Согласен, я мог бы изречь что-нибудь поумнее, но зачем же так набрасываться на человека? Как будто я был виноват в том, что Лаз спонтанно закрылся. Как будто я сам его и закрыл!

Ладно уж, могу честно признаться: если бы сумел – закрыл бы на время, чтобы подшутить. Но как бы я сумел?

Когда они выдохлись и прекратили изливать на меня гнев и презрение, Стерляжий сел в траву рядом со мною, отдышался и подал голос:

– Твои предложения?

– Сидеть, – сказал я. – Сидеть и ждать. Валера сделает, что сможет.

– А если не сможет? Тебе надо было остаться там, тебе!

– А я сюда и не напрашивался, – парировал я. – Ты решал, кого взять. Ты начальник, я дурак. Какой с меня спрос?

Он опять взвился и много чего наговорил в мой адрес. Я отмалчивался, решив не связываться. Не понимаю: для чего люди расходуют энергию без всякой пользы? На Грыжу бы их, только не на часы, а на недели. Там самый бестолковый упрямец обучится не суетиться зря и не переть на рожон. Машиной он там станет, умной машиной.

Для жизни на Земле это, может, и плохо, не знаю. Нет, пожалуй, в самом деле плохо. Но то на Земле…

Бедуином я был – такое пришло на ум сравнение. Одиноким бедуином, отбившимся в пустыне от каравана. Что делать – орать, метаться, каракуртов распугивая? Пусть другие мечутся, а я посижу. Нормальный бедуин закутается в бурнус да и просидит под саксаулом сколько сможет – авось мимо пройдет еще один караван. Иншалла, словом. Все равно ничего умнее выдумать не удастся.

От скуки я перебрал в памяти все цепи управляющего блока – может, сгорело что? Вроде там и гореть-то особенно нечему… А если паче чаяния какая-нибудь плата выйдет из строя, то определить какая и заменить ее – раз плюнуть. Запасные платы я тоже тестировал, в норме они были. Да и Валера инженер толковый, в своем деле он не одну собаку съел, отловив предварительно… А Лаз закрыт. Выходит – что? Выходит, он просто-напросто не желает открываться, что с ним ни делай. Нет у него сегодня настроения служить людям, и когда оно снова появится – неизвестно…

Мы пользуемся, не понимая. На том стоим. Программисту нет дела до того, как в кристаллах процессора электроны преодолевают потенциальные барьеры. Корпорация увлеченно грабит Клондайк, даже не подумав хотя бы раз запустить на эту планету не старательскую, а исследовательскую экспедицию. Или вот автомат. Он может стрелять. Многим известны его ТТХ, приемы разборки-сборки и ухода за ним. Но многие ли знают, что его ствол, к примеру, состоит из мельчайших кристалликов стали, что кристаллы эти относятся к кубической системе, ориентированы хаотично, а между ними имеются аморфные прослойки, что электронный газ в межатомном пространстве вырожден, потому что пытался обмануть принцип Паули… А главное, стрелку не нужно ничего этого знать, более того – знать вредно. Опасно для жизни. Стрелок должен прятаться, выцеливать, нажимать на спусковой крючок, и это нажатие иной раз заставляет историю идти по-другому…

Точно так же мы ничего не знаем о Лазе, но это не мешает нам его эксплуатировать… когда он хочет быть эксплуатируемым. А если нет? Если он никогда больше не захочет?

Мысль была скверная, и я ее выгнал. Все равно от нас ничего не зависит. Мы можем только выжить по примеру того бедуина, больше ничего. Но уж этим мы будем заниматься всерьез!

Пока я сидел просто так, а Стерляжий сидел орал на меня, Надя с Аскольдом вытоптали и выщипали траву шагов на пять вокруг нас. От змей. Правда, ни одной змеи нам до сих пор не встретилось, но, может, мы плохо смотрели. Может, тут водятся ядовитые пауки. Так что Стерляжий, выпустив в меня последний заряд, предосторожность одобрил, и я тоже, только молча. Если опасная фауна не кишит, это еще не значит, что ее нет вообще. Допустим, оказавшись внезапно нагишом в Арктике, ты имеешь куда больший шанс примерзнуть задницей к торосу, нежели угодить на обед к белому медведю, – а только карабин все равно не помешает. И круговой обзор тоже.

Пока я обдумывал все эти мысли и представлял себя восседающим то на бархане, то на торосе, вокруг меня, оказывается, развернулся диспут. От нечего делать я стал прислушиваться.

– Такого не бывает, – говорил Аскольд. – Идентичности биоты не может быть из самых общих соображений. Никогда. Даже при полной идентичности условий существования. Лично я думаю, что мы попали на Землю, только прошлую. Перенеслись не в пространстве, а во времени.

Мы обалдели. Потом я криво ухмыльнулся и вопросил:

– В мезозой, что ли?

– Дался публике этот мезозой, – поморщился Аскольд. – Нет, я уверен, что мы скакнули не так далеко – в плейстоцен, наверное. В самом крайнем случае в поздний плиоцен.

Хотел я ему сказать, чтобы он не выражался, а то в ухо получит, но Надя упредила:

– Это сколько же миллионов лет? – а у самой глаза круглые-круглые.

– Не больше трех-четырех. Сущая ерунда.

Я закашлялся, как будто вдохнул мошку, чего не могло быть из-за дыхательной маски. Кому как, а мне что четыре миллиона лет, что четыреста – без разницы. До нашего родного времени все равно не дожить.

– В плиоцене по Земле бродили уже более-менее привычные нам звери, – пояснил Аскольд. – Как-нибудь перебьемся.

– Надеюсь, – прогудел Стерляжий. – Я только никак в толк не возьму: почему ты решил, что мы на Земле?

Знаете, как альбиносы краснеют? Они и так нежно-розовые, а как кровь им в лицо пойдет, так начинают еще больше розоветь. Розовеют, розовеют, а вот красными отчего-то не делаются, не говоря уже о багровых тонах. Багроветь – тут Стерляжий специалист.

Наверное, Аскольд решил, что начальство чего-то не поняло. Он пустился объяснять вторично.

– Ночью увидим, Земля или не Земля, – прервал я его, – если небо тучами не затянет.

– Рисунок созвездий? За четыре миллиона лет…

– Луна, – сказал я, и Аскольд завял. – А еще вот что…

Я вынул компас. Стрелка болталась, как хотела, не оказывая предпочтения ни одной из сторон света. У планеты не было магнитного поля.

Часов через шесть, когда солнце уже клонилось к закату, я с наслаждением содрал с себя дыхательную маску и вдохнул полной грудью. Воздух оказался вполне приемлемым. Пахло горячей степью, пряными травами. Мне очень хотелось пить, и остальным, думаю, тоже.

– Надень сейчас же! – вскинулся Стерляжий.

– Поздно, – возразил я, – и смысла нет. Фильтр в этом наморднике не вечный. А пить-есть ты как будешь? Так что считай меня подопытным кроликом и наблюдай: помру – не помру…

Он поворчал и заткнулся. Спустя два часа я не помер, не начал хрипеть, не покрылся черной сыпью с ног до головы, и Надя последовала моему примеру. Я дал ей напиться воды и напился сам – теперь не видел смысла терпеть жажду. Аскольд буравил меня ненавидящим взглядом. Он продержался до полуночи, а вскоре после него сдался, сорвав намордник, Стерляжий – черт с вами, помирать так помирать – и надолго присосался к фляге, булькая и отдуваясь.

Луна у этой планеты и вправду была – маленькая рыжеватая горошина раза в три меньше нормальной Луны, притом начисто лишенная темных пятен лунных морей. Рисунок созвездий… да что говорить о рисунке, когда луна чужая, подмененная. Да еще ржавая, как днище старого ведра!

– Не Земля, – сказала со вздохом Надя.

Я нащупал ее руку – она с силой сжала мою ладонь.

– Ничего, – сказал я. – Радоваться надо, что не Земля. Из этого пли… плейс… когда еще выберешься. С чужой планеты смыться – оно как-то полегче, привычнее…

До утра мы дежурили по очереди – трое спят на голой земле, прижавшись друг к другу, четвертый стоит и поворачивается, как локатор, обозревая котловину в единственный прибор ночного видения. От маленькой луны света почти не было – чепуха, а не свет, вытянутой руки не видно. Мне выпало дежурить третьим, перед Надей, но я не стал ее будить. Пусть поспит.

Дров решили не добывать и костер не жечь. Аскольд посоветовал на первых порах быть как можно незаметнее, и Стерляжий с ним согласился. Я не стал спорить и пожалел о том: ночка выдалась нежаркая.

В траве что-то шуршало, причем в нескольких местах разом. Пошуршит, замолкнет, снова пошуршит. Тихонько стрекотали насекомые, на них я не обращал внимания, а шуршало что-то мелкое, поэтому я не особенно беспокоился. Мыши, наверное. Или крысы. Может, и змеи, но это были осторожные змеи, в вытоптанный круг они не заползали, питонов-людоедов и плюющих кобр поблизости не околачивалось. Крупных четвероногих тоже. Кусалось комарье, то ли земное, то ли очень похожее. Несколько раз из-за ручья кто-то печально прокричал – наверное, птица.

Жаль, что Аскольд не настоящий биолог, а всего лишь спец по общению со зверьем. Знаю я таких спецов… Умеет отличить мангуста от лангуста – вот и эксперт по фауне. Заявит с умным видом, что данных для окончательного вывода недостаточно, и считает, что уже отработал свое жалованье плюс премиальные. Настоящий биолог уже давно определил бы, какие местные организмы тождественны земным, пусть и вымершим, а какие нет. Может, нас в самом деле ненароком занесло в этот самый пли… плейст?..

Чушь какая.

Рассвет наступил обыкновенно, очень тихо. Ржавый шарик луны сразу побледнел и упал за сопки. В низине у ручья присело слоистое облачко тумана. Комарье исчезло, а стрекочущие насекомые, умаявшись, заткнулись. Было бы очень тихо, если бы Стерляжий не храпел, как мощный трактор, а Аскольд не бормотал во сне что-то неразборчивое. Верно заметил Маугли: люди все время делают что-нибудь ртом.

Когда край солнца показался над склоном сопки, я коснулся Надиного плеча.

– Пора? – По-моему, она вскочила на секунду раньше, чем проснулась. Ее шатнуло, затем она заморгала и заозиралась. – Ложись. Э, а почему светло?

– Потому что утро, – объяснил я.

– Так ты что, за меня отдежурил?

Я кивнул, и Надя задала мне взбучку. Она, мол, не кисейная барышня и не тепличный цветок, а потому не нуждается в поблажках, ну и далее в том же духе.

– Красиво говоришь, – сказал я, прищелкнув языком. – Век бы слушал. А спишь еще красивее, прямо жалко было будить. Если бы еще убрать из-под твоего бока этих двух ненужных мужиков…

– И поместить вместо них тебя, да?

– Зачем меня помещать, я себя сам помещу…

Она засмеялась и сказала, что со мной невозможно серьезно разговаривать. Как будто я просил о серьезной беседе! Слова, по-моему, даны человеку для того, чтобы украшать ими жизнь, как украшают новогоднюю елку, а где вы видели серьезные елочные украшения? Кто их купит?

– Отвернись, Свят, – попросила Надя. – Я отойду.

Я сказал «угу» и стал пялиться на ближайшее – шагов пятьдесят всего – пальмовидное дерево. Оно очень подходило для того же самого, для чего Надя удалилась в высокую траву. От нетерпения я даже начал переминаться с ноги на ногу.

Тут-то все и случилось. Надин вскрик прозвучал чуть раньше утробного низкого рева и взрывоподобного треска ломаемых кустов. Я сиганул вверх и в сторону, разворачиваясь в прыжке. Сейчас же шумно, как матерый лось с лежки, вскочил на ноги Стерляжий и завертел башкой, пытаясь одновременно проснуться и оценить ситуацию; при этом ствол шотгана ходил за его взглядом, как приклеенный. Я больше всего боялся неприцельной безмозглой пальбы. Вскочил и Аскольд.

Надя с криком бежала прямо к нам, и преследователь позади нее был плохо виден, в первые мгновения я разглядел только что-то очень длинное, очень мощное и, несмотря на чудовищные размеры, невероятно проворное. Оно быстро догоняло. Его лапы вспарывали травостой, в воздух летели ошметки земли и зелени. Длинное туловище летело над травой, как глиссер, и этот утробный низкий рев…

– Не стрелять! – дурным голосом завопил Аскольд, но я не собирался его слушать. Ежику понятно, что стрелять с этой позиции нельзя, но что мешало мне выбрать другую, отбежав шагов на пять? Секунды две у меня еще были. И оставалась еще целая секунда, когда «абакан» затрясся у меня в руках и первые пули нашли цель. И оставалось полсекунды, когда цель обратила внимание на пулевой шквал.

Зверюга встала на дыбы. Крутнулась на задних лапах, едва не достав Надю убийственным размахом хвоста. Только сейчас Надя догадалась метнуться вбок, и Стерляжий с Аскольдом одновременно открыли огонь. Зверюга озадаченно замолчала, щелкнула обширной пастью, упала на четыре лапы и потрусила к нам.

Убивали ее долго. Мне пришлось сменить магазин. На мягкие, расплющивающиеся о бронированные бока пули Стерляжего страшилище не обращало никакого внимания, если только они не попадали в распахнутую глотку, что зверюге явно не нравилось. И все равно: если бы чудовище целеустремленно преследовало только одного из нас, ему удался бы предсмертный завтрак, но оно тупоумно кидалось то на одного, то на другого, и шансов схарчить кого-нибудь у него практически не было. Опомнившаяся Надя включилась в расстрел инопланетного гада, и через минуту все было кончено – предсмертный оскал, судорожные подергивания чешуйчатого хвоста, и фауна Надежды уменьшилась на одного представителя, о чем нисколько не жаль. Тем более я не жалел о том, что чудовище вздумало поохотиться на нас в одиночку – при охоте группой нам предстояла бы жизнь скверная, но недолгая.

Но кто же знал, что по Надежде надо ходить с гранатометом?!

Больше всего убитая гадина напоминала крокодила, но крокодила необычного – с узкой высокой мордой и на длинных ногах хорошего бегуна. Аскольд, сразу воодушевившись, поведал нам о том, что в плиоцене (опять этот плиоцен!) по Южной Америке и, кажется, еще Австралии бродили такие вот зверушки – сухопутные крокодилы. И не только бродили, но и умели довольно резво бегать за добычей – куда там обыкновенному крокодилу. Слабак он, обыкновенный, – пробежит от силы метров полста да и шлепнется на брюхо так, что эхо пойдет. А эти почти стайеры…

Я измерил «почти стайера» шагами (получилось восемь с половиной, из них полтора приходилось на зубастую пасть), и мне стало понятно, почему Чебурашка – неизвестный науке зверь. Был бы известным, если бы на своих коротких ножках мог убежать от такого вот крокодила Гены.

Надю одолел нервный смех. Стерляжий достал пачку сигарет и молча закурил. Я впервые видел его курящим. Наверное, он вспоминал Ваню Пескова и представлял себе его незавидную судьбу. У Аскольда продолжалось словоизвержение – чувствовалось, что он хочет остановиться, да не может. Надя понемногу взяла себя в руки. Стерляжий обстоятельно докурил сигарету, выщелкнул окурок крокодилу в пасть и разнес Аскольда в пух и прах. Мне и самому было любопытно: на что нам нужен специалист по контактам с живыми объектами, если весь его контакт ограничился беготней и стрельбой? Этак любой болван, овладевший простейшими навыками владения оружием, станет знатным контактером…

– С крокодилами не договариваются! – размахивая руками, отбрехивался Аскольд. – Влиять на них без толку, они тупые механизмы, пусть вон Свят с механизмами договаривается…

Угу. С больной головы на здоровую.

А впрочем, мне было приятно: конкурент терял лицо, роняя себя в глазах Нади. Лучше бы молчал, ей-ей.

Разумеется, ему я этого не сказал. Сказал другое:

– Так мы что, в Южной Америке, что ли?

– Да не знаю я!

Держась парами – мне выпало быть с Надей – мы обошли все кусты на расстоянии ста шагов от места ночлега. Никого там не было. Я даже позволил Наде забраться в куст и постоял с минуту, отвернувшись. Потом в куст полез я, а отворачиваться и прикрывать выпало Наде. Вылезая, я хлопнул на руке комара – единственное встретившееся нам плотоядное.

– Смотри, грифы! – воскликнула Надя.

Действительно: неизвестно откуда взявшись, к туше убитой рептилии с криками спускались большие птицы. Я не орнитолог, но, по-моему, это были заурядные стервятники, каких навалом в каждой телепередаче о фауне Африки. Два из них, прибывшие первыми, тут же принялись выяснять отношения, мерзко вопя и вытягивая голые шеи.

– Грифы, – согласился я. – А вон ворона. Вон, вон, на дереве.

– Это, по-моему, не ворона, – усомнилась Надя.

– Ворона, ворона. Серая. Что я, ворон не видел? Погоди, сейчас я ее сниму, проверим…

– Поберег бы патроны.

– Ничего, я ее одним выстрелом… Только ближе подойду.

Ворона меня не ждала – сорвалась с ветки и улетела с хриплым карканьем. А я, чуть только подошел ближе, напрочь забыл о ней.

Дерево только издали напоминало пальму – на стволе оказалась кора, похожая на осиновую. По-моему, таких пальм на Земле не бывает, но дело было не в этом. На попорченной короедами коре были отчетливо видны вырезанные ножом надписи. И верхняя, наиболее темная, частично уже заросшая и, наверное, самая ранняя, гласила: «Здесь был Ваня». И дата.

– Идиоты, – угрюмо констатировал Стерляжий. – Чайники. Болтались тут почти сутки, а на дерево не обратили внимания. И я идиот. Случись мне оказаться на месте Вани – где бы я оставил знак? Да на ближайшем дереве!

– Вырезал бы «Здесь был Вадик?» – не выдержал я. Очень мне не нравилось, что Стерляжий и меня рядит в подобные себе чайники. Надпись-то кто нашел?

– Вырезал бы то, что надо! Ты, Окаянный, вообще помолчал бы в тряпочку! Смотри, он провел на этом месте восемь суток! Без оружия! Здешние сутки примерно равны земным. Не спрашивайте, как он выжил, – главное, выжил! Потом ушел вон туда – тут и дата, и стрелка. Потом еще не раз возвращался сюда – вы на даты, на даты посмотрите! Сначала он возвращался через каждые пять дней, потом через десять, потом через тридцать…

Я произвел несложный подсчет.

– Последняя дата – полгода назад.

– Да, полгода, – потемнел Стерляжий. – Что ты хочешь этим сказать?

– Нет, ничего.

– Правильно. Вякнешь, что он погиб – убью. Он мне друг был, понял? Ты – Вибрион, а он – друг! Ни-че-го, не такой Ваня человек, чтобы дать себя схарчить! Подавишься Ваней! Ваня себя еще покажет!..

– Первый русский на Луне, – поддакнул я.

– Да, первый! – заорал Стерляжий так, что всполошились грифы, клевавшие крокодила. – На Луне он был первый! И на Надежде первый! Кто там лыбится? Уничтожу!

Так или иначе, все повеселели. Выходило, что выжить на Надежде все-таки можно – хотя Аскольд упрямо долбил свое: никакая, мол, это не Надежда, а натуральная Земля, только древняя, а что до неправильной луны, то луна ему, Аскольду, не указ, как и магнитное поле, которого вообще никто не видел. А значит, нечего нам ждать, что Лаз откроется, – в ту же точку времени он может открыться только случайно, и куда вероятнее, что в следующий раз он выберет не плиоцен, а какой-нибудь архей…

Наде его слова не нравились, мне тоже. А босс попросту приказал Аскольду замолчать.

В этот день больше не случилось никаких происшествий, если не считать того, что стервятники оставили от крокодила один костяк да пустую шкуру. Мы наломали веток и сварили на костре поесть. Лаз не открывался.

Он не открылся и на следующий день. Ночь прошла спокойно – как видно, в котловине водился только один сухопутный крокодил, – и так же спокойно прошел следующий день. От крокодильей шкуры пованивало, вокруг нее вились тучи мух. Держась с наветренной стороны, мы сидели, лениво спорили о том, куда же нас все-таки занесло, и ждали… чего? Точно так же ждал Песков, пока не собрал немногие свои манатки и не подался куда-то за сопки…

Жарким утром четвертого дня в котловину сквозь единственный проход повалило стадо копытных. По-моему, это были обыкновенные антилопы, а может, джейраны, черт их разберет. Мы видели, как животные вязли и барахтались в грязи, но все-таки преодолевали заболоченное русло ручья и широко разбредались по пастбищу. Пища у нас еще была, но первым делом я проверил автомат: где дичь, там и хищники. Мысленно мне представилось десятка два сухопутных крокодилов, загнавших стадо антилоп в естественную ловушку и не спеша вползающих следом. Картинка была очень яркая, но не так чтобы приятная.

Скучать нам не дали, спать тоже. Набрать воды в ручье стало проблемой, пришлось пользоваться запасом. Крокодилы не крокодилы, но какие-то хищники определенно слонялись вокруг жвачного стада и издали изучали нас. Аскольд, заметивший, по его словам, одну особь, уверял, что это гиеновая собака.

На пятое утро Стерляжий, зевнув, потянувшись и хмуро оглядев окрестности, бросил коротко:

– Уходим.

Мы даже не спросили куда – это было ясно без вопросов. Туда, куда ушел Ваня Песков. Туда, куда указывала вырезанная на коре стрелка.

– А если без нас откроется Лаз? – робко спросила Надя. Я видел: она уже не верила в то, что он когда-нибудь откроется.

– Можно оставить здесь записку, – предложил я, – а еще лучше рацию. Мы ведь недалеко уйдем? Валера высунется – сразу свяжется с нами, и мы – ноги в руки… И маячок оставим…

– Копытные растопчут, – бросил Аскольд.

Ему доставляло удовольствие ловить меня на ошибках. Мне его, впрочем, тоже. Соперники…

– Авось не растопчут. Что у нас из химии есть в загашнике? Истолчем в порошок таблетку для обеззараживания воды, посыплем вокруг – близко не подойдут. Гадость же ужасная.

– Дельная мысль, – одобрил Стерляжий. – Вот и хорошо, вот ты и давай свою рацию, Окаянный. А ты, Аскольд, толчи таблетку.

– Может, наоборот? – сказал я с надеждой, понимая, что далеко не в первый раз вляпался во что не надо со своей инициативой. – Почему это мою рацию? Я же предложил…

– Вот именно потому, что ты предложил.