На Холме

Душой и центром Лос-Аламоса – центром в прямом смысле этого слова – была Лаборатория. Она была создана в рекордные сроки буквально на пустом месте для разработки атомного оружия. В этой Лаборатории работали лучшие физики-экспериментаторы, измерявшие свойства ядер; лучшие физики-теоретики, занимавшиеся цепной реакцией деления; лучшие химики и металлурги, занятые производством необходимых материалов, и т. д. Многие из них оставили нам свои мемуары. Но я могу написать о том, о чем они умолчали.

Начну с нашего жилища – двухэтажного восьмиквартирного дома для семейных сотрудников. Наш дом, так же как и все другие (кроме некоторых в Банном ряду), отапливался теплым воздухом, который поступал от горелки, установленной в подсобном помещении. Топливом служил уголь. В нашей квартире был установлен термостат, который одновременно регулировал температуру и у нас, и в квартире семейства Ферми над нами, на втором этаже. Когда мы открывали окна, чтобы проветрить квартиру, термостат врубался на полную мощность, а Ферми над нами при этом чувствовали себя, как в бане. И наоборот. Разумеется, я договаривалась с Лаурой Ферми – моей подружкой с римских времен – заранее. Но в других квартирах люди часто забывали это делать, отчего возникали трения.

Случались ситуации, когда в горелке выходила из строя система поддува. Тогда она разгоралась все сильнее и сильнее, что легко могло привести к пожару, ведь наши дома были деревянные, а лето на Холме очень сухое. Однажды мы проснулись ночью от странного запаха. Руди отправился взглянуть на горелку. Прочесть показания термометра он не смог – забыл очки. Бегом обратно, и снова к горелке. Столбик ртути зашкаливал. Руди нажал на кнопку пожарной тревоги, переполошив весь дом. Приехали пожарные и техники и все исправили. С вызовами экстренных служб возникала необычная проблема. Улицы не имели названий, а дома нумеровались не в том порядке, как они стояли на улице, а в том, в каком их строили. Например, дом 145 мог соседствовать с домом 59. Один раз я слышала, как пожарный, выглянув из кабины, спросил у прохожего: «Где тут дом 97?»

Фасадом с парадным входом наш дом был обращен к лесу. Из окон открывался изумительный вид. Но после дождя пользоваться этим входом было невозможно – улица превращалась в грязевую ванну. Поэтому все ходили через кухню – одну на все восемь квартир. В кухне была большая печь на дровах, которую все называли «черной красоткой». Некоторые покупали электрические плитки и готовили у себя в квартире. Позднее и горелку, и «черную красотку» заменили на более современное оборудование.

Комната Габи находилась прямо под комнатой, в которой Лаура и Энрико поселили свою дочь Неллу. Габи было почти одиннадцать, Нелла на два года старше. Несмотря на разницу в возрасте, они близко сдружились. Когда Габи думала, что мы уже заснули, они переговаривались через трубу, проходящую через обе комнаты. Обменивались девчачьими секретами.

Все дома в Лос-Аламосе выглядели одинаковыми. Однажды Нелла и Габи, возвращаясь из школы, так заговорились, что, не заметив, пропустили нужный поворот. Девочки вошли в дом, а им навстречу вместо меня вышла совершенно незнакомая женщина. Она и помогла им найти дорогу домой.

11 июля 1944 года меня пригласили на инструктаж. Сначала я заполнила анкету: как обычно – дата и место рождения, гражданство, образование, работа… Потом мне объяснили, что я могу отправлять письма в любую точку Штатов, но вместо обратного адреса должна указывать номер почтового ящика в Санта-Фе. «Если же вы хотите отправить письмо в Англию или другую страну, мы просим вас, госпожа Пайерлс, делать это через британское консульство в Вашингтоне. Туда же придет ответ, и вам его переправят. Вся исходящая корреспонденция проходит военную цензуру». Дальше пошли кое-какие бытовые детали: «У нас на Холме есть свой госпиталь. Его обслуживают военные врачи, мы старались выбрать лучших. Он бесплатен для всех жителей. В магазинах Лос-Аламоса не продают алкогольных напитков. Если они вам понадобятся, их можно купить, спустившись в Санта-Фе. Специального разрешения на это не требуется. Да, когда вы будете в Санта-Фе, слова “физик” и “химик” должны исчезнуть из вашего лексикона. Придумайте какие-нибудь другие профессии».

В конце беседы меня попросили расписаться.

На следующий день Роза, жена Ганса Бете, сказала мне, что слова-заменители уже давно придуманы. «Физиков мы зовем шипунами, а химиков нюхачами». Если происхождение слова «нюхач» было понятно, этимология «шипунов» так и осталась для меня загадкой. Роза же рассказала, что Оппенгеймер послал Роберта Сербера и еще одного физика, Джона Мэнли, с женами в Санта-Фе на целый день, чтобы они посидели в кафе, пообедали в «Ла-Фонде» и всюду за разговорами упоминали громко и четко, что на Холме инженеры занимаются электрическими ракетами.

* * *

Перед отъездом в Корнелл в 1935 году Ганс Бете решил попрощаться с Нильсом Бором и заехал в Копенгаген. Там он обнаружил свою старую подружку, 26-летнюю девушку Хильду Леви. Ганс был знаком с ней с 1925 года. По происхождению она была немецкой еврейкой, но тогда работала в Дании. Позднее она стала зачинателем использования радиоизотопов в биологии и медицине.

Ганс сделал ей предложение, и оно было принято. Был назначен день свадьбы. Однако тут вмешалась мать Ганса. Сама будучи еврейкой, она заявила сыну, что категорически против этого брака и, если он женится на еврейской девушке, она его никогда не простит. Я не понимаю, что это означало и как такое могло случиться в просвещенной семье. Так или иначе, Ганс отменил свадьбу буквально за несколько дней до намеченной даты.

Из писем мы знали, что в Америке он женился на Розе Эвальд. Роза была дочерью Пауля Эвальда, знаменитого кристаллографа. Когда-то в юности Ганс работал ассистентом Эвальда и за обедом в доме Пауля встречался с его дочерьми, тогда еще девочками. В 1937 году Ганса Бете пригласили с докладом в Университет Дьюка в Северной Каролине. После окончания семинара он вышел в коридор и буквально нос к носу столкнулся с Розой Эвальд, которой в то время исполнилось двадцать. Молодые люди узнали друг друга. Между ними завязались романтические отношения, которые вдохновили Ганса на его самые важные работы, тридцать лет спустя принесшие ему Нобелевскую премию.

Позднее Роза рассказала мне, что предшествовало их встрече.

– Я приехала в Америку в 1936 году, хваталась за любую работу, пока наконец Джеймс Франк – сам беженец – не устроил меня экономкой в семью своего ассистента в Северной Каролине. В этой семье меня приняли как родного человека и предложили в свободное время продолжить образование в университете. Вместо вступительных экзаменов в Университете Дьюка мне предстояло общее собеседование. Я честно призналась, что бросила гимназию за два года до официального выпуска, и объяснила почему. Профессор, который беседовал со мной, заглянул в мои документы и сказал: «Ах, милочка, вы ведь уже прослушали курс биологии и курс химии! Кроме того, у нас в колледже очень свободное расписание. Все курсы, которые вы не успели сдать в гимназии, вы можете постепенно и без спешки прослушать у нас. Ваш гимназический немецкий базис вполне соответствует нашим абитуриентам. Мы вас берем!»

* * *

В Лос-Аламосе была хорошая школа, не чета тем, с которыми мы познакомились на Манхэттене. Она не была частной, однако не принадлежала и департаменту общественного образования в Санта-Фе – из-за особой секретности на Холме. Финансовыми делами школы занимался Университет Калифорнии, а все остальные вопросы решались на месте. Нанять хороших учителей физики и химии оказалось непросто. Все другие предметы преподавали в основном жены сотрудников Лаборатории, многие из которых имели прекрасное образование в области литературы, лингвистики, биологии, истории и т. д. Но жены, имевшие ученые степени по физике или химии, предпочитали исследования в Лаборатории преподаванию в школе.

Возрастное распределение школьников, да и вообще всех детей в Лос-Аламосе было крайне своеобразным. Средний возраст в Лос-Аламосе не превышал 24 лет. Первоклашек было непропорционально много. Из 180 детей, записавшихся в школу в сентябре 1943 года, только сорок были старшеклассниками; выпускной класс состоял из двух учеников!

У всех родителей сложились свои представления о том, что и как нужно преподавать детям. Некоторые требовали, чтобы их учили теннису и езде на лошадях, другие настаивали на иностранных языках – немецком, французском и испанском. Директор старался идти им навстречу. Меня беспокоило, что по физике и химии Габи отстанет от своих английских одноклассников и после возвращения домой не успеет их нагнать. Через Руди я договорилась, чтобы, по крайней мере, некоторые лекции в старших классах читали сотрудники Лаборатории.

Всякий переехавший в другую страну с детьми одиннадцати-двенадцати лет знает, как непросто им влиться в местную культурную среду. Габи, воспитанная в европейских традициях, зачастую не находила понимания у американских одноклассников. Я помогала как могла сгладить культурные различия. К тому же Габи была на два года младше одноклассников. Математику за восьмой класс она прошла самостоятельно и ходила на уроки алгебры в девятый, на уроки литературы – в десятый, одиннадцатый и двенадцатый классы, только в них изучали творчество классических английских писателей и драматургов – Диккенса, Шекспира… У нее всегда были высшие баллы.

Сейчас я думаю, что, может быть, зря я ее так подталкивала.

Из-за возрастного перекоса страдала работа госпиталя. Родильное и педиатрическое отделения работали с повышенной нагрузкой. Вскоре после нашего приезда эта проблема стала критической. Главный врач направил докладную записку генералу Гровсу с просьбой расширить эти отделения. Он писал: «Сейчас примерно пятая часть замужних женщин находится на той или иной стадии беременности. Примерно шестая часть всего населения Лос-Аламоса – дети, причем треть из них еще не достигли и двух лет».

От Оппи я тоже слышала, что Гровс обеспокоен высоким уровнем рождаемости, затруднявшим работу госпиталя, и специально зашел к нему обсудить эту проблему:

– Не можете ли вы, профессор Оппенгеймер, сделать что-нибудь, чтобы женщины рожали не одновременно и не так часто?

– Но, генерал, это не входит в мои обязанности!

В то время в одном научном журнале появилась статья о том, что длительное погружение в горячую воду снижает фертильность мужчин. Кто-то пошутил, что копию статьи надо отправить Гровсу, чтобы он распорядился заменить душ на ванну во всех квартирах. Не знаю, была ли статья отправлена, но, так или иначе, замены не произошло, по крайней мере до нашего отъезда в 1946-м.

Во время кризиса в госпитале меня как ударило: «А ведь в 1926-м, когда родители и все родственники уговаривали меня идти на медицинский факультет, надо было послушаться их совета. Как жаль, что я этого не сделала…»