавал в де Голле дух и идею, которые на всем протяжении истории будут сопутствовать понятию „Франция“»¹³⁰. В пятом томе автор вновь коснулся бурных дискуссий с лидером «Свободной Франции». По настоянию Дикина и Линдемана он согласился удалить из приведенных в книге документов 1943 года нелицеприятные комментарии, например указание на то, что де Голль проявляет «симптомы перспективного фюрера», или что он «объединяет в себе Жанну д’Арк и Клемансо». Коррекции подвергнутся и другие фрагменты. Из текста будет удалено послание Идену от 13 июня 1944 года, в котором премьер-министр наставляет своего коллегу: «Помни, уде Голля нет ни капли великодушия». Из телеграммы Рузвельту от 22 октября исчезло замечание, что де Голль «причинит весь вред, который только сможет». В другом обращении к президенту США, сообщая о том, что ему удалось восстановить «дружеские личные отношения» с французским генералом, была вычеркнута следующая за этим признанием фраза: «…который стал лучше после того, как лишился большей части своего комплекса неполноценности»¹³¹.

Де Голля и Черчилля связывали противоречивые, иногда уважительные, иногда вздорные, по-своему почтительные, но всегда неравнодушные отношения. Когда с Черчиллем будут согласовывать план его похорон, он потребует, чтобы гроб с его телом до кладбища в Блэдоне, графство Оксфордшир, где он планировал обрести последний приют, отправляли с вокзала Ватерлоо. Когда его попросят пояснить, чем объясняется это пожелание, ведь до Оксфордшира гораздо легче доехать с вокзала Паддингтон, он ответит, что его желание связано с де Голлем. Француз наверняка посетит траурную церемонию, так пусть в этот момент он вспомнит об одном из самых известных поражений французской армии от руки нескольких держав, ведомых в бой британским полководцем¹³².

Если говорить об изложении конкретных эпизодов в пятом томе, то, как и раньше, Черчилль обходит стороной Восточный фронт. Своим помощникам он дал указание ограничить описание событий на этом театре военных действий всего двумя тысячами слов. Признавая, что «по своим масштабам победа, которую вели русские, превосходит» «Оверлорд» и события в Италии, а также отмечая, что именно эта борьба «создала основу, позволившую британским и американским армиям приблизиться к кульминационной точке войны»¹³³, Черчилль, тем не менее, уделил ничтожно мало места описанию героических битв Красной армии. Например, о трех «огромных сражениях у Курска, Орла и Харькова» было рассказано всего на полутора страницах, и это при том, что произошедшее на Курской дуге даже западными историками оценивается как «величайшее танковое сражение в истории», точка бифуркации, когда советские войска начали победоносное шествие на Берлин. Аналогичная судьба постигла и масштабное наступление Красной армии в начале 1944 года, в результате которого были освобождены Ленинград и Крым. Этим событиям отводится всего одна страница. Современные исследователи полагают, что столь явный перекос изложения объясняется не только антуражем «холодной войны», но и подходом автора с концентрацией на «стратегии, а не на отдельных операциях»¹³⁴.

В своей небольшой, но увлекательной биографии Черчилля Поль Эддисон отмечает, что «Вторая мировая война» гораздо интереснее тем, что автор оставил за рамками повествования, нежели материалом, который тот включил в свое произведение¹³⁵. Подобное замечание справедливо для советской темы. Рассматривая описание усилий Советского Союза в сокрушении гитлеровской Германии, невольно возникает вопрос, как Черчилль относился к своему восточному союзнику. Вопрос непростой и однозначного ответа не имеющий. В историографии принято часто цитировать слова Черчилля из памятной записки Идену от 21 октября 1942 года: «Было бы неизмеримой катастрофой, если бы русское варварство подавило культуру и независимость древних государств Европы»¹³⁶. Куда менее известен другой объемный документ, адресованный тому же Идену в январе 1944 года, в котором Черчилль согласен признать контроль СССР над Прибалтикой: «Огромные победы русской армии, коренные изменения, которые произошли в характере русского государства и правительства, новая уверенность, которую мы испытываем в отношении Сталина, – все играет свою роль». Однако в апреле 1944 года, после неудачного обсуждения польского вопроса, Черчилль вновь меняет точку зрения, заявив Идену: «Несмотря на то что я сделал все возможное, чтобы с симпатией относиться к коммунистическим лидерам, я не чувствую к ним даже малейшего доверия и не могу испытывать какой-либо уверенности»¹³⁷. Оба эти послания 1944 года Черчилль не стал включать в пятый том, но сама амплитуда колебаний британского политика показательна, представляя его как ищущего компромисс и готового к диалогу, формируя образ, который больше соответствует действительности, чем привычное восприятие расчетливого и непримиримого антисоветчика.

Пятый том, хотя и стал важной вехой на пути создания «Второй мировой войны», не завершал литературный проект. После публикации этого тома, а также назначения Черчилля на пост премьер-министра, читатели все чаще стали задаваться вопросами, как при нынешней загрузке автор собирается закончить свой монументальный труд и сколько на это уйдет времени. Ответ они узнают чуть более чем через год, когда в конце ноября 1953 года появится продолжение (или, если быть точным, завершение) серии. В предисловии к шестому тому, которое датируется 30 сентября 1953 года, Черчилль указывает, что «первоначальный текст был закончен почти два года назад». Правда, «другие обязанности» вынудили его ограничиться в дальнейшей работе «лишь общим наблюдением за процессом проверки фактов и получением необходимого согласия на опубликование оригинальных документов»¹³⁸.

На самом деле то, что Черчилль назвал «первоначальным текстом», который действительно был подготовлен до победы тори на выборах, серьезно отличалось от опубликованной версии. Начиная с октября 1951 года «Синдикатом» были предприняты колоссальные усилия по доработке рукописи. Свою роль сыграл и автор, который постоянно вносил корректировки в готовый текст, пытаясь синхронизировать изложение последнего года войны с текущими внешнеполитическими реалиями.

Компоновка шестого тома началась в ноябре 1950 года. На этот период приходится определение основных вех последнего года войны – от высадки союзников в Нормандии до поражения Консервативной партии в июле 1945 года. Работа продолжилась в Марракеше зимой 1950–1951 года. Вчерне были подготовлены двадцать три главы, в основном благодаря нанизыванию официальных документов на продуманный ранее каркас изложения с немногочисленными вставками надиктованного текста в форме пояснений или введений к тому или иному документу.

После рабочего отдыха в Марракеше шестой том был отложен в сторону на несколько месяцев. В начале мая 1951 года Черчилль распределил темы между своими помощниками. Дикин должен был взяться за подготовку материала о политике на Балканах, Аллен – за сражения на тихоокеанском театре военных действий, Исмей – за описание второй конференции в Квебеке¹³⁹. «Синдикат» приступил к работе, Черчилль надиктовывал свои воспоминания о конференции в Ялте, о последующем визите в Афины, а также о последней встрече с Рузвельтом в Александрии¹⁴⁰. При подготовке материалов о Ялтинской конференции британский политик, помимо собственной памяти, также опирался на записи своего секретаря Нины Эдит Джо Старди (1922–2006)¹⁴¹.

В сентябре 1951 года, передав издателям «Кольцо смыкается», Черчилль вернулся к работе над последним томом. Получив 20 сентября от Эттли сообщение о проведении всеобщих выборов и понимая, что в случае победы его возможности в доработке новой книги будут ограничены, он распорядился подготовить «предварительную версию» к 26 октября. «Синдикат» ускорился, на всех парах помчавшись к заданной цели. В середине ноября, уже после того, как на Даунинг-стрит произошла рокировка, к новому главе правительства обратился секретарь кабмина Норман Брук. По его мнению, британское общество крайне негативно отнесется к продолжению Черчиллем литературной деятельности на столь высоком официальном посту. Он предложил выступить с заявлением и успокоить общественность, что пятый том был завершен и сдан издателям еще до назначения автора на пост премьер-министра, а шестой том находится в стадии проверки фактов и трактовок, и в отношении него потребуются незначительные корректировки перед публикацией. Премьер отказался выпускать такое заявление, ограничившись приводимой выше ремаркой в предисловии.

Как и следовало ожидать, в первые месяцы после назначения у Черчилля практически не было сил, времени и возможностей для работы над книгой. Основные функции были переданы «Синдикату», который продолжал доработку текста зимой 1951–1952 года и последующей весной. Итогом трудов стала так называемая «первая исправленная» версия. Черчилль подключился к проекту только весной 1952 года: он занялся внесением правок и подготовкой к маю читабельной версии для издателей с последующим получением последнего транша гонорара¹⁴².