Книга: О науке без звериной серьёзности
Назад: Беседы с водяной землеройкой. О слепоглухих и зрячеслышащих
Дальше: Красиво упаковать коллайдер. О том, почему сверхсложные проекты требуют сверхпростого объяснения

Биография поступков и биография мыслей

О том, что делать, если жизнь кажется слишком скучной

Я завистлив, есть такой смертный грех. Мне кажется, в мире полно людей, чья биография куда ярче и насыщеннее, чем моя. Вот у некоторых учёных жизненный путь такой, хоть снимай остросюжетный фильм, а то и сериал. За примерами далеко ходить не нужно, в буквальном смысле слова. В десяти минутах от нашей редакции находится ГАИШ МГУ. Расшифровывается просто: «Г» – государственный, «А» – астрономический, «И» – институт. Остается «Ш». Эта буква появилась в честь Павла Карловича Штернберга.

Его биографию можно экранизировать серий на тридцать – столько событий уместилось в относительно короткой жизни (родился в 1865-м, умер в 1920-м). Ещё студентом Московского университета Павел Штернберг был награждён факультетской золотой медалью за работу «О продолжительности вращения Красного пятна Юпитера». Дальше – успешная научная карьера: передовые опыты по использованию фотографии для изучения двойных звёзд, статус профессора, руководителя обсерватории…

Одновременно с этим Штернберг тайно вступает в РСДРП, занимается подготовкой восстания. После подавления революции 1905 года хранит оружие прямо в здании обсерватории. В апреле 1917-го приветствует Ленина на Финляндском вокзале. Прямо оттуда едет на первый Всероссийский астрономический съезд, где его избирают председателем. В октябре того же года участвует в вооружённом восстании в Москве. Не поддержавшие революцию офицеры сняли с гарнизонных пушек прицелы. Штернберг, используя свои знания баллистики, сумел точно навести орудия и обеспечил обстрел Кремля. В ноябре – декабре 1919 года он в качестве одного из руководителей принял участие в штурме Омска. Финал: при форсировании Иртыша астроном-революционер простудился и вскоре умер.

После подавления революции 1905 года он хранил оружие прямо в здании обсерватории.

Согласитесь, богатая биография! В России таких учёных было немало: народоволец-химик Алексей Бах, диссидент-физик Андрей Сахаров… Или взять академика Николая Морозова. Он был одним из лидеров «Народной воли», просидел 30 лет в тюрьме и написал за это время несколько сотен научных работ по физике, химии, биологии, астрономии и многим другим наукам. А почти 100 лет спустя физик-ядерщик Юрий Орлов проведёт десять лет в тюрьмах и ссылках за свою правозащитную деятельность.

Обратите внимание: это всё учёные, которые занимаются «кабинетными» науками. Что уж говорить по геологов или географов, в чью жизнь приключения входят по долгу службы?!

Но все эти насыщенные событиями биографии встречаются одна на тысячу, особенно в наши дни. Хроника жизни обычного современного учёного (неважно, российского, американского или какого-нибудь ещё) гораздо прозаичнее. Основные вехи примерно такие:

– поступил в университет X;

– окончил университет X;

– начал работать на кафедре Y;

– защитил диссертацию;

– стал профессором в университете S;

– получил звание академика;

– написал Z научных статей и F монографий, был научным руководителем у N аспирантов, выступил на M конференций.

Вот и всё. Жизнь прошла по маршруту: дом – университет – лаборатория – дом. Дальше – только некролог с казёнными словами о том, каким он был талантливым учёным и отзывчивым человеком. Завидовать нечему. Или как?

Жизнь прошла по маршруту: дом – университет – лаборатория – дом. Дальше – только некролог…

Если подумать, почитать, то начинаешь понимать, что поводов для зависти здесь не меньше. Жизненное событие – это не обязательно путешествие через Антарктиду или вооружённое восстание. Это ещё и приключение мысли.

Вот сидит человек в своём скучном кабинете, грызёт карандаш и размышляет, например, о том, как же Вселенная получилась именно такой, а не какой-то другой. Или почему бактерия ведёт себя так, а не иначе. Или как сделать так, чтобы аккумулятор дольше держал заряд. Или… не важно.

Учёный выписывает формулы, вычисления не сходятся – не хватает какой-то переменной. Он мучается, грызёт карандаш с удвоенной силой. Всё равно не получается. Звезды не скапливаются в галактики, эволюция не доходит до человека, атомы отказываются образовывать заданную решётку. Это же настоящая трагедия, пусть и не выходящая за пределы одной черепной коробки.

Так проходят дни, месяцы, годы. И вдруг вспыхивает в голове лампочка: «Решение есть! Я его нашёл!» Драма мысли закончилась хеппи-эндом. И это для человека (а порой и для человечества) куда важнее, чем какая-нибудь революция. Только сделать из этой истории сериал гораздо сложнее. Но зато причины для зависти гораздо серьёзнее.



P.S.

Помню, как писал эту колонку. Это были новогодние праздники, я сидел в загородном доме моего брата, смотрел на горящий камин и предавался мечтам. Мечты были наивно-подростковые: поехать на станцию «Восток» в Антарктиде, в одиночку перейти Хибины с запада на восток, отправиться в кругосветное плавание на научном судне. Ну, а если ничего не получится? Если мой мир будет всё так же ограничиваться клавиатурой ноутбука? Может ли в этом пространстве произойти что-то значимое?.. Однозначного ответа у меня нет до сих пор.

Почему еда лучше секса

О метафорах, которые помогают нам сделать мир понятнее

Я их люблю. Бабочку Лоренца, бутылочное горлышко, чёрный ящик, первичный бульон, геном-книгу, крысу Эйнштейна… Ну и, конечно, кота Шрёдингера.

Это всё метафоры науки, которые помогают нам лучше понимать сложные вещи. Понятие метафоры ввёл в оборот ещё Аристотель (проще назвать, что он ввёл в своём IV веке до нашей эры).

В случае с популяризацией науки речь идёт о том, что некое зубодробительное понятие объясняется через максимально простые образы. Мы ещё со школы помним, что митохондрия – это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Мы помним, что митохондрия – это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Некоторые словосочетания становятся настолько привычными, что мы даже не задумываемся об их метафорической сущности. Филологи называют это стёртой метафорой. В быту классический пример – ножка стула. В науке близко к этому стоит, например, чёрная дыра, которая на самом деле вовсе не дыра и вовсе не чёрная, а скорее наоборот.

Ещё филологи выделяют резкую метафору (диафору). Это когда образ и то, что с его помощью пытаются объяснить, расположены в максимально далёких смысловых областях. Допустим, приключения двух клоунов в поезде иллюстрируют теорию относительности, а домашний кот в ящике – парадоксы квантовой механики.

Хорошая научная метафора обладает несколькими качествами.

Во-первых, она не должна сильно искажать смысл исходного явления. Впрочем, искажать она всё равно будет, вопрос – насколько. Если мы возьмём всё те же митохондрии, то формулировка «энергетические станции клетки» очень сильно упрощает картину. Вовсе они не станции, а органеллы, к тому же на обеспечении энергией их функции не заканчиваются, у них даже ДНК собственная есть. Но главное выделено. Вот если бы мы сравнили митохондрию с информационным центром или со свалкой отходов, то это было бы явное враньё.

Во-вторых, образ, с помощью которого передаётся научное понятие, должен примерно одинаково восприниматься большинством читателей-слушателей. Отсюда, кстати, и название этой главки (а вы думали, почему я её так назвал?).

С точки зрения использования в метафоре секс не очень хорош, ведь представления об этой области у Homo sapiens сильно различаются. Одни способны говорить о сексе легко и непринуждённо, а другие краснеют и устремляют глаза в пол. Кто-то придерживается патриархальной морали: только один постоянный партнёр, со штампом в паспорте и венчанием в церкви. Другой исповедует свободную любовь. Есть женщины, привыкшие быть объектом отношений: их надо соблазнять, они «дают», их «берут». Но есть и барышни, готовые признавать себя только равноправным активным партнёром, и никак иначе. Ещё бывают геи, асексуалы, импотенты, поклонники BDSM, депутат Слуцкий, депутат Мизулина, зоофилы, некрофилы и много кто ещё. Секс у всех разный.

А приготовление и употребление еды для большинства людей воспринимается примерно одинаково. Тема не табуированная, социально нейтральная, политически безопасная. Депутаты Госдумы едят по утрам примерно такие же бутерброды, что и пятиклассник из Надыма. Короче говоря, как метафора еда лучше секса.

И ещё один параметр, делающий метафору хорошей, – это обилие общих свойств у объекта и образа. Филологи это называют развёрнутой метафорой. Самый яркий пример: геном как книга. Мы как-то с коллегами насчитали несколько десятков аналогий:



буквы – азотистые основания (аденин, гуанин, тимин, цитозин),

опечатки – мутации,

тома – хромосомы,

корректура – репарация (с некоторой натяжкой),

точка – стоп-кодон,

генетический банк – библиотека…



Эту метафорическую параллель можно продолжать довольно долго. В молекулярной биологии есть аналог и издательства, и переводчиков, и пробелов между словами, и редактуры, и типографии, и много чего ещё. Очень богатая метафора.

Метафор вокруг нас очень много. Они везде – от книжек для дошкольников до лекций профессоров МГУ. Способность переносить свойства одного объекта на другие – это большое достижение нашей психики. Разумеется, у метафор есть свои ограничения. Более того, они могут мешать правильно понимать информацию (такое бывает, хоть и не часто). Однако без метафор мир был бы гораздо скучнее.



P.S.

Я очень радуюсь, когда нахожу в книге или лекции какую-то красивую метафору. Но ещё больше счастья я получаю, если мне удаётся придумать метафору самому, хоть и не всегда получается идеально.

Хочу похвастаться. Как-то в «Коте Шрёдингера» я писал статью про тёмные фотоны – гипотетическую частицу, входящую в состав тёмной материи. И чтобы не пугать гуманитариев зубодробительной физикой, придумал образ, иллюстрирующий отношения между обычной материей и тёмной. Напомню, что, согласно расчётам, привычные нам частицы составляют не более 5 % Вселенной. При этом некая субстанция, именуемая тёмной материей, – раз в пять больше. Это мрачное нечто пока не проявляет себя никак, кроме как гравитационным воздействием на вращение галактик и полёт световых волн.

Теперь метафора. Представьте, что вы дизайнер, живущий в Москве, эдакий креативный интеллигент в пятом поколении. А где-то в Сибири существует рабочий нефтяной скважины – суровый, брутальный, немногословный. Вы не вступаете с ним в привычные формы взаимодействия: не ходите в гости, не общаетесь в социальных сетях, не сидите до утра за чашкой чая. Но вы живёте в одной стране и опосредованно ощущаете друг друга. Например, благодаря добытой нефти государственный бюджет становится массивным и воздействует на дизайнера. Примерно в таких же отношениях находится наша материя с тёмной.

А для того чтобы описать эксперименты, в которых учёные пытаются заставить тёмную материю взаимодействовать с обычной, я развил эту историю. Допустим, московский дизайнер приехал в командировку в Сургут – такое порой случается. Существует ненулевая вероятность, что на улице он столкнётся с рабочим-нефтяником, они познакомятся, зайдут в кафе поговорить о смысле жизни. И совсем уж интересно, если в этой метафоре дизайнер окажется лицом женского пола. Тогда есть вероятность (совсем уж маленькая, но опять-таки не нулевая), что между ней и нефтяником возникнет романтическое чувство, которое завершится браком и детьми. Это я про возможность какой-то постоянной связи (электромагнитной, например) между частицами тёмной материи и частицами нашего мира. Современная физика ещё до этого не дошла, но я верю, что такое когда-нибудь случится. И в то, что отдельные слои нашего общества станут более открытыми друг для друга, я тоже верю.

Назад: Беседы с водяной землеройкой. О слепоглухих и зрячеслышащих
Дальше: Красиво упаковать коллайдер. О том, почему сверхсложные проекты требуют сверхпростого объяснения