Снова Кембридж

Господи, как же давно я не брала в руки перо. Столько всего произошло и в семье, и в мире. Господи, советские танки на улицах Праги. Как я надеялась, что у Дубчека все получится, что социализм с человеческим лицом – это не миф, не легенда. Что такое бывает. Как я ждала этого. Глупо, конечно. Господи, и вот – танки. В телевизоре без перерыва – хроника Би-би-си с танковыми колоннами, идущими по Праге. Сейчас, 23 года спустя после войны. Эти кадры врезались мне в сердце и не отпускали меня.

Но прошло два месяца, боль утихла. Как-то надо жить дальше. Я возвращаюсь в прошлое…

* * *

В самом начале 1935 года я поняла, что снова беременна. Первые месяц-полтора прошли тяжело, я не могла уделять Габи столько времени, сколько хотелось бы, и мы решили нанять помощницу. Оливия – так ее звали – была смешливая, очаровательно рыжая ирландская девушка. Она была умна и сообразительна. Правда, иногда у нее случались вспышки страстной влюбленности, но это быстро проходило. Она прожила с нами до лета 1938-го. В марте 1935 года из Ленинграда пришла новость об аресте и высылке в Уфу Исая, мамы и Нины. Постепенно, не сразу, до меня дошел ужас ситуации. «Я их больше не увижу, – крутилось у меня в голове. – Никогда…»

Думаю, что в то время я действовала иррационально. Беременность, ссылка родителей, заканчивающийся контракт Руди в Манчестере – все это перемешалось, переплелось и свалилось на меня. Мозг работал в странном режиме: бездействие перемежалось бурной активностью. В один из таких моментов я решила, что нам нужно переехать в другой дом. «Как же я привезу ребенка в такой холод?»

Почему-то Руди согласился со мной, не думая о том, что через полгода нас уже в Манчестере не будет. А может быть, он и думал, но не хотел со мной спорить. Мы нашли подходящий дом с садом в хорошем районе, месячная плата была разумной. Дом нуждался в покраске. Я сама покрасила комнаты и кухню. Помню, что кухня получилась оранжевой и радовала глаз.

Тем временем прошел почти год с того момента, как Капица покинул Мондовскую лабораторию, оставив ее на попечение Резерфорда. Как он тогда считал, ненадолго. Когда Резерфорд понял, что Капица из Москвы не вернется, он принял трудное решение. Формально он взял на себя руководство лабораторией магнетизма и низких температур, назначив Кокрофта своим заместителем. Кокрофт занимался всеми практическими вопросами. В то время Мондовская лаборатория, построенная Резерфордом специально для Капицы, была лучшей в мире по этой тематике. Резерфорд же добился разрешения разделить зарплату Капицы на две части и на эти деньги нанять в лабораторию двух молодых физиков – одного теоретика и одного экспериментатора.

Так случилось чудо – Руди пригласили в Кембридж. Когда Руди сказал мне об этом вечером, лицо его сияло. Я обняла его, поцеловала и прошептала: «Никогда в тебе не сомневалась, Руди». Кембридж был центром физического мира Англии, местом, куда стекались сильнейшие. Хотя контракт был двухлетним, зарплата была настоящая, вдвое больше, чем в Манчестере. В конце июня назначение было одобрено Королевским обществом, и мы начали потихоньку собираться. На семейном совете было решено, что рожать я буду в Манчестере, но дом в Кембридже нужно подобрать заранее. С этим заданием Руди туда и отправился. Ему удалось снять небольшой одноэтажный дом на окраине, по адресу 2 Long Road, но поскольку Кембридж небольшой город, удаленность от центра не вызывала никаких проблем. Мы прожили в этом доме два счастливых года, а потом его снял Давид Шёнберг, ученик Капицы. Позднее он купил его. Поскольку Давид стал нашим другом на долгие годы, после войны, когда он уже возглавил Мондовскую лабораторию, мы часто бывали у него в гостях и, глядя на знакомые стены, всегда вспоминали: «А помнишь, Руди, вот тут Габи чуть не вывалилась из окна…»

Восьмого сентября 1935 года родился наш малыш Рони (вообще-то, Рональд, но и мы, и все остальные всегда звали его Рони). В середине октября мы переехали в Кембридж.

О Давиде Шёнберге

Родом Давид был из русско-еврейской семьи. Он был четвертым из пятерых детей Исаака и Эстер Шёнбергов. Исаак с семьей приехал в Лондон из Петербурга в июле 1914 года для работы над диссертацией по математике. Изначально он предполагал, что будет содержать семью и платить за обучение из своих сбережений в России. Но 28 июля 1914 года началась Первая мировая война и сбережения в России оказались недоступными. Ему пришлось оставить учебу и искать работу. Так он оказался в лондонской компании Маркони. Английское телевещание, которое началось примерно в то время, которое я сейчас описываю, было его детищем. За это тридцать лет спустя, в 1962 году, Исаак был возведен в рыцарское достоинство королевой Елизаветой. Его следовало называть сэр Исаак, так же, как и Ньютона.

Исаак и Эстер были религиозными (в отличие от нас) и ходили в лондонскую синагогу. На Рош ха-Шана и Песах вся большая семья собиралась у них за столом. В семье Исаака Шёнберга говорили по-русски. Давид тоже говорил по-русски, но постепенно стал русский язык забывать. Когда мы познакомились, он попросил меня, чтобы я с ним говорила только по-русски.

Давид был типичным еврейским вундеркиндом. Когда он окончил Кембриджский университет в 1932 году, ему только исполнился 21. Капица, у которого был нюх на талантливых людей, сразу же взял его в аспиранты.

Сейчас не помню, встречал ли Руди Шёнберга в 1933 году. Думаю, что если и встречал, то вряд ли обратил на него внимание. Но когда мы приехали в Кембридж во второй раз, теперь уже на два года, знакомство было неизбежно. После того как Капицу не выпустили из Москвы, Давид остался без научного руководителя. Для научных обсуждений он заглядывал по очереди ко всем профессорам Мондовской лаборатории. В один прекрасный день заглянул он и в кабинет Руди. Выяснилось, что у них много общих научных интересов.

Давид был последним западным физиком, вернувшимся из СССР после начала Большого террора. Именно он привез горькую весть об аресте Ландау. У меня на столе лежит небольшая заметка, написанная Давидом «для памяти». Думаю, будет лучше, если я просто процитирую несколько абзацев:

«Я интересовался Советской Россией – будучи русским, мне хотелось найти там свои корни. Когда я приехал в Москву в 1936 году, Капица предложил мне поработать у него. В это время Институт физических проблем только строился. Оборудование устанавливали его (Капицы) бывшие техники из Мондовской лаборатории. Кембриджский университет получил большую сумму за это оборудование. Оно все равно было им не нужно. Эксперименты Капицы в Москве на этом оборудовании привели всего к одной-единственной публикации. Оборудование показывали начальству, но на нем не работали.

В сентябре 1937 года я поехал в Москву. Я говорил по-русски, поскольку родился в России и вырос в русскоязычной семье. Мне это сильно помогло. Мне повезло еще и в том, что для своего проекта я выбрал эксперимент, осуществить который было довольно просто за относительно короткое время. И при этом он был интересен, причем не только мне. Лаборатория Капицы была прекрасно оборудована. У него было все самое лучшее, что можно было найти в России. Поэтому мне удалось довести измерения до конца всего за семь недель. После того как данные были получены, мне пришла в голову идея обсудить их с Ландау.

Я был знаком с ним по моему предыдущему визиту. Я показал ему результаты измерений, и тут он – примерно как фокусник вынимает кролика из шляпы, – на клочке бумаги написал формулу и сказал: “А ну-ка проверьте, как она описывает ваши данные!” До этого существовала только довольно сложная и неявная формула Рудольфа Пайерлса. Формула Ландау была аналитической, допускала прямое сравнение с экспериментом и показывала, какие из параметров наиболее важны для измерений.

В течение следующих шести месяцев мне удалось провести полное исследование того, что позднее стали называть электронной структурой висмута. Это был своего рода прорывный эксперимент. Таким образом, благодаря Ландау эта поездка в Москву оказалась очень плодотворной и существенно повлияла на мою дальнейшую работу.

Я думал, что осталось завершить пустяковое дело – написать отчет об этой работе и отправить его в печать – и можно переходить к другой задаче из области сверхпроводимости. И тут возникла непредвиденная проблема. В апреле 1938 года арестовали Ландау. Это произошло на пике сталинских чисток, когда всех людей с острым языком, таких как Ландау, косили подчистую. Он наделал себе много врагов, обзывая всех дураками.

Я написал статью. Написал ее по-английски, но мне пришлось перевести ее на русский, поскольку в то время существовало правило, что публикации на Западе должна была предшествовать публикация в советском журнале. Я хотел попросить Капицу представить мою статью в “Труды Королевского общества”, поскольку он был его членом, и одновременно послать ее в русский журнал. Беда была в том, что в своей статье я горячо благодарил Ландау за сообщение о его теоретических выводах, которые сделали мою экспериментальную работу столь ценной. Заместитель Капицы позвонил мне и потребовал выкинуть все упоминания о Ландау. “Как вы смеете благодарить врага народа?!”

Я пошел к Капице. Он что-то мямлил. Не говоря ничего напрямую, дал мне понять, скорее жестами, чем словами, что, когда я вернусь в Англию, я могу вставлять в свою статью все что угодно, но в Москве…

Тут в дверь постучал заместитель, и Капица громким твердым голосом закончил разговор: “Ну, вы поняли, Шёнберг! Всю эту часть о Ландау вы вычеркиваете, немедленно”.

Формула, полученная Ландау, очень часто цитируется. Но дать ссылку на соответствующую статью Ландау невозможно, поскольку ее просто не существует! Поэтому цитируют меня – мою заметку в “Трудах Королевского общества” на английском языке, в которой я добавил приложение, описывающее теорию Ландау. Когда я вернулся домой в сентябре 1938 года, сразу же связался с Пайерлсом. Рассказал все, что произошло в Москве и чему был свидетелем, – об аресте Дау и еще двух физиков вместе с ним. Эта новость плохо подействовала на Рудольфа, хотя, как мне показалось, он не был особенно удивлен. Его жена Женя совсем расстроилась. Я пересказал Рудольфу наши беседы с Ландау и попросил его помочь мне восстановить вывод формулы, написанной Ландау. Это заняло какое-то время. Еще больше ушло на обсуждения деликатного вопроса, как опубликовать формулу Ландау, чтобы не навредить ему. Мне хотелось, чтобы его авторство было видно совершенно четко. Рудольф настоял на том, чтобы из текста невозможно было понять, по какой именно причине Ландау не смог сам опубликовать свою работу. Приложение в конце статьи казалось самым разумным вариантом.

Статья вышла в журнале в начале 1939-го».