I
Планета Проксима Центавра b
23 декабря 2154 года
18:45 по МСК
Лазарев поставил камеру на столик, нажал кнопку записи, сел на стул перед объективом, откашлялся и начал говорить.
– Я Владимир Лазарев, командир исследовательского корабля «Рассвет». Это планета Проксима Центавра b, и сегодня двадцать третье декабря 2154 года по земному времени. Если до вас дошло предыдущее сообщение, считаю нужным пояснить его. Я нашёл на этой планете жизнь. Это море.
Он задумался, посмотрел в иллюминатор и улыбнулся.
– Я изучил структуру образцов. У меня не такое хорошее образование биолога, как было у Гинзберга, но очевидно, что эта жидкость целиком состоит из живых клеток. Они двигаются, перемещаются, выпускают жгутики… Зрелище потрясающее. Это не просто клетки, которые плавают в некоем питательном бульоне, как мне показалось изначально. Это и есть живая ткань. Как кровь или спинномозговая жидкость. Я не знаю, с чем сравнить. Эти клетки связаны друг с другом. Они взаимодействуют. Они зависят друг от друга и составляют единый… наверное, громко будет назвать это организмом, но это живая субстанция. Это живое море. Смотрите, я кое-что покажу вам.
Он натянул на руки белые резиновые перчатки, надвинул на лицо респиратор, вышел из кадра и открыл холодильник для хранения образцов. Взял одну из баночек и стеклянную пластинку. Вернулся к камере.
– Смотрите.
Он открыл баночку, наклонил её над пластинкой и аккуратно вылил на неё немного блестящей чёрной жидкости.
– Так выглядит эта субстанция. Она чёрная и густая. Похоже на кофе. Причём её консистенция разная – ближе ко дну она становится более густой, как нефть. А теперь смотрите, что я сделаю.
Он взял со стола скальпель и аккуратно провёл им по чёрной кляксе, разделив её на две половины таким образом, чтобы они оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга. Теперь кляксы стало две.
– Смотрите. Я приближу камеру.
Он взял камеру в руки и навёл объектив на два пятна жидкости.
Сначала она не двигалась.
Потом клякса, разлитая справа, стала менять форму. Сужаясь в диаметре, она медленно вытягивалась и перетекала к соседнему пятну.
Левое пятно тоже стало шевелиться, менять форму, сужаться и тянуться тонким чёрным подтёком по направлению к первой.
Дотянувшись и соединившись тонкой струйкой, они начали перетекать друг в друга и сгущаться в одно пятно, через полминуты соединившись в одну кляксу.
Лазарев вернул камеру на место и улыбнулся.
– Видите? Это живое море. Оно даже может двигаться. Я ожидал увидеть здесь многое. От безжизненной пустыни без атмосферы до развитой цивилизации с городами и странами. Я мог бы встретить здесь кровожадных монстров, каких-нибудь рептилоидов – всё что угодно! Но такое… О том, что жизнь может существовать и в такой форме, я не задумывался. Я продолжу его изучение. Я хочу узнать о нём всё, что могу, и рассказать это вам. Конец связи.
Лазарев выключил камеру, убрал образцы в холодильник, снова сел за стол и задумался, глядя в выключенный объектив.
Ему вдруг подумалось: а что если люди уже давным-давно нашли внеземную жизнь? С момента запуска прошло девяносто лет. За это время могло случиться всё что угодно.
Может, они уже изобрели сверхсветовые двигатели и уже вовсю дружат с какими-нибудь высокоразвитыми цивилизациями, пока он, Лазарев, копается тут во всяких чёрных жидкостях.
И всё, что он делает, – бессмысленно для человечества. Лишняя копейка в копилку давно известных фактов о тысячах изученных планет.
Впрочем, сейчас глупо гадать. Ведь что стало с Землёй, как она там и как там люди – сейчас это совершенно неизвестно.
Может, и нет её сейчас, этой Земли. Есть такая отличная от нуля вероятность.
Как же тяжело мыслить вероятностями.
Он нахмурился и задумался.
Ведь те, кто посылал их, наверняка догадывались, что есть вероятность, при которой это исследование окажется чем-то совершенно нормальным и рядовым. В двадцать втором-то веке. Или наоборот – что оно больше никому не пригодится.
А может, основная цель – не исследование планеты, а тестирование стазисных установок. Серьёзное рабочее тестирование, совмещённое с полезной для науки миссией.
Глупости, сказал он себе. Нечего сейчас это обдумывать.
Впрочем, а какого чёрта он вдруг решил, что ценность этой миссии зависит от того, что происходит на Земле? Разве от этого совершённый подвиг перестанет быть подвигом? Разве от этого открытие перестанет быть открытием? Разве этот невероятный рывок человечества к звёздам перестанет быть рывком?
Открытие Америки викингами не перестало быть открытием после Колумба.
Это его, Лазарева, личный подвиг. Теперь, после гибели команды – именно его и ничей больше. Его большое путешествие. Миссия всей жизни. Как там было у Гумилёва, которого читала «Аврора»: и если нет полдневных слов звездам, тогда я сам мечту свою создам и песней битв любовно зачарую.
Сомнения, чёртовы сомнения. От одиночества на этой планете пухнет голова.
За окном иллюминатора уже третий день выл ветер. Вторую вылазку к морю пришлось отложить до более благоприятных погодных условий. Видимость нулевая, всё в рыжей пыли, сильный ветер сбивал бы с ног, а что творится на берегу моря и какие там волны, можно только гадать.
Надо было додуматься и взять с собой небольшую камеру, чтобы оставить её там и понаблюдать за морем.
Ну да ладно, подумал он, эта буря не может быть вечной.
Одно казалось странным – почему нет дождя? Есть море, есть ветер, и есть грязно-оранжевые тучи, затянувшие всё небо, а дождя нет. Ещё одна загадка планеты. Непонятно. Что-то здесь работает не так, как на Земле.
– «Аврора», скажи, пожалуйста, появились ли у тебя прогнозы насчёт того, когда закончится эта буря? – спросил Лазарев.
– Нет, командир. Я не могу сделать таких выводов. Я не знаю, – ответила «Аврора».
Третий день она отвечала одно и то же.
– Это самая сильная и долгая буря с момента высадки, – продолжил Лазарев. – И совершенно непонятно, когда она закончится. Может, мы наблюдаем смену сезонов? Может, это вообще на несколько месяцев или на полгода? Что ты думаешь об этом?
– Я не знаю, командир.
Лазарев вздохнул.
– И как ты думаешь, почему тут нет дождя?
– Я не знаю, командир.
Лазарев опять вздохнул, побарабанил пальцами по столу, посмотрел в иллюминатор.
Ветер, рыжий песок и грязно-оранжевые облака. Горизонт расплылся в завихрениях бури, ободок иллюминатора присыпало снизу песком – надо выбраться наружу и попробовать расчистить его, а то ведь совсем занесёт…
– Я нашла кое-что интересное, командир, – сказала вдруг «Аврора».
Лазарев оживился.
– Выкладывай.
– Сегодня я поймала момент, когда над береговой линией немного разошлись тучи, и сфотографировала море с орбиты. За три дня линия берега сильно изменилась.
– Что ты имеешь в виду?
– Посмотрите на монитор, я покажу фотографии.
На экране появились два кадра. Один сделан три дня назад, когда Лазарев готовился к выходу на берег. Второй – сегодня, полтора часа назад.
Линия берега действительно сильно изменилась и приблизилась на три километра. Небольшой мыс на первой фотографии, выходящий в море длинным изгибом в море, на втором кадре превратился в островок. Рядом появился залив, углубляющийся в берег полукругом, и чуть поодаль – ещё один, чуть поменьше.
Берег стал ближе.
– Что это? – сказал Лазарев, продолжая разглядывать фото. – Буря? Прилив?
– Вряд ли, – ответила «Аврора». – Сила гравитации спутников этой планеты не настолько велика, чтобы вызывать такие приливы. Возможно, это из-за бури. Но даже для такого ветра настолько сильное изменение береговой линии нехарактерно.
– Наблюдай за этим дальше и докладывай, – сказал Лазарев. – Это странно.
– Хорошо, командир.
– Какова сейчас скорость ветра?
– Двадцать три метра в секунду.
Значит, ветер усиливается, подумал Лазарев. Вчера скорость не превышала двадцати.
Странно это всё.
Может, здесь наступает такая своеобразная осень, приход которой так неудачно совпал с высадкой?
Отвратительное чувство, подумал он, оказаться запертым на этой станции без возможности что-то делать, исследовать, работать, даже без возможности послать всё к чёрту и улететь на «Аврору».
Найти на этой планете жизнь, настоящее живое море, чтобы потом безвылазно сидеть с этими образцами на станции и наблюдать за бесконечным вихрем в иллюминаторе.
И гадать, когда это закончится.
А что ещё делать? Выходить при таком ветре наружу – неоправданный риск. Остаётся только ждать, когда станет тише.
Лазарев перекусил белковым батончиком, попил воды, прилёг на койку и закрыл глаза. Снаружи свистело и ревело, но он уже привык к этому звуку и даже счёл его в какой-то мере успокаивающим и убаюкивающим.
Дурацкая идея вдруг пришла ему в голову.
Он достал из нагрудного кармана чёрный маркер для записей, снял колпачок, повернулся к стене, немного подумал и нарисовал человечка.
Кривая сфера шлема, толстый скафандр, руки и ноги, торчащий из-за спины кислородный баллон.
Получалось плохо, как детские каракули, но он старался.
Немного подумал и нарисовал рядом ещё троих.
Это команда «Рассвета».
Почему-то он сам рассмеялся тому, что делает.
Ещё немного подумал и нарисовал над человечками звезду. Почему-то пятиконечную.
Улыбнулся, закрасил её чёрными штрихами – красного маркера не было – и прилёг на бок, разглядывая нарисованное.
Четыре космонавта под чёрной звездой.
Он почувствовал себя древним человеком в каменной пещере и вспомнил, как на борту «Рассвета», ещё до стазиса, спорил с Гинзбергом – не с тульпой, а с настоящим Гинзбергом – о творчестве.
Гинзберг говорил, что новой эпохе не нужно творчество и все должны заниматься наукой как единственным способом познания мира.
Лазарев возражал.
Когда пещерным людям было нечего делать, а снаружи буря и гроза, они рисовали мамонтов на стенах.
Любое творчество – книги, стихи, кино, музыка – это всё тот же мамонт, нарисованный куском охры на стене пещеры, чтобы было не так страшно в грозу и в бурю.
Творчество – это для того, чтобы не сойти с ума. Если бы пещерный человек не стал рисовать этих мамонтов, он бы просто свихнулся от всего, что вокруг. От осознания того, что он живёт и дышит, а вокруг реальность, камни, звери, солнце, огонь.
Человек наделил камни мыслями, огонь – голосом, солнце – разумом. Человек стал лепить глиняных зверей и вдыхать в них жизнь. Человек стал размышлять о том, для чего всё это, и придумал легенды о небе и звёздах.
А другие люди собирались у костра и слушали. И им становилось не страшно. У них появлялся смысл.
Поэтому всегда будут нужны люди, которые умеют рисовать мамонтов, чтобы те, кто не рисует, могли это видеть – и им тоже становилось не так страшно. Потому что можно посмотреть на выдуманное, несуществующее, но как будто бы настоящее. В этом-то и всё чудо.
В этом всё чудо, думал Лазарев, с улыбкой разглядывая нарисованных человечков.
Снова достал маркер, пририсовал к ним линию горизонта, продолжил её вправо и заштриховал чёрным.
Это море.
* * *
Планета Проксима Центавра b
25 декабря 2154 года
10:00 по МСК
Лазарева разбудил лёгкий разряд электричества. Он разлепил глаза и посмотрел на часы. Ощущение не подвело: он проснулся на два часа раньше запланированного времени.
– Командир, я вынуждена разбудить вас, чтобы сообщить важную информацию, – раздался в динамике голос «Авроры».
Лазарев недовольно протёр глаза, сел на койке, зевнул и помотал головой.
– Что случилось? – спросил он.
– Береговая линия продолжает меняться. Несмотря на ослабление силы ветра, море продолжает наступать на берег ещё быстрее. Сейчас линия моря в четырёх километрах от станции.
– Что?
Лазарев не сразу понял, о чём говорит «Аврора». Какой-то бред.
– Взгляните на монитор. Я сфотографировала местность только что.
Лазарев встал, подошёл к пульту управления и взглянул на монитор, где высветилась фотография.
Линия берега изменилась до неузнаваемости и подбиралась к станции, охватывая местность вокруг неё кривым полумесяцем. На месте песчаных равнин, по которым ещё пять дней назад ходил Лазарев, чернела морская гладь.
Что за чушь.
– «Аврора»… Как это возможно? Я не понимаю.
– Я могу дать только одно объяснение, командир. Море движется. Оно движется само. Как единый живой организм. Я исследовала местность в других областях планеты – изменение береговой линии везде либо нулевое, либо минимальное. Но возле вас море движется. Посмотрите, как менялись очертания берега на протяжении всех этих дней.
На экране высветились ещё несколько снимков. По ним Лазарев увидел, как огромная равнина вокруг станции и спускаемого модуля постепенно превращалась в полукруглый мыс под натиском моря.
– В четырёх километрах? И как быстро оно приближается?
– По-разному. Иногда оно замедляется, а иногда ускоряется. Час назад скорость достигла максимума – пять метров за минуту. Сейчас она меньше – полтора метра в минуту. И ещё кое-что.
– Господи, что?
Лазарев рухнул в кресло и нервно потёр правый висок.
– Я фиксирую со стороны моря неизвестное воздействие. Это не радиация, не радиоволны и не помехи в магнитосфере, это что-то другое, но я не могу определить, что именно. Это влияет на мою работу.
– Каким образом?
– Я начинаю хуже соображать.
– То есть?
– По многим признакам я диагностирую ухудшение работы искусственного интеллекта. В качестве свежего примера могу привести ситуацию с изменением береговой линии. Я могла и должна была отследить это и установить закономерность ещё несколько дней назад, но не смогла. Скорее всего, сбой с предсказанием песчаной бури тоже был связан с этим воздействием. Ничем другим я не могу это объяснить.
– Почему тебе кажется, что это обусловлено воздействием со стороны планеты?
– Нарушения в работе искусственного интеллекта прямо зависят от пролётов корабля морем. Когда я пролетаю над морем, мои способности к сбору и анализу информации снижаются на 60 %. Когда я пролетаю над сушей, они постепенно восстанавливаются.
– Как это… Да чёрт возьми.
Лазарев совершенно не понимал, что происходит и что с этим делать.
– Ты можешь как-то противодействовать этому? – спросил он.
– Нет. Я не понимаю природу этого воздействия. Я фиксирую его результаты и наблюдаю связь между морем и моими способностями, но не вижу этого воздействия ни в одном диапазоне.
– А сейчас ты пролетаешь над морем?
– Да. Если бы я была человеком, я бы сказала, что очень устала.
– Что мы будем с этим делать?
– Не знаю. Я очень устала.
Впервые за долгое время Лазарев по-настоящему испугался.
Он выглянул в иллюминатор и увидел на горизонте чёрную кромку моря. Раньше его не удавалось увидеть отсюда даже в самую ясную погоду.
– «Аврора», включи, пожалуйста, резервные серверы и задействуй запасные системы охлаждения. Это должно помочь, – сказал он, немного подумав.
– Хорошо, командир.
Только не это, подумал Лазарев, пусть только «Аврора» не сходит с ума, это будет уже слишком. Он вспомнил, что в кармане его костюма лежит маленький чип с резервной копией «Авроры». Если всё так пойдёт и дальше, после возвращения на корабль его придётся использовать.
Если удастся вернуться. Главное, чтобы море не добралось до посадочного модуля.
А оно может.
Чёрт.
– «Аврора», ты можешь сказать, какова сейчас скорость ветра? – спросил он.
– Семнадцать километров в секунду, – ответила «Аврора».
– Километров?
– Простите. Метров. Я глупенькая.
Он наклонился к монитору и вывел на экран программу для обработки данных с метеовышки.
Пятнадцать метров в секунду.
Верить «Авроре» больше нельзя. Лучше делать всё вручную.
Лазарев выругался.
Надо придумать, что делать.
Он вытащил из кармана чёрный маркер, нервно повертел его в руке, зачем-то бросил взгляд на рисунок с четырьмя космонавтами, морем и чёрной звездой.
Отсюда определённо надо улетать.
Но при ветре скоростью пятнадцать метров в секунду взлететь будет невозможно – из-за сильного сопротивления воздушных масс получится слишком большой расход топлива, и его может не хватить для выхода из атмосферы.
Он открыл на мониторе программу полётных расчётов, вбил цифры, проверил – так и есть. Топлива не хватит.
Если только…
Если только не увеличить расход топлива за счёт маневровых двигателей. Но тогда будет труднее состыковаться с «Авророй» – придётся выждать момент, когда она будет пролетать над зоной высадки.
Лазарев запустил программу мониторинга пролёта «Авроры» над планетой. В следующий раз она окажется над зоной высадки через девять часов.
Девять часов.
Чёрт его знает, что может произойти здесь за это время.
Он снова открыл программу полётных расчётов, чтобы вычислить расход топлива и планируемое время запуска.
Спустя полчаса работы стало ясно: если запустить модуль ровно в 18:47 по московскому времени, всё должно получиться. С учётом части топлива, переведённого из маневровых двигателей, можно подлететь прямо к «Авроре» и, если удачно вывести модуль на нужную траекторию, быстро состыковаться с кораблём.
Задача сложная, но выполнимая.
Он протёр глаза. Хотелось спать. Впрыснул дозу кофеина, снова зачем-то посмотрел на рисунок с четырьмя космонавтами.
Должно получиться. Если всё выйдет согласно расчётам, он вернётся назад. На Землю. С образцами живого моря.
От кофеина и нервного напряжения задёргалось правое веко.
Лазарев снова взглянул в иллюминатор. Море приближалось, чёрная полоса на горизонте ширилась и сверкала пенистыми бликами.
Всё будет хорошо, если за эти девять часов море не затопит модуль к чертям. А его скорость предсказать невозможно.
Лучше не думать об этом, а распланировать время. На подготовку модуля к запуску должно уйти около трёх часов. Хорошо, лучше четырёх. На дорогу до него – сорок минут. Учитывая ветер – час. Значит, надо начать собираться прямо сейчас.
Первым делом он вставил в компьютер карту памяти и начал копировать на неё все данные, полученные за время пребывания на планете. Терабайты видеозаписей, вычислений, метеоданных, компьютерных моделей. Всё это надо сохранить и привезти.
Время загрузки – сорок минут. Чёрт, слишком долго. Но делать нечего.
Лазарев подошёл к холодильнику и достал всё, что отобрал для исследований: два образца жидкости из моря, пять образцов грунта, две плотно запечатанные пробирки с воздухом, россыпь камней. Всё это он аккуратно упаковал и распихал по подсумкам скафандра.
Долить воды в питьевые резервуары скафандра. Пополнить запасы системы жизнеобеспечения кофеином, адреналином, снотворным. Закачать баллоны до отказа кислородом. Проверить систему связи. Осмотреть ткань на предмет мелких проколов.
Спустя сорок минут данные загрузились на карту памяти. Лазарев извлёк её из компьютера и положил в тот же нагрудный карман, где лежал чип с резервной копией «Авроры».
Снова посмотрел на свой рисунок.
Взял камеру, сфотографировал, сохранил. Пусть будет на память.
Судя по данным из программы мониторинга метеовышки, скорость ветра оставалась на уровне пятнадцати метров в секунду. Тяжело, но идти можно.
Лазарев снова заглянул в иллюминатор.
То, что он увидел, заставило его нервно сжать зубы и сглотнуть слюну.
Море чернело уже в километре от станции. Лазарев мог во всех подробностях видеть, как вскипают коричневой грязью высокие волны и как переливается бликами чёрная гладь.
Так быстро? Быть такого не может.
Волны вздымались на несколько метров; казалось, ещё немного, и он услышит рёв прибоя.
Море сходило с ума.
Надо торопиться.
Он ещё раз проверил, всё ли на месте. Образцы. Резервная копия «Авроры». Карта памяти со всеми данными. Камера.
Снова осмотрел жилой модуль, лабораторию, комнату управления.
Ничего не забыл. Отлично.
Подошёл к компьютеру, надавил на кнопку выключения. Уходя, гасите свет. Или как там говорилось…
– Прощай, дом, – зачем-то сказал он вслух.
Ещё раз заглянул в иллюминатор.
Море стало ближе и будто чернее, волны – ещё выше. Будто это не море двигалось к нему, а исследовательская станция ехала к морю. Он видел, как волны накатывали на берег, который располагался уже почти в пятистах метрах, как они захлёстывали песок и отступали, а потом другие волны, ещё выше, больше и сильнее, падали на берег, вспениваясь желтовато-коричневой грязью и смешиваясь с песком.
Небо из зеленоватого стало густо-бирюзовым в прожилках среди грязно-рыжих облаков, нависавших над чёрной гладью.
Море наступало прямо на его глазах.
Это выглядело жутко.
Надо очень быстро уходить.
Он быстрым шагом добрался до скафандра, развернул его спиной, открыл люк, перекинул ногу и стал влезать.
Вставил вторую ногу, потом правую руку, потом левую. Нажал на кнопку герметизации люка.
Надвинул на голову шлем, вставил его края в пазы, провернул, загерметизировал, опустил щиток.
Пора идти.
И когда он прикоснулся к дверце шлюза, что-то зашумело снаружи, зашипело и завыло; его толкнуло в бок, ударило об стену и повалило на пол.
Он больно ударился лбом о стекло скафандра.
Попытался встать. Получилось не сразу – оказалось трудно найти равновесие.
Ещё один удар, и его опять швырнуло в стену.
Снова пытаясь встать и выровнять положение тела, он с трудом повернул голову и заглянул в иллюминатор.
По окну стекала чёрная жидкость.
Это волны.
Следующий удар оказался сильнее. Лазарев услышал, как в лаборатории что-то звенит и разбивается. Пол ушёл из-под ног, и он опять привалился к стене, но на этот раз ему удалось удержаться за ручку шлюза.
Приподнялся, навалился всем телом на ручку, повернул.
Ещё один удар волны пришёлся на модуль, когда он продвигался по шлюзу, но здесь было удобно держаться обеими руками за стены.
Ещё одна дверь, ещё один вентиль.
Новый удар волны – такой сильный, что Лазарева толкнуло вбок и вперёд, и он едва не свалился на пол.
Он добрёл до вентиля, повернул его, всем телом налёг на дверь и вывалился наружу, почти не глядя под ноги.
Когда он спрыгнул, под ногами послышался всплеск.
Он взглянул вниз и понял, что стоит в грязной чёрной жидкости, смешанной с песком. Сделал шаг вперёд – идти оказалось ещё труднее, чем по песку, потому что ботинки вязли почти по самую лодыжку.
Это похоже на чёрное болото, показалось ему.
Идти надо быстро. Очень быстро.
Сзади послышался шум набегающей волны. А затем – громкий всплеск удара по обшивке станции. Его ударило в спину, он взмахнул руками и чуть не свалился в вязкую жижу под ногами.
До песка оставалось несколько метров. Здесь он будет в сравнительной безопасности. Надо бежать от моря. Скорее бежать к посадочному модулю и изо всех сил готовить его к взлёту.
Выйдя на сухой песок, он оглянулся.
Море бесилось, вздымалось трёхметровыми гребнями, обрушивалось внахлёст на мокрый песок, вздымая грязную пену; волны налетали с разбегу на обшивку исследовательской станции и разбивались пенистыми брызгами.
Станцию качало всё сильнее с каждым ударом.
Нет времени смотреть.
Он пошёл в сторону посадочного модуля самым быстрым шагом, на который был способен. Гофрированный наколенник на ноге по-прежнему мешал. Надо было не откладывать на потом, а починить сразу.
Он шёл, задыхаясь, и чувствовал, как по лбу стекают крупные капли пота. Из-за поломанного наколенника заныла нога.
Снова оглянулся и увидел, как исследовательскую станцию чуть не опрокинуло набок очередным мощным ударом волны.
Но море пока больше не наступало на берег. Видимо, оно решило разобраться со станцией.
Что если оно разумно?
Нашёл время думать об этом, сказал он себе. Надо идти.
– «Аврора», – сказал он в микрофон, с трудом переставляя ноги. – Пожалуйста, поговори со мной сейчас.
– Что вы хотите услышать, командир?
– Не знаю, говори хоть что-нибудь! – Он сорвался на задыхающийся крик.
– Может быть, стихи?
– Можно стихи! Что угодно…
– Хорошо.
И пока он шёл, с силой передвигая вязнувшие в песке ноги и тяжело дыша, «Аврора» начала читать:
– Конь степной
бежит устало,
пена каплет с конских губ.
Гость ночной,
тебя не стало,
вдруг исчез ты на бегу.
У Лазарева перехватило дыхание.
– Стоп, стоп, «Аврора», нет, только не этот стих. Почему именно его? Не надо. Давай что-нибудь другое.
«Аврора» не ответила на его просьбу и продолжила читать:
– Вечер был.
Не помню твёрдо,
было всё черно и гордо.
Я забыл
существованье
слов, зверей, воды и звёзд.
Вечер был на расстояньи
от меня на много вёрст.
– Ты серьёзно? – закричал Лазарев. – Почему? Я же сказал, не надо этот текст!
Идти становилось труднее, но останавливаться нельзя. Лишний раз оборачиваться, чтобы посмотреть, что сзади, – тоже. Только идти. И зачем только он попросил «Аврору»!
А она продолжала:
– Я услышал конский топот
и не понял этот шёпот,
я решил, что это опыт
превращения предмета
из железа в слово, в ропот,
в сон, в несчастье, в каплю света.
– Ты что, издеваешься? – задыхаясь, прошептал Лазарев.
Ноги сильно гудели, глаза заливало солёными каплями пота. Он выкрутил охлаждение скафандра на максимум, но это не помогало.
«Аврора» по-прежнему игнорировала его и продолжала читать:
– Дверь открылась,
входит гость.
Боль мою пронзила
кость.
Человек из человека
наклоняется ко мне,
на меня глядит как эхо,
он с медалью на спине.
Он обратною рукою
показал мне – над рекою
рыба бегала во мгле,
отражаясь как в стекле.
– Ты с ума сошла… Ты просто сошла с ума, – шептал Лазарев, продолжая идти.
Вдалеке, в клубах оранжевой пыли, сливающейся с грязными низкими облаками, показалась расплывчатая чёрная точка. Это посадочный модуль.
– Ничего, я дойду, дойду… – шептал Лазарев. – «Аврора», ты свихнулась. Ох ты и получишь, когда я доберусь до корабля…
– Я сидел, и я пошел
как растение на стол,
как понятье неживое,
как пушинка или жук,
на собранье мировое
насекомых и наук,
гор и леса,
скал и беса,
птиц и ночи,
слов и дня.
– Замолчи! – прошипел Лазарев сквозь стиснутые зубы и почувствовал солёный привкус крови из дёсен.
– Гость, я рад,
я счастлив очень,
я увидел край коня.
Лазарев встал на месте, повернулся назад.
Он больше не видел исследовательской станции.
В километре от него, врезаясь пенистыми волнами в рыжий берег, плескалось море.
Огромное, чёрное и живое.
Надо идти дальше.
– Командир, – раздался в наушниках голос «Авроры».
– Что ещё? – зло спросил Лазарев, переставляя ноги в вязком песке.
– Мне нравится это море.
