Глава 1

Спасение

Уже утром за завтраком после моего спасения мама, лишь взглянув на меня, поняла, что со мной что-то не так. Я решила опустить подробности: «Мам, я врезалась в собаку на дороге». И это было правдой. Основную же часть этой истории я рассказывать не стала, просто не могла себе этого позволить – боялась, что мама впадет в панику.

Я ехала домой в Такому, штат Вашингтон, после вечера в Сиэтле, проведенного с другом детства. Было лето, погода была ясной, движение – свободным, а я была трезвой. Все эти составляющие представляют хорошую сторону медали. Автомобиль, в котором я ехала, внедорожник моей мамы, крайне неустойчив на крутых поворотах. Но таких препятствий на моем пути не ожидалось, ведь это дорога из Сиэтла к самому центру Такомы. Разве только короткие участки над рекой Пуйаллап и у стадиона Такомы.

Я не знаю, откуда появилась эта собака. Автострада проходит через промышленные районы, где не должно быть домов, из которых могло бы сбежать животное. То есть более неподходящего места для того, чтобы наткнуться на собаку, и придумать нельзя, но со мной это все-таки произошло. Я врезалась в нее. Старалась избежать столкновения, выворачивала руль как могла, как только заметила испуганную собаку, бегущую через трассу. Выкручивать руль с моей стороны было неверным решением – в таких ситуациях эксперты советуют просто отпустить ситуацию. Но я поддалась инстинкту: ни в коем случае не сбить животное. У меня не было времени обдумать и побороть это стремление. Я люблю собак. Я безумно хотела собаку, когда училась в начальной школе, я даже мечтала быть слепой – тогда бы у меня была собака-поводырь… Я все еще дрожу, когда вспоминаю, как переднее колесо слегка приподнялось, когда переехало бедное создание.

Дальше – хуже. Резкий поворот и занос при наезде на пса привели к дестабилизации автомобиля. Его потащило влево вдоль двух полос, потом вправо, в то время как я старалась справиться с управлением. На третьей попытке выровнять автомобиль тяга колеса стала слишком сильной, и я абсолютно потеряла управление. Машина начала вращаться. Передо мной пролетала страшная последовательность картинок, пока внедорожник вычерчивал круги на автостраде: ограждение… фары… ограждение… задние ходовые огни… ограждение… и… фары. Наконец автомобиль остановился, освещаемый передними огнями встречных машин.

Я посмотрела перед собой и поняла, что нахожусь на крайней левой полосе дороги – самой скоростной. Но для меня она была правой, ведь я стояла «лицом» к встречному транспорту. Так как я была почти наверху эстакады, автомобилисты на этой полосе могли увидеть меня, только когда поднимались наверх… и у них оставалось мало времени меня объехать. Некоторые проезжали настолько близко, что мой внедорожник содрогался от создаваемых потоков воздуха.

Как выбираться? Я находилась в паре дюймов от ограждений. Но самое ужасное, что заглох мотор. Разве вращение автомобиля выводит его из строя? Я помню, как размышляла, уставившись на приборную панель, на которой замигал сигнал о необходимости проверить двигатель. Мой брат со своими друзьями, будучи подростками, потратили немало дней, вырисовывая «пятаки» на стоянках, но я не припомню, чтобы от этого глох двигатель.

Снова и снова я поворачивала ключ в надежде привести машину хоть в какое-то движение, но она упрямо не желала заводиться. Я понимала, что, если что-нибудь не сделаю, в меня обязательно врежется другой автомобиль, это просто вопрос времени. Включила аварийные огни. В 1996 году у меня не было мобильного телефона, и я не могла позвонить кому-нибудь и попросить о помощи. Нужно ли мне выйти из машины и осторожно отойти от нее по узкой разделительной полосе подальше? А что потом? Перебегать через все полосы до съезда? Или лучше остаться внутри, где я хотя бы была защищена слоями металла, стекловолокна и подушками безопасности?

Я не знаю, как долго там просидела, взвешивая одинаково непривлекательные варианты дальнейших действий. Когда думаешь о том, что можешь умереть, течение времени замедляется. Но тут я услышала тихий стук по наполовину опущенному окну со стороны пассажирского сиденья; этим боком машина была почти прижата к ограждению эстакады. Увидев человека, который стоял и смотрел на меня, я вздрогнула. Я не была уверена, насколько его появление могло изменить ситуацию к лучшему. В то время в Такоме опасно. Эпицентром преступности считался район Хилтоп, и он был как раз немного западнее от того места, где я застряла. В газетах писали, что в отделениях реанимации двух больниц города боролись за жизнь жертвы перестрелок, устроенных хилтопской бандой. Жители Такомы старались избегать криминального местечка, а этот тип, что стоял и смотрел на меня, никак не походил на героя. На нем были солнечные очки, несмотря на полночь, и большое количество золотых украшений. Мне показалось, что, когда он заговорил, я заметила сверкание золотого зуба.

– Кажется, тебе нужна помощь, – сказал он; голос был низким и гулким.

– Эм… думаю, да, – ответила я, чувствуя ком в горле.

– Хорошо, тогда я должен сесть на твое место. – Он жестом показал на водительское сиденье.

«О боже! – подумала я. – И что дальше? Он хочет залезть в мою машину, где нахожусь я?» Моя мама настаивала, чтобы даже мои друзья не смели садиться за руль (ее вполне можно было понять); что бы она сказала, если бы узнала, что машину ведет этот тип? Но у меня не было выбора.

Выдержав небольшую паузу, я кивнула.

Он обошел машину спереди и некоторое время следил за движением на дороге. Его голова слегка поворачивалась влево, когда он провожал взглядом пролетавшие машины. Он был сосредоточен, пытаясь прочувствовать ритм движения машин. Как только в сплошном потоке появилась пауза, его движения стали быстрыми. За миллисекунду он оказался у моей двери и дернул за ручку. Я так же быстро переместилась на пассажирское сиденье, он запрыгнул на водительское место и захлопнул за собой дверь. Потом взялся за руль и повернул ключ.

Ничего не произошло.

– Машина не заводится, – сказала я.

Он снова повернул ключ – по-прежнему никаких результатов.

Его взгляд медленно пополз по приборной панели и дальше, пока не остановился на коробке передач. Он переставил ручку в нейтральное положение и снова попробовал повернуть ключ. Сработало! Незнакомец дернул рычаг, чтобы сдать назад, снова дождался паузы в потоке движения, надавил на газ и плавно развернул машину. Уже спустя секунду мы были спасены: машина остановилась на аварийной полосе съезда.

Мужчина вышел, намереваясь идти к своему черному BMW, отливающему оранжевым цветом под натриевыми лампами. С того момента, как он сел в мой внедорожник, он ни разу не посмотрел на меня и не сказал ни слова. А теперь он повернулся, вероятно, чтобы попрощаться.

Мое лицо было напряженным, ноги бесконтрольно тряслись.

– Ты доберешься домой сама? Или тебя нужно немного проводить? – Он, конечно же, заметил мое состояние.

Я помотала головой.

– Нет, все будет хорошо, я доеду до дома.

Поблагодарила ли я его? Не уверена. Думаю, я как-то забыла.

– Ладно, тогда будь осторожна.

И он ушел. Сел в свою машину, и летняя ночь поглотила его.

***

Я не знаю его имени. Я ничего о нем не знаю. Был ли он из хилтопской банды, а может, он был адвокатом, проповедником или продавцом? Все, что я действительно знаю, – он ехал по трассе I-5 в районе полуночи. Был ли он уставшим? Торопился ли куда-нибудь? Человек ехал и увидел развернутый внедорожник с аварийными огнями. Мог ли он разглядеть меня внутри машины? Если да, то лишь на секунду. Большинству проезжающих едва хватало времени, чтобы успеть отклониться и объехать меня. Но в тот промежуток времени, когда он увидел мою машину и остановился, он принял невероятное решение: попытаться спасти мою жизнь. Для этого он остановился на аварийной полосе на противоположной стороне, пробежал около пятнадцати метров через четыре полосы одной из самых загруженных трасс в штате Вашингтон, в темноте ночи, – и все это, чтобы добраться до меня. Понимал ли он, что делает, хотя бы на секунду, когда смотрел на пролетающие мимо легковые автомобили и грузовики? Если и так, он не уступил страху.

И он снова испытал удачу, целых два раза: когда садился на водительское место и когда отгонял машину из слепой зоны, пересекая все полосы эстакады. Незначительный просчет или неудачное стечение обстоятельств могли привести его – и меня – к преждевременной гибели. И все-таки он совершил этот поступок. Он сделал это, чтобы помочь девушке, которая посчитала его внешность отпугивающей, и даже не смогла собраться, чтобы элементарно его поблагодарить. Он явно был способен на великую храбрость, и это был пример выдающейся самоотверженности. Не может быть, чтобы он рассчитывал на какую-либо награду – даже на упоминание в короткой заметке газеты Tacoma News Tribune. Он не сказал мне свое имя, и никто никогда не узнает, что́ он сделал. Он был героем во всех смыслах этого слова, и я по сей день сожалею, что не могу сказать ему об этом и поблагодарить за свою жизнь.

После той ужасной ночи меня мучили страх и сожаление: как у меня получилось не столкнуться ни с одной машиной, пока мой внедорожник вращало по всей трассе? Что бы случилось со мной, если бы незнакомец не приехал? Лежала бы я в отделении интенсивной терапии в больнице Хилтопа? Была бы я мертва?

Мой желудок скручивало всякий раз, когда я думала о собаке, с которой началась вся эта цепочка событий. Испуганное, беспомощное существо… Я также думала о глупости своих действий – хотела спасти жизнь собаке, но убила ее. Могла ли собака выжить? Надеюсь, что нет. Я не могла выбросить все эти мысли из головы. Недели спустя я все еще видела пучки шерсти, вдавленные в асфальт, когда проезжала по мосту над рекой Пуйаллап.

С течением времени у меня развился новый вид мучений. Не столько эмоциональных, сколько интеллектуальных. Я снова и снова прокручивала в голове вопросы о моем спасителе и о невероятности того, что он сделал.

Конечно же, он такой не один. Героические спасения происходят везде и постоянно. Фонд героев Карнеги ежегодно награждает десятки людей. Все слышат в новостях истории о том, как кто-то прыгнул в реку, чтобы спасти тонущего ребенка, или ворвался в горящее здание, чтобы вызволить пожилую женщину. Но эти истории обычно какие-то отдаленные и блеклые. Слушая их, мы недооцениваем риски и боль, которую спасители могут испытывать – ледяная вода реки, жар пламени, – и нам трудно представить их ощущения. Для большинства людей, даже тех, кто способен максимально реалистично представить такие сцены, недоступно то, что происходит в голове у спасателей в эти минуты. Что они чувствовали? Были ли испуганы? И если были, то как они противостояли страху и действовали так смело? Трудность осмысления риска, страдания и смерти ради незнакомца заставляет задуматься над тем, что сознание героев имеет ряд принципиальных отличительных черт.

В моем случае я оказалась в той же ловушке: я не могла представить, как это – принять решение, которое принял мой спаситель, как это – рискнуть своей жизнью ради незнакомого человека, причем сделать этот выбор за доли секунды. Я начала думать об этом, и это был замкнутый круг, проблема без видимого решения, даже без намека на то, где вообще может находиться решение.

Но случилось так, что в моей жизни произошли изменения, которые и направили меня по пути к долгожданному ответу. За год до случившегося я поступила в колледж на медицинские подготовительные курсы. Это не было моей мечтой – я поступила туда по инерции, и это было ужасно. Я быстро обнаружила, что активно борюсь с собой, чтобы не уснуть на биологии. Чтобы взбодриться, я приносила с собой протеиновые хлопья «Чириос» и каждые пару секунд съедала горстку. Это работало, но я понимала, что моя учеба – это большой провал. Что я только ни делала, чтобы выучить темы, которые были мне скучны до невозможности.

Но мне повезло – в этом же семестре я поступила на курс введения в психологию. И с первой же пары меня зацепило. Мы разбирали вопросы о том, что значит быть личностью, причем кое-что приходило мне в голову и раньше, а о чем-то я даже не задумывалась. Что такое сознание? Как мы видим цвета? Почему мы что-то забываем? Что такое сексуальное влечение? Где зарождаются эмоции? Я все еще помню впечатляющую фигуру моего преподавателя, похожего на Дамблдора, – Роберта Клека, шагающего вниз и вверх по проходам нашей аудитории и задающего вопросы типа: «Правда ли, что высокие люди добиваются в жизни большего, чем низкие?» После драматической паузы следовало: «Ну так что?» – и я отчаянно думала, напрягая все свои извилины. (Это действительно так.)

Я тонула в книгах, украшая их закладками, оставляя пометки, ставя восклицательные знаки и звездочки почти на каждой странице. На одной из отмеченных страниц речь шла об обучении обезьян языку жестов, и во время чтения я поняла: психологические исследования – это то, за что люди действительно получают деньги, этим действительно можно зарабатывать. Я захотела стать таким человеком.

***

В 1999 году я решила осуществить свою мечту. Я переехала в Сомервилл, штат Массачусетс, чтобы начать учебу по докторской программе в области социальной психологии в Гарвардском университете. Обучение по программе (ранее ее курировал Департамент социальных отношений) проходило в самой настоящей башне из слоновой кости – шестнадцатиэтажный белокаменный маяк в океане поведенческой науки под названием «Уильям Джеймс Холл»; это здание возвышалось над всеми другими в Кембридже. Свое имя башня получила от учредителя департамента, которого также считают основателем современной психологии. Среди его студентов были Теодор Рузвельт и Гертруда Стайн. Джеймс был первым из многих видных психологов, работающих в Гарварде; среди других можно отметить Б. Ф. Скиннера и Тимоти Лири, лидера исследований влияния психоделических веществ, прежде всего ЛСД, на человека, которые он проводил в 1960-е годы, во времена контркультурных движений. Не все «дети Гарварда» прославили свое имя благими исследованиями. Например, Генри Мюррей, в 1950–1960-е годы проводил серию унизительных экспериментов, чтобы изучить реакцию человека под влиянием стресса на допросах (по некоторым версиям, его исследования спонсировало ЦРУ). В числе двадцати двух студентов Гарварда, которые добровольно согласились стать «подопытными» Мюррея, был Тед Казински, рассылавший взрывчатку по почте выбранным жертвам.

Однако все это происходило задолго до того, как я приступила к своей выпускной работе. Мне помогали два консультанта, Налини Амба-ди и Дэниел Вегнер, оба были крупными специалистами в сфере социальной психологии.

Вегнер, не лишенный тщеславия, претендовал на славу, и он был способен ее добиться оригинальностью своих идей. Например, одна из них сыграла важную роль в моем понимании если не самого альтруизма, то хотя бы того факта, почему альтруистов так сложно понять остальным и почему мы склонны ставить их в психологические рамки, которые как раз уводят нас от сути их реального опыта и личностей.

Со своим учеником, Куртом Греем, Вегнер исследовал феномен, который они называли «моральная категоризация типов». Суть феномена заключалась в том, что мы бессознательно распределяем людей по двум категориям: моральных «агентов» и моральных «пациентов». «Агентами» являются те люди, совершающие моральные или антиморальные поступки: спасают или грабят. А «пациенты» – это те, на кого направлены эти поступки: спасенные или ограбленные. «Агенты» – актеры, а «пациенты» – статисты (или актеры второго плана).

Так как моральные «агенты», неважно, хорошие или плохие, – это те, кто предпринимает какие-то действия, мы обращаем внимание на их способность к планированию и самоконтролю, то есть считаем их более развитыми в этом отношении. В нашем представлении спасающие – это те, кто может лучше и быстрее планировать, лучше управлять собой и мыслить масштабнее, чем среднестатистический человек. То же касается и грабителей. Результаты их действий разные, но общее между героями и антигероями то, что они высоко организованные и деятельные люди.

Категоризация работает и в обратном порядке. Те, за кем замечен потенциал к планированию и самоконтролю, выделяются и моральными способностями. Взрослые больше способны к проявлению моральных качеств, чем дети, и это является причиной, из-за которой мы считаем честным наказывать взрослого человека жестче, чем ребенка, если были совершены схожие преступления.

Обратная сторона обладания большей степенью морали состоит в том, что «агенты», по Вегнеру и Грею, обладают меньшим опытом таких эмоций, как страх и радость, и таких ощущений, как боль или голод. Скорее всего, потому, что мы воспринимаем категории моральных «агентов» и «пациентов» непересекающимися и неизменными… и приписываем груз опыта «пациентам». «Пациенты» – это те, с кем случилось что-то хорошее или плохое, и мы обращаем внимание на страх и облегчение спасенного, на разочарованность и ярость владельца ограбленного магазина. А чувства героя, который мгновенно спланировал и реализовал спасение, или преступника, который ограбил магазин, остаются для нас за рамками.

Такое бинарное восприятие мира через призму моральных «агентов» и «пациентов» было признано еще Аристотелем, который типизировал героических спасателей как людей сильной воли и с большими способностями к контролю, но меньшим потенциалом к чувствам.

Эти стереотипы прекрасным образом отражаются в мультфильмах и боевиках, где герои мужественны и бесстрастны. Супергерои типа Человека-Паука или Бэтмена, даже герои номинально человеческого происхождения из «Бондианы» или серии «Миссия невыполнима» иногда могут задумываться над своими поступками, но мы, конечно же, не считаем, что они могут глубоко чувствовать и быть уязвимыми для таких эмоций, как страх, даже когда бросаются со зданий или уклоняются от летящих пуль. Это их работа – исключить смерть и мучиться от травм, еле заметно морщась. Мы не можем представить Бэтмена или Джеймса Бонда кричащими и в ужасе убегающими.

Так являются ли верными эти фильмы или наши собственные стереотипы? Разве быть реальным, живущим в этом мире героем значит быть неподверженным таким эмоциям, как страх и паника? Ответ, разумеется, «нет».

Вот пример. В 2012 году, когда Кори Букер, сенатор, был еще мэром Ньюарка, однажды вечером возвращался домой с двумя сотрудниками службы безопасности. Подъезжая к дому Букера, мужчины увидели, что горит дом ближайших соседей мэра, – дым валил через окно третьего этажа. Во дворе стояла пожилая женщина, Жаклин Уильямс, и кричала, что ее дочь Зина оказалась запертой на третьем этаже.

Как потом сказал Букер, он действовал инстинктивно: выпрыгнул из машины и помчался по двору в дом со своим телохранителем, детективом Алексом Родригезом, который не отставал от шефа ни на шаг. Внутри воздух был густым от дыма. Задыхаясь, Букер и Ро-дригез поднялись по лестнице на третий этаж, где была кухня. Пламя уже перекинулось на стены, когда они попали туда. Что-то взрывалось. Для Родригеза это было слишком, ведь его работой было оберегать мэра. Он схватил Букера за ремень и начал тянуть его назад из кухни. Но Букер не останавливался. Родригез кричал на него:

– Я не могу позволить тебе идти, это моя работа! Я должен оберегать тебя!

– Отпусти меня! Если я не войду, эта женщина умрет!

Букер вырвался. Он осмотрел кухню, но не увидел Зину.

– Я здесь! Я здесь! – раздался слабый голос из соседней комнаты.

Мэр бросился на голос. Воздух от дыма был такой густой, что Букер едва мог дышать и видеть. Легкие разрывались. Мэр понял, что может умереть, но это его не остановило. Он вслепую кружил по комнате, пока не нашел Зину. Она едва осознавала, что происходит, и не могла двигаться, пришлось нести ее на себе. Букер взвалил сорокасемилетнюю женщину на плечи и, пошатываясь, двинулся в сторону кухни, которая теперь была полностью охвачена пламенем; другого пути не было, так как рядом с кухней находилась лестница. К счастью, ему помог Родригез. Они вдвоем вынесли женщину и уже на улице рухнули на землю. Мэр задыхался. Его быстро погрузили в машину скорой помощи и повезли в больницу, где он довольно долго лечился от повреждения легких дымом и ожогов второй степени на руках.

Социальные сети взорвались. Все были восхищены поступком мэра. В твиттере его изображали образцом мужества. Не обошлось и без иронии:

Кори Букер, его обожженные руки обмотаны бинтами, он морщится, услышав, как репортер называет его «супергероем»»; за ним детектив Родригез.

Когда Чаку Норрису снятся кошмары, Кори Букер включает свет и сидит с ним, пока тот снова не уснет.

Кори Букер не боится темноты. Темнота боится его.

Но что в реальности пережил Букер? Во всех интервью он откровенно говорил:

«Это был очень страшный опыт для меня».

«Когда ты слышишь, как кто-то зовет тебя на помощь, и видишь комнату, охваченную огнем, – это очень, очень страшно. Знаете, люди говорят о храбрости, а я чувствовал страх».

«Честно говоря, было страшно оглядываться назад и не видеть ничего, кроме огня, поворачиваться вперед и видеть только черноту».

«Я не ощущал никакой храбрости – только ужас. Это был очень пугающий момент… казалось, я не смогу вернуться и пройти через то, откуда пришел».

«Когда я увидел, насколько сильным было пламя, и почувствовал жар… Это было очень, очень страшно».

Страх. Страшно. Пугающий момент. Очень, очень страшно. Букер не мог выразиться яснее. В страшной ситуации даже тот, кто ведет себя героически, все равно чувствует страх. Забудьте фильмы, выкиньте из головы все стереотипы, не обращайте внимания на щебетание в твиттере и сопротивляйтесь типизации. Героев от обычных людей отличает не то, что они чувствуют, а то, что они делают, – они идут к источнику страха, а не бегут от него, а идут потому, что кто-то нуждается в их помощи.

На первый взгляд этот вывод не похож на большой скачок в понимании феномена. Но, как оказалось, он был огромен.