Чудес много не надо. Ни Ватикану, ни впечатлительным девочкам, месяцами живущим вместе, в страхе за свою жизнь. Много чудес ни к чему. Два – вдоволь. Три – с лихвой.

Есть одна девочка, Луэнна. Очень бледная, рыженькая, щеки сбрызнуты веснушками. Ей всего четырнадцать. Пришла три месяца назад, закадычная подруга Горди. В спальне они делят постель. Тепла ради.

– По ночам ужасно холодно, – говорит Горди, и Луэнна улыбается, а другие девочки смеются и пихают друг друга локтями.

Луэнна нездорова – еще с тех пор, как у нее не было силы. И от врачей никакого толку. С Луэнной что-то происходит, когда она волнуется, или пугается, или слишком смеется, – закатываются глаза, и Луэнна падает, где стояла, и вся трясется, того и гляди переломится хребет.

– Надо ее держать, – говорит Горди. – Обнять за плечи и держать, пока не проснется. Она проснется сама, просто подождать надо.

Нередко Луэнна спит по часу, а то и больше. Горди сидит, обхватив ее за плечи, в полночь в трапезной или в саду в шесть утра, ждет.

У Алли насчет Луэнны подозрение. Звенящее предчувствие.

Алли вопрошает: Она?

Голос отвечает: Похоже на то.

Как-то ночью случается гроза. Сгущается далеко в море. Девочки вместе с монахинями смотрят с террасы в глубине монастыря. Тучи сине-лиловые, свет размыт, молния раз, другой, третий бьет в океан.

Когда смотришь на грозу, в пасме зудит. Все девочки чувствуют. Саванна не может сдержаться. Спустя пару минут пускает дугу в половицы террасы.

– Прекрати, – говорит сестра Вероника. – Прекрати сию секунду.

– Вероника, – говорит сестра Мария Игнасия, – она же ничего плохого не сделала.

Саванна хихикает, пускает еще один слабый разряд. Хотя могла бы сдержаться, если бы постаралась. Но гроза, она волнует, к ней так и подмывает присоединиться.

– Завтра тебя не кормим, Саванна, – говорит сестра Вероника. – Если ты не способна держать себя в руках, наше милосердие на тебя не распространяется.

Сестра Вероника уже выгнала одну девочку, которая беспрестанно дралась на территории монастыря. Другие монахини предоставили эту роль сестре Веронике, теперь она отбирает тех, в ком прозревает дьявольские козни.

Но “завтра тебя не кормим” – жестокий приговор. В субботу на ужин дают запеченное мясо.

Луэнна тянет сестру Веронику за рукав.

– Ну пожалуйста, – говорит Луэнна. – Она нечаянно.

– Не трогай меня, девочка. – Сестра Вероника отдергивает руку, слегка отпихивает Луэнну.

Но на Луэнну уже подействовала гроза. Голова запрокидывается назад и вбок – эту манеру все знают. Губы открываются и смыкаются, но звука не выходит. Луэнна рушится навзничь, падает на террасу. Выбегает Горди, но сестра Вероника загораживает ей дорогу тростью:

– Оставь ее.

– Но, сестра…

– Мы и так эту девочку разбаловали. Нечего было впускать эту дьявольщину в себя, а раз впустила – пусть расплачивается.

Луэнна бьется в припадке, затылком колотится о половицы. На губах кровавые пузыри слюны.

Голос говорит: Давай, ты знаешь, что делать.

Алли говорит:

– Сестра Вероника, можно я попробую прекратить это безобразие?

Сестра Вероника хлопает глазами на Еву, тихую и трудолюбивую девочку, которой Алли прикидывается уже не первый месяц. И пожимает плечами:

– Если знаешь, как эту ерунду прекратить, – будь любезна.

Алли опускается на колени подле Луэнны. Остальные девочки смотрят так, будто Алли предательница. Все же понимают, что Луэнна не виновата, – чего это Ева делает вид, будто может помочь?

Алли нащупывает электричество в теле Луэнны – в позвоночнике, и в шее, и внутри головы. Чувствует, как бегают вверх-вниз сигналы, спотыкаются, спохватываются, теряются и идут не в лад. Алли видит – ясно, как глазами: вот здесь и здесь затор, а вот здесь, в основании черепа, сбивка с такта. Совсем чуточку поправить – силы нужно столько, что и не ощутишь, никто больше не умеет дробить силу так тонко, нужна лишь крохотная ниточка вот здесь.

Алли обхватывает голову Луэнны ладонью, вжимает мизинец в ямку под основанием черепа, тянется тончайшим усиком силы – и дерг!

Луэнна открывает глаза. Судороги стихают мгновенно.

Луэнна моргает.

Говорит:

– Что такое?

И все понимают, что должно быть не так, что обычно Луэнна спит час, а то и дольше и потом неделю сама не своя.

Эбигейл говорит:

– Ева тебя вылечила. Она коснулась тебя – и ты исцелилась.

И то было первое знамение, и в тот день пришли они и сказали: вот, особенная она пред Небесами.

К Алли приводят другую девочку – тоже надо исцелить. Иногда Алли возлагает руки и нащупывает, где больно. Иногда просто болит то, что могло бы и не болеть. Мигрень, тик, головокружение. Алли, никчемная девчонка из Джексонвилла, столько тренировалась, что Ева, невозмутимая и немногословная девушка, умеет возложить руки на человека и отыскать точку, куда нужно ткнуть иголкой силы и все наладить хотя бы временно. Исцеляет она воистину, но не насовсем. Алли не умеет научить тело работать как надо, но умеет ненадолго исправить ошибки.

И остальные начинают верить в нее. В Алли что-то есть, считают они. Ну, девочки так считают – монахини-то нет.

Саванна говорит:

– Ева, это что – Бог? С тобой говорит Бог? У тебя внутри Бог?

Саванна произносит это вполголоса, как-то вечером, в спальне, когда уже погашен свет. Остальные прислушиваются из коек, делая вид, будто спят.

Ева отвечает:

– А ты как думаешь – что это?

Саванна говорит:

– Я думаю, у тебя власть исцелять. Как мы читали в Писании.

В спальне бормочут, но никто не возражает.

На следующую ночь, когда все укладываются, Ева говорит десятку девочек:

– Завтра на рассвете идемте со мной на берег.

Они спрашивают:

– Зачем?

Она отвечает:

– Мне был голос, он рек: “На рассвете приходи на берег”.

Голос речет: Как по нотам разыграла, девонька, говори им, что должна сказать.

Когда девочки в ночнушках и пижамах спускаются на берег, небо бледно-серое, точно галька, с облачным оперением, а океан тих, точно мать, что баюкает младенца.

Алли говорит Евиным голосом, мягко и тихо. Говорит она так:

– Голос рек мне, что мы должны войти в воду.

Горди смеется:

– Ева, ты чего? Поплавать охота?

Луэнна прижимает палец к ее губам, и Горди умолкает. У Луэнны не случалось припадков дольше нескольких секунд с тех самых пор, как Ева возложила на нее руки.

Эбигейл говорит:

– А потом что?

Ева отвечает:

– А потом Бог покажет нам, чего Она хочет.

И это “Она” – новое учение, сотрясение основ. Но девочки понимают, все до единой. Этой благой вести они и ждали.

Девочки заходят в воду. Ночнушки и пижамы липнут к ногам, от острых камней под ступнями все морщатся, хихикают, но друг у друга в лицах читают священный трепет. Сейчас что-то будет. Занимается рассвет.

Они встают кружком. Забрели в море по пояс, руками болтают в холодной и ясной воде.

Ева говорит:

– Матерь Святая, покажи, чего ты хочешь от нас. Освяти нас любовью Своей и научи, как нам жить.

И вдруг у всех девочек подгибаются коленки. Словно гигантская рука давит на плечи, толкает под воду, и все с головой ныряют в океан, и восстают, фонтанируя водой с волос, ловя воздух ртом и зная, что Бог коснулась их, что в сей день они родились заново. Все пали на колени в воде. Все почувствовали, как их толкнула вниз рука. Все они на какой-то миг поняли, что сейчас умрут, нечем дышать, а затем, вознесшись над водою, все они возродились.

Они стоят кружком – головы мокрые, лица изумленные. Одна Ева не ныряла – и стоит сухая в воде.

Они почувствовали, что Бог рядом, промеж них, и что Она возрадовалась. А потом птицы воспарили над ними, блаженно взывая к новой заре.

Где-то десять девочек окунулись тем утром в океан и свидетельствовали чудо. Прежде все они не верховодили среди полусотни молодых женщин, что жили с монахинями. Не харизматичные девочки, не самые популярные, не самые веселые, не самые красивые, не самые умные. Эти девочки, если их что и объединяло, больше всех страдали, пережили самые жуткие истории, яснее всех понимали, почему опасны другие люди и они сами. Однако с того утра они переменились.

Ева берет с них клятву хранить молчание о том, что видели, но девочки не могут не делиться. Саванна рассказывает Кайле, а Кайла – Меган, а Меган – Дэниэлле, что Ева говорит с Творцом всего сущего, что Ева получает тайные послания.

Они приходят и просят их научить.

Спрашивают:

– Отчего ты называешь Бога “Она”?

Ева отвечает:

– Бог – не женщина и не мужчина, но женщина и мужчина разом. Однако теперь Она пришла явить нам другую сторону лика Своего – ту, на которую мы так давно закрывали глаза.

Они спрашивают:

– А как же Иисус?

Ева отвечает:

– Иисус – сын. Но сын рожден матерью. Чье величие больше, посудите сами, – Бога или мира?

Они отвечают, поскольку этому уже научились у монахинь:

– Величие Бога больше, ибо Он сотворил мир.

Ева говорит:

– Значит, тот, кто творит, выше того, что сотворено?

Они отвечают:

– Ну, наверно.

Тогда Ева говорит:

– Так чье величие больше – Матери или Сына?

Они притихают, заподозрив, что слова ее кощунственны.

Ева говорит:

– На это и в Писании намекается. Нам ведь говорят, что Бог пришел в мир в человеческом теле. Мы уже научились называть Бога “Отец”. Этому учил Иисус.

Они признают, что так оно и есть.

Ева говорит:

– Ну а я учу новому. Сила нам дарована, дабы мы исправили наше искаженное восприятие. Матерь, а не Сын – посланница Небес. Бога надо называть “Матерь”. Бог-Матерь сошла на землю в теле Марии и отдала сына Своего, дабы мы освободились от греха. Бог всегда обещала, что вернется на землю. И теперь Она вернулась, дабы учить нас.

Они спрашивают:

– Ты кто?

И Ева отвечает:

– А вы сами-то как думаете?

В сердце своем Алли спрашивает: Ну, как я справляюсь?

Голос отвечает: Отлично справляешься.

В сердце своем Алли спрашивает: Такова твоя воля?

Голос отвечает: А ты считаешь, без Божьей воли хоть что-то вышло бы? Это только начало, деточка, уверяю тебя.

В те дни случилась по всей земле великая лихорадка, и голод по истинной правде, и жажда понять, что хотел сказать Господь Всемогущий, наслав на человечество такие перемены. В те дни на Юге многие проповедники объясняли, что это кара за грехи, это Сатана ходит меж нами, это знамение конца времен. Но не такова истинная религия, ибо истинная религия – любовь, а не страх. Сильная мать обнимает дитя – вот любовь, и вот истинная правда. Девочки передают эту весть – одна другой, а та третьей. Бог опять среди нас, и Она говорит с нами и только с нами.

Однажды ранним утром, спустя несколько недель, случаются новые крещения. Весна, близится Пасха, праздник яйца, и плодородия, и распахнутой утробы. Праздник Марии. Выступив из воды, девочки даже не трудятся скрывать, что с ними произошло, да и как тут скроешь? К завтраку все девочки и все монахини в курсе.

Ева сидит под деревом в саду, а девочки приходят с ней поговорить.

Они спрашивают:

– Как нам тебя называть?

А Ева отвечает:

– Я лишь посланница Матери.

Они говорят:

– Но Матерь – она в тебе?

А Ева отвечает:

– Она в каждой из нас.

И все равно с того дня девочки зовут ее “Матерь Ева”.

Вечером меж монахинями монастыря сестер милосердия случается великий спор. Сестра Мария Игнасия – близкая, отмечают прочие, подруга этой Евы – вслух одобряет новую систему верований. Все как раньше, говорит она. Мать, Сын, все то же самое. Мария – Матерь Церкви. Мария – Царица Небесная. Это она молится за нас и ныне, и в час нашей смерти. Не все девочки крещеные. Они забрали себе в голову креститься самостоятельно. Что плохого-то?

Сестра Катерина говорит о мариологических ересях и что надо подождать наставления.

Сестра Вероника воздвигается на ноги посреди комнаты, прямая, как Крест Животворящий.

– Дьявол поселился в доме сем, – говорит она. – Мы пригрели дьявола на груди, дьявол свил гнездо в наших сердцах. Если не вырежем эту язву, мы будем прокляты. – Она повторяет – громче, переводя взгляд с монахини на монахиню: – Прокляты. Если не сожжем их всех, как сожгли девочек в Декейтере и Шривпорте, дьявол заберет нас всех. Дьявол всё пожрет. – Она берет паузу. Оратор она мощный. И после паузы прибавляет: – Я буду молиться об этом сегодня ночью – буду молиться обо всех нас. Девочек запрем в спальнях до рассвета. Их всех надо сжечь.

Девочка, которая подслушивала под окном, приносит эту весть Матери Еве.

И все ждут, что Матерь Ева скажет.

Голос говорит: Они твои с потрохами, девонька.

Матерь Ева говорит: Пускай запирают. Матерь Всемогущая сотворит чудо Свое.

Голос говорит: А до сестры Вероники не доходит, что вы можете открыть окно и слезть по водосточной трубе?

И в сердце своем Алли отвечает: Такова воля Всемогущей, чтоб до сестры Вероники не дошло.

Наутро сестра Вероника так и молится в часовне. В шесть, когда прочие сестры одна за другой подтягиваются на предначинание, сестра Вероника на месте – простерлась пред крестом, раскинула руки, лбом упирается в холодную каменную плиту. Лишь наклонившись и мягко коснувшись ее руки, женщины видят, что кровь у сестры Вероники в лице застыла. Сестра Вероника уже много часов мертва. Сердечный приступ. В любой момент может приключиться с женщиной в ее годах. А когда встает солнце, монахини видят фигуру Христа на кресте. И на теле его, обожженные, будто вырезанные ножом, выгравированы папоротниковые меты силы. И монахини понимают, что сестра Вероника скончалась в тот миг, когда узрела это чудо, а значит, раскаялась во всех своих грехах.

Всемогущая вернулась, как и было обещано, и вновь живет во плоти человеческой.

Настал, значит, день радости.

Святейший Престол шлет послания, призывает к спокойствию и порядку, но в монастыре такая атмосфера, что посланиями не унять. Как будто царит праздник – как будто обычные правила отменены. Койки не заправлены, девочки таскают из кладовой еду, не дожидаясь трапез, кто-то поет, играет музыка. Самый воздух словно блистает. К обеду еще пятнадцать девочек просят о крещении, которое и получают ближе к вечеру. Некоторые монахини возмущаются, грозятся вызвать полицию, но девочки смеются, лупят их разрядами и изгоняют.

Уже совсем под вечер Матерь Ева обращается к своей общине. Девочки снимают на телефоны и рассылают по всему миру. Матерь Ева выходит к ним в капюшоне – из скромности, ибо несет не свое послание, но послание Матери.

Матерь Ева речет:

– Не страшитесь. Если верите, Бог вас не оставит. Ради нас Она перевернула Небо и Землю… Вам говорят, что мужчина господствует над женщиной, как Иисус господствует над Церковью. А я говорю вам: женщина господствует над мужчиной, ибо и Мария наставляла новорожденного сына Своего с добротой и любовью… Вам говорят, что смерть Иисуса искупила грехи. А я говорю вам: ничей грех не искуплен, но все объединяются во имя великого труда – вершить справедливость. Несправедливости на свете много, и такова воля Всемогущей, чтобы мы собрались и все исправили… Вам говорят, что мужчина и женщина должны жить вместе мужем и женою. А я говорю вам: благословеннее те женщины, что живут вместе, помогают друг другу, объединяются и несут утешение одна другой… Вам говорят, что женщине надлежит довольствоваться своей участью, а я говорю вам: будет новая земля обетованная, новая страна – Бог укажет нам край, где мы построим новое государство, могущественное и свободное.

Одна девочка говорит:

– Но нам же нельзя остаться здесь насовсем, и где вообще эта новая земля, а если вызовут полицию – тогда что? Это не наш дом, нас отсюда выгонят! Нас всех посадят в тюрьму!

Голос говорит: Об этом не переживай. К тебе уже идут.

Матерь Ева отвечает девочке:

– Бог пошлет нам спасение. Нам явится воительница. А ты за сомнения свои будешь проклята. Бог не забудет, что ты не доверилась Ей в этот час триумфа.

Девочка плачет. Зум на телефонных камерах показывает ее крупным планом. К ночи девочку вышвыривают из монастыря.

– Ты посмотри.

– Смотрю.

– Прочла?

– Частично.

– Это не страна третьего мира, Марго.

– Знаю.

– Это Висконсин.

– Вижу.

– Вот что происходит в Висконсине, провалиться ему вообще. Вот что там происходит.

– Успокойся, Дэниэл.

– Этих девчонок стрелять надо. И все дела. В голову. Бабах. И до свидания.

– Всех женщин не перестреляешь, Дэниэл.

– Не переживай, Марго, тебя не тронем.

– Обнадеживает, ага.

– Ой. Извини. У тебя же дочь. Я совсем забыл. Она… Я б ее стрелять не стал.

– Спасибо, Дэниэл.

Дэниэл барабанит пальцами по столу, и Марго – как нередко случается – думает: я бы за это могла тебя убить. Такой в голове теперь низкоуровневый шумовой фон. Мысль, к которой Марго возвращается вновь и вновь, словно пальцем трет гладкий камешек в кармане. Вот он где. Смерть.

– Стрелять молодых женщин? Ты что вообще говоришь?

– Ну да. Я понимаю. Да. Но ведь…

И он показывает на экран. А там видео, где шесть девочек играют мускулами. Смотрят в камеру. Говорят: “Посвящается Богине”, этому они научились по другому видео где-то в интернете. Они лупят друг друга разрядами, пока одна не грохается в обморок. У другой кровь из носа и ушей. Эта “Богиня” – какой-то мем, напитанный самим явлением силы, анонимными форумами и буйным воображением молодежи, – молодежи, которая во все времена была и пребудет одинакова. И символ есть – рука, вроде “руки Фатимы”, ладонь с глазом, и усики разрядов расползаются наружу из глаза, как лишние руки-ноги, как ветки. Аэрозольные граффити с этим символом уже появляются на стенах, на ограждениях вдоль железных дорог и на шоссейных мостах – высоко-высоко, докуда так просто и не доберешься. В интернете есть форумы, где девочек подзуживают объединяться и страшно бесчинствовать, – ФБР эти форумы прихлопывает, но один закрывают, а вместо него мигом возникает другой.

Марго смотрит, как забавляются девочки на экране. Вопят, получая разряд. Хохочут – посылая.

– Как Джос? – после паузы спрашивает Дэниэл.

– Нормально.

Ничего не нормально. У Джос с этой силой не ладится. Данных мало – никто не может объяснить, что с Джос. Контролировать силу она не может, и чем дальше, тем ей хуже.

Марго смотрит на экран, на этих девочек из Висконсина. У одной из них на ладони татуировка – рука Богини. Ее подруга визжит, лупя разрядом, но неясно, кричит она от страха, от боли или от восторга.

– И сегодня с нами в студии мэр Марго Клири. Некоторые из вас, вероятно, помнят, что мэр Клири – политик, которая оперативно приняла решительные меры при первой же вспышке, и не исключено, что эти меры спасли немало жизней… А сегодня мэр Клири пришла к нам в студию со своей дочерью Джоселин. Как дела, Джоселин?

Джос ерзает в кресле. На вид кресла удобные, а на самом деле жесткие. В Джос впивается что-то твердое. Пауза слегка затягивается.

– Нормально.

– У тебя ведь любопытная история, Джоселин? Неприятности были, да?

Марго кладет руку дочери на коленку.

– Как и у многих молодых женщин, – говорит Марго, – у моей дочери недавно проявилась сила.

– У нас же есть запись, Кристен?

– Это вы проводите пресс-конференцию у себя перед домом. Если не ошибаюсь, Джоселин, из-за тебя мальчик попал в больницу?

Тут врезка – съемки того дня, когда Марго вызвали домой. Вот Марго стоит на ступенях резиденции мэра, заправляет волосы за уши – жест такой, будто она нервничает, даже если ничего подобного. На экране Марго одной рукой обнимает Джос и читает свое заявление.

– “Моя дочь оказалась замешана в небольшом столкновении, – произносит Марго. – Всей душой мы сейчас с Лори Винсенсом и его родными. Мы благодарим судьбу за то, что ему, по-видимому, не нанесено серьезного вреда. Подобные неприятности выпадают сейчас на долю многих молодых женщин. Мы с Джоселин надеемся, что все будут сохранять спокойствие и позволят нашей семье пережить этот инцидент”.

– Ух, а как будто целая жизнь прошла, да, Кристен?

– Это точно, Том. Что ты чувствовала, Джоселин, когда ударила мальчика?

Вместе с мамой Джос готовилась неделю с лишним. Она знает, что сказать. Во рту сухо. Джос – храбрый солдатик, она все равно говорит.

– Было страшно, – говорит она. – Я не умела это контролировать. Я боялась, что серьезно ему навредила. Жалко, что… жалко, что мне никто не показал, как правильно использовать силу. Как ею управлять.

Глаза у Джос наливаются слезами. Этого они с Марго не репетировали, но выходит удачно. Продюсер мигом командует: “Наезд”, третья камера поворачивается, чтобы уловить мерцание на ресницах. Великолепно. Джос такая юная, и свежая, и красивая, и грустная.

– Действительно, очень страшно. И ты считаешь, помогло бы, если бы…

Опять вмешивается Марго. Она тоже выглядит прекрасно. Гладкая прическа, волосы блестят. Деликатные оттенки кремового и коричневого на веках. Главное, чтоб не ярко. Эдакая соседская дама – ухаживает за собой, ходит в бассейн, занимается йогой. Вдохновляет.

– В тот день, Кристен, я задумалась, как по-настоящему помочь этим девочкам. Сейчас им рекомендовано вообще не прибегать к силе.

– Ну, мы же не хотим, чтоб они швырялись молниями на улицах?

– Разумеется, Том. Но я предлагаю трехходовку.

Вот именно так. Решительно. Действенно. Короткие фразы. Пронумерованный список. Прямо как на BuzzFeed.

– Первое: создать безопасные пространства, где девушки смогут вместе упражняться. Сначала пробные в моей городской агломерации, а если окажутся популярными – по всему штату. Второе: определить, кто из девушек хорошо контролирует силу, чтобы они обучили младших. Третье: нулевая терпимость к использованию силы за пределами этих безопасных пространств.

Повисает пауза. Трехходовку они обсудили заранее. Аудитории, которая сидит по домам и слушает, нужно время свыкнуться с услышанным.

– Правильно ли я понимаю, мэр Клири, что вы хотите на деньги налогоплательщиков обучать девочек использовать силу эффективнее?

– Безопаснее, Кристен. И вообще-то я сегодня пришла сюда, чтобы понять, насколько это интересно людям. В такие времена, пожалуй, не стоит забывать, что говорится в Библии: “Не многолетние только мудры, и не старики разумеют правду”. – Марго улыбается. Цитата из Библии – всегда выигрышный ход. – Так или иначе, я считаю, задача властей – выдвигать интересные идеи, вы не согласны?

– Вы предлагаете организовать для этих девочек тренировочный лагерь?

– Том, ну полноте, вы же понимаете, что я не об этом. Я вот о чем: мы не пускаем подростков за руль, пока не получат права, так? Вы не дадите электрику перетягивать проводку у вас в доме, если у электрика нет сертификата. Вот об этом и речь: пусть девочки учат девочек.

– Но откуда нам знать, чему они научат? – Том слегка даже взвизгивает – слегка напуган. – На мой взгляд, это очень опасно. Вместо того чтоб учить их использовать силу, надо подумать, как от нее излечить. Я считаю так.

Кристен улыбается прямо в камеру:

– Но ведь лекарства нет, правда, Том? Как раз сегодня утром “Уолл-стрит джорнал” писала, что международная комиссия ученых пришла к убеждению, что сила объясняется накоплением нервно-паралитического агента, находившегося в окружающей среде со Второй мировой войны. Это вещество вызвало изменения в человеческом геноме. Отныне силой будут обладать все новорожденные девочки – все. И сила сохраняется всю жизнь – как и у женщин старших поколений, если силу в них разбудить. Лечить уже поздно, требуются новые подходы.

Том открывает было рот, но Кристен не умолкает:

– Мэр Клири, я считаю, это прекрасная идея. Если хотите моей поддержки, я обеими руками за… А теперь коротко о погоде.

– Блядь, да как ты смеешь?

– Дэниэл, твой офис не мычал и не телился. Никто не хотел слушать.

– И ты зашла вот так? Через федеральный телеканал? И пообещала выкатить эту штуку по всему штату? Ты, может, забыла, Марго, но губернатор этого штата я, а ты всего-навсего мэр своей городской агломерации. Ты пошла на федеральный канал с проектом на весь штат?

– Законом не запрещено.

– Законом не запрещено? Законом, блядь? Между прочим, у нас были договоренности, – тебе они что, до фонаря? Между прочим, тебе на этот проект никто не даст денег – ты за одно утро плодотворной работы заимела себе прорву врагов. Между прочим, я лично буду блокировать любые твои предложения, это отныне моя миссия. У меня в этом городе влиятельные друзья, Марго, и если ты считаешь, что можно к чертям собачьим стереть с лица земли всю нашу работу, только чтобы стать, я не знаю, звездой…

– Успокойся.

– Я, блядь, не успокоюсь. Не только в твоей тактике дело, Марго, не только в том, что ты взяла и пошла к журналистам, – весь твой план нездоровый. Мы будем на деньги налогоплательщиков обучать террористов лучше обращаться с оружием?

– Они не террористы, они девочки.

– И ты за всех ручаешься? Думаешь, среди них не найдется террористок? Ты же видишь, что творится на Ближнем Востоке, в Индии, в Азии. Ты телевизор смотришь? Ты готова поручиться, что на твой проектик не сбегутся какие-нибудь, сука, джихадисты?

– Ты всё?

– Я?..

– Ты всё? Потому что мне надо поработать, и если ты закончил…

– Нет, блядь, я не всё.

Но он всё. Он стоит в кабинете Марго, брызжа слюной на элегантную мебель и стеклянные награды за отличную муниципальную работу, а тем временем звонят телефоны, рассылаются электронные письма, кто-то твитит, кто-то сочиняет посты на форумы. “Слышали, что эта тетка утром по телевизору сказала? Где мне записать моих девчонок? Я серьезно, у меня три девки, четырнадцать, шестнадцать и девятнадцать, и они друг друга мордуют. Им нужно где-то заниматься. Пар выпускать”.

Не проходит и недели, как Марго на создание лагерей для девочек получает полтора миллиона долларов пожертвований – от чеков обеспокоенных родителей до анонимных дарений миллиардеров с Уолл-стрит. Кто-то уже хочет инвестировать в ее проект. Будет частно-государственное партнерство, образчик нежнейшей дружбы власти и бизнеса.

Не проходит и месяца, как Марго в своей городской агломерации подбирает помещения для первых испытательных центров – старые школы, закрывшиеся, когда мальчиков и девочек разделили, здания с просторными спортзалами и спортивными площадками. Шесть конгрессменов приезжают с ознакомительными визитами – посмотреть, что́ Марго планирует.

Не проходит и трех месяцев, как люди уже говорят: “Слушайте, может, этой Марго Клири замахнуться на должность чуток посерьезнее? Пригласите-ка ее. Потолкуем”.

В городке посреди молдавской глуши тринадцатилетняя девочка с усиками над верхней губой приносит черствый хлеб и заветренную жирную рыбу женщинам, сбившимся в кучку на грязных матрасах в подвале. Девочка ходит сюда неделями. Она юная и заторможенная. Дочка мужика, который водит хлебный фургон. Иногда владельцы дома подряжают его сторожить женщин, которых тут держат. За черствый хлеб мужику платят гроши.

Женщины и прежде просили у девочки того и сего. Мобильный телефон – может, она как-нибудь пронесет мобильник? Бумагу, записку написать, – может, она отошлет? Одну марку и бумагу, а? Когда родные этих женщин узнают, они девочке заплатят. Ну пожалуйста. Девочка в ответ сверлила взглядом пол и яростно трясла головой, хлопая ресницами и таращась влажными глупыми глазами. Женщины подозревают, что девочка глухая. Или ей велели замкнуть слух. С женщинами уже случилось такое, что они и сами не прочь оглохнуть и ослепнуть.

Дочка шофера хлебного фургона выливает парашу в дворовый водосток, обдает из шланга и возвращает чистой, только под ободком ошметки говна. Хотя бы час-другой здесь не будет так вонять.

Девочка уже уходит. Когда уйдет, опять наступит темнота.

– Оставь нам свет, – говорит одна женщина. – У тебя нет свечки? Нам бы света чуть-чуть.

Девочка оборачивается к лестнице. Смотрит наверх, в дверь на первый этаж. Там никого.

Девочка берет женщину за руку. Переворачивает ладонью вверх. И в центре ладони эта тринадцатилетняя девочка что-то легонько выкручивает органом, что едва-едва проснулся у нее под ключицами. Женщина на матрасе – двадцать пять лет, думала, ее нанимают секретаршей в Берлине, хорошо-то как, – ахает и содрогается; плечи сводит, глаза распахиваются. А рука, вцепившаяся в матрас, мигает серебристым светом.

Они ждут в темноте. Упражняются. Нужно всем одновременно, чтоб никто не успел достать оружие. Во тьме они передают эту штуку из руки в руку и любуются. Одни в плену так давно, что ни о чем подобном и не знали; для других это лишь странные слухи, диковина. Женщины считают, Господь послал им спасительное чудо, – вот так же Он спас из рабства и детей Израилевых. Из тесного места возопили они. Во тьме Господь даровал им свет. Женщины плачут.

Надзиратель приходит отстегнуть ту, которая думала, что будет секретаршей в Берлине, пока ее не швырнули на бетонный пол и не показали – раз, и другой, и третий, и снова, – какова на самом деле ее работа. У надзирателя ключи. Женщины атакуют все разом, он и пикнуть не успевает, кровь хлещет у него из глаз и ушей. Его ключами женщины размыкают друг на друге оковы.

Они убивают всех мужчин в доме – и все равно у них чешутся руки.

Молдова – мировой центр торговли людьми. Тысяча городков, и в каждом перевалочные пункты в подвалах и квартирах аварийных зданий. Торгуют и мужчинами, и детьми тоже. Девочки растут день ото дня, однажды их руки наливаются силой, и тогда они могут научить женщин постарше. История повторяется снова, снова и снова; перемены так стремительны, что мужчины не успевают освоить новые фокусы. Это дар. Кто скажет, что он не Божий?

Тунде снимает серию репортажей и интервью на границах Молдовы, где идут особенно ожесточенные бои. Женщины ему доверяют – они смотрели его репортажи из Эр-Рияда. Мало кому из мужчин удается подобраться так близко – Тунде везуч, но вдобавок сообразителен и целеустремлен. У Тунде есть и другие репортажи, он показывает их женщинам, провозгласившим себя главными в очередном городке. Все хотят, чтоб их истории кто-то рассказал.

– Над нами издевались не только эти мужчины, – говорит ему двадцатилетняя Соня. – Этих-то мы убили, но дело не только в них. Полиция знала и пальцем не шевельнула. В городе мужчины били жен, если те носили нам лишнюю еду. Мэр знал, домовладельцы знали, даже почтальоны.

Тут у Сони текут слезы, и она основанием ладони трет веки. Показывает Тунде татуировку – глаз, из глаза ползут усики.

– Это значит, что мы всегда смотрим, – говорит Соня. – Как Господь смотрит за нами.

Ночами Тунде пишет, торопливо и яростно. Такой как бы дневник. Записки с войны. Этой революции нужен летописец. И летописцем будет Тунде. Он задумал книгу, всестороннюю панораму – интервью, да, плюс анализ хода Истории, аналитика по регионам, по странам. Камера отъезжает – наблюдаем, как ударные волны силы плещутся по планете. Наезд – крупные планы отдельных моментов, отдельных историй. Порой посреди рьяной работы Тунде забывает, что у него самого-то в руках и костях силы нет. Книга получится грандиозная. Девятьсот страниц, тысяча. “Демократия в Америке” де Токвиля. “Упадок и разрушение” Гиббона. В комплекте – лавина видеоматериалов онлайн. “Шоа” Ланцмана. Репортаж изнутри плюс аналитика и дискуссии.

Глава про Молдову открывается сценой, в которой женщины передают силу из руки в руку, затем Тунде заводит речь о расцвете новой онлайн-религии, о том, как она подпитывала женские мятежи и захват власти в городах, после чего переходит к неминуемой революции в управлении страной.

Тунде берет интервью у президента за пять дней до падения правительства. Виктор Москалев – взмокший человечек, который не давал Молдове развалиться, заключая всевозможные альянсы и закрывая глаза на крупные преступные синдикаты, превратившие его небольшую и непритязательную страну в перевалочный пункт неприглядного бизнеса. Во время интервью Виктор Москалев нервно жестикулирует, постоянно смахивает с глаз редкие оставшиеся пряди и обильно потеет плешью, хотя в зале весьма прохладно. Его жена Татьяна – бывшая гимнастка, некогда чуть не попала в олимпийскую сборную – сидит рядом и держит его за руку.

– Президент Москалев, – говорит Тунде как можно непринужденнее, с улыбкой, – между нами – что происходит с вашей страной, как по-вашему?

Горло Виктору сводит судорогой. Интервью проходит в роскошном приемном зале кишиневского президентского дворца. Половина мебели позолочена. Татьяна гладит мужа по колену и улыбается. Татьяна тоже словно позолоченная – бронзовое мелирование, блеск на изгибе скулы.

– Все страны, – с расстановкой произносит Виктор, – должны приспосабливаться к новой реальности.

Тунде садится поудобнее, скрещивает ноги.

– Это не пойдет ни на радио, ни в интернет, Виктор. Это только для моей книги. Мне очень интересна ваша оценка. Уже сорок три приграничных города находятся, по сути, под контролем вооруженных банд – в основном женщин, освободившихся из сексуального рабства. Как вы считаете, каковы ваши шансы вернуть власть?

– Наши вооруженные силы уже перебрасываются на борьбу с мятежниками, – говорит Виктор. – Через несколько дней ситуация нормализуется.

Тунде вопросительно задирает бровь. И как бы так смеется. Виктор что – серьезно? Банды захватили оружие, бронежилеты и боезапас уничтоженных криминальных группировок. И теперь почти непобедимы.

– Простите, а что вы планируете? Разбомбить собственную страну в пыль? Они же повсюду.

Виктор загадочно улыбается:

– Раз надо – значит, надо. Беспорядки утихнут через неделю-две.

Оба-на. Может, он и впрямь разнесет всю страну и воссядет править – президентом груды камней. Или, может, он просто еще не смирился. Занятная выйдет сноска для книги. Страна вокруг рушится, а президент Москалев пышет самодовольством.

В коридоре за дверью Тунде ждет, когда посольская машина отвезет его в гостиницу. В Молдове сейчас безопаснее ездить под флагом Нигерии, чем под защитой Москалева. Впрочем, на машине часа по два-три продираешься через охранные кордоны.

Здесь его и находит Татьяна Москалева: Тунде сидит в расшитом кресле, поджидает звонка на мобильник – должны сообщить, что подогнали машину.

Татьяна Москалева цокает по коридору на шпильках. Платье бирюзовое, в обтяг, сборчатое, покрой подчеркивает сильные ноги гимнастки, прямые спортивные плечи. Татьяна встает над Тунде.

– Вам не понравился мой муж, да? – спрашивает она.

– Я бы так не сказал. – И Тунде выдает свою бесхитростную улыбку.

– А я бы сказала. Вы про него напишете плохое?

Тунде забрасывает локти на спинку кресла, открывая грудь.

– Татьяна, – говорит он, – раз уж завязался такой разговор, может, у вас во дворце есть что выпить?

В кабинете, похожем на зал совещаний из кино восьмидесятых про Уолл-стрит – блистающая позолотой пластиковая фурнитура и стол темного дерева, – есть коньяк. Татьяна щедро льет в два бокала, а потом вместе с Тунде смотрит на город. Президентский дворец – небоскреб в центре Кишинева, снаружи смахивает на четырехзвездочный и не заоблачно дорогой бизнес-отель.

Татьяна говорит:

– Он пришел на выступление ко мне в школу. Я занималась гимнастикой. Выступала перед министром финансов! – Она отпивает. – Мне было семнадцать, ему сорок два. Но он увез меня из медвежьей глуши.

Тунде говорит:

– Мир не стоит на месте. – И они мельком переглядываются.

Татьяна с улыбкой говорит:

– Вы добьетесь больших успехов. Вы алчный. Я такое видела.

– А вы? Вы… алчная?

Она меряет его взглядом и усмехается, не разжимая рта. Ей самой сейчас едва ли за сорок.

– Смотрите, как я умею, – говорит она. Хотя Тунде, пожалуй, догадывается, как она умеет.

Татьяна кладет ладонь на оконную раму и закрывает глаза.

Люстры фырчат и гаснут.

Татьяна поднимает глаза, вздыхает.

– Почему они… подключены к окну? – спрашивает Тунде.

– Проводка херовая, – поясняет она. – Тут всё так.

– А Виктор знает, что вы это умеете?

Она качает головой:

– Мне парикмахерша передала. Пошутила типа. Такой женщине, сказала, не пригодится. О вас и без того заботятся.

– Правда? – спрашивает Тунде. – О вас заботятся?

Теперь она смеется от души, во все горло:

– Вы поосторожнее. Виктор вам яйца оторвет, если услышит такие разговорчики.

Тунде тоже смеется:

– Вы считаете, бояться надо Виктора? Теперь-то?

Татьяна надолго присасывается к бокалу.

– Хотите секрет? – спрашивает она.

– Всегда, – отвечает он.

– Авади-Атиф, новый король Саудовской Аравии, живет в изгнании на севере нашей страны. Он снабжает Виктора деньгами и оружием. Поэтому Виктор и думает, что сможет подавить мятеж.

– Вы серьезно?

Она кивает.

– Можете добыть доказательства? Письма, факсы, фотографии, хоть что-нибудь?

Она качает головой:

– Езжайте сами, поищите. Вы же умненький мальчик. Справитесь.

Тунде облизывает губы.

– Почему вы мне рассказали?

– Хочу, чтоб вы вспомнили меня, когда добьетесь больших успехов. Вспомнили, что у нас с вами был такой разговор.

– Только разговор? – переспрашивает Тунде.

– За вами приехали, – отвечает она, тыча пальцем в черный лимузин, который тридцатью этажами ниже проезжает КПП перед дворцом.

А спустя пять дней Виктор Москалев весьма неожиданно и скоропостижно умирает во сне от инфаркта. Мировое сообщество слегка удивляется, когда на внеочередном заседании сразу после смерти Виктора Конституционный суд Молдовы единогласно решает, что его жена Татьяна станет и. о. президента. В один прекрасный день состоятся выборы, на которых Татьяна выдвинет свою кандидатуру, но в нынешние трудные времена важнее всего следить за порядком.

Однако, говорит Тунде в репортаже, вполне вероятно, Татьяну Москалеву недооценивают – политик она цепкий, умный и, похоже, своими рычагами воспользовалась сполна. Впервые выходя на публику, она надела золотую брошь в форме глаза, и кое-кто утверждал, что это кивок растущей популярности сетевого культа “Богини”. Кое-кто также отмечал, что весьма непросто отличить грамотный удар электрической силой от обычного инфаркта, но доказательной базы у подобных слухов не имелось.

Конечно, передача власти редко проходит как по нотам. На сей раз дело осложняется военным путчем, который затеял глава Генштаба при Викторе, – прихватив с собой половину вооруженных сил страны, он умудряется вышибить временное правительство Москалевой из Кишинева. А вот в приграничных городах легионы женщин, сбросивших цепи, повсеместно и инстинктивно поддерживают Татьяну Москалеву. Ежегодно через страну провозили около трехсот тысяч женщин, проданных ради их влажных тел и нежной плоти. И очень многие остались, поскольку деваться им больше некуда.

На тринадцатый день пятого месяца третьего года после Дня Девочек Татьяна Москалева со всем своим добром, и связями, и почти половиной армии, и немалым количеством вооружений приходит в горный замок ближе к границе Молдовы. Там она провозглашает новое царство, что объединит прибрежные края меж древних лесов и широких заливов, тем самым, в общем-то, объявляя войну четырем разным государствам, включая Русского Медведя. Новую страну Татьяна Москалева нарекает Бессарабией, в честь древнего народа, что жил здесь и прислушивался к священным изречениям жриц с горных вершин. Международное сообщество замирает в ожидании. По общему мнению, государство Бессарабия долго не протянет.

Тунде тщательно все записывает, документирует. И прибавляет: “В воздухе витает некий аромат – запах дождя после долгой засухи. Сначала одна женщина, затем пять, затем пятьсот, затем деревни, города, государства. Почка за почкой и листик за листиком. Мир не стоит на месте. Ширится размах”.

На пике прилива девушка поджигает море руками. Монастырские смотрят с утеса. Девушка забрела в океан по пояс, потом еще глубже. Даже купальника не надела, так и пошла в джинсах и черном кардигане. И предает море огню.

Близятся сумерки, и видно хорошо. По воде тонкой спутанной сетью растекаются волокна водорослей. Когда девушка бьет разрядом в воду, частицы морской взвеси и мусор вспыхивают тускло, а водоросли – ярче. Свет расходится широким кругом, подсвечивая девушку снизу, – точно исполинский океанский глаз вперяется в небеса. Что-то щелкает, как шипучие конфеты, распростертые листья саргассов тлеют, почки пухнут и лопаются. Пахнет морем – солоно, зелено и едко. До девушки с полмили, но на утесе все равно чуется. Монастырские ждут, что с минуты на минуту сила у девушки иссякнет, но иллюминация продолжается – в заливе мерцает свет, пахнет всплывшими крабами и рыбешкой.

Монастырские говорят друг другу: Господь пошлет ей спасение.

– Она круг провела над поверхностью воды, – говорит сестра Мария Игнасия, – до границ света со тьмою.

Она – знак Матери.

Монастырские сообщают Матери Еве: к ней пришли.

Алли сидит на камне и мочит пальцы в море. Когда женщина бьет по воде разрядом, Алли чувствует, даже в такой дали, – словно по руке шлепают.

В сердце своем Алли вопрошает: Ты как думаешь? Я ни у кого не видела такой силищи.

Голос отвечает: Тебе же обещали воительницу – и вот тебе воительница.

В сердце своем Алли вопрошает: А ей ведома ее судьба?

Голос отвечает: Да кому ж она ведома, лапонька?

Стемнело, и огни на шоссе едва различимы. Алли опускает руку в океан и изо всей силы бьет разрядом. Вода едва подмигивает. Но этого хватает. Девушка бредет к Алли в волнах.

В темноте лицо смутное.

Алли окликает:

– Замерзла, наверно. У меня тут одеяло, если хочешь.

Девушка в воде говорит:

– Едрен батон, ты что, спасательная операция? Мож, еще пикник закатишь?

Британка. Вот так фунт. Впрочем, пути Господни неисповедимы.

– Рокси, – говорит девушка в воде. – Рокси меня зовут.

– А я… – Алли осекается. Давно ей не хотелось назваться настоящим именем. Что за бред. – Я Ева, – договаривает она.

– Ни хрена себе, – говорит Рокси. – Ох елки-моталки, я ж тебя тут, епта, и ищу. Едрен батон, только с утра приехала – ночным летела, ваще сдохнуть конкретно. Подрыхла чутка, думала, поищу тебя завтра, а ты тут сидишь такая. Чудеса!

Видишь, говорит голос, а я о чем?

Рокси тоже забирается на плоский валун. И вдруг поражает воображение. Мускулистые плечи, мощные руки – но это бы ладно.

Отработанным, отточенным чутьем Алли прощупывает, сколько силы у Рокси в пасме.

И словно падает за край земли. Там нет дна. Силы у Рокси – безбрежный океан.

– А, – говорит Алли. – Явится воительница.

– Чё?

Алли качает головой:

– Ничего. Слышала где-то.

Рокси смотрит оценивающе:

– А ты типа малехо криповая, да? Я как видосы посмотрела, сразу подумала. Во, думаю, криповая. Тебе по телику надо выступать – “Повсюду привидения”, смотрела? Слышь, а пожрать нет? С голоду подыхаю.

Алли хлопает по карманам и в куртке находит шоколадный батончик. Рокси вгрызается, кусает от души.

– Так-то лучше, – говорит она. – Когда много силы потратишь, жрать хочется – ужас, знаешь, да? – Умолкает, смотрит на Алли: – Не знаешь?

– Зачем ты это делала? Свет в воде?

Рокси пожимает плечами:

– Да в голову стукнуло. На море никогда не была, хотела глянуть, что получится. – Она щурится на океан. – Рыбы поглушила будь здоров. Вам небось можно ею ужинать неделю, если есть… – она крутит руками, – ну, не знаю, лодка и сеть, что ли. Там, правда, и ядовитые, наверно, плавают. А бывают ядовитые рыбы? Или только… “Челюсти”, не знаю?

Алли смеется – не может сдержаться. Давно ее никто не смешил. Давно она не смеялась, не решив заранее, что рассмеяться будет умно.

Ей в голову стукнуло, говорит голос. Вот просто осенило. Она пришла искать тебя. Тебе обещали воительницу – и вот тебе воительница.

Ага, отвечает Алли. Помолчи секунду, а? И вслух спрашивает:

– Зачем ты меня искала?

Рокси передергивает плечами, словно шныряет и виляет, уворачивается от воображаемых ударов.

– Надо было из Англии на чуток слинять. А тебя я видела на ютубе. – Она вдыхает, выдыхает сполна, сама себе улыбается и продолжает: – Слышь, я не знаю – ты вот задвигаешь, мол, это все Бог наворотил не просто так, а чтоб женщины забрали власть у мужчин… Бог и то-се – в это я не верю, понятно?

– Понятно.

– Но я вот думаю… ты в курсе, чему в Англии девок в школах учат? Дышать! Кроме шуток – дышать, епта! “Держи себя в руках, не пользуйся, ничё не делай, следи за собой, и руки еще на груди скрещивай”, да? А у меня тут пару недель назад был секс с одним мужиком, так он меня прямо умолял, чтоб я ему вдарила, немножко совсем, он в интернете видел, – да не будет никто вечно скрестив руки ходить. Мой папка ничего, и братья тоже, не злые, но я хотела перетереть с тобой, потому что ты, ну, типа… думаешь, что́ все это значит. Для будущего, да? Дух захватывает.

Все это изливается из Рокси мощным потоком без пауз.

– А по-твоему, что это значит? – спрашивает Алли.

– Все поменяется. – Рокси говорит и ковыряет пальцем водоросли на валуне. – А как иначе-то? Надо всем пошевелить мозгой и придумать, как нам теперь сотрудничать. Ну, типа. Мужики что-то умеют – они сильные. И женщины теперь что-то умеют. И оружие осталось – а куда оно денется? Мужиков с пушками до хренища, а я против них ничего сделать не могу. Я прям… я говорю, дух захватывает, ну? Я и папке сказала. Чего мы вместе можем добиться.

Алли смеется:

– Ты считаешь, они захотят сотрудничать с нами?

– Одни да, другие не, и чё? У кого башка варит, те захотят. Я с папкой базарила. Вот у тебя так бывает – заходишь в комнату, и прям видно, у кого из девок силы полно, а у кого фига с маслом? Такое, знаешь… как у Человека-паука чутье?

Еще никто и никогда не заговаривал с Алли про это чутье, у нее самой развитое особо тонко.

– Да, – говорит она. – Я, пожалуй, понимаю.

– Едрен батон, никто не понимает. Я про это, правда, на каждом углу и не треплюсь. Короче, полезно, чтоб мужиков предупреждать, да? Для сотрудничества.

Алли поджимает губы.

– Я это представляю несколько иначе, я бы так сказала.

– Да чё тут скажешь, подруга, – смотрела я твои видосы.

– Я считаю, грядет великая битва света и тьмы. А твоя судьба – сражаться на нашей стороне. Я думаю, ты будешь величайшей из великих.

Рокси смеется и пуляет камешек в океан.

– Вот всю дорогу хотела себе судьбу, – говорит она. – Слышь, может, пойдем куда? К тебе, я не знаю? Дубак тут у вас.

На церемонии все с ней были по-нормальному. А на кладбище при ней плакальщики не знали, куда глаза девать.

Когда Алли и Рокси добираются до монастыря, там уже подают ужин. Им обеим оставили места во главе стола, а за столом болтовня и вкусно пахнет горячим. Жаркое со всякими моллюсками, с мидиями, и с картошкой, и с кукурузой. Хрустящий хлеб, яблоки. У Рокси такое чувство – не назвать, не опознать. Внутри все чуточку размягчается, прослезилась даже. Одна девочка находит ей смену одежды: теплый вязаный свитер и треники, заношенные и уютные, потому что их столько раз стирали, и вот Рокси чувствует себя так же. Все хотят с ней поговорить – никогда не слыхали такого акцента, просят сказать “вода” и “банан”. Разговоры не смолкают. Рокси-то всегда думала, что это она болтушка, но куда ей до этих.

После ужина Матерь Ева немного учит Писанию. Они выбирают в Писании то, что им подходит, а что не подходит – переписывают. Матерь Ева говорит о фрагменте из Книги Руфи. Зачитывает, как Руфь обращается к свекрови, своей подруге: “Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом”.

Матери Еве с этими женщинами легко, а вот Рокси в затруднении. К девичьему обществу она непривычна: у Берни в семье одни парни, у Берни в банде одни парни, и мама Рокси тоже в основном была при мужике, а в школе девчонки всегда Рокси третировали. Рокси неловкая – чего не скажешь о Матери Еве. Та держит за руки двух девушек, сидящих подле нее, говорит тихо и с юмором.

Говорит она так:

– История о Руфи – прекраснейшая история о дружбе во всей Библии. Не было никого преданнее Руфи, и никто яснее Руфи не выражал самой сути дружбы.

Матерь Ева говорит, и в глазах у нее слезы, и девочки за столом уже расчувствовались.

– Мужчины – не наша забота, – говорит она. – Пусть живут как хотят – они только тем и заняты. Хотят друг с другом воевать и куролесить – пусть. Зато мы вместе. Куда вы пойдете, туда и я пойду. Народ ваш будет моим народом, сестры мои.

И они отвечают:

– Аминь.

Рокси постелили наверху. Комнатенка крохотная: узкая постель со стеганным вручную лоскутным покрывалом, стол и стул, за окном океан. Когда перед Рокси распахивают дверь, ей хочется зарыдать, но она не подает виду. Сидя на постели, щупая покрывало, она вдруг вспоминает ту ночь, когда папка привез ее к себе, в дом, где жил с Барбарой и сыновьями. Час был поздний, а мама заболела, ее тошнило, и она позвонила Берни, попросила забрать Рокси, и Берни приехал. Рокси была в пижаме – лет пять-шесть ей было, не больше. Она помнит, как Барбара сказала: “Ну, здесь ей ночевать нельзя”, а Берни такой: “Да еб твою мать, в гостевой ее положи”, а Барбара скрестила руки на груди и такая: “Я же сказала, здесь она ночевать не будет. Если прям припекло, братцу своему ее сбагри”. В ту ночь лил дождь, и папка понес Рокси назад в машину, и Рокси смотрела из-под капюшона халата, как на грудь падают капли.

Сегодня вечером Рокси ждут – ну, как бы. По крайней мере, кое-кто схлопочет будь здоров, если Рокси потеряется. Но ей шестнадцать, и проблема решается одной СМС.

Матерь Ева затворяет дверь, и они остаются наедине. Матерь Ева садится на стул и говорит:

– Живи здесь сколько хочешь.

– Почему так?

– У меня про тебя хорошее предчувствие.

Рокси смеется:

– А если б я была пацаном?

– Ты же не пацан.

– У тебя про любую женщину хорошее предчувствие?

Матерь Ева качает головой:

– Не настолько. Хочешь пожить здесь?

– Ага, – отвечает Рокси. – Ну, чуток – точно. Гляну, что вы тут замутили. Мне нравится ваше… – она подыскивает слово, – ощущение здесь нравится.

Матерь Ева говорит:

– Ты же сильная, да? Не слабее прочих.

– Сильнее прочих, точняк. Я тебе поэтому в кайф?

– Сильные нам пригодятся.

– Н-да? Грандиозные планы?

Матерь Ева подается вперед, складывает руки на коленях.

– Я хочу спасти женщин, – говорит она.

– Чё – всех? – смеется Рокси.

– Да, – говорит Матерь Ева. – Если смогу. Хочу докричаться до них, объяснить, что отныне можно жить по-новому. Можно объединиться, и пусть мужчины идут своей дорогой, а нам ни к чему держаться старых порядков, можно проложить новый путь.

– Н-да? Пара-тройка мужиков пригодятся, знаешь ли, – кто детей-то будет делать?

Матерь Ева улыбается:

– Все возможно с Божьей помощью.

Блямкает телефон. Матерь Ева смотрит. Кривится. Переворачивает его, чтоб не видеть экрана.

– Чё там? – спрашивает Рокси.

– Всякие люди пишут письма в монастырь.

– Выпереть вас хотят? Тут красиво. Я б на их месте тоже захотела все назад захапать.

– Хотят дать нам денег.

Рокси опять смеется:

– И в чем затык? Вам свои девать некуда?

Алли смотрит на нее задумчиво:

– Счет в банке есть только у сестры Марии Игнасии. А я… – Она облизывает верхние зубы, причмокивает.

Рокси продолжает за нее:

– А ты никому не доверяешь?

Алли улыбается:

– А ты?

– Цена бизнеса, подруга. Кому-то доверять надо, а то ни фига не сделается. Нужен счет в банке? Тебе их сколько надо? Можно за границей, хошь? На Каймановых островах, по-моему, хорошо – не в курсах почему.

– Погоди, ты о чем вообще?

Но поздно – Рокси вынула телефон, сфоткала Алли и уже шлет сообщение.

И ухмыляется:

– Ты мне доверься. Я ж должна как-то за постой платить, ну?

Назавтра в монастырь приезжает мужик – еще семи утра нет. Подкатывает к центральным воротам, стоит и ждет. Рокси стучится к Алли, тащит ее по дорожке, прямо в халате.

– Что? Что такое? – спрашивает Алли, но улыбается.

– Пошли, сама увидишь.

– Как делишки, Эйнар? – говорит Рокси мужику. Он коренастый, за сорок, волосы темные, на лбу черные очки.

Эйнар улыбается и медленно кивает:

– Сама как, Роксанна? Берни Монк велел за тобой приглядеть. За тобой приглядывают?

– Я – шикарно, – отвечает Рокси. – Супер-пупер. Я тут с дружбанами поживу месяцок. Привез, чё я просила?

Эйнар смеется:

– Я тебя один раз видел в Лондоне. Тебе было шесть лет, и ты пнула меня в щиколотку, потому что я не купил тебе молочный коктейль, пока мы твоего папку ждали.

Рокси тоже раскованно смеется. Сейчас ей проще, чем за ужином. Алли это замечает.

– Ну а чё ты коктейль-то не купил? Давай, гони.

Сумка – явно c какими-то шмотками Рокси. Ноутбук – новенький, мощный зверь. И маленькая папка на молнии. Рокси кладет ее на кромку открытого багажника, вжикает молнией.

– Ты полегче, – советует Эйнар. – В спешке сварганили. Чернила размажутся, если тереть.

– Усекла, Евка? – говорит Рокси. – Не тереть, пока не высохнет.

И протягивает Матери Еве то-сё из папки.

Американские паспорта, водительские права, карточка соцобеспечения, и на вид все выглядит как настоящее, как правительством напечатанное. И на всех документах, на всех паспортах – фотография Алли. На каждой она чуть иная – другая прическа, кое-где в очках. И имена разные – совпадают с именами на карточках соцобеспечения и правах. Но везде она.

– Мы тебе сделали семь, – говорит Рокси. – Полдюжины плюс одну на счастье. Седьмой комплект британский. Мало ли, вдруг захочешь. Эйнар, а с банком выгорело?

– Все путем, – говорит Эйнар, выуживая из кармана папочку поменьше. – Только если кладете больше ста штук, предупредите нас, лады?

– Долларов или фунтов? – спрашивает Рокси.

Эйнар слегка морщится:

– Долларов. – И уточняет: – Это только на полтора месяца! Потом счет не проверяют.

– Сойдет, – говорит Рокси. – Не буду пинаться. На сей раз.

– Вот бы и мне так уметь.

Несколько дней Роксанна Монк и Матерь Ева помногу разговаривают. Находят общее – и держат его на вытянутой руке, любуются деталями. Обе остались без матери, обе в семьях ни два ни полтора.

– Клево, как вы тут все говорите “сестра”. У меня никогда не было сестры.

– И у меня, – говорит Алли.

– Всегда хотела, – говорит Рокси.

И на этом они пока что притормаживают.

Монастырские хотят спарринговать с Рокси, отрабатывать навыки. Рокси только за. Дерутся за монастырем, там большой газон до самого океана. Рокси вызывает по две-три за один раз, уворачивается, шибает их со всей дури, запутывает, пока они не начинают лупить друг друга. На ужин приходят хохоча, в синяках, иногда с паутинными шрамиками на запястье или лодыжке – эти шрамы они носят с гордостью. Есть совсем мелкие девчонки, одиннадцать-двенадцать лет, и они таскаются за Рокси хвостом, будто она поп-звезда. Она им велит отвалить – идите, мол, займитесь чем-нибудь. Но ей по нраву. Она учит их боевому приему, который придумала сама, – плеснуть человеку в лицо водой из бутылки, подставить палец под воду, и пока летит, пустить по ней ток. Девочки упражняются друг на друге, хихикая и разбрызгивая воду по газону.

Как-то под вечер Рокси и Алли сидят на крыльце, а за ними садится красно-золотое солнце. Обе смотрят, как на траве дурачатся дети.

Алли говорит:

– Я такая же была, когда мне было десять.

– Н-да? Большая семья?

Пауза несколько затягивается. Может, думает Рокси, я что-то не то спросила; впрочем, по барабану. Могу и подождать.

Алли отвечает:

– Детский дом.

– А, – говорит Рокси. – Знаю таких ребят. Тяжко им. На ноги трудно встать. Но теперь-то у тебя ничего так.

– Я умею о себе позаботиться, – говорит Алли. – Научилась.

– Да, я уж вижу.

Эти дни голос у Алли в голове помалкивает. Годами такого не было. Алли здесь, и на дворе лето, и Алли знает, что Рокси рядом, кого угодно прикончит насмерть, если что, – и от этого стало потише.

Алли говорит:

– Меня в детстве часто тягали туда-сюда. Отца не знаю, а мама – только осколок в памяти.

Только шляпка – вот что помнит Алли. Бледно-розовая шляпка, по воскресеньям в церковь ходить, лихо сбита набекрень, а лицо под ней улыбается Алли, показывает язык. Вроде счастливое воспоминание, из прорех между затяжными печалями, или болезнями, или тем и другим. Алли не помнит, как ходила в церковь, но в памяти застряла эта шляпка.

Алли говорит:

– Я, пока не попала сюда, сменила домов двенадцать. Или тринадцать. – Она проводит рукой по лицу, кончики пальцев вжимает в лоб. – Один раз отправили к тетке, которая коллекционировала фарфоровых кукол. Сотни кукол, на каждом шагу, пялились на меня со стен в спальне. Тетка красиво меня одевала, это я помню. Пастельные платьица, ленточки по подолу. Но ее посадили в тюрьму за воровство – на что-то же надо было этих кукол покупать, – и меня отправили дальше.

На газоне одна девочка поливает другую водой, искрящейся слабым током. Вторая девочка хихикает. Щекотно.

– Что людям надо, то они сами делают, – отвечает Рокси. – Папка так говорит. Если тебе чего надо, прямо позарез – не просто охота, а позарез надо, – ты исхитришься и добудешь. – И смеется: – Правда, это он про торчков. Но не только с торчками так.

Рокси смотрит на девочек на газоне, на этот дом, который стал и ее домом, – и не просто домом.

Алли улыбается:

– Если сама сделала, надо потом защищать.

– Ну да, чё уж. Я же приехала.

– Мы таких сильных никогда не видели.

Рокси смотрит на свои руки, будто слегка удивлена, слегка напугана.

– Не знаю, – говорит она. – Наверно, и другие такие есть.

И тут Алли осеняет. Это как предсказательная машина на ярмарке – цепи гремят, колесики крутятся. Кто-то водил Алли, когда она была маленькая. Суешь два четвертака, дергаешь рычаг, дзынь, хр-рым, тып-п – и получи свою судьбу на толстом картонном прямоугольничке в розовой рамке. Вот так ее и осеняет – внезапно и окончательно, точно в глубинах черепа щелкает механика, к которой даже у Алли доступа нет. Дзынь, тып-п.

Голос говорит: Ну вот. Теперь ты знаешь. Пользуйся.

Алли произносит очень тихо:

– Ты кого-то убила?

Рокси сует руки в карманы и хмурится:

– Кто тебе сказал?

И поскольку она не говорит, к примеру: “Кто тебе сказал такое?” – Алли понимает, что угадала.

Голос говорит: Молчи.

Алли говорит:

– Иногда я просто что-то знаю. Как будто голос в голове.

Рокси отвечает:

– Едрен батон, ну ты правда криповая. Колись тогда, кто Большие скачки выиграет.

Алли говорит:

– Я тоже убила. Давно и далеко. Я была другим человеком.

– Небось заслужил, раз убила.

– Он заслужил.

Сидят, обмозговывают.

Рокси говорит, эдак запросто, словно и вовсе некстати:

– Когда мне было семь, один мужик ко мне рукой в трусы полез. Пианино преподавал. Мама считала, надо бы мне учиться. Сижу такая на табуретке, наяриваю “Всем хорошим мальчикам надо веселиться”, опа – рука в трусах. “Ничего не говори, – он такой мне, – играй дальше”. Короче, на следующий вечер папка приехал, в парке со мной погулять, и я рассказала, так папка, едрить, чуть не сбрендил. На маму наорал – типа как она могла; а она сказала, что, мол, не в курсах, откуда бы ей, она бы не допустила. Папка взял своих ребят, навестили учителя.

Алли спрашивает:

– И что было?

Рокси смеется:

– Отметелили в говно. Мудей у него к утру осталось, например, на штуку меньше.

– Серьезно?

– А то. Папка ему сказал, если еще хоть одного ученика приведет в дом, хоть одного, до конца, сука, жизни, папка тогда вернется и второе яйцо отчекрыжит, и что болтается тоже заодно. И не думай типа из города уезжать, еще где карьеру себе мутить, потому как Берни Монк, он, едрен батон, вездесущий. – Рокси усмехается себе под нос. – Ну и короче, я его один раз встретила потом на улице – так он деру дал. Увидел меня, прикинь, развернулся и прям дунул со всех ног.

Алли говорит:

– Это хорошо. Это очень хорошо. – И тихонько вздыхает.

Рокси говорит:

– Я понимаю, что ты им не доверяешь. Это ничё. Тебе и не надо, солнце.

Она ладонью накрывает руку Алли, и так они сидят еще долго.

Спустя время Алли говорит:

– У одной девочки отец из полиции. Звонил ей два дня назад, сказал, что ей не стоит тут быть в пятницу.

Рокси смеется:

– Отцы, одно слово. Дочерей завсегда прикроют. Язык что помело.

– Поможешь нам?

– А что нам светит? – спрашивает Рокси. – Спецназ?

– Да вряд ли. Подумаешь, девчонки в монастыре. Законопослушные граждане, исповедуют свою религию.

– Убивать я больше не могу, – говорит Рокси.

– Я думаю, и не придется, – говорит Алли. – У меня идея.

Рокси – удача. Не считая кое-каких мелочей, ей тоже всегда выпадала удача.

Сколько надо чудес? Да всего ничего. Одно чудо, другое, третье – уже вдоволь. Четыре – великое множество, хватит за глаза.

По саду с тыла монастыря идут в атаку двенадцать вооруженных полицейских. Был дождь. Земля раскисла – и это мягко сказано. Краны у ограды, слева и справа, выкручены до предела. Девочки протянули шланг насоса с берега на крыльцо, и теперь оттуда льется морская вода, на каменных ступенях водопад. Полицейские не надели резиновых сапог – они ж не знали, что здесь такая слякоть. Они знают одно: из монастыря пришла женщина, сказала, что девочки окопались тут, что они опасны и чинят насилие. Поэтому за девочками явились двенадцать обученных мужчин в бронежилетах. Достаточно, пожалуй, чтобы все это прекратить.

Мужчины кричат:

– Полиция! Выходите из здания с поднятыми руками!

Алли переглядывается с Рокси. Та ухмыляется.

Обе притаились за шторами в трапезной, окна выходят в сад за монастырем. Обе ждут, пока все полицейские взберутся на каменные ступени задней террасы. Ждут, ждут… и вот все на крыльце.

Рокси выдергивает пробки из полудюжины бочек припасенной морской воды. Ковер промок насквозь, вода хлещет под дверь на террасу. Все они теперь в одном пруду – и Рокси, и Алли, и полицейские.

Алли наклоняется, опускает руку в воду и сосредоточивается.

Снаружи, на террасе и на ступенях, тоже вода, и она касается кожи всех полицейских. Тут нужен контроль, какой Алли еще не давался; пальцы у полицейских на спусковых крючках, не терпится нажать. Но со скоростью мысли Алли один за другим шлет по воде свои сигналы. И один за другим полицейские дергаются, как марионетки, локти топырятся, руки разжимаются и немеют. Один за другим полицейские роняют оружие.

– Етить-колотить, – говорит Рокси.

– Давай, – говорит Алли и взбирается на кресло.

Рокси, женщина, у которой силы выше крыши, бьет разрядом в воду, и все полицейские вздрагивают, и надламываются, и падают. Шик и блеск.

Тут нужна была одна женщина, и не больше, десяток монастырских девочек не смогли бы ударить так слаженно и стремительно – непременно друг друга покалечили бы. Тут нужна была воительница.

Рокси улыбается.

Все это Горди снимает на телефон с верхнего этажа. Через час запостит онлайн. Не надо много чудес, чтобы люди в тебя поверили. И стали слать деньги, и предлагать юридическую помощь, чтоб ты устроилась по-человечески. Все ищут ответа – и сейчас как никогда.

Матерь Ева записывает послание, его пускают за кадром. Матерь Ева говорит так:

– Я пришла не для того, чтобы вы хоть на шаг отступили от своей веры. Я здесь не затем, чтобы вас обратить в новую религию. Христиане, иудеи, мусульмане, сикхи, индуисты, буддисты – есть ли у вас религия или нет никакой, Бог не хочет, чтобы вы меняли свои практики.

Она берет паузу. Ясно, что от нее ожидают услышать не это.

– Бог любит нас всех, – говорит Матерь Ева, – и хочет, чтоб вы знали: Она лишь сменила одеяние. Она за гранью женского и мужского, Она за гранью человеческого разумения. Но Она обращает ваше внимание на то, о чем вы позабыли. Иудеи, посмотрите не на Моисея, а на Мирьям и учитесь у нее. Мусульмане, взгляните на Фатиму, а не на Мохаммеда. Буддисты, помните Тару, мать освобождения. Христиане, молитесь Марии о спасении… Вас учили, что вы нечисты, что вы не святы, что тело ваше порочно и ему недоступно божественное. Вас учили презирать себя, вам внушали одну лишь мечту – стать мужчиной. Но это учение было ложно. Бог живет в каждой из вас, Бог вернулась на землю, дабы наставить вас, и воплотилась в нашей новой силе. Не приходите ко мне за ответами, ибо ответы вам надлежит искать в себе.

Есть ли на свете соблазн сильнее, чем просьба не подходить? Есть ли мощнее магнит, чем слова “вам здесь не рады”?

Уже к вечеру в монастырь текут письма. Я хочу последовать за тобой – куда мне вступить? Что я могу сделать у себя дома? Как собрать молитвенную группу под эту вашу новую шляпу? Научи нас молиться.

И просьбы о помощи. Моя дочь больна, помолись за нее. Мамин новый муж наручниками приковал ее к кровати, пришли, пожалуйста, кого-нибудь на помощь. Алли и Рокси читают письма вдвоем.

Алли говорит:

– Надо помочь.

Рокси отвечает:

– Ты же не поможешь всем, солнце.

Алли говорит:

– Я помогу. С Божьей помощью помогу.

Рокси отвечает:

– Может, чтобы всем помочь, не надо спасать каждую.

Едва в Сети появляется видеоролик с тем, что сделали Рокси и Алли, полицейские по всему штату стервенеют. Они унижены – ну еще бы. Им охота себя показать. В других штатах и странах в полицию уже активно набирают женщин, а здесь пока нет. В полиции служат главным образом мужчины. И они злятся, и им страшно, и происходит много чего.

Через двадцать три дня после неудачного штурма монастыря на порог приходит девочка с посланием для Матери Евы. Только для Матери Евы; умоляю, помогите. Девочка ослабела от слез, и вся дрожит, и перепугана.

Рокси заваривает ей горячий сладкий чай, Алли находит печенье, и девочка – зовут ее Мез – рассказывает, что приключилось.

Семь вооруженных полицейских патрулировали район. Мез с мамой возвращались домой с продуктами, шли себе и разговаривали. Мез двенадцать, сила у нее уже несколько месяцев; у мамы дольше – разбудила младшая двоюродная сестра. Мы разговаривали, и все, говорит Мез, несли пакеты с продуктами, болтали, смеялись, и тут вдруг шесть или семь копов, говорят: “А что в пакетах? А куда это вы? Нам поступили сообщения, что две женщины здесь хулиганят. Что в пакетах, вашу мать?”

Мама Мез не очень серьезно к этому отнеслась, засмеялась только и сказала: “Вы сами-то как думаете? Продукты из продуктового”.

А один коп сказал, мол, как же так, женщина, тут ведь опасный район, что-то вы больно веселая. Чем это вы тут занимаетесь?

А мама Мез сказала: “Оставьте нас в покое, а?”

А они ее толкнули. И она двоих ударила, кольнула силой совсем легонечко. Просто чтоб не лезли.

И тут у копов слетела крыша. Они достали свои дубинки и пушки и взялись за работу, и Мез кричала, и ее мама кричала, и весь тротуар в крови, и они колошматили маму Мез по голове.

– Держали ее, – говорит Мез, – и лупили. Семеро на одну.

Алли слушает молча. А дослушав, спрашивает:

– Она жива?

Мез кивает.

– Ты знаешь, куда ее отвезли? В какую больницу?

Мез говорит:

– Ни в какую не в больницу. Ее в отдел отвезли.

Алли говорит Рокси:

– Идем.

Рокси говорит:

– Тогда надо всей толпой.

По улице к отделу полиции, где держат маму Мез, шагают шестьдесят женщин. Идут тихо, но быстро, и всё снимают – такое наставление дано монастырским. Документировать всё. По возможности стримить. Все постить онлайн.

Когда добираются до отдела, полиция уже готова. Снаружи стоят мужчины с винтовками.

К ним подходит Алли. Задирает руки, показывает ладони. Говорит:

– Мы пришли с миром. Мы хотим увидеть Рейчел Латиф. Мы хотим убедиться, что она получает медицинскую помощь. Мы хотим, чтобы ее перевели в больницу.

Старший офицер, стоящий у дверей, отвечает:

– Миссис Латиф задержана на законных основаниях. Какой властью вы требуете ее отпустить?

Алли смотрит влево, смотрит вправо, вдоль фаланги женщин, которых привела с собой. С каждой минутой подходят новые. Их уже где-то двести пятьдесят. Весть о том, что произошло, передают из дома в дом. Рассылаются сообщения; женщины увидели стримы в Сети, вышли из домов и явились сюда.

– Единственной подлинной властью, – отвечает Алли. – Законом людским и Божьим. У вас в “обезьяннике” женщина с тяжелыми травмами, и ее должен осмотреть врач.

Рокси чувствует, как в воздухе потрескивает энергия. Женщины накручены, взволнованы, сердиты. Интересно, мужчины тоже чувствуют? Полицейские с винтовками нервничают. Ситуация запросто может слететь с оси.

Старший офицер качает головой:

– Вам сюда нельзя. А ваше присутствие угрожает личному составу.

Алли отвечает:

– Мы пришли с миром. Офицер, мы пришли с миром. Мы хотим увидеть Рейчел Латиф, мы хотим, чтоб она получила медицинскую помощь.

В толпе громкое бормотание, потом стихает; все ждут.

Старший офицер говорит:

– Если я вас к ней пущу, вы отошлете остальных женщин по домам?

Алли отвечает:

– Сначала пустите меня к ней.

Рокси и Алли приводят в “обезьянник”, а там Рейчел Латиф почти без сознания. На голове кровавый колтун, и она лежит на шконке почти не шевелясь, дышит медленно и трудно.

Рокси говорит:

– Господи боже!

Алли говорит:

– Офицер, этой женщине срочно нужно в больницу.

Остальные полицейские смотрят на старшего. К отделу прибывают все новые и новые женщины. Снаружи доносятся их голоса – точно птицы бормочут, каждая говорит с соседкой, каждая готова по тайному сигналу пойти в бой. В отделе всего двадцать полицейских. Еще полчаса – и снаружи соберется несколько сотен женщин.

Рейчел Латиф раскроили череп. Видно разбитую белую кость и кровавые пузыри из мозгового вещества.

Голос говорит: У них не было ни малейшего повода. Они дали повод вам. Можешь занять отдел полиции, поубивать тут всех мужчин до единого, если хочешь.

Рокси берет Алли за руку, сжимает.

Говорит:

– Офицер, вы же не хотите обострять положение. Вы не хотите вот так остаться в истории. Отпустите эту женщину в больницу.

Старший офицер испускает долгий, медленный выдох.

Снаружи гомонят громче, когда Алли выходит, и еще громче – когда становится слышна сирена; “скорая” приближается, втирается в толпу.

Две женщины поднимают Матерь Еву на плечи. Та воздевает руку. Бубнеж смолкает.

Устами Алли Матерь Ева речет так:

– Я забираю Рейчел Латиф в больницу. Я прослежу, чтобы о ней позаботились.

Снова шум, точно трава шуршит под ветром. Нарастает и стихает.

Матерь Ева растопыривает пальцы, как у “руки Фатимы”. И прибавляет:

– Вы сегодня сделали хорошее дело, а теперь можете расходиться по домам.

Женщины кивают. Монастырские все как одна разворачиваются и уходят. Остальные медленно тянутся за ними.

Спустя полчаса Рейчел Латиф осматривают в больнице, а на улице перед отделом полиции пусто.

В конце концов выясняется, что цепляться за монастырь нужды нет. Там красиво, море, как бы уютно, но когда истекает девятый месяц монастырской жизни Рокси, организация Алли уже в состоянии купить сотню таких монастырей, да и места нужно побольше. Шестьсот женщин связаны с общиной только в этом городишке, а по всей стране, по всему миру возникают сателлиты. Чем чаще власти твердят, что Матерь Ева творит беззаконие, чем больше прежняя Церковь уверяет, что Матерь Ева – посланница диавола, тем сильнее женщин тянет к Матери Еве. Если прежде у Алли и были сомнения, вправду ли она посланница Божья, что несет весть Ее народу, здешние события не оставили от них камня на камне. Она призвана заботиться о женщинах. Бог поручила ей эту роль, и кто Алли такая, чтоб отказываться?

Когда заходит речь о новых помещениях, уже опять наступила весна.

Рокси говорит:

– Ты же заначишь мне комнату?

Алли говорит:

– Не уезжай. Зачем тебе ехать? Зачем назад в Англию? Что ты там не видела?

Рокси говорит:

– Папка считает, все схлынуло. Всем до фонаря, мы можем мочить друг друга сколько влезет, лишь бы честных граждан не трогали. – И усмехается.

– Нет, ну правда, – Алли качает головой, – зачем тебе домой? Твой дом здесь. Оставайся. Пожалуйста. Останься с нами.

Рокси сжимает ее руку.

– Я по родным соскучилась, – говорит она. – По папке. И, это, по мармайту. В таком духе. Я ж не насовсем. Еще свидимся.

Алли носом втягивает воздух. В глубине сознания что-то бормочет, а месяцами там стояла тишина.

Алли возражает:

– Но им нельзя доверять.

Рокси смеется:

– Чё? Мужчинам? Всем? Ни одному?

Алли говорит:

– Ты поосторожнее. Поищи надежных женщин, работай с ними.

Рокси говорит:

– Да, солнце, мы же про это терли уже.

– Забери себе все, – говорит Алли. – Ты сможешь. Тебе хватит сил. Не отдавай Рики, не отдавай Дарреллу. Это все твое.

Рокси говорит:

– Вот знаешь, это ты дело говоришь. Но я ж не могу все забрать прям отсюда. – Она сглатывает. – Я забронировала билет. Уезжаю через субботу. А до того хотела побазарить. О планах. Мы же можем побазарить о планах? Чтоб ты не уговаривала меня остаться?

– Мы можем.

В сердце своем Алли говорит: Я не хочу, чтоб она уезжала. А нельзя этому помешать?

Голос ей отвечает: Не забывай, лапонька, прибрать к рукам – твоя единственная защита.

Алли говорит: А можно прибрать к рукам весь мир?

И голос отвечает тихо-тихо, как много-много лет назад: Ой, деточка. Ой, заинька, не беги поперед паровоза.

Рокси говорит:

– А то тут такая фигня. У меня идея.

Алли говорит:

– И у меня.

Они смотрят друг на друга и улыбаются.

Длительность киноленты – 2 минуты 52 секунды. В первом кадре начинает играть духовой оркестр. Затем вступают ударные, и под залихватскую мелодию на экране появляется название фильма. Название: “Защита от отравляющих веществ”. Титр нарисован тушью от руки и слегка подрагивает, когда на нем фокусируется камера. Затем монтажная склейка: группа мужчин в белых халатах стоит перед огромным резервуаром с жидкостью. Все машут и улыбаются в камеру.

“В лабораториях Военного министерства, – отрывисто декламирует мужской голос за кадром, – бойцы невидимого фронта не покладая рук трудятся над своей блестящей свежей идеей”.

Мужчины зачерпывают из резервуара и из пипетки капают жидкостью на реактивную бумагу. Улыбаются. Добавляют одну каплю в поилку клетки, где сидит белая крыса с большим черным иксом чернилами на спине. Духовой оркестр ускоряет темп – крыса пьет воду.

“На шаг опережать врага – единственный способ защищать население. Эта крыса получила дозу нового средства укрепления нервных волокон, разработанного для противодействия газовым атакам”.

Монтажная склейка: другая крыса в клетке. Без икса на спине.

“А эта крыса – не получила”.

В тесную комнату с двумя клетками напускают белый газ из баллона, и ученые в респираторах удаляются за стеклянную стену. Нелеченая крыса вскоре погибает – жалостно машет передними лапками и сотрясается в судорогах. Нам не показывают агонию до конца. Крыса с иксом на спине как ни в чем не бывало сосет из поилки, грызет пищевые гранулы и даже бегает в колесе. Тем временем в кадре плавают клочья газа.

“Как видите, – роняет голос за кадром, – действует”.

Один ученый снимает респиратор и решительно входит в задымленную комнату. Машет изнутри, вдыхает поглубже.

“И для людей безопасно”.

Смена кадра: мы видим водопровод. От небольшой цистерны до впускного клапана в полу прокладывают трубу.

“Препарат называется «ангел-хранитель». Панацею, которая спасает союзные войска от вражеских газовых атак, теперь выдают широким слоям населения”.

Двое лысеющих немолодых мужчин – один с усами щеточкой и в темном костюме – жмут друг другу руки, а счетчик между тем показывает, что жидкость из цистерны постепенно уходит в клапан.

“Мизерного количества этого препарата в питьевой воде хватит для защиты целого города. Одной такой цистерны достаточно, чтобы обеспечить необходимую концентрацию для пятисот тысяч человек. Для начала водоподготовительные работы будут проведены в Ковентри, Халле и Кардиффе. Такими темпами вся страна будет обработана в течение трех месяцев”.

Женщина на улице северного городишки вынимает ребенка из коляски, прижимает к плечу и тревожно всматривается в ясное небо.

“Мать может не сомневаться: отныне ее ребенку не страшен нервно-паралитический газ. Ничего не бойтесь, мамочка и ребенок”.

Музыка дорастает до крещендо. Экран темнеет. Пленка обрывается.

Историю “ангела-хранителя” позабыли вскоре после Второй мировой войны – идея сработала безупречно, и, как нередко бывает в таких случаях, возвращаться к ней было незачем. Однако в те времена “ангел-хранитель” считался невероятным успехом и триумфом пропаганды. Испытания, проведенные на широкой выборке в Великобритании, доказали, что препарат обладает кумулятивным действием. Всего неделя питья воды, содержавшей “ангел-хранитель”, обеспечивала бессрочную защиту от нервно-паралитического газа.

“Ангел-хранитель” производился громадными цистернами в континентальной зоне США и в центральных графствах Великобритании. Танкеры доставляли его в дружественные страны – на Гавайи, в Мексику, Норвегию, Южно-Африканский Союз и Эфиопию. Вражеские подлодки атаковали эти суда, как и любые транспорты, направлявшиеся к союзникам или от них. В сентябре 1944 года настала темная ночь, когда произошло неминуемое – танкер, направлявшийся к мысу Доброй Надежды, был затоплен в шестнадцати милях от побережья Португалии со всем экипажем.

В результате позднейших исследований выяснилось, что на протяжении последующих месяцев пляжи прибрежных городов Авейру, Эшпинью и Порту были усеяны странными объектами – рыбами существенно крупнее обычных. Небывалых размеров существа, по-видимому, выбрасывались на берег целыми косяками. Жители приморских деревень и городов употребляли эту рыбу в пищу. В результате исследования, проведенного одним добросовестным португальским чиновником в 1947 году, обнаружилось, что “ангел-хранитель” проник в грунтовые воды далеко на континент, до самого хребта Серра-да-Эштрела, чуть ли не до границы с Испанией. Однако предложение чиновника провести анализ состава грунтовых вод по всей Европе было отклонено: на такую задачу не нашлось ресурсов.

Ряд аналитиков полагают, что поворотной точкой стало затопление упомянутого танкера. Другие утверждают, что препарат, попав в круговорот воды на любом этапе, через любой резервуар в любой точке мира, неизбежно должен был распространиться по всей планете. Среди прочих потенциальных источников загрязнения фигурируют разлитие агента из проржавевшего контейнера в Буэнос-Айресе через несколько лет после войны и взрыв на складе списанного вооружения в Южном Китае.

Так или иначе, океаны планеты взаимосвязаны, а круговорот воды бесконечен. Хотя после Второй мировой войны об “ангеле-хранителе” забыли, концентрация и активность препарата в человеческом организме повышались. Нынешние исследования не оставляют сомнений в том, что по достижении определенных концентраций это вещество и стало триггером развития электрической силы у женщин.

Женщины, которым в период Второй мировой войны было семь лет или меньше, могут иметь зародыши пасмы на концах ключиц, хотя эти зародыши есть не у всех – их наличие зависит от полученной в раннем детстве дозы “ангела-хранителя” и от генетических факторов. Зародыши пасмы могут быть “активированы” более молодой женщиной посредством контролируемого электрического разряда. С каждым последующим годом доля новорожденных девочек, обладающих зародышами пасмы, увеличивается. Почти все без исключения женщины, которым в День Девочек было около тринадцати-четырнадцати лет, обладают развитой пасмой. Как только пасма активирована, женщину нельзя лишить силы, не подвергнув жизнь носительницы огромной опасности.

Согласно одной из теорий, “ангел-хранитель” лишь развил генетический потенциал, уже представленный в человеческом геноме. Возможно, в прошлом пасмой обладало большее количество женщин, но этот биологический признак был со временем искоренен.

ПМ: Ты почитай отчет. Есть идеи?

МВД: Мы не можем это обнародовать.

ПМ: США собрались обнародовать через месяц.

МВД: Бляха-муха. Проси отложить.

ПМ: У них теперь “политика радикальной открытости”. Проповедуют, что твой Иисус.

МВД: Как за ними водится.

ПМ: Американца из американца не вытравишь.

МВД: От них до Черного моря 5000 миль. Я поговорю с госсек. Надо до них донести, что это дело НАТО. Публикация отчета подорвет стабильность неустойчивых режимов. Режимов, которые без проблем раздобудут био- и химоружие.

ПМ: Да все равно утечет. Надо подумать, как отразится на нас.

МВД: Разверзнется ад.

ПМ: Потому что нет лекарства?

МВД: Да какого, в жопу, лекарства? Это уже, бляха-муха, не кризис. Это новая реальность.

4а) Будьте в безопасности с “Личным защитником”

“Личный защитник” безопасен, надежен и прост в использовании. Батарейный блок надевается на ремень и подключается к электрошокеру на запястье.

• Продукт одобрен сотрудниками полиции и прошел независимые испытания.

• Незаметен: никому, кроме вас, не надо знать, что вы способны постоять за себя.

• Всегда под рукой: в случае нападения не нужно нащупывать его в кобуре или кармане.

• Не имеет аналогов по надежности и эффективности.

• Оборудован дополнительным гнездом для зарядки телефона.

Примечание: Впоследствии “Личный защитник” был отозван с рынка после ряда инцидентов, окончившихся смертью пользователей. Выяснилось, что женское тело, получив сильный электрический разряд, зачастую бьет мощной возвратной дугой, которая “рикошетит” в нападающего, даже если женщина потеряла сознание. Производитель “Личного защитника” уладил групповой иск вне суда, уплатив компенсацию родственникам семнадцати мужчин, погибших таким образом.

4б) Повысьте свою силу этим хитрым трюком

По всему миру женщины учатся наращивать длительность действия и мощность своей силы посредством этого тайного знания. Нашим предкам уже был известен этот секрет, а теперь ученые из Кембриджского университета открыли хитрый трюк, который увеличит вашу результативность. Преподаватели дорогих курсов хотели бы скрыть от вас этот простой путь к успеху! Кликните здесь и за 5 долларов узнайте метод, который позволит вам стать на голову выше остальных.

4в) Защитные нательные носки

Естественный способ защитить себя от нападения. Без ядовитых веществ, без гранул, без пудры; абсолютно эффективная защита от электричества! Просто наденьте эти резиновые носки под обычные носки и обувь. Никто не узнает, что вы их носите, и, в отличие от обуви, нападающим нелегко будет их снять. В каждой упаковке 2 штуки. Абсорбирующая подкладка удаляет влагу.