Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Я никогда героем не была,
Не жаждала ни славы, ни награды.
О. Берггольц
Не надо быть большим стратегом, чтобы представить, как много стрел, обозначавших направления ударов, притягивал на картах генштабистов кружок со словом «Псков» Это и понятно: за ним открывался оперативный простор. Войска могли развивать наступление в глубь России, выйти с тыла к Ленинграду.
Дважды на памяти одного поколения Псков подвергался немецкому нашествию. Вспомним, что именно здесь в феврале 1918 года разгорелись ожесточенные бои с германскими войсками, которые стремились прорваться к Петрограду – колыбели пролетарской революции. 23 февраля на реке Черехе под Псковом враг был остановлен. Эта дата отмечается с тех пор как день рождения Вооруженных Сил Советского государства.
Насаждая свой так называемый «новый порядок», оккупанты начали с террора – угроз, насилия, расстрелов. Промышленные и торговые предприятия были возвращены старым владельцам. Стали нормой непосильные поборы. Все мужское население от 15 до 60 лет было обложено подушной податью. Половина ее поступала германскому командованию.
Но уже тогда появился у нас первый, еще очень скромный опыт партизанской войны. Каждое утро на улицах находили убитых оккупантов, на заборах расклеенные листовки. Партизанские лазутчики доставляли через линию фронта ценные сведения о дислокации вражеских войск, передвижениях эшелонов, расположении штабов и складов.
Гитлеровцы заняли Псков на третьей неделе войны. Свастика стала главным «украшением» улиц, на которых появились многочисленные «бефели» – приказы. Они, как правило, заканчивались стандартным: «За неповиновение – расстрел!», «За неподчинение – смертная казнь!», «За нарушение – смерть!».
Внедрение «нового порядка» началось с переименования улиц: Октябрьская стала улицей Гитлера, улица Ленина превратилась в Плаунер, Карла Маркса – в Покровскую… Город опустел – большую часть населения выдворили на окраины и в ближние деревни Уцелевшие здания стали казармами для солдат, лучшие дома заняли административные и военные учреждения. На строгий учет были взяты все рабочие руки – население от 14 до 65 лет. Кто не являлся на биржу (а таких было немало), мог попасть в концлагерь, рисковал жизнью. С каждым днем ужесточались меры, принятые оккупационными властями. 31 января 1942 года на улицах города появилось такое объявление: «По сообщению немецких властей, случаи отказа от работы и злостного уклонения отдельных граждан города от несения трудовой повинности в настоящее время принимают совершенно недопустимый характер и становятся явлением обычного порядка, а применяемые до сего времени меры борьбы с этим явлением не достигают своей цели и не дают необходимых положительных результатов. Поэтому немецкие власти с 1 февраля будут в этих случаях применять суровые меры, вплоть до расстрела».
Словно по старому сценарию, вновь объявились бывшие хозяйчики и другие охотники поживиться легкой добычей. Встречались и печально известные фамилии. Так через несколько дней после оккупации города в Псков приехал Борис Врангель, племянник белогвардейского генерала барона Врангеля. Он и иже с ним спешили оправдать доверие, оказанное им гитлеровцами: вербовали агентов, разыгрывая из себя патриотов, ратовали за матушку Россию без большевиков. Одной из их забот было пополнение рядов «Русской освободительной армии» (РОА), куда шли предатели, дезертиры, уголовники.
Город был наводнен войсками вермахта численность его гарнизона достигла двадцати тысяч солдат и офицеров. Через Псковский железнодорожный узел ежедневно проходили тысячи тонн грузов, составы с войсками. В Пскове помещались штабные подразделения, секретные службы. Одна из них имеет прямое отношение к нашему рассказу.
В марте сорок второго года был создан специальный орган главного управления имперской безопасности (РСХА) – «Цеппелин». Предполагалось, что он развернет широкую подрывную деятельность в советском тылу оказав тем самым большую помощь немецкой армии. Кадры для этого органа профессиональных бандитов и лазутчиков решено было готовить в специальных разведшколах, численность которых перевалила за шестьдесят. Деревня Печки была одним из таких адресов Воспитанники этого шпионского гнезда проходили последнюю обкатку под Псковом, в поселке Стремутка, а затем в Промежицах, где находились шефы псковского «филиала» пресловутого «Цеппелина».
В Пскове обосновались, кроме того, военно-полевая комендатура, полиция безопасности СД, отдел «1-Ц» абвера. В свою очередь абверовцы насадили свою резидентуру зондерштаба «Р» – особого штаба «Россия» в Острове, Луге, Гдове, Порхове, Нарве, Выре и других населенных пунктах. Их агенты собирали сведения о партизанских отрядах, подпольных антифашистских группах, о советских разведчиках. Часть агентов зондерштаба «Р» направлялась в тыл наших войск со шпионскими заданиями.
В послевоенную пору историки отметили, что рубеж 1943–1944 годов был кульминационным пунктом в поединке между органами абвера группы армий «Север» и контрразведкой «Смерш» Ленинградского фронта. Весьма точное наблюдение – могу подтвердить что, как непосредственный участник многих событий той поры.
Плотную сеть раскинул враг на нашей земле, трудно было проскользнуть через ее ячейки. Много замечательных бойцов потеряло псковское подполье, ведя смертельный поединок с хитрым и коварным врагом. В этой схватке с абвером и гестапо героями показали себя и подпольщики особого отдела нашей бригады. О них теперь мой рассказ.
В жандармерии его лупцевали шомполами. До крови изорвали кожу на спине. Слезы текли из глаз мальчишки, но он ни разу не простонал. Домой его пришлось нести на руках. Так десятилетний Коля Иванов на собственном горьком опыте познакомился с «новым порядком», который насаждали гитлеровцы.
А поплатился он за поступок дерзкий и по-мальчишески глупый. На школьной переменке он в упор «расстрелял» из рогатки портрет Гитлера, вывешенный в классе. Но даже жестокий урок в жандармерии не сломил мальчонку.
Была бы у меня винтовка, я бы им показал, кусая губы, твердил он. Проступал отцовский характер. Впрочем, Иван Степанович вряд ли похвалил бы сына за это геройство. Воевать с гитлеровцами надо было по-другому. Это в бою идут на врага с винтовкой наперевес, а тут, в подполье, все иначе: живи тихо, незаметно делай вид, что смирился с порядками оккупантов, зря голову не подставляй, однако помни о главном.
До войны работал Иван Степанович заместителем управляющего псковской конторой «Заготлен». Исходил все районы вдоль и поперек – служба такая. И теперь этот опыт – знание проселков, деревень, хуторов – очень мог ему пригодиться. Человек он был заметный, а в Пскове оставаться такому небезопасно. В первые же дни оккупации перебрался в соседнюю Череху, к родственнику. Семья осталась в городе. Старшая дочь Фрося знала, где при случае можно найти отца. Сам же он стал искать связи с партизанами. Времени не терял – собирал информацию о вражеских войсках, об укреплениях вокруг Пскова, размещении немецкой администрации, военных органов, гестапо, полиции.
Мы тоже искали людей, подобных Иванову. Кто-то из его сослуживцев по конторе сказал мне о нем: «Наш человек, надежный товарищ». Дал я задание разведчицам разыскать его, присмотреться. Потом и личная встреча у нас состоялась – в одной из деревень Сошихинского района, куда его привели мои девушки.
Иванов, как мне показалось тогда, был уж в годах. Четверо детей в семье. Я подумал: в случае провала все до единого могут погибнуть. Население хорошо знало приказ командующего 16-й армией генерала Буша: «Партизаны подлежат расстрелу. Если возникнет подозрение, что население покровительствует партизанам, то необходимо взять заложников и при первом же нападении на германских солдат их расстреливать. Населенные пункты, со стороны которых совершено нападение на немецкие войска, должны немедленно подвергаться массовым репрессиям».
Но до разговора о риске у нас дело не дошло. Его снял сам Иван Степанович, который давно был готов к этой встрече. Как заправский разведчик, он выложил немало ценных данных, удивив меня своей наблюдательностью. Спустя час я уже не сомневался, что лучшей кандидатуры для руководителя псковского подполья нашей бригады и не надо. Иванов был старше меня но все же я его основательно проинструктировал. Ведь в Пскове на каждом шагу ждали ловушки, сюрпризы подсадные утки. Абвер действовал методично, планомерно и не без успеха.
Разветвленной вражеской агентуре необходимо было противопоставить свою разведывательную сеть. Без этого мы просто не могли бы успешно действовать.
Говорят, что у партизан фронт без флангов и без тыла. Если у нас не было флангов, то передним краем конечно же было псковское подполье. Оно регулярно питало особый отдел информацией, без которой нам было не обойтись.
Скажу больше, задумав операцию в Печках, мысленно расставляя своих людей по боевым постам, я никогда не упускал из виду наших разведчиков, действовавших в псковском подполье. Именно они, как никто из нас, были осведомлены о намерениях врага и могли в любой момент подать нам сигнал тревоги.
Псковские подпольщики и чекисты особого отдела наши связные, разведчицы-маршрутницы были единым коллективом, одним фронтовым подразделением действовавшим по общему плану.
Что такое подполье? Это продолжение партизанской воины, только другими средствами. Это борьба в самом логове врага. Несравнимо легче воевать, чувствуя плечо товарища, на глазах у боевых друзей. А каково выполнять боевое задание в одиночку да нередко еще и под чужим именем?
Подполье заслуживает особого разговора. Оно было нашей надежной опорой практически во всех операциях из леса далеко не увидишь. А подпольщики были нашими глазами и ушами, можно сказать, на передовой. Это были люди настоящего подвига.
Работая над материалом для книги, я изучил немало документов из истории псковского подполья. У него своя сложная и героическая судьба.
Партизанское движение начало формироваться в первые же недели Великой Отечественной войны. Руководством послужило постановление ЦК ВКП(б) от 18 июля 1941 года «Об организации борьбы в тылу германских войск». Ленинградский областной комитет партии возглавил народную войну в фашистском тылу, придав ей строго направленный характер. В обращении к населению оккупированных районов говорилось: «Организуйте партизанские группы и отряды, захватывайте оружие и боеприпасы у врага, беспощадно уничтожайте его днем и ночью, из-за угла в открытом бою».
За первые четыре месяца войны Ленинградская область послала в тыл противника 6 партизанских полков, 4 батальона, 94 партизанских отряда – всего 8 тысяч бойцов. Из местного партийного и советского актива было создано 84 партизанских отряда, которые насчитывали более 3 тысяч человек.
Псковское подполье возглавляли испытанные партийные и советские работники. Они создали разветвленную сеть самостоятельно действующих групп. Диверсии на электростанции, железной дороге, самом городе наносили ощутимый урон врагу. Большой пропагандистский заряд несли листовки, написанные от руки или напечатанные патриотами. Свежие сводки Совинформбюро рассказывали о делах на фронтах, вселяли веру и надежду в сердца советских людей, оказавшихся на оккупированной территории. Ценная информация разведывательного характера передавалась в наш тыл. Гитлеровцы сулили крупные суммы за выдачу руководителей псковского подполья, но эта лакомая подачка – 25 тысяч марок – оказалась невостребованной. Не давали желаемых результатов облавы, повальные аресты. Тогда началась тотальная слежка. Практически все подозреваемые оказались в поле наблюдения немецкой разведки. Так абверу удалось напасть на след псковских патриотов. Сослужили свою подлую службу и провокаторы. Весной сорок второго года многие руководители подполья погибли.
Немцы считали, что с подпольем покончено, и просчитались. Пришли новые силы, К этому пополнению я Уже имел непосредственное отношение.
На Псковщине раньше мне бывать не доводилось. Готовили нас под Валдаем. Учился ходить по азимуту ориентироваться днем и ночью на местности, пользоваться разными видами оружия, в том числе и трофейного, не раз прыгал с парашютом. Не одну сотню километров набегали на лыжах. Крепкую закалку получили, и здорово она пригодилась.
Перешли линию фронта 12 декабря 1942 года. Около двух месяцев базировались в Ругодевских лесах. До седьмого пота долбили мерзлый грунт, строили землянки. Печей в них не было, спали на нарах, постелив ветки хвои, согревались собственным дыханием. Только обжились – каратели нагрянули. Почти два дня шел бой держали круговую оборону, но затем лагерь пришлось оставить. Особенно жалко было лишаться котла который с таким трудом раздобыл где-то наш начальник хозчасти. Напряженно было с боеприпасами и продуктами, а котел баловал нас то горячей кашей, то похлебкой, то чаем, заваренным на брусничнике.
Потом, когда мы окрепли, значительно расширили свои владения, стало уже полегче. Жили чаще подеревням. Под нашим началом были целые районы, бригада квартировала одновременно в десятках населенных пунктов. Среди местных жителей провели мобилизацию, много пришло добровольцев Одним словом, родилась настоящая партизанская республика.
Но возвратимся к моей встрече с Иваном Степановичем Ивановым. Вид у него был интеллигентный, а ноги, видать как у лося. Семьдесят километров отшагал, и никакой усталости незаметно. Когда я сказал ему об этом он с улыбкой ответил.
Для меня это прогулка, не такие концы хаживал, Лен подгонял, надо было везде поспеть.
Советы и инструкции мои он схватывал быстро. Под конец я заметил ему:
– Экипировочка у вас, Иван Степанович, не совсем подходящая. Надо одеться проще, неприметнее.
– Это можно, – согласился он.
Как рассказывали мне потом связные, и этот мои совет Иванов не оставил без внимания. Даже, пожалуй, немного переборщил.
По нему можно было сверять часы. Вильгельм Дидрихсон никогда не опаздывал на службу. Утром он деловито усаживался за стол, надевал нарукавники и, обмакнув перо в чернильницу, погружался в работу. За окном диспетчерской грохотали тяжело груженные эшелоны, но ничто, казалось, не отвлекало усердного работника от составления графиков и отчетов. Круг его обязанностей требовал максимальной пунктуальности, которой он обладал в полной мере.
Оккупанты ценили его аккуратность. Ценили его за то же и партизаны. Вильгельм Мартынович Дидрихсон, один из лучших работников диспетчерской службы Псковского железнодорожного узла, всегда вовремя передавал с моими связными графики движения воинских составов. А уж партизаны умели распорядиться сведениями как следует. Группам подрывников оставалось лишь четко выполнить боевую задачу.
Немец по национальности, Вильгельм Мартынович был коренным псковичом. До войны он работал бухгалтером на мясокомбинате, а во время оккупации предположил свои услуги новым хозяевам. Доверие завоевал быстро, с работой справлялся отменно. И вряд ли кто-либо мог заподозрить его в двойной жизни
Я был из числа немногих, кто знал Дидрихсона как одного из активных членов нашей подпольно-диверсионной группы, действовавшей на железной дороге. Не без моего ведома и участия это боевое звено было сформировано Иваном Степановичем Ивановым. Сам он оставался в тени, а дочери его Фросе удалось устроиться в штат дистанции пути счетным работником Она тоже стала членом группы.
На станции Псков многие были знакомы Иванову лично – проводники и сцепщики вагонов, составители поездов, кондуктора, слесари. Его заместителем по группе стал Николаи Семенович Деткин, работавший на сцепке. Как никому другому, ему было удобно проследить, какие и куда отправляются грузы и своевременно сообщать об этом нам.
Не раз от песка, подсыпанного Деткиным в буксы выходили из строя вагоны. 4 ноября 1943 года вместе с членом группы Василием Ивановичем Петровым он подорвал передвижную электростанцию обслуживавшую паровозное депо, а на другой день вывел из строя телеграфно-телефонную линию Остров – Псков и Псков – Карамышево. Четырнадцать часов потребовалось гитлеровцам, чтобы устранить повреждения. Отличился он и 1 января 1944 года, организовав взрыв, в результате которого было уничтожено девять вагонов с мукой.
Гитлеровцев приводила в ярость потеря каждого вагона, но их ожидали сюрпризы и почище: 1 ноября 1943 года они недосчитались сразу четырех локомотивов. Стали расследовать – не диверсия ли? Но никаких концов не нашли. Так мастерски сработали два товарища – слесари паровозного депо Николаи Емельянович Богданов и Виктор Дмитриевич Немцев. Спустя три месяца они преподнесли фашистам еще один «подарок» вывели из строя пять паровозов.
На случай провала был у Иванова второй заместитель – проводник вагонов Алексей Иванович Устинов. Человек смелый, инициативный, он регулярно снабжал партизан важной информацией о делах на железнодорожном узле. Но самую нашумевшую операцию Устинов организовал на другом объекте.
Почти круглосуточно работала у гитлеровцев мельница на реке Пскове. Мука отсюда шла исключительно в воинские пекарни. Лишь изредка немцы разрешали воспользоваться мельницей местному населению. 7 Февраля 1944 года сюда приехал с мешком зерна Алексей Иванович. Оказалось – поздно: мельница закрывалась. Упросил оставить мешок до утра – приволок мол, на санках из дальней деревни, не тащить же назад. Ночью на мельнице грянул взрыв, начался пожар, который так и не удалось погасить. Сработал часовой механизм, и заряд тола, спрятанный в зерне, сделал свое дело.
Непросто было доставлять взрывчатку в Псков из партизанской глубинки. Лучшим «толовозом» группы был Александр Иванович Иванов, хозяин конспиративной квартиры на Черехинскои улице, 12. Нет сейчас этого дома – его сожгли фашисты, отступая из Пскова.
А вот вторая конспиративная квартира на Железнодорожной улице, 21, где жил составитель поездов Михаил Григорьевич Гусев, уцелела. Стоит этот Дом о трех окнах по фасаду в большом фруктовом саду. В войну эта зеленая маскировка была очень кстати. К тому же дом находился на самом краю города, за ним – кустарники, мелколесье. лучше места не придумать. Условный стук в окно – и появлялся на крыльце хозяин всегда немногословный, осмотрительный и надежный.
По-отечески бережно и требовательно относился руководитель наших подпольщиков Иван Степанович к самому молодому своему разведчику – восемнадцатилетнему Саше Быстрову. Был этот огневой парень незаменим, когда требовалось, как говорят, пробраться сквозь игольное ушко. Работал Саша сапожником надомником – обувку чинил. Тоже хорошее прикрытие и новости к тебе сами стекаются: сколько народу то за день перебывает! Надо срочно в бригаду – Саша когда ни позови, готов. И назад идет не пустой – несет тол, мины замедленного действия, листовки свежие газеты. Были у него для этого дела и корзины с двойным дном, и бидон специальный.
В последней операции он участвовал вместе с Дидрихсоном: отправились на рыбалку в устье реки Великой. Задание было получено из штаба партизанского движения – установить прочность льда для возможной высадки десанта и прохода боевой техники. Было это в феврале сорок четвертого. Вернулись с хорошим уловом – и рыбки привезли, и замеры сделали. Местные рыбаки помогли.
Наша железнодорожная группа продолжила дело начатое еще в сентябре сорок первого подпольщиками, которых возглавлял машинист Л. С. Акулов. На счету этих патриотов было много славных подвигов. Но фашистам удалось выследить их – большинство погибло в застенках гестапо. Горький опыт наших товарищей учитывали мы, организуя подпольную сеть. Более тщательно отбирали людей, усилили конспирацию, до мельчайших подробностей продумывали каждый шаг подпольщиков. Деятельность небольшого по составу коллектива оказалась весьма эффективной.
Группа вышла из этой схватки без потерь. А было все – и слежка, и обыски, и допросы. На определенном этапе, когда рисковать стало уже нельзя, пришлось Ивану Степановичу сдать свои полномочия. Вывезли в Партизанский край и его семью. Это была, кстати, целая операция.
Подготовили нужные документы, подводу и горластого старосту, который в один из вечеров приехал в Музейный переулок за семьей Ивановых. В соседских домах слышали, как он орал:
– Собираться! Побыстрее… Барахла много не набирать!
– Куда ж это на ночь то глядя? – запротестовала мать.
– Ваше место в деревне, где раньше жили. Есть приказ властей находиться там, где постоянное место жительства. Велели доставить вас туда. Пошевеливайтесь!
Вскоре сани скрылись в ночной мгле. Лошадьми правил староста деревни Горушка Иван Прокофьевич Прокофьев, много сделавший доброго для партизан.
Прошло несколько дней, и вот уже на свое первое боевое задание отправился самый младший и Ивановых – Коля. Вернулся – доложил о передвижении немецкой части: пушка у них, три пулемета обоз.
– Вот это дело, молодец, – похвалил я его. – Это тебе не из рогатки по Гитлеру стрелять.
Инженер Карл Везенталь вполне соответствовал занимаемой должности. Педантичный, знающий, требовательный, он навел порядок на городской электростанции. Случаев нерадивости не прощал, но с персоналом старался держаться просто и доступно.
– Герр начальник, нельзя ли для дома дровишек взять? Семья замерзает, – обратился к Везенталю инженер теплосети Семенов.
Даже на электростанции в ту лютую зиму не во всех помещениях было тепло. А каково горожанам? Были разобраны все заборы, старые постройки, разбитые дома.
Начальник электростанции не отказал себе в красивом жесте. К тому же Семенов был хорошим, исполнительным работником и вполне заслуживал поощрения.
… Дрова грузили с предосторожностями. Володя Осипов стоял метрах в двадцати от склада и, если что должен был подать условный сигнал. Бачок с турбинным маслом обложили со всех сторон чурками, досками, для страховки перевязали веревками. Когда возок был готов, Осипов-старший, потянув санки, спросил Семенова:
– Как, Михаил Георгиевич, управишься один? Тяжеловато.
– Дотащу.
Дрова пошли по назначению, а за турбинное масло были выручены хорошие деньги. Их оказалось достаточно для покупки по жестоким рыночным ценам нескольких килограммов настоящего свиного сала. Оно пошло на приготовление мази для партизанской аптеки. Многие недели, проведенные в землянках, в сырости давали о себе знать – распухали суставы, начинались кожные заболевания. Сотням людей помогла эта мазь, и мы от души благодарили подпольщиков с электростанции.
К созданию этой группы Иван Степанович Иванов тоже причастен. Долго приглядывался он к Семенову, которого знал еще по довоенному времени, а потом направил к нему связную. Назвалась она Галей (это была разведчица нашего особого отдела Шура Спиридонова). Сказала, что в партизанском отряде к инженеру относятся с доверием, потому что его рекомендовал «один надежный товарищ». Его имя Семенов узнал уже после освобождения Пскова, Михаилу Георгиевичу предлагали сделать все от него зависящее, чтобы станция давала немцам как можно меньше энергии.
Решить одному такую задачу не под силу. Стал Семенов подбирать надежных помощников. Первым на ком он остановил свой выбор, был плотник Михаил Григорьевич Осипов, впоследствии его квартира стала явочной устроил он на станцию учеником и своего четырнадцатилетнего сына Володю. Парнишка оказался на редкость смышленым, наблюдательным и вскоре стал полноправным членом группы.
Когда задумали мы взорвать на электростанции котлы, появилась проблема: как пронести туда тол? Тут Володя и проявил свою изобретательность. Он обкладывал тонко нарезанными ломтиками хлеба брикеты взрывчатки и под видом обеда проносил через проходную где дежурил немецкий часовой. Потом парень придумал еще более хитроумный способ: укладывал куски тола на дно бидона, заливал их водой и забеливал молоком. Ни одной осечки у него не было.
Тайник сделали в токарной мастерской, где работал другой подпольщик – Василий Иванович Гусев. Володя поступил к нему в ученики.
– Я обучал Володю слесарному делу, а партизанскую науку мы, можно сказать, проходили на равных, – вспоминает Василий Иванович. – Тайник оборудовали под большим токарным станком, куда и складывали тол, запалы, бикфордов шнур. Но прежде чем оказался в группе, пришлось первое время действовать самостоятельно. Вывел из строя несколько станков, перегнал на стружку специальную сталь, из которой делали кольца и клапаны. Впоследствии их пришлось вытачивать из простого железа, и они быстро изнашивались.
Поэтому, когда Семенов предложил мне сотрудничество, я уже был готов к нему.
Моя жена, Анастасия Георгиевна, работала на складе немецкого обмундирования. Бывшие склады Иркутского полка, находившиеся на углу улиц Октябрьской и Железнодорожной, были забиты мундирами убитых гитлеровцев. В карманах кителей, брюк жена находила индивидуальные пакеты с бинтами и ватой и приноси их домой. Все это переправлялось к партизанам через разведчицу Галю.
Получали мы задания, связанные не только с делами на электростанции, но и в самом городе. Надо было выявить военные объекты и нанести их на карту. Мы разделили Псков на районы и стали собирать информацию. Успешнее всех это делал, конечно, Володя, кто обратит внимание на чумазого, ободранного мальчишку, который день-деньской слоняется по улицам. Мне достался район от Варлаамской церкви до сквера Жертв революции. Одни объекты было несложно обнаружить, а другие маскировались достаточно тщательно. Проходя по улице Володарского, в том месте где спуск ведет к реке Пскове, я заметил немца, который будто из-под земли вырос. Значит, здесь либо дзот, либо бункер, решил я про себя. В воскресенье мы с женой направились туда. Перейдя мост через Пскову, повернули влево, в сторону Гремячей башни. Жена стала обходить ее справа по дороге, а я взял левее. Не успел пройти двух десятков шагов как услышал окрик: «Стой!» Оглянулся – передо мной два немца: офицер и солдат. Аусвайс требуют. Проверили – работаю на электростанции, документ в порядке. Спросили, что здесь делаю. Сказал, что иду домой. Повернули они меня назад, но успел я заметить, что церковь рядом с башней превращена в укрепленную точку. Нанесли мы ее на карту.
Рассказал мне Гусев и еще один любопытный эпизод, связанный непосредственно с делами на станции.
– Как-то утром, идя по двору, я заметил в торфе… авиабомбу. Тут же мелькнула мысль: а не отправить ли ее в топку? Воспользовались удобным моментом, вместе с Володей подняли ее на одну из тележек. Однако взрыва не последовало ни в этот день, ни позже. Один из слесарей мне потом рассказал, что перед самой засыпкой тележку перевернули и в последний момент увидели на дне бомбу. Это насторожило гитлеровцев, Может быть, они уже что-то и ранее замечали. По крайней мере обыск в инструменталке сделали. В этом я убедился, придя утром на работу. Замок сорван, ящики в верстаках перерыты, но, к счастью, ничего не нашли. Тол то был надежно укрыт, а вот на листовки, которые принесла нам из леса Галя, вполне могли наткнуться. Решил их сжечь. Только догорели листики, как слышу шаги в коридоре. Я из конторки – навстречу, умышленно. Нос к носу столкнулся с Бекманом. Это был сын известного в дореволюционной России перербургского фабриканта, который дожидался в Пскове падения Ленинграда. Там у него были свои интересы. Пока же он исполнял роль главного инженера станции. На этот раз Бекману надо было что-то уточнить. Я ответил ему, и он повернул назад. Когда вернулся в конторку, дым от сгоревших листовок еще клубился под потолком
Очень кстати Гусев вспомнил про Бекмана. Именно его инженерный апломб помог группе Семенова произвести на станции «тихий взрыв». Дело было так.
Прислушавшись однажды к гулу турбины, Бекман сказал Семенову, что она работает далеко не на полную мощность.
– Вода жестковата, господин инженер, – вежливо заметил Семенов.
Немец тут же распорядился добавить химикатов, чтобы «умягчить» воду. Приказ его был выполнен с таким усердием, что уже через пару дней турбина начала давать сбои – лопатки обросли накипью. Пришлось остановить машину. Очистка лопастей заняла два месяца. Не успели запустить турбину, как случилось новое ЧП, еще более серьезное.
В конце дня, уходя домой, Семенов незаметно подкрутил вентиль, резко снизив подачу воды в котел. Заметив, что давление достигло опасного предела, кочегар побежал искать инженера Семенова, который предусмотрительно ушел из дому. В результате котел вышел из строя.
На следующее утро Везенталь и Бекман были взбешены. Принялись разбираться, что же произошло. Все говорило о стечении обстоятельств: обычная авария. Приказали Семенову немедленно пустить котел в дело. Тот заверил, что не пожалеет сил. Однако вскоре стало ясно: требуется замена целой системы труб. Их надо было везти из Германии. В результате этот агрегат снова дал ток лишь спустя полгода.
Командование бригады высоко ценило активность подпольщиков электростанции. Две бесценные карты получили мы от них. На одной были нанесены, как уже рассказывал Гусев, основные военные объекты фашистов, другую отлично «сработал» член подпольной группы – слесарь электростанции Михаил Степанович Степанов.
Поехал он в деревню под Псков, к родственникам. На дороге увидел, как у немца, садившегося в легковой автомобиль, из планшета выпал пакет. Едва машина скрылась из виду, Степанов подобрал находку. И уже на другой день в штабе бригады рассматривали подробнейшую карту Северо-Западного укрепленного района. Затем ценный документ был переправлен на Большую землю. В короткой телеграмме из Центра выражалась горячая благодарность за этот партизанский трофей.
Конечно, немцы видели, что на станции дела идут неблагополучно. Гестапо несколько раз производило там обыски, но на след подпольной группы так и не напало.
Семенова все же арестовали. Его шантажировали, били, но в ходе допросов он понял, что взят вслепую, никаких улик против него нет. Так оно и оказалось. Михаила Георгиевича в конце концов выпустили.
Вполсилы работала станция на оккупантов. Когда же Псков был освобожден, словно второе дыхание обрели ее турбины. И многие годы отлично трудились здесь наши герои.
Удивительные встречи иногда бывают в жизни. Свидетелем одной из них был я на большом сборе ветеранов, которым вручались памятные знаки «Ленинградский партизан» Когда в зал вошел высокий плотный мужчина с пустым рукавом, к нему навстречу устремилось несколько человек:
– Это же Федя! Федя-моряк!..
Так через многие годы вновь встретились люди, которых сроднила война.
На встречу с боевыми друзьями в Псков приехал ленинградский юрист Феликс Давидович Ицков. В ту суровую пору наши пути не пересеклись, таковы были условия конспирации: зачастую мы работали рядом, не зная друг друга.
Но этот человек имел прямое отношение к боевым делам 1-й бригады. Я говорю о поджоге штаба, который руководил строительством сооружении оборонительной линии «Пантера». Благодаря Ицкову и его помощникам по псковскому подполью в огне погибла важнейшая документация военно-строительной организации.
Позднее узнал я, через какие нелегкие испытания прошел этот мужественный человек, которого не сломили ни плен, ни пытки… Но расскажу обо всем по порядку.
Сын участника Октябрьской революции в Петрограде, уже в школьные годы он был комсомольским вожаком, в тридцать девятом членом бюро райкома ВЛКСМ. Войну встретил курсантом Ленинградского военно-морского. инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского. В августовские дни 1941-го курсантский батальон морской пехоты, в котором был и Феликс, принял первый бой под Кингисеппом. Наши наспех вооруженные морские пехотинцы вместе с армейцами в жестоких неравных боях сдерживали отборные части вермахта, рвавшиеся к Ленинграду.
В одном из сражений, оказавшись в окружении врага, Феликс был тяжело ранен автоматной очередью и в бессознательном состоянии попал в плен.
И потекли мучительные недели, когда сон был единственным избавлением от кошмарной яви. Две разрывные пули разворотили плечо, а у пленных не было даже бинтов, чтобы перевязать раненого товарища. Потом товарный поезд, идущий неведомо куда, тряский настил теплушки, и через двое суток – какая-то станция, где пассажиров рассортировали надвое: влево – покойников, вправо – тех, кто еще был жив.
Пленных привезли в Псков. И опять лагерные нары теперь уже в печально знаменитых Крестах, где погибло 65 тысяч советских граждан – число, равное населению довоенного Пскова. Рана невыносимо болела, открылось кровотечение, и в один из дней Феликс опять потерял сознание. Пришел в себя в лагерном лазарете где ему советские пленные врачи ампутировали руку. Вернее, просто отпилили по плечо, без наркоза, без необходимых инструментов и медикаментов.
В первые дни плена ему не раз приходила в голову мысль покончить с собой. Но чем трудней становилось ему, тем все решительнее говорил он самому себе: «Надо выжить, обязательно выжить! Еще смогу бороться и мстить врагу!»
Между тем силы таяли день ото дня. Сто граммов хлеба наполовину с опилками да кружка баланды в сутки – на таком питании и здоровый человек недолго продержится.
Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если б неожиданно не пришла помощь. Лагерь на Завеличье в Пскове каждый день незаметно для охраны посещали десятки простых русских женщин. Вело их туда сострадание, неуемное желание чем-нибудь помочь попавшим в беду. Приносили одежонку, кое-какие продукты, медикаменты, чисто выстиранные тряпицы, заменявшие бинты.
Настала зима, ударили лютые морозы, а Феликсу из барака на улицу выйти не в чем. Кто-то принес ему шапку-ушанку, шерстяные носки. И тут за проволочной изгородью увидела его однажды Александра Степановна Низовская. Увидела и ахнула – вылитый Ваня, сын ее, которого она оплакивала, считая погибшим на фронте.
Как раз тогда гитлеровцы, заигрывая с местными жителями, стали разрешать им забирать из лагерей своих родственников – безнадежных раненых. И сразу появилось у псковичей немало «родственников» среди пленных. Так Феликс на правах «племянника» тети Шуры вырвался из лагеря. Правда, к январю сорок второго он был уже не Феликс Ицков, а Федор Денисович Цуков. Так он назвался, когда ему выписывали документы.
Выходила, подняла его Александра Степановна, Сама кое-как питалась, а ему – лучший кусок. Шел тогда парню девятнадцатый год, и его молодой организм быстро набирал силу. Едва окреп, но с еще открытой раной, стал думать как выжить дальше. Поделился с тетей Шурой своими мыслями:
– Мне бы в партизаны…
Хотя Александра Степановна сама не была связана с партизанами, но с надежными людьми она его все же свела. Встретился Федор с 3оей Соловьевой. До войны она работала в псковском торге, теперь были связи с подпольем.
Зоя, выслушав Федора, сказала:
– Узнаю.
А на следующей встрече заявила:
В лес проводить можем. Только, честно говоря, в партизанах боец из тебя, с одной рукой, да еще с незажившей раной, плохой. Здесь ты, владея немецким языком, больше пользы принести можешь… – Зоя внимательно посмотрела на него, – если к немцам на работу поступишь.
Опасное задание предлагалось ему: стать разведчиком в стане врага. Хватит ли у него выдержки? Ведь каждый день надо быть с врагом лицом к лицу, разыгрывая из себя прилежного и преданного работника. Что ж, раз надо, значит, надо, решил Федя.
Устроился сначала в канцелярию штаба строительного батальона. На первых порах задания были простые. приглядываться, собирать сведения, входить в доверие. Знание немецкого языка он объяснил тем, что сын немки, к тому же и вымышленная фамилия у него была родовитая, прусская – «фон Цукофф».
В батальоне, ремонтировавшем и строившем аэродромы, было немало пленных. Через некоторое время двум из них – Александру Сазонову и Владимиру Филонову – Федор, снабдив их немецкими пропусками, помог пробраться к партизанам. Сблизился Федя-моряк (кое укрепилось за ним прозвище) с печником Иваном Кузьминым. Он был из числа тех, кого немцы захватили на окопных работах, так называемый «гражданский пленный». Похлопотал за Ивана перед начальством и вскоре перевели того в вольнонаемные. Теперь у Кузьмина появилось больше свободы, и «по печным делам» стал он бывать в разных помещениях штаба, получил доступ и в секретные комнаты. Сообща разработали они план поджога, о котором я уже упоминал. Здесь, в штабе, хранились карты, схемы, строительные чертежи – батальон вел работы на десятках объектов.
В одну из зимних ночей 1943-го все это превратилось в пепел.
В этой истории Цуков был вне подозрений, но гитлеровцы все же уволили его из батальона.
Через месяц Феликс Ицков с помощью подпольщиков устроился в штаб военно-строительной организации «Тодт». Туда же на работу удалось пристроить двух надежных псковитянок – Лиду Алексееву и Беллу Аракельянц. Они имели доступ к картотекам, хлебным карточкам, пропускам. В их распоряжении были две пишущие машинки – с немецким и русским шрифтами. И когда выписывались аусвайсы для подпольщиков то после подписи у начальства штаба туда аккуратно подпечатывались не только разрешение ходить после наступления комендантского часа, но еще и просьба оказывать владельцу документа «всевозможное содействие». Именно с таким аусвайсом ходил по городу и Федя-моряк. С помощью двух своих помощниц он написал и размножил несколько листовок. В них разоблачалось хлынувшее в Псков с Запада белоэмигрантское охвостье.
В конце сорок третьего года фашисты арестовали Федора прямо на улице – видимо, решили устроить ему проверку. По счастливой случайности, когда его вели в тюрьму, навстречу попалась Лида Алексеева. Она опрометью бросилась к Александре Степановне и сообщила об аресте Федора. Тетя Шура спрятала в тайник все, что могла, в том числе и дневник, который и теперь хранится у Ицкова как одна из самых дорогих реликвий. Вскоре в застенках оказались Александра Степановна и Белла Аракельянц. Женщин продержали недолго, улик против них не нашлось, а вот Федору пришлось туго. Били до потери сознания, сажали в машину и говорили что везут на расстрел. И все крутилось вокруг одного вопроса: с кем из подпольщиков держит он связь? А Федор повторял, что его арест недоразумение, ошибка.
Попробовали гестаповцы и другой прием. Однажды в камеру к Федору втолкнули окровавленного человека в оборванной одежде. Через два дня он «раскрылся» перед товарищами по беде – назвался Николаем Чайкиным. «Подпольщик», попавшийся в лапы гитлеровцам, откровенничал и, видимо, ждал от Федора ответной откровенности. Николай вызывал сочувствие, на допросах, похоже, ему доставалось не меньше, чем Федору. Но вот странное дело: песни, которые пел Чайкин в камере, были большей частью не знакомы Федору, хотя и сам он знал их немало. Бдительность оказалась не напрасной соседом по камере, как потом выяснилось был матерый гестаповец, некий Шульц, считавшийся лучшим знатоком русского характера. Но ни жестокие допросы, ни провокации не сломили волю разведчика.
В конце концов Цукова выпустили из тюрьмы, потребовав немедленно выехать в Ригу. Фронт уже приближался к Пскову, и немцы спешно эвакуировали в Латвию награбленное добро и многие свои учреждения.
Через партизанскую связную Фросю Степанову Федор сообщил о создавшейся ситуации и получил разрешение уйти в лес. Оставалась последняя операция – пройти на Псковский вокзал и вместо рижского поезда сесть на поезд, идущий в Дно. Выручило знание немецкого языка. Примазался к компании младших офицеров и с ними ехал, пока не сошел на станции Подсевы. Оттуда, по заранее данному ему маршруту, добрался до деревни Луг – здесь уже начиналась партизанская зона.
В марте сорок четвертого закончился его боевой путь. Федор фон Цукофф вновь стал Феликсом Ицковым. Вместе с партизанскими соединениями вернулся в Ленинград, долечивался в госпитале. В том же году поступил в Ленинградский университет, закончил юридический факультет.
Живы некоторые помощники «Федора Цукова» по подполью и партизанской разведке. В Печоре – Лидия Алексеева, преподает в музыкальной школе. В Риге работает воспитателем детей Белла Аракельянц. Верен родному Пскову Иван Кузьмич Кузьмин. Переехала к сыну в город Балабаново Калужской области Александра Степановна Низовская, недавно ей исполнилось 90 лет (на момент написания книги). Ложным оказалось известие о гибели Ивана, майором вернулся он с войны.
Псковское подполье – это не только Псков. Я держал в голове десятки, сотни адресов – деревни, поселки, хутора. Везде мы находили твердую опору в русских людях, они помогали нам – от мала до велика. Давали партизанам ночлег, кормили, согревали, укрывали раненых, помогали всем, чем могли. Главное же они были нашими глазами и ушами. Гитлеровцы не могли скрытно провести ни одной сколько-нибудь значительной операции.
Вот еще один штрих, дополняющий картину тогдашней жизни наших верных помощников. Привожу несколько записей из воспоминаний начальника разведгруппы особого отдела бригады Тони Петкиной – Антонины Ивановны Ивановой. Была она и отличной связной, и завхозом, и хозяйкой конспиративной квартиры.
Запись первая
Лето 1942 года. Деревня Красики Порховского района. Рано утром мать ушла в Славковичи, понесла передачу в тюрьму брату Ивану. Хотя было ему всего пятнадцать лет, гитлеровцы посадили его по подозрению в связи с партизанами. Дома я осталась с сестрой Катей. Запрягла лошадь, собралась пахать. В это время в деревню навалило гитлеровцев. Почти у каждого дома останавливаются. Откуда их столько принесло!
Я распрягла лошадь, пошла помогать сестре жать ячмень, потому что дальше огородов выходить не разрешают. А тут как раз с задворок незаметно так девушка появляется. Подошла к нам, заговорила, спрашивает есть ли немцы в деревне. Мы говорим: целая туча. Назад ей ходу уже нет. Почувствовала, что, судя по всему, партизанка она и встреча ей с немцами совсем ни к чему.
Быстро договорились, что Маруся (у нее и паспорт был с собой) – наша двоюродная сестра из Пскова. Добирается в деревню Деменино к тетке, а к нам завернула погостить. Ее сетку с вещами мы запрятали в ячменный сноп, уж не знаю, что там у нее было. Говорю: бери серп и к нам присоединяйся. Не умеет. Тогда зерно толки. У нее и пест в руках не больно хорошо держится, сразу видно – городская девушка.
В деревне ничего не скроешь, и про нашу гостью полицаи узнали. Пришли, проверили документы. Вроде бы все нормально. «Вещи, – спрашивают, – есть?» Говорит, что идет налегке. Пошарили они у нас в избе и конечно, ничего не нашли.
Под вечер немцы убрались из деревни. Засобиралась и Маша. Дали мы ей корзину – если что, будто по ягоды. Стала она из сетки вещички перекладывать, а там пистолет. Оказывается, несла она из Пскова еще и ценные документы, пистолет же выкрала у немецкого офицера.
Запись вторая
Осень 1943 года. Сильные бои шли тогда у партизан с немцами на реке Лиственке, рядом с нашей деревней. После одного из них нашла я в кустах тяжелораненого бойца. Назвался он Виктором. У него была перебита нога.
Каратели по деревне носятся, требуют «яйки, масло» кур стреляют, за гусями гоняются. Мы с сестрой ни живы ни мертвы – вдруг какая птица с перепугу к Виктору в кусты заскочит! К счастью, обошлось.
Только на вторые сутки мы смогли сделать Виктору перевязку. Брюки от крови задубели, ножницами не разрезать. Едва до раны добрались. А он лежит белый весь, губы от боли кусает. В дом, понятно, взять мы его не могли. Подстелили ему соломы, укрыли как следует. Крадучись носили еду, чай горячий. Две недели пролежал он в нашем «лазарете», хорошо хоть дождей не было. Дали знать партизанам. Те ночью пришли за ним. Связной потом сказал нам, что самолетом отправили Виктора в тыл. Вылечили его. И уже после войны прислал он нам письмо. Живой, здоровый!
Запись третья
Декабрь 1943 года. В одну из ночей – условный стук в окно. Вышла на крыльцо и обомлела: стоит человек двадцать мужиков. Кто такие – по виду не понять: не полицаи и не партизаны. Оказалось, группа пленных из лагеря сбежала. Наши разведчицы, которые им помогли, дали мой адрес. Хорошо еще немцев в деревне не было. Выставила им чугун картошки, хлеб положила, самовар согрела. Переночевали и затемно в лес ушли. На счастье, метель разыгралась, замела следы.
В нашем доме много перебывало гостей: на задание идут, возвращаются с задания. Чаще других были Наташа Рыжая и Шурупчик, девушки-связницы. Так, бывало, назябнутся, что и на печке не враз согреются.
Если отряд перебазируется, обязательно кого-нибудь пришлют, весточку оставят, куда добираться. То в Дубковские горы их направляла, то в Кернильскую школу…
Запись четвертая
Зима 1943/44 года. Росла партизанская бригада, все больше требовалось продовольствия, фуража. Непростая это задача – наладить питание многих сотен людей. Да и лошадям сено, овес нужны. На наши плечи легла эта забота. Решили кормить партизан всем колхозом. Выбрали меня военноуполномоченной по своей деревне, была такая должность.
Приезжал партизанский старшина (как бы завхоз по-нынешнему). Составляли мы с ним задания: какое количество хлеба, других продуктов, сена должны заготовить для партизан. Собирала я своих односельчан, и всем миром решали, кто какую долю внесет. По очереди сдавали скотину, пекли партизанам хлеб. Были верны лозунгу «Все для фронта, все для победы!».
После воины Антонина Ивановна Петкина закончила Псковский педагогический институт, стала учительницей. Но началась ее педагогическая карьера еще в сорок четвертом году в партизанской школе – учила детвору читать и писать. Ни учебников, ни тетрадей, на пятерых один карандаш. Но как старались ученики! И быстро взрослели тогда.
«В самом начале войны мы с сестренкой пошли в лес за грибами. К тому времени фронт уже прошел через наши места. Под кустом увидели гранату с длинной деревянной рукояткой. Долго ходили вокруг – очень хотелось ее взять, но было страшно. И все-таки я решилась. Положила гранату в корзинку, засыпала грибами, мхом, принесла домой. Конечно, дома никому об этом не сказали, боялись, что влетит от папы. Потом «толкушку» – так прозвали немецкие гранаты – мы хорошенько завернули и зарыли в укромном месте. Ходили с сестренкой счастливые: у нас есть своя тайна да и вроде как мы вооружены…»
Так начиналось письмо, присланное из Даугавпилса моей старой знакомой Женей Богдановой, ныне – Евгенией Ивановной Бельченко. Узнав, что я пишу книгу, откликнулась, вспомнила о той поре. Прислала письмо на двенадцати страницах. Есть тут и горькие воспоминания детства (в сорок первом ей исполнилось 13 лет), и рассказы о боевых подругах, и эпизоды из партизанской жизни.
«В 1942 году выдали мне рабочий паспорт, и стала я уборщицей в солдатской казарме. Много пришлось вынести унижений и оскорблений. Однажды, когда я мыла окно, пришел офицер, остановился около меня, дернул за подол платья. Я не вытерпела и ударила его мокрой тряпкой. Позеленел от злости, закричал. Потом целую неделю заставлял меня уборные мыть. А на следующий день солдат, который видел это, рассказал другому, какая я злая, и, чтобы доказать это, стал меня тыкать палкой от метлы в бок, дразня, как собачонку. Я мыла пол, и хорошо, что не было видно, как капают мои слезы».
В деревне Большое Лопатино, где жили Богдановы, начались повальные аресты – искали партизан. В канун сорок третьего года арестовали Женю и ее отца, Ивана Федоровича. Нашли несколько красноармейских звездочек и портрет Гитлера, размалеванный младшей сестренкой. Продержали Женю в тюрьме больше месяца, а Иван Федорович появился в деревне только через полгода. Ходить он уже не мог, кашлял кровью.
После тюрьмы на несколько лет повзрослела будущая партизанка.
«Сидело нас в камере человек сорок, – вспоминает Женя. Спали прямо на цементном полу. Было так тесно, что не всем удавалось вытянуть ноги. Каждый понедельник и пятницу в шесть утра в камеру входил переводчик с синенькой бумажкой в руке. Выкликал фамилии. Людей выводили, и больше они не возвращались – уводили на расстрел. Одежду казненных привозили обратно и заставляли нас стирать. Никогда не забыть с каким ужасом смотрели мы на эти синие бумажки, как шли к дверям обреченные. Ведь большинство сидевших в камере были совсем молоденькие девочки. Но они не падали духом. Часто назло фашистам пели песни. Мне и сейчас помнится одна из них:
Он крикнул: «В бой, за Родину!» —
Упал на пулемет,
И в лазарете, раненный,
Едва набравшись сил,
Баян свой перламутровый
С улыбкой попросил,
И заиграл походную
Веселый гармонист
С Васильевского острова,
С завода «Металлист»
Эту песню о ленинградском рабочем парне запевала обычно Зоя Христолюбова. Она была сброшена с парашютом в немецкий тыл, сильно обморозила ноги, пока в лесу искала партизан, нарвалась на немецкую засаду. Подпевала ей Вера Коржуева. Они вместе обдумывали как перехитрить немцев, чтобы сбежать из тюрьмы А меня они все утешали, если я плакала, лежа рядышком на полу.
Потом, когда меня выпустили, я стала приходить к тюрьме с передачами для папы. Узнала, что Зою и Веру отпускают в город следить за населением. Немцы готовили из них лазутчиц, хотели забросить к партизанам. И девчата воспользовались этим шансом – сбежали. Подробностей об их побеге, к сожалению, не знаю».
О том, что Зоя и Вера сумели пробраться в лес, Женя узнала, когда к ней пришла наша связная, назвавшаяся Галей. Я передал с ней задание для Богдановой: следить за передвижением немецких войск, выяснить местоположение складов с боеприпасами и горючим, наблюдать за аэродромом, который находился недалеко от деревни, постараться начертить его план. Вот как Евгения Ивановна вспоминает об этом:
«Грамотный чертеж мне сделать было не под силу, ведь я окончила всего пять классов. Помогала старшая подружка Лена Хрулева, как раз перед войной получившая аттестат зрелости.
Аэродром находился в местечке Кресты. И мы с Леной, каждый раз придумывая разные предлоги на случай, если нас остановят, ходили туда, чтобы все высмотреть. Склады с боеприпасами там действительно были огромные, ящики сложены многометровыми штабелями. Близко к колючей проволоке подходить не рисковали, но и так постарались все разглядеть. Когда через несколько дней налетели наши самолеты, началось что-то страшное. Взрывы были такой силы, что их слышали за десятки километров. Рвались наши бомбы, рвались немецкие снаряды. Мы радовались, что помогли нашим!»
Гости из леса часто останавливались в доме Богдановых. Приносили листовки, газеты. Женя, в свою очередь, передавала сведения о движении железнодорожных составов, о проходивших через деревню воинских частях. Выходили на этот адрес и связные из 3-й партизанской бригады, чаще всего Валентина Алмазова и Татьяна Васильева.
«Однажды, когда Валя с Таней были у нас, нагрянули немцы с проверкой документов. Едва успели спрятать их в папину комнату на печку. Проверив документы, немцы, однако, не ушли, решили погреться. Сидят, разговаривают в комнате, где мы с мамой шьем.
Я немного говорила по-немецки, но виду не подала, прислушивалась, о чем у них идет разговор. Оказывается, они искали в деревне партизан. Мама только это слово и поняла. Побледнела, руки у нее затряслись, не может никак нитку в иголку вдеть. К счастью, гитлеровцы не обратили внимания на ее испуг. А девушки согрелись на печи и уснули от усталости. Потом, когда все обошлось, долго смеялись над этим случаем».
И все-таки вскоре Валю и Таню схватили. Попали они в концлагерь. С большим трудом Жене удалось выяснить, где они находятся. Вызвалась передать им ножницы для резки проволоки и сумела это сделать. Побег состоялся.
«Вся моя семья была партизанской. Сестренка помогала мне следить за движением поездов. Мама заботилась о связных, старалась накормить их получше и нередко плакала, глядя на их до крови растертые ноги. Только папа ничем уже больше не мог нам помочь. Он умирал. И все просил быть осторожнее, обязательно дожить до возвращения Красной Армии. Умер он 1 февраля 1944 года.
Отступая, фашисты выгнали нас из деревни и отправили на рытье окопов. Потом привезли в Латвию, где ремонтировали железную дорогу. Грозил угон и в Германию, но нас укрыли местные жители. Было это на станции Земгале».
Из письма Евгении Ивановны я узнал, что она до сих пор переписывается со своей старой подругой Еленой Петровной Хрулевой, по мужу Ильиной. Оказалось, что живет она в Пскове, на Кирпичной улице, и встретиться с ней не составляло труда. Вот чем дополнила она рассказ Бельченко (Богдановой).
– Наш дом стоял на окраине Пскова, рядом с лесом. Немцы решили устроить здесь нефтебазу, – вспоминает Елена Петровна. – Нас выселили в деревню Большое Лопатино, где я и познакомилась с Женей. Заставили нас работать на складе. Мы упаковывали сапоги, одеяла, одежду. Друг с другом не сговаривались, но у всех было одно желание – хоть как-нибудь, но навредить врагу. Прокалывали ножами обувь, подпарывали швы, портили одеяла.
Мой старший брат Сергей остался в Пскове, работал электриком на кирпичном заводе. Уж не знаю, как он ухитрился собрать небольшой приемник. Слушал сводки Совинформбюро, рассказывал нам о фронтовых новостях. Узнала я, что он ремонтирует оружие для тех, кто уходит в партизаны. Летом сорок второго Сергей вышел с партизанами на прямую связь, но где и с кем встречался – держал в секрете. Его, видимо, выследили, и вскоре он попал в лагерь. Родителям с великими трудами удалось вызволить его оттуда, но полицаи стали еженедельно приходить к нам с проверкой, не забывая при этом забирать собранное по крохам масло. Через месяц брат вместе со своей невестой Тасей Вишняковой ушел к партизанам.
Дом Богдановых был моим вторым домом. Мария Михайловна и Женя шили. Под видом заказчика сюда мог прийти каждый, не вызывая особых подозрений.
Часто встречались здесь с Шурой Спиридоновой и Дусей Афанасьевой. Передавали через них собранную информацию и получали новые задания. Очень натренировали мы с Женей свою память, научились как бы фотографировать глазами. Самым тяжелым стал для нас сорок четвертый год. Готовясь к отступлению, немцы угнали нас в трудовую колонию. Скитались мы по лагерям в Эстонии и Латвии, но самой горькой была весть о том, что в разведке погиб Сергей. Несколько месяцев спустя у его жены родился сын, которого назвали Сережей.
Елена Петровна после войны учительствовала, многие годы преподавала в Черехинской средней школе.
На вопрос анкеты «Принимали ли участие в Великой Отечественной войне?» Геннадий Никифоровский отвечает: «Нет». Это и понятно, ведь когда началась война, ему было всего три месяца. И все-таки, вопреки совершенно очевидному факту, он мог бы с полным правом написать: «Участвовал». Но в рамках анкеты этого не объяснишь.
Я долго колебался, прежде чем отправил на первое задание комсомолку Полину Никифоровскую, хотя мои лучшие связные дали ей отличную характеристику. И жила она в очень удобном месте: деревня Стешутино Островского района располагалась далеко от большака, вокруг на десятки километров зеленые массивы – Воронцов бор, Голубовский лес. Удерживало меня одно: у Полины был грудной ребенок.
Каждому понятно, что кормящей матери вредны сильные переживания, волнения. Оберегается священный долг материнства. Мы в партизанской бригаде, когда рождались малыши, делали все возможное, чтобы выходить, сберечь кроху.
Нет ничего справедливей материнского гнева, когда женщина защищает свой кров. Такое же чувство жгло и Полину, жену ушедшего на фронт коммуниста Никифоровского. Она сама вызвалась помогать нам, убедив нашу связную Марию Орлову, что с грудным ребенком будет вне подозрений.
Дом, построенный местным лесничеством, стоял на краю деревни. Прямо к задворкам подходили кусты, рядом густой крапивник, в который упиралось заднее крыльцо. К дому даже днем можно было пробраться незамеченным.
– Однажды, как снег на голову, нагрянули каратели, – видимо, что-то пронюхали, – рассказывает Полина Петровна. – Всего за несколько минут до их налета ушли связные. Пистолетами в лицо тычут: «Признавайся, кто был у тебя! Не скажешь – расстреляем». А я сынишку к груди прижала и думаю только об одном: если уж убьют, так чтоб вместе. И странно: страха почти не испытывала. По молодости, наверное.
Дали мы Полине одно очень важное задание. Готовили нападение на гарнизон районного центра Воронцове, и надо было разведать наличие огневых точек. Поселок был сильно укреплен, хорошо охранялся. Посторонним туда трудно было пробраться. Взяла она ребеночка на руки – и в путь. Будто к врачу с ним идет. Так вот и «партизанил» Гена Никифоровский вместе с матерью. Случалось, что в его пеленки Полина заворачивала медикаменты, донесения, паспорта.
Был у нас свой человек в Воронцовской районной комендатуре – Иван Ефимов. Сумел он устроиться там начальником паспортного стола и снабжал нас бланками, на которых уже стояла печать. На оккупированной территории гитлеровцы ввели два вида паспортов: постоянный закреплял жителя за определенным местом, а рабочий фиксировал факт трудовой повинности, служил своего рода пропуском для передвижения по району. Благодаря Ефимову наши люди имели безупречные документы. Долго он работал на нас, прежде чем немцы смогли разоблачить подпольщика. Когда его поездом везли в концлагерь, он сумел выпрыгнуть из вагона и бежал.
Так вот, эти самые бланки паспортов Полина не раз доставляла в детском кульке в деревню Горшки, где был наш «почтовый ящик». Завернутые в кусок толя, драгоценные документы укладывались под большой камень.
– Ноги были молодые, быстрые, километров не считала, – вспоминает бывшая разведчица. – Много по лесу приходилось ходить, без дорог. Зверья то не боялись, только бы на засаду не нарваться. В деревнях вела себя осмотрительно. Чем меньше глаз тебя видит, тем лучше. В родной же деревне все хорошо меня знали, соседи нередко заглядывали потолковать по душам. Говорили тогда чаще об одном – о делах на фронте. Бабы интересовались: «Как думаешь, скоро наши то придут?» Принесут мне листовки связные – так я сама сначала сто раз глазами их промозолю, все запомню, а потом народу и пересказываю. Люди ловили каждое слово, интересовались фронтовыми новостями.
Чем радостней становились наши сводки, тем все больше свирепели фашисты. Добрались и до нашего Стешутина.
Горели на Псковщине деревни и села. Враг мстил за сопротивление, которое никакими силами не мог сломить. Что касается Стешутина, то располагалось оно в непосредственной близости к Партизанскому краю. Уже одного этого было достаточно, чтобы гитлеровцы расправились с ним – сожгли почти подчистую.
Прятались стешутинские в лесу, потом разбрелись кто куда. Наша разведчица Маша Орлова помогла Никифоровской перебраться в деревню Голубово, к своей сестре Анюте. Было у той четверо ребят, но погорельцев пустила не раздумывая. Рассказала мне Мария, как бедуют женщины. Ребят кормить нечем, кое-как перебиваются на одной картошке.
Пошел я к командиру бригады, доложил: так, мол, и так, надо помочь. И выделили этому партизанскому «детскому саду» персональную корову.
– До войны окончила я в Ленинграде техникум молочной промышленности» работала в Сошихине на заводе треста «Главмолоко». И вот когда нам дали буренку, я ее так и прозвала – наше Главмолоко, – улыбается Полина Петровна. – Думаю, что без коровы мы тогда пропали бы…
Прочитал я в мемуарах какого-то гитлеровского генерала, что борьба с партизанами была для немцев неразрешимой проблемой. Он пришел к твердому убеждению, что каждый русский – партизан. Что ж, в этих словах большая доля истины.
Тоня Бречалова не терпела грязи. И даже война со всеми ее трудностями не смогла подавить в ней эту профессиональную тягу к порядку. Можно было диву даваться, как ухитрялась молодая фельдшерица быть и за врача, и за санитарку, и даже за уборщицу. Когда за плечами девятнадцать лет, никакие трудности не страшны.
Это был ее боевой пост – медпункт в поселке Локня, где она лечила своих земляков. В самый разгар эвакуации вызвали Антонину в военкомат. Вопрос поставили прямо: согласна ли она остаться в поселке, если сюда придут оккупанты? Долго она не раздумывала. Ответила:
– Если надо, останусь.
– Очень надо, товарищ Бречалова, – сказал ей незнакомый человек в штатском. – Работайте, как работали. Когда понадобится ваша помощь, дадим знать. О нашем разговоре, разумеется, никому ни слова.
В июле поселок захватили немцы. Потянулись тягучие, тревожные недели ожидания и неизвестности. Временами Тоня с сомнением думала: может, о ней забыли? Так прошел месяц. И вот долгожданная связная, Проинструктировала: надо зарегистрироваться в комендатуре как медику, официально попросить разрешение открыть амбулаторию. Что делать дальше – дадут знать.
И началась подпольная работа фельдшера Бречаловой, о которой она рассказывает так:
– Разрешение открыть амбулаторию я получила. В помощники себе позвала старого больничного фельдшера Пантелеймона Михайловича Михайлова, человека редкой честности и безотказности. Вскоре мне пришлось еще раз обратиться к немецким властям. В поселке собралось много беженцев, среди них свирепствовал сыпной тиф. То и дело меня вызывали к больным. А что я могла сделать? Надо было организовать стационар. Добилась своего. Узнала, что в лагере для военнопленных (тут же, на окраине) есть врач по фамилии Павлов. Немцы очень боялись эпидемии тифа и поэтому разрешили ему ходить к заразным больным. Помогал ему молоденький фельдшер, помню, что звали его Гриша. Бегала в поле за «медикаментами» – собирала траву, приготовляла лечебные настои, отвары. Многих удалось выходить.
К этому времени появилась у меня «своя» связная – Зина Захарова из деревни Филково. От нее в начале сорок второго я получила указание перебраться в деревню Иваново – в восьми километрах от Локни. Это было удобное место для партизан, которые могли приходить сюда под видом больных. Но здесь меня засекли полицаи. Они буквально осаждали амбулаторию, целыми днями крутились вокруг нее, заходили по всяким пустякам. Пришлось переехать еще дальше – в Турово. Народ принял меня хорошо, быстро освоилась на новом месте.
До сих пор по-доброму вспоминаю семью Прусаковых. Муж Анны Васильевны и три ее сына были в армии, четвертый – в блокированном Ленинграде. Вместе с нею в Турове жила дочь Тамара да маленькие Ваня и Вася. Она преподавала в школе и поэтому хорошо знала всех в округе. Еще до моего появления Анна Васильевна установила связь с партизанами и помогала им чем могла. Мы стали с ней друзьями. Прусакова ухаживала за ранеными, случалось, укрывала их, сообщала партизанам об обстановке в окрестных деревнях. Нужные сведения собирали и ее дети.
Мне памятен такой случай. Осенью сорок второго года на нашем попечении оказался один из партизанских командиров – Георгий Литовский. У него было тяжелое ранение в живот. Лечили мы его больше трех месяцев, укрывая в разных деревнях, и только зимой отправили назад к партизанам.
В сорок третьем году начался массовый угон молодежи в Германию. Перед нами поставили задачу: сделать все для того, чтобы уберечь как можно больше юношей и девушек. Мы придумали такую тактику. Как только узнавали от верных людей, какая из деревень «на очереди по прочесыванию», так немедленно там «вспыхивал» тиф. Это уж была наша забота – создать видимость, что здесь бушует эпидемия. Объявлялся карантин, длившийся несколько недель. Немцы даже не приближались к этим деревням, проверку поручали медикам из военнопленных. И проверяющие ни разу нас не подвели, всегда подтверждали наличие опасного очага. Тем временем мы по ночам отправляли ребят в леса, прятали в надежных местах.
Однако гестаповская лапа дотянулась и сюда. Меня стали вызывать, допрашивать, все норовили уличить в помощи партизанам. Но фактов у них не было, на испуг брали. К этому времени я прошла азы партизанской науки, старалась держаться уверенно и спокойно.
В отряде все же встревожились, решили вывести меня из-под удара. Пришли за мной разведчики Анна Мурашка и Вася Власов, велели уходить. Приказ есть приказ, но у нас, медиков, такая уж работа – раненых и больных не оставишь. Трижды напоминали мне об опасности. Я же смогла со спокойным сердцем оставить медпункт только после того, как обеспечила надежный уход за своими подопечными.
Хорошо мне работалось в отряде. После всего пережитого здесь кругом были свои, не надо было опасаться провокаторов, полицаев, гестаповцев. И замечательную медицинскую школу прошла я под руководством Александра Алексеевича Знаменского.
Есть такое выражение – ходить по острию ножа. Что это такое, подпольщики знают, наверное, лучше других. Жестокой была расплата, когда этим мужественным людям не удавалось выйти из-под удара. Я хочу привести здесь небольшой отрывок из воспоминаний учительницы Клавдии Ивановны Простак. Как подпольщица, она в годы оккупации выполняла задания 3-й партизанской бригады имени Героя Советского Союза А. В. Германа, но не раз передавала разведданные и нам. Делала она это через Марию Орлову, с которой познакомилась еще до войны.
Клаву Простак полицаи схватили, когда она собирала сведения о строительстве укреплений на границе с Эстонией. Случилось это в сентябре 1943 года. И начались ее мытарства. Вот что она пишет об этом:
«Привезли нас с моей напарницей Аней Ивановой в один из эстонских концлагерей. В поле, на окраине небольшого городка, несколько бараков, обнесенных колючей проволокой. На нарах прелая солома с мышиными гнездами. Кормили супом из картофельных очистков. Аня заболела дизентерией. Единственным лекарством, которым я ее лечила, был отвар из конского щавеля. Продержали здесь нас недолго, перевезли в Ригу. Поместили в здание бывшего пивоваренного завода. Новый, сорок четвертый год встречали в промерзших цехах.
Предатели из РОА приходили агитировать нас, зазывали на службу к фашистам. Применяли разные формы вербовки. Пришла однажды молодая холеная девица в сержантских погонах. Говорит, что добровольно перешла на сторону немцев, и принялась нахваливать нынешнее житье. Едва унесла от нас ноги. Хоть мы были и слабые, но распушили эту мерзавку как следует.
Попробовали организовать побег. Выбрали пятерку самых крепких. Копили для них хлеб, подбирали теплую одежду. Все это делалось непросто. Ведь каждый вечер охрана выстраивала нас на улице и проводила перекличку. Потом заходила в бараки и пересчитывала больных. Но несколько человек из строя ухитрялись проскользнуть в отдаленную комнату, и их считали по второму разу вместе с лежачими. Так что убежавших обнаружили не сразу. С одной из бежавших женщин я и ныне переписываюсь. Анна Ивановна Голубева живет сейчас в Риге.
В январе нас переправили в Восточную Пруссию, в лагерь. Поместили в огромный холодный барак с земляным полом – он отапливался двумя печками-буржуйками. Бараков было несколько. Друг от друга они были отделены колючей проволокой, а то и рвом. Люди, словно тени, едва ходили, поддерживая друг друга. Но это, оказывается, еще не самое страшное.
Вскоре мы попали в Равенсбрюк. Там лагерь был обнесен высокой стеной. Поверх ее колючая проволока под током, ночью прожекторы. В первое же утро услышали сирену и, честно говоря, обрадовались. Пускай наши бомбят как следует! Оказалось, это сигнал подъема,
Остригли нас наголо, выкупали под ледяным душем, выдали полосатые робы. На ноги – деревянные колодки. Поселили в барак № 32. На левом рукаве – буква «Р», что означало – русский. На левой стороне полосатого пиджака, который мы называли яком, – номер. Он у меня был 29542. Выкликали только по номеру. Здесь, в так называемом карантине, работали семь недель.
Рядом, на окраине лагеря, день и ночь дымил крематорий. Работы ему хватало. Транспорты с заключенными прибывали часто – с Украины, из Белоруссии, Польши.
В мае сорок четвертого перевезли нас в лагерь Нойбранденбург. Строительство вели прямо в лесу. Рыли котлованы под цеха – видимо, хотели замаскировать какое-то военное предприятие. Делали это вручную, пользовались только лебедкой. Распорядок дня такой: в шесть утра по сирене подъем, в шесть тридцать – построение в любую погоду на улице, в семь – начало работы, в девять охрана завтракает, а у нас пятнадцать минут отдыха. В час дня – обед: миска баланды из сушеной брюквы с отрубями. Опять работа до семи вечера. В восемь вечера – ужин: кусок хлеба и крупяная похлебка.
Голодали страшно, ели траву, листья, черпали воду из сточной ямы, кипятили ее и пили. Бани не было. На костре грели воду, сыпали туда золу. Этой «мыльной» водой мылись сами и в ней стирали свои робы, иначе зажрут паразиты.
Для тех, кто был не в состоянии работать, путь один – в крематорий. Били нас, наказывали жестоко. Некоторые не выдерживали, бросались на проволоку, по которой шел ток, вешались.
Этот кошмар продолжался до 30 апреля 1945 года, когда нас освободили советские войска.
Помню своих подруг по лагерю: Машу Балюру из Донецка, Катю Павлову, Олю Мартынову – они наши, псковские, Клаву из Ржева, фамилию забыла…»
Трудно читать эти страницы, – столько в них человеческой боли и такая духовная сила.
С толченым кирпичом, голиками добела продраили пол, за оконные наличники вставили еловые ветки, от которых потянуло лесом, морозной свежестью. Парты из двух классов вынесли в коридор, даже выпилили между ними стену. Получилось что-то вроде актового зала. Чтобы усадить всех гостей, из соседних изб натаскали скамеек. Но их не хватило, и пришлось сколачивать лавки на месте.
Над входом в школу развевался красный флаг, под ним алел транспарант, написанный старательной, но не очень умелой рукой: «Горячий привет участникам партизанской комсомольской конференции!»
Да, это был для всех нас настоящий праздник – по-военному скромный, но торжественный и волнующий. Уже одно то, что смогли мы его организовать, говорило о нашей мощи, уверенности в грядущей победе. Пусть все знают: нет такой силы, которая могла бы сломить Советскую власть. И конференция должна была зарядить молодежь на решающую схватку с оккупантами.
20 января 1944 года радист 1-й ЛПБ передал в Центр радиограмму следующего содержания: «Провели конференцию молодежи оккупированных районов. Присутствовало 96 делегатов: 81 девушка, 15 мужчин. Делегаты представляли 22 500 человек молодежи. В период подготовки конференции проведены собрания в 715 населенных пунктах».
За этими четырьмя строчками – огромная политико-воспитательная работа, которой мы всегда придавали первостепенное значение. Боевой многодневный рейд по деревням и селам Псковщины проделали специально подготовленные группы, состоявшие из коммунистов, комсомольцев и партизанской молодежи. В прифронтовой зоне они провели комсомольские собрания, на которых было избрано 104 делегата на межрайонную конференцию. Обсуждался только один вопрос: «Текущий момент борьбы советского народа с фашистскими захватчиками и задачи молодежи». Нередко собрания проходили в непосредственной близости от немецких гарнизонов, но ни одно из них не было сорвано. Хотя, разумеется, это вовсе не означало, что все шло гладко.
Вот как вспоминает об этом делегат конференции от Порховского района Сергей Николаевич Ребров, о котором подробнее я еще расскажу:
– Готовили конференцию серьезно. Группы партизанских агитаторов – по пять – семь человек в каждой – разослали в одиннадцать районов. Предварительно нас лично инструктировал комиссар бригады Захаров. Он подчеркивал, что агитировать нужно не только словами, но главное – делами. Все мы имели боевые задания – уничтожить склад, взорвать поезд, разрушить мост, вывести из строя линию связи. Ну и, конечно, несли с собой листовки, свежие газеты, новости с фронтов. Ведь как раз в этот момент началось наступление наших войск под Ленинградом, завершившееся снятием блокады.
Я, как порхович, был направлен в свои края. Чаще всего молодежь собирали под видом обычной гулянки – с гармошкой, плясками и частушками. Приходили ребята из нескольких деревень. И шел разговор напрямую, по душам. Конечно, надо было все время быть начеку. Каждую минуту могли нагрянуть каратели, мог оказаться и предатель. Так, например, и случилось в деревне Щенок под Порховом. Местный староста, который с нами сотрудничал, предупредил: молодежь собрана, но пришли на вечеринку и два переодетых власовца. Один – из голышевского гарнизона, оба – полицаи. Уже было несколько случаев, когда такие «партизаны» проводили свои собрания и выявляли местных активистов, а через день-другой в деревне появлялись каратели и увозили ребят.
Решили обезвредить непрошеных гостей. Окружили избу, расставили людей под окнами и у двери. Входим с командиром в горницу. И тут надо было мгновенно сориентироваться, опознать их. Выдали этих молодцов новенькие ватники. «Руки вверх!» Один сразу поднял, а другой выхватил пистолет. Я его прикладом по руке. Скрутили, обыскали. Оба вооружены. Взяли немецких холуев под стражу. А дальше собрание пошло своим чередом.
Не всегда, правда, все удачно заканчивалось. Некоторые группы нарывались на засады и вступали в неравный бой. Восемь делегатов погибли в пути. И конференция началась минутой молчания – мы почтили память боевых товарищей. Сам я, в то время комсомолец с двухмесячным стажем, очень гордился, что был избран делегатом. Членом ВЛКСМ стал в ноябре Сорок третьего в партизанском отряде.
…Зимними дорогами и по бездорожью, верхом и на лыжах, а чаще всего пешком шли девушки и парни в деревню Долганы, центр дислокации нашей бригады. Кое-кому пришлось отмахать по пятьдесят – шестьдесят километров, обходя опасные участки, вражеские гарнизоны.
Самыми представительными были делегации Сошихинского, Карамышевского, Славского и Островского районов.
Встречали делегатов на околице. Разводили по избам, поили горячим чаем, кормили, давали возможность согреться и отдохнуть. За окнами засинели ранние зимние сумерки, когда все собрались в принаряженной сельской школе. Да и во всем селе царило праздничное настроение.
Доклад сделал комиссар бригады Петр Федорович Захаров. Он рассказал о героической борьбе советского народа, об успехах Красной Армии, подчеркнул ту особую роль, которую возлагает партия на молодежь в борьбе со злейшим врагом человечества – немецким фашизмом.
На конференции выступили восемнадцать делегатов. Молодые партизаны говорили о том, как сражаются с гитлеровцами, о чудовищных преступлениях оккупантов. Они клялись отомстить врагу за поруганную родную землю.
Делегаты обратились к молодежи оккупированных районов Ленинградской области с призывом немедленно подняться на всеобщую борьбу с оккупантами, помочь Красной Армии громить врага. В решении говорилось:
«1. С приездом в свои районы, села и деревни организовать всю молодежь, всех способных носить оружие на вооруженную борьбу с немецкими захватчиками.
2. Организовать охрану населенных пунктов от проникновения немцев и их пособников, не допустить угона населения в немецкую кабалу.
3. Помочь населению, проживающему вблизи немецких гарнизонов и большаков, уйти в районы дислокации партизан.
4. Принять все меры к сохранению сельскохозяйственного инвентаря и других общественных ценностей.
5. Оказывать всемерную помощь партизанам и органам Советской власти, создаваемым уже во многих населенных пунктах, во всей их деятельности и в разоблачений немецких шпионов и изменников Родины».
За резолюцию проголосовали единогласно все 96 делегатов. Была среди них и разведчица нашего особого отдела Аня Евдокимова, которой было предоставлено слово.
– С замечательным чувством расходились мы из Долган. Хотелось скорее поделиться с товарищами, как здорово прошла встреча, – рассказывала партизанка. – Еще больше укрепилась вера в нашу победу. Скоро этот час наступит, и каждый из нас может приблизить его.
Впервые, пожалуй, я так остро почувствовала, какая мы огромная сила. Пусть они нас боятся, а не мы их! Враг делал ставку на насилие, террор, разбой. Мы противопоставляли врагу отвагу, патриотизм, верность нашим идеалам. Коммунисты вели за собой молодежь, показывая пример беззаветной преданности делу партии. Не случайно десяткам и десяткам лучших комсомольцев мы дали партийные рекомендации. Свое право быть коммунистами они доказали в бою.
Войти с помощью соц. сетей: