8. Неделя, когда мир остановился

Мир остановился в последнюю неделю октября 1962 года, в тот момент, когда стало известно, что Советский Союз разместил на Кубе ракеты с ядерными боеголовками.

Образ замершего мира – не что иное, как фигура речи Шелдона Стерна, бывшего историка из Президентской библиотеки Джона Кеннеди, который опубликовал официальную версию записей встреч Исполнительного комитета Национального совета обороны (ExComm), во время которых Кеннеди и его ближайшие советники обсуждали, как реагировать на кризис. Записи тайком вел сам президент; вероятно, это связано с тем, что он тогда выступал с позиций, более умеренных по сравнению с мнением других участников, которые даже не знали, что говорят для истории.

Ныне Стерн опубликовал подробный и понятный обзор этих жизненно важных документов, рассекреченных наконец в конце 1990-х годов. Здесь я буду придерживаться именно его версии.

«Ни до этого, ни после, – заключает он, – выживание человеческой цивилизации не находилось под такой утрозой, как в эти несколько коротких недель опасных дискуссий», кульминацией которых стала «неделя, когда мир остановился».

Для озабоченности всего мира была веская причина. Мы слишком близко подошли к ядерной войне, способной, как предупреждал президент Дуайт Эйзенхауэр, «разрушить все Северное полушарие». Сам Кеннеди оценивал вероятность полномасштабного конфликта как пятьдесят на пятьдесят. Но возможно, он был не столь оптимистичен, поскольку в Вашингтоне, когда конфронтация достигла апогея, был задействован «секретный План Судного дня, обеспечивающий выживание правительства», о чем журналист Майкл Доббс написал в своей подробной работе, посвященной кризису и ставшей бестселлером (хотя он и не объяснил, был ли смысл в принятии плана, учитывая вероятный характер ядерной войны).

Доббс цитирует Дино Бруджиони, «одного из ведущих специалистов команды ЦРУ, отслеживавшей реализацию советской программы создания ракет». Бруджиони не видел другого выхода, кроме «войны и тотального разрушения», когда часы подошли к «одной минуте до полуночи», той самой минуты, которая стала названием книги Доббса. Близкий соратник Кеннеди, историк Артур Шлезингер-младший описывал эти события как «самый опасный момент в истории человечества». Министр обороны Роберт Макнамара размышлял вслух по поводу того, «доведется ли ему дожить до следующего субботнего вечера», а потом признал, что «нам очень повезло» – не более того.

«САМЫЙ ОПАСНЫЙ МОМЕНТ»

Более подробный взгляд на события тех дней добавляет к этим высказываниям еще больше мрачных тонов.

Кандидатов на «самый опасный момент» было несколько. Один их них – 27 октября 1962 года, когда эсминцы США, осуществлявшие блокаду Кубы, сбросили на советские подлодки глубинные бомбы. По данным советской стороны, которые можно найти в Архиве национальной безопасности, капитаны субмарин «разозлились достаточно для того, чтобы говорить о пуске торпед с ядерными боеголовками мощностью 15 килотонн, сравнимой с мощностью бомбы, уничтожившей в августе 1945 года Хиросиму».

Решение подготовить торпеду к боевому пуску, о котором надлежащим образом было доложено командованию, в самый последний момент отменил помощник капитана Василий Архипов и тем самым, вероятно, спас мир от ядерной катастрофы. Не трудно представить, как бы отреагировали США, если б торпеда действительно была пущена, или как бы ответили русские, если б над их страной вырос атомный гриб.

По данным Грэхема Эллисона, хорошо информированного стратегического аналитика из Гарвардского университета, который написал об этом в издании Foreign Affairs, Кеннеди уже объявил высший уровень боеготовности ядерного оружия, DEFCON 2, позволявший «пилотам военно-воздушных сил НАТО взлететь, взять курс на Москву и сбросить бомбу».

Еще одним претендентом на «самый опасный момент» можно считать 26 октября. Этот день выбрал майор Дон Клоусон, пилот бомбардировщика «В-52». Впоследствии он сообщил поистине жуткие подробности операции «Хромированный купол», развернутой во время кризиса, когда «в воздух по тревоге поднимались бомбардировщики с ядерным оружием на борту в состоянии полной боеготовности». «Двадцать шестого октября стало тем днем, когда нация ближе всего подошла к ядерной войне», – пишет он в своих «Непочтительных историях пилота военно-воздушных сил». В тот день и сам Клоусон мог ввергнуть мир в губительный катаклизм. По его мнению, «нам чертовски повезло, что мы не взорвали этот мир, и благодарить за это надо отнюдь не политическое или военное руководство страны».

Ошибки, смятение, инциденты, которых едва удалось избежать, непонимание со стороны руководства, о которых говорит Клоусон, сами по себе пугают, но еще больше пугают оперативные командно-административные правила либо их отсутствие. В своих воспоминаниях о пятнадцати суточных воздушных дежурствах в рамках операции «Хромированный купол», максимально возможных, он сообщает, что официальное командование «не обладало возможностью помешать какому-нибудь неконтролируемому экипажу или же одному из его членов привести в боевую готовность термоядерное оружие и использовать его» или даже передать по радио приказ о боевом вылете «всех военно-воздушных сил передового базирования», который потом больше нельзя было бы отменить. Поднимаясь в воздух, экипаж, пишет майор, «мог приводить в состояние боеготовности бомбы и сбрасывать их без дополнительных команд с земли. Никаких сдерживающих факторов в системе попросту не существовало».

По информации генерала Дэвида Берчинела, начальника отдела планирования штаба военно-воздушных сил, в воздух подняли примерно треть всех имевшихся в наличии самолетов. Стратегическое командование ВВС, технически несущее за это ответственность, почти не контролировало ситуацию. А по информации Клоусона, с гражданским Национальным командованием военные сведениями не делились, это означает, что члены ExComm, решавшие судьбу мира, знали даже меньше, чем предполагается.

От устного рассказа генерала Берчинела, свидетельствующего о еще большем презрении к гражданскому командованию, волосы тоже встают дыбом. По его словам, капитуляция русских никогда не подвергалась сомнению. Маневры в рамках операции «Хромированный купол» планировались так, чтобы ясно дать русским понять, что в военном противостоянии они США не конкуренты и их страна может быть быстро уничтожена.

На основании документов ExComm, Шелдон Стерн приходит к выводу, что 26 октября президент Кеннеди «склонялся к военному варианту для ликвидации ракет на Кубе», за которым, по планам Вашингтона, должно было последовать военное вторжение. Было совершенно очевидно, что такого рода действия могли привести к гибельной войне, причем это заключение намного позже подкрепили данные о развертывании тактического ядерного оружия и сведения о том, что силы русских намного превосходили оценки американской разведки.

Под занавес встречи членов ExComm, ближе к 18:00 26 октября, пришло письмо советского руководителя Никиты Хрущева, адресованное непосредственно президенту Кеннеди. «Его посыл представлялся совершенно ясным, – пишет Стерн. – Если США пообещают не вторгаться на Кубу, Советский Союз оттуда свои ракеты уберет».

На следующий день, в 10 часов утра, президент опять тайком включил магнитофон и прочел вслух только что переданное ему сообщение телеграфного агентства: «Премьер Хрущев в сегодняшнем письме президенту Кеннеди пообещал убрать наступательные вооружения с Кубы, если США уберут свои ракеты из Турции», то есть ракеты «Юпитер» с ядерными боеголовками. Вскоре эта информация получила официальное подтверждение.

Хотя на членов Комитета информация подействовала как гром среди ясного неба, на самом деле такой ход был предсказуем. «Мы знали, что на неделе может случиться что-то подобное», – проинформировал Кеннеди. Он понимал, что открыто отказаться будет трудно: ракеты «Юпитер» устарели, их и без того планировалось вскоре убрать, заменив усовершенствованными ракетами «Поларис», базировавшимися на подводных лодках. Кеннеди понимал, что, если «от Хрущева поступит это предложение, он окажется в невыносимом положении», потому что, с одной стороны, турецкие ракеты были бесполезными и их все равно планировалось убрать, а с другой – любой член ООН, да и вообще здравомыслящий человек, назвал бы такую сделку «разумной».