Глава шестая

Команда больше так и не появилась.

Лазарев старался не думать об этом. Если ты не можешь дать чему-то рациональное объяснение, об этом проще не думать.

Каждое утро, просыпаясь в посадочном модуле, он выглядывал в иллюминатор в дурацкой надежде, что здесь кто-то есть, кроме него. Но за стеклом, как и прежде, желтела бесконечная пустыня, и рваная кромка чернеющих гор, и зеленовато-бирюзовое небо, и ветер, танцующий в завихрениях песка на змеистых барханах.

А потом он влезал в скафандр и шёл работать. Работа отвлекала от мыслей.

С грузовым модулем всё оказалось в порядке: он приземлился без значительных повреждений. Проблем доставил щит теплозащиты: он оказался слишком тяжёл, чтобы снять его в одиночку. На это ушло несколько часов, пришлось воспользоваться старым добрым ломом.

С обустройством жилого отсека всё оказалось проще: грузовой модуль специально оборудовали так, чтобы использовать его в качестве основы для исследовательской станции. Второй день ушёл на то, чтобы укрепить конструкцию сваями.

По пути туда и обратно Лазарев брал пробы грунты и атмосферы. Они расстраивали. Никакой жизни. Никаких микроорганизмов, даже их следов. Всё стерильно, как в стазис-камере.

Мёртвый песок: углерод, медь и железо.

Мёртвый воздух: азот, углекислый газ, метан и немного кислорода.

Одна надежда на море. Там вода или, по крайней мере, что-то похожее на неё. Там можно найти хоть что-то. Но, чтобы добраться до моря, нужно сначала построить исследовательскую станцию, иначе поход к берегу обернулся бы бесполезным риском для жизни.

А попусту рисковать жизнью Лазарев не хотел.

Он возвращался в посадочный модуль, когда небо уже начинало темнеть. Ночи здесь оказались чёрные, малооблачные и короткие: они длились всего по четыре часа. Приближение утра он определял по вышедшей из-за гор яркой белой звезде – Альфе Центавра, рядом с которой тут же вспыхивала вторая звезда. И уже через полчаса на небе появлялась Проксима в ярко-красных лучах, и небо вокруг неё переливалось тёмно-синим и фиолетовым, становясь затем изумрудно-зелёным.

Рассветы на планете завораживали. Лазарев специально перенёс время пробуждения на час назад, чтобы любоваться ими через иллюминатор.

Это очаровывало и восхищало. Это давало работе Лазарева новый смысл – он понял, что обязан показать людям эту красоту чужого мира, чудовищную, неземную; эту красоту, ранее недоступную человеческому глазу.

Он снимал рассветы и закаты на камеру, встроенную в шлем скафандра, и передавал видео на корабль.

На девятый день работ, установив систему снабжения кислородом, фабрикатор питательной биомассы и водную станцию, Лазарев попрощался с посадочным модулем и окончательно перешёл жить на исследовательскую станцию.

Теперь она стала его домом.

В тот день, перед самым закатом он решил снять очередное видео для Земли.

– Вот, – сказал Лазарев, повернувшись к станции. – Это исследовательская станция «Рассвет-3». Мой дом. Моя крепость. Я буду жить и работать здесь ближайшие… А, чёрт его знает. – Он махнул рукой. – Пока не узнаю об этой планете всё, что мне нужно. Пока не найду здесь хоть какую-нибудь жизнь. Ну или не удостоверюсь, что её здесь нет. Если честно, я не думал, что дело дойдёт до этого. Но раз уж я здесь – надо работать.

Он обошёл станцию по периметру и показал пальцем на метеовышку.

– Погода здесь, честно говоря, хреновая, – продолжил он. – Сильный ветер, постоянные песчаные бури. Благодаря этой штуке мы много узнаем о местной погоде, о направлениях ветра, о грозах и штормах. Знаете, я тут подумал: а что будет, если я окажусь на этой планете без скафандра? Вам интересно? Ха, вы же не сможете мне возразить. Конечно, интересно. Нет, не подумайте, я не проверял это на себе. Я всё рассчитал.

Лазарев на секунду замолчал и обвёл камерой пейзаж вокруг. Проксима Центавра клонилась к закату, и небо на западе окрасилось розовыми прожилками, переходя в тёмно-фиолетовый ближе к горизонту.

– Красивый закат. Здесь чертовски красивые закаты и рассветы. А ночи… Ночи очень тёмные. Ну так вот, если я окажусь без скафандра… Температура воздуха прямо сейчас составляет 92 градуса Цельсия, влажность при этом нулевая. Оказавшись тут без скафандра, я получу ожоги открытых частей тела и схвачу тепловой удар. Но это цветочки. Здесь очень высокое давление – примерно семь атмосфер. Поэтому я, скорее всего, тут же потеряю сознание. А дальше… Дальше – дело техники. Через пару минут я умру от удушья. В общем-то и всё. Поэтому, друзья, отправляясь на Проксиму Центавра b, позаботьтесь о скафандре! А теперь я покажу вам исследовательскую станцию изнутри. Тут есть на что посмотреть! Последние достижения техники! Хотя… Какой у вас там год? Наверное, всё это покажется антикварным барахлом. Ну да ладно.

В первое же утро на новом месте (да, наконец-то можно спать не в кресле посадочного модуля, а в нормальной койке) Лазарев решил, что нужно дойти до моря и взять пробы воды. Это единственный доступный сейчас шанс узнать хоть что-то о возможном наличии здесь жизни.

Выйдя из тесного спального отсека, Лазарев уселся в кресло перед пунктом управления и стал изучать местность.

Судя по карте, берег залива – в двенадцати километрах к юго-востоку. Значит, на путь туда потребуется около пяти часов. Нехилое расстояние.

Все эти дни изученный край планеты ограничивался несколькими километрами, которые он проходил от посадочного модуля до станции. Теперь предстоит увидеть побольше. Зато и узнаем побольше, думал Лазарев, готовясь к выходу и заливая питьевую воду в резервуары скафандра.

– «Аврора», ты получила метеоданные? Какой сегодня прогноз погоды? – спросил он, застёгивая комбинезон.

– В ближайшие двадцать часов в районе вашего маршрута песчаных бурь не предвидится, командир. Сами понимаете, это очень приблизительные данные, мы не можем учесть многих факторов. Песчаные бури здесь образуются очень быстро, зачастую их трудно предсказать. Но сильных потоков воздуха в окрестностях не наблюдается. Облачная активность низкая. На Земле этот день назвали бы хорошим, ясным и тихим.

– Как думаешь, я смогу что-нибудь найти в этом море?

– Я не могу ответить на этот вопрос. Главное – не заплывайте за буйки, командир.

– Постараюсь. – Лазарев застегнул комбинезон и начал проверять систему связи в скафандре. – Я вообще не очень хочу в этом море… э-э-э, плавать. Но мы хотя бы узнаем, почему здесь такая чёрная вода. Может, из-за микроорганизмов?

– Всё может быть, – сказала «Аврора».

– Может, это здесь мёртвая пустыня, а там вовсю бурлит жизнь? Впрочем, загадывать смысла нет. «Аврора», следи, пожалуйста, за метеодатчиками и движением облаков, пока я буду идти. Если увидишь приближение неблагоприятных погодных условий, сразу сообщай.

– Хорошо, командир.

Предстоит большая прогулка.

Лазарев влез в скафандр, плотно застегнул шлем, ещё раз проверил системы дыхания, водоснабжения, связи и терморегуляции. Вошёл в шлюз, выровнял в нём давление и вышел наружу.

День действительно выдался хорошим: на бледно-зелёном небе не плавало ни одного облака, только в стороне моря клубилась желтоватая перистая дымка.

Туда-то и нужно попасть.

Он пошёл строго на юго-восток, постоянно сверяясь с навигатором. Заблудиться без него тут проще простого: одинаковая пустыня, одинаковый горизонт справа и слева, только чёрные горы позади служили приблизительным ориентиром.

Идти удавалось с трудом. Ботинки постоянно вязли в песке, проваливаясь почти наполовину. Лёгкие порывы ветра вздымали и кружили рыжую песчаную пыль, которая налипала на стекло скафандра и мешала обзору.

Проксима Центавра висела высоко в небе, и её свет, скользящий искристыми бликами по стеклу шлема, сильно бил в лицо: пришлось включить дополнительную свето-защиту, с которой обзор стал хуже, но зато не так сильно уставали глаза.

Через сорок минут пути Лазарев обернулся, чтобы посмотреть назад. Исследовательская станция превратилась в едва различимую чёрную точку, сливающуюся с песком в жарком полуденном мареве.

Так далеко он ещё не уходил.

На Земле психологи, которые готовили команду к полёту, часто говорили про «выход из зоны комфорта».

Вот он, выход из зоны комфорта, думал Лазарев. Самый масштабный за всю историю человечества.

Особенно учитывая исчезновение команды.

Хватит, хватит об этом думать, сказал себе он. Нельзя. Можно свихнуться.

Если судьба решила таким образом испытать его психику, она обломается. Его психика крепче камня, думал он. Выдержала такое – значит, выдержит всё что угодно.

Он вспомнил разговоры на борту «Рассвета» о Боге и гравитации. Когда-то пещерные люди думали, что огонь – необъяснимый дар богов. Теперь то же самое думают о природе гравитации. А исчезновение команды… Может, это тоже что-то вполне реальное и объяснимое – но на том уровне, до которого человек ещё не дорос?

Если принять как данность, что в мире может произойти всё что угодно, становится намного легче воспринимать такие вещи.

Звучит довольно цинично, думал он, устало передвигая ноги по вязкому песку. Но разумно. По крайней мере, именно с такими мыслями стоит принимать подобные происшествия, чтобы сохранить рассудок.

Ярко светила Проксима Центавра, змеился на низком ветру медный песок, дрожало пустынное марево на бледно-зелёном небе у горизонта. И ничего вокруг, только небо и песок, песок и небо. И если обернуться назад, можно увидеть, как исчезают следы от ботинок.

Через три часа песок стал плотнее и, кажется, чуть светлее. Ноги теперь не так сильно вязли в нём. Заметив это, Лазарев достал контейнер и взял ещё одну пробу.

Отлично, подумал он. Хоть какое-то разнообразие грунта в этом районе. Может, и химический состав даст что-то интересное, но это станет понятно уже дома.

Дома…

Забавно. Он сам не заметил, как подумал об этом слове. Дома.

Он решил, что пора передохнуть, и аккуратно, чтобы не перевесил баллон с кислородом, сел на песок. Ноги отозвались усталым гудением. Он только сейчас понял, как тяжело ходить по этой пустыне.

Ничего. Песок стал плотнее, дальше идти будет легче.

Лазарев попил воды из трубки, перекусил питательным пюре, проверил систему терморегуляции и подкрутил температуру скафандра на пару градусов ниже. Стало лучше. Он подумал, что было бы неплохо сделать инъекцию кофеина, но потом отмёл эту идею – запасов очень мало, лучше сохранить на обратную дорогу до станции.

Проксима Центавра висела прямо над головой. Полдень.

Посидев на песке десять минут, он вздохнул, встал и пошёл дальше.

– Аврора, – спросил он вдруг в микрофон. – Скажи, всё ли в порядке? Песчаных бурь не предвидится?

– Вы уже спрашивали о прогнозе, командир, – отозвалась «Аврора». – И я сказала, что буду предупреждать о неблагоприятных погодных явлениях. Пока что я их не прогнозирую.

– Да, да… – сказал Лазарев. – Хорошо. Молодчина. Следи. На станции всё в порядке? На корабле? В посадочном модуле?

– Сигналов о нарушении работы каких-либо систем корабля, посадочного модуля и исследовательской станции не поступало. Если хотите, я могу провести диагностику систем корабля.

– Проведи. И кстати… – Он остановился. – Слушай, «Аврора», почитай мне стихи.

Он сам удивился мысли, которая пришла ему в голову. Но «Аврора» неплохо читала стихи. В конце концов, будет не так скучно идти.

– Конечно, командир. Что бы вы хотели услышать?

– Не знаю… – Он неторопливо зашагал дальше. – Что-нибудь о дальних странствиях, героях… Что-нибудь такое, что сейчас зашло бы под настроение. Понимаешь?

– Понимаю. Хотите послушать Гумилёва?

– Давай.

Он улыбнулся и продолжил идти в размеренном темпе, а «Аврора» начала читать.

В панцире… Лазарев снова улыбнулся. Песок под ногами сменил цвет с медно-рыжего на желтоватый с золотистым оттенком. Впереди море, которое, может быть, ответит на его вопросы.

Лазарев шёл, не чувствуя, как гудят ступни, как вспотели волосы под шлемом, как тяжело каждый раз сгибать ногу в правом колене – видимо, что-то случилось с гофрированным наколенником, и надо будет как следует осмотреть его на станции, – он шёл и думал о том, что совершает самое далёкое путешествие в истории человечества. Тот самый подвиг, о котором говорил ещё тогда, на Земле. То, ради чего жил.

Впереди, в вязком мареве горизонта вдруг сверкнул и исчез белый блик. Лазарев остановился и присмотрелся.

На горизонте чернела еле различимая полоса, неровно подёргивающаяся в блестящих переливах.

Это море.

Он сверился с навигатором.

Да, точно. Совсем близко. Два километра.

Вот оно.

Лазарев пошёл быстрее.

– «Аврора», я вижу море. Наконец-то я дошёл, – сказал он.

– Будьте осторожнее, – ответила «Аврора».

Он шёл и шёл, и море было огромным, маслянисто-чёрным, оно блестело расплывчатыми бликами в свете звезды и сливалось на горизонте с зелёным небом, где роились рваные бледно-жёлтые облака.

Вот оно. Наконец-то.

Подойдя ближе к берегу, Лазарев заметил, что песок постепенно переходит в гальку. Наклонился, взял несколько круглых, отёсанных волнами камней, рассмотрел их.

Камни как камни. Как на Земле.

Он положил камни в контейнер для проб и пошёл дальше.

В десяти метрах от моря галечный берег резко уходил вниз, и спускаться пришлось осторожно, чтобы не упасть и не повредить скафандр.

Чёрные волны неторопливо накатывали на берег, закипая грязно-коричневой пеной – одна за одной, расшевеливая мелкие камешки и унося их с собой. Через внешний динамик Лазарев слышал, как шумит море, как перекатывается галька, как плещется вода.

Вот оно.

Он подошёл ближе к воде, следя за тем, чтобы волны не добрались до ботинок. Снял с пояса раздвижную металлическую палку-манипулятор, осторожно нагнулся и погрузил её конец на пару сантиметров в воду.

Лучше пользоваться манипулятором – кто знает, из чего состоит эта вода и что за примеси делают её такой чёрной. На всякий случай лучше не допускать её попадания на скафандр.

Достал манипулятор, осмотрел – ничего необычного. Просто чёрная вода. Тогда он вытащил из подсумка ещё одну баночку для сбора образцов, прикрепил её к манипулятору, погрузил в воду и зачерпнул.

Есть образец.

Вода выглядела густой и чёрной, судя по всему – чуть более плотной по консистенции, чем на Земле.

Он плотно закрыл баночку и сунул в подсумок.

Теперь надо взять ещё одну пробу, более глубокую. Он сделал шаг вперёд и тут же отдёрнул ногу – приближалась высокая волна, сильнее, чем предыдущие. Отошёл на пару шагов назад.

Волна накатила на берег и разбилась грязными маслянистыми брызгами.

Судя по всему, ветер усиливался.

Лазарев достал другую баночку, прикрепил к манипулятору, дождавшись промежутка между волнами, подошёл почти вплотную к воде, погрузил палку на максимальную глубину – так, чтобы она коснулась дна, – зачерпнул и тут же сделав два быстрых шага назад.

Это было вовремя: ещё одна волна, взгорбившись высоким гребнем у самого берега, обрушилась на камни и расплескалась коричневой пеной. Лазарев тут же осмотрел скафандр и увидел, что несколько капель оказались на носу ботинка.

Придётся отчистить песком, подумал он.

Глубинный образец оказался более густым, почти как нефть или чернила. Он плотно закрутил крышку и положил баночку в подсумок.

Два образца. Достаточно. Пора возвращаться. И ветер явно усиливается, а волны становятся больше.

– «Аврора», у моря усиливается ветер. Ты уверена, что с погодой всё будет в порядке? – спросил Лазарев, поднимаясь наверх.

– Я фиксирую усиление ветра, но опасных погодных явлений не прогнозирую.

– Хорошо.

Он ещё раз оглянулся на море. Оно стало будто ещё плотнее, его чёрная гладь морщинилась волнами, вспенивалась грязно-коричневым и искрилась оранжевыми отблесками.

Облака на горизонте из лимонно-жёлтых стали грязно-рыжими, они становились плотнее и гуще. Море определённо начинало волноваться: на том месте, где раньше стоял Лазарев, уже вовсю плескалась пена.

Он доверял «Авроре», но не мог не доверять своим глазам. Погода портилась. Возможно, плотный ветер дойдёт сюда ещё не скоро, но в любом случае с возвращением надо поторопиться.

Идти обратно стало уже труднее: сказывалась усталость в ногах. И с наколенником на правой ноге явно что-то не то – на станции нужно будет разобрать его и осмотреть. Может, туда нанесло песка?

Спустя четыре часа, сделав несколько передышек и всё-таки использовав инъекцию кофеина, Лазарев наконец-то заметил на горизонте чёрную точку исследовательской станции. Оглянулся назад, к морю: облака на краю неба уже собирались в грязно-оранжевую тучу, а над горизонтом поднимались клубы пыли.

Плохо дело, подумал он и зашагал дальше.

Внезапный порыв ветра взрыл из-под ног фонтан песка, и Лазарев чуть не потерял равновесие. Через внешний динамик было слышно, что ветер усиливается.

– «Аврора», кажется, ты ошиблась насчёт прогноза… – сказал он в микрофон, и тут резкий порыв ветра толкнул его вправо, засыпав стекло липкой пылью.

Лазарев выкинул руку вправо, чтобы сохранить равновесие. Удалось не упасть.

Надо ускориться.

– «Аврора», ты слышишь? Ты ошиблась с прогнозом. Начинается песчаная буря.

«Аврора» молчала.

Да что опять за чертовщина.

Ещё один порыв ветра ослепил его пылью и опять чуть не сбил с ног. Ботинки вязли в песке почти целиком. Сильно ухудшилась видимость: Лазарев мог ориентироваться только на показания навигатора, но и его экран приходилось постоянно протирать от пыли.

Надо пройти ещё каких-то двести метров.

С каждым шагом идти становилось труднее, ветер усиливался и дезориентировал, всё вокруг замело грязно-рыжей пылью, и Лазарев слышал, как трескуче завывает в наушниках, как скрипит забившийся в динамики песок, скрежеща по ушам.

Он увидел перед собой чёрное расплывчатое пятно исследовательской станции и ускорил шаг. Ещё несколько шагов, ещё и ещё.

«Аврора» по-прежнему молчала. В наушниках выл ветер.

Чуть не потеряв равновесие в очередной раз, Лазарев схватился за ручку люка, повернул его, отодвинул и ввалился внутрь. Закрыть его за собой оказалось сложнее: мешал ветер. Сжав зубы до боли, Лазарев со всей силы потянул ручку на себя и наконец закрыл люк.

Первым делом он осмотрел сумку с образцами: всё в порядке, ничего не разбилось.

Даже здесь он слышал, как снаружи завывает ветер.

Он вылез из скафандра и рухнул на пол, привалившись спиной к стене шлюза. Сбилось дыхание, вспотевшие волосы лезли в глаза, сердце колотилось как бешеное. Надо успокоиться и отдышаться.

Живой. С целыми образцами. Это главное.

Он доковылял до пункта управления, без сил рухнул в кресло.

– «Аврора», в чём дело? – спросил он, продолжая тяжело дышать. – Там песчаная буря. Ты не предупредила меня о ней.

– Простите, командир. Я ошиблась, – ответила «Аврора».

– Ошиблась? Просто ошиблась? Эту бурю можно было предсказать.

– Песчаные бури здесь, как я и говорила, возникают очень быстро по разным причинам. Возможно, я не учла какие-то неизвестные мне факторы их возникновения.

– Ладно. – Он провёл ладонью по вспотевшему лицу. – Надо изучить образцы.

Лазарев посмотрел в иллюминатор: из-за бури сквозь стекло не было видно ничего, кроме рыжих завихрений песка.

Он с трудом поднялся из кресла и пошёл за образцами воды.

Нетерпение победило усталость. Он хотел как можно быстрее понять, что такого в этом море.

Он капнул немного жидкости на стеклянную пластинку, поставил под объектив микроскопа, выкрутил ручку, приблизил, прильнул к глазку.

И ахнул.

Он не сразу поверил в то, что увидел на тонком стекле под электронным микроскопом.

Живые клетки.

Разных форм и размеров, с разными ворсинками, ядрами и вакуолями, большие и маленькие – они хаотично шевелились, медленно перемещались, менялись местами, дрожали, пульсировали.

Жили.

Это завораживало. Лазарев не мог оторвать взгляд.

Он смотрел и не верил глазам.

Чтобы исключить ошибку, он тут же открыл вторую банку, взял пробу и подставил её под микроскоп.

То же самое.

– «Аврора»… – говорил он, не переставая смотреть в микроскоп. – Я нашёл. Я нашёл жизнь. И её здесь… Чёрт. Её здесь очень много.

– Поздравляю, командир. Я вижу на экране движение живых клеток. Подтверждаю: вы обнаружили внеземную жизнь.

– Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Клетки вытягивались, меняли форму, тянулись друг к другу жгутиками.

– Есть. Есть. Есть, есть, есть! – закричал он, наконец оторвавшись от микроскопа. – «Аврора», ты понимаешь? Я нашёл жизнь вне Земли! Она есть! Есть!

К горлу подскочил ком, задрожали пальцы.

Он ещё раз посмотрел в микроскоп. Клетки жили и шевелились.

– Я нашёл, нашёл… Чёрт возьми, нашёл. Охренеть. Охренеть, охренеть.

По его щекам потекли слёзы.

Он вытер лицо и снова уставился в микроскоп.

– Клетки… их очень много. Очень. На такое небольшое количество воды… Образец почти целиком состоит из клеток. Это настоящий живой бульон. Мне кажется, это что-то вроде большого скопления одноклеточных организмов… По крайней мере, такое скопление клеток чаще всего встречается в живой ткани. Но это не может быть живой тканью, потому что это вода… Это… Чёрт. – Ему снова пришлось вытереть слёзы. – Это просто живая вода. Живое море. «Аврора», я записал движение этих клеток на видео. Отправь сообщение на Землю. Прямо сейчас.

– Хорошо, командир.

– Это то, ради чего мы сюда летели. Всё это было не зря. Чёрт…

Слабой походкой, как пьяный, он прошёл к пункту управления и рухнул в кресло без сил.

– Надо продолжить изучение моря, – сказал он, отдышавшись. – Надо вернуться к берегу, взять ещё несколько проб, запустить туда видеозонд. Вдруг там есть что-то ещё. Что-то больше… Чёрт. Это удивительно. Это впервые за всю историю. Это ответ на главный вопрос. «Аврора», я сделал это.

– Вы сделали это.

Он не мог ни о чём больше думать.

– Этот подвиг, о котором я говорил. «Аврора», слышишь? Всё это было ради этого момента. Я не могу поверить. Мне кажется, что я сплю. Я не сплю? «Аврора», скажи, что я не сплю…

– Вы совершенно точно не спите, – ответила «Аврора».

– Всё это было не зря.

– Да. Ваша команда погибла не зря.

Стоп.

Лазарев поднял голову, поморщился, покосился на динамик «Авроры», висящий под потолком.

– Подожди. Погибла?

«Аврора» несколько секунд молчала, а потом продолжила:

– Вы выполнили основную задачу вашей миссии, и теперь я могу ответить на вопрос, который вы задали мне десять дней назад.

Лазарев нахмурился, сморщил лоб, сжал пальцы.

– Что ты имеешь в виду? Ты знаешь, почему исчезли остальные? Почему ты не говорила?

– Прошу вас выслушать меня очень внимательно и адекватно отнестись к каждому слову.

Лазарев хмуро кивнул.

– При создании искусственного интеллекта «Аврора» во мне заложили более широкие функции, чем вам было известно изначально. В частности, у меня более широкие возможности по воздействию на человеческую психику. Во мне заложена процедура № 468-Б, которая подразумевает создание так называемых тульп. То есть грубо говоря – управляемых галлюцинаций. Они максимально реалистичны и основаны на вашей памяти об остальных членах команды. Согласно протоколу, я должна запускать процедуру № 468-Б в случае гибели в стазисных камерах всех членов экипажа, кроме одного.

– Так? – Лазарев почувствовал, что его начинает немного трясти от осознания.

– Процедура № 468-Б предназначена для того, чтобы избежать негативного воздействия гибели всех членов экипажа на выжившего. Человек, оставшийся один на корабле, столкнувшись с подобным явлением, может начать непредсказуемо вести себя. У него могут произойти необратимые изменения в психике, вплоть до суицидальных наклонностей, а это ставит под угрозу выполнение миссии. Также напоминаю, что, согласно моему протоколу, пока жив хотя бы один член экипажа, миссия может быть и должна быть выполнена.

– Так? – повторил Лазарев пересохшими губами.

– Именно из этих соображений я приняла решение запустить в вашем случае процедуру № 468-Б. Командир, ваша команда погибла во время стазиса. Всё это время вы общались с управляемыми галлюцинациями, которые я создала в вашем сознании. Все отчёты, которые они вам предоставляли, составляла я. Информацию о вспышке на звезде тоже собирала я. О переносе высадки вы спорили тоже со мной.

Лазарев молчал.

– Нойгард сразу же после начала работы стазисной установки получил необратимые изменения коры головного мозга, несовместимые с жизнью. У Гинзберга остановилось сердце. Крамаренко успешно вошёл в состояние стазиса, но на десятом году полёта его установка отключилась. Я не смогла открыть капсулу. Он прожил в капсуле двадцать два часа и умер от удушья.

– Твою мать, – медленно проговорил Лазарев, ещё не до конца понимая, что произошло.

– Возможно, вы замечали, что после выхода из стазиса стали относиться к команде слишком холодно и отстранённо. Это было связано с подсознательным пониманием их нереальности. Обратите внимание, что вы никогда не вступали с ними в телесный контакт, не пожимали руки, не хлопали по плечу. В вашей психике стоял блок на попытки физического контакта с тульпами.

– И… – Лазарев сглотнул слюну и облизал сухие губы. – Исчезновение Нойгарда. Тогда, в двигательном отсеке.

– Да, это было связано со сбоем в процедуре № 468-Б.

– И исчезновение команды сразу после высадки…

– Да. Мне трудно поддерживать процедуру на таком большом расстоянии. К тому же вмешалась магнитная буря, обрушившая систему связи, и мне пришлось переключить все ресурсы на её восстановление. Я больше не могла поддерживать тульпы, и поэтому они исчезли.

– Твою мать, – повторил Лазарев. – Но зачем? Зачем этот… чёрт возьми. Это какой-то идиотский эксперимент. Это… Господи.

Он схватился руками за голову.

– Почему нельзя было сказать правду?

– Потому что в таком случае миссия оказалась бы под угрозой. Вы могли бы столкнуться с сильным психологическим шоком. Невозможно предсказать, как бы вы повели себя, узнав о гибели команды во время полёта. Сейчас, когда основная миссия выполнена, эта информация уже не сможет помешать.

– То есть… – на лбу Лазарева вздулись вены. – Всё это время, весь остаток полёта они были мертвы, а я общался с галлюцинациями?

– С искусственно созданными управляемыми галлюцинациями, основанными на ваших воспоминаниях…

– Это… это… Это что, то есть… В смысле… – Лазарев схватился за голову.

«Аврора» замолчала.

За иллюминатором кружились грязно-рыжие завихрения песка. Протяжно выл ветер.