Жирный Бакки в амбаре
Карибу-Кантри, фестиваль родео в Клинтоне. Суббота, 11 июля, более двадцати лет назад
Гнетущая жара. Уже 22.00, и все еще светло, но небо приобретает зловещий оранжево-бурый оттенок, и дым от лесных пожаров нависает над городом тяжким, удушливым маревом.
Все, что я хочу, – это пожить в Эл-Эй.
Прежде чем умру, хочу кутить в Эл-Эй.
Веселье всю ночь, пока она не сгинет прочь
И солнце не взойдет над Эл-Эй…
В то жаркое лето хитовая песня «Хамзат Сьютс» гремела повсюду. Разгоряченные тела вращаются и потеют на грунтовой танцплощадке. Над ними, на ветру от лесных пожаров, раскачиваются китайские фонарики. Но родео – это чисто западная тема. Почти все население городка собралось на этом крупном ежегодном шоу. Люди надели ковбойские шляпы и кожаные жилеты с бахромой, джинсы и лучшие летние платья с ковбойскими сапогами. Карнавальные клоуны надувают воздушные шарики для чумазых детей, а ловкие фигляры танцуют с быками. Запах хот-догов, корн-догов и горячего попкорна со сливочным маслом плавает в густом, дымном воздухе. Натужные смешки сопровождаются обжиманием по темным углам и топаньем копыт в пыли, пока взрослые нелепо кривляются и выпендриваются друг перед другом и думают, будто выглядят так же, как в восемнадцать лет. Или в двадцать.
В большом амбаре, построенном к фестивалю в качестве временной конюшни, Эш и Уитни – липкие от секса, потные от жары, выдохшиеся и раскрасневшиеся после растраченной похоти – натягивают и застегивают сброшенную одежду.
Эша мутит от того, что случилось.
Он только что запустил свою сперму в дырку городской потаскушки, и хотя ему отчаянно хотелось это сделать – трахнуть женщину, любую женщину, – он представлял это совсем иначе.
Он хотел, чтобы этой женщиной была Бекка, но она постоянно отвергала его неуклюжие заигрывания. Она вбила себе в голову несуразную мысль, что до своего семнадцатилетия и последнего года в средней школе следует воздерживаться от секса. Как будто это был личный марафон на выдержку и терпение, пока регулярные ласки, объятия и поцелуи доводили Эша до белого каления.
На прошлой неделе он попытался выяснить свои отношения с Беккой в более агрессивной манере. Очередной ее отказ взбесил его. Он не может признать причину своей ярости, потому что его побуждения заперты глубоко в подвале души, где темно, как в гробу, и холодно, как в объятиях ведьмы. Они находятся там, где ему не приходится изучать их или открывать кому-либо, даже самому себе.
Уитни смеется и виляет задницей, натягивая трусики на белые ляжки. Он вытирает член и возносит немую молитву, чтобы Бекка не узнала об этом. Потому что… этого больше не случится. Это была ошибка.
Уитни неожиданно замирает и к чему-то прислушивается. Она резко поворачивается и прикрывает глаза козырьком ладони, вглядываясь в тени среди тюков прессованного сена, высоко наложенных вдоль стены амбара.
– Вот дерьмо, – шепчет она и хватает свою юбку, а потом вдруг громко говорит:
– Эй, Бакки! Я тебя ви-ижу! Ну-ка выходи из-за сеновала, гадкий мальчишка!
Эш в ужасе разворачивается и видит Бака Джонстона, стоящего в пыльной тени за тюками сена, рядом со стойлом для лошадей. Его ширинка расстегнута, и он держит в руке затвердевший член.
К горлу Эша подкатывает желчь.
Тот подвал его души, где заперты дурные вещи, широко распахивается, и в голове нарастает глухой рев.
Бак исчезает в мгновение ока. Эш смотрит туда, где видел его. Было ли это на самом деле? Действительно ли Бак Джонстон подглядывал за ними и мастурбировал, пока они трахались?
Уитни продолжает одеваться.
Уличные звуки врываются в амбар вместе с запахами и с ощущением внешнего мира, который вращается за пределами тускло освещенного амбара. При мысли о Бекке Эша настигает короткий приступ паники.
– Ты видела, чем он занимался? – шепчет Эш Уитни.
– Извращенец, – говорит она, застегивая пуговицы джинсовой куртки на своей объемной груди. – Наверное, он забился в угол, чтобы додрочить.
Уитни протягивает руку и гладит Эша между ног, потом выпрямляется и одаряет его слюнявым поцелуем. От ее шепота в его ухе веет теплом и запахом пива:
– Ты хорошо трахаешься, Хоген.
К откровенному ужасу Эша, его член снова выпрямляется под давлением ее ладони. Уитни мурлычет, довольная его реакцией, и кричит, повернувшись в темное нутро амбара:
– Хочешь снова увидеть, как он входит в меня? Эй, Бакки-бой, Жирный Бакки, которого никто не хочет трахать!
Эш вздрагивает, и Уитни берет его за руку.
– Давай, пошли отсюда. Там играют мою песню, и мне нужно еще выпить.
– Уитни…
Она останавливается, смотрит на него и замечает его беспокойство.
– Послушай, это всего лишь Бак Джонстон. Он любит за всеми подглядывать. Кроме того, он серьезно запал на меня… и не только на меня. Другие девушки рассказывали, как он заглядывает к ним в окна по вечерам. Он подглядывает через дырки в душе и в школьной раздевалке. И что с того?
Уитни тянет его за собой, но он упирается.
– Тебе все равно?
– То, что я ему нравлюсь? Эй, но тебе я тоже нравлюсь! Я люблю нравиться людям. Пошли, а то песня закончится.
Эш все еще колеблется. И тут до него доходит. Уитни Ганьон предпочитает быть городской потаскушкой, потому что любит нравиться другим людям. Она нуждается во внимании. И она путает буйство подростковых мужских гормонов с нежностью и привязанностью.
Ему становится еще хуже.
Они выходят из амбара, и Эш застывает как вкопанный. Его сердце ухает вниз, когда он замечает Бекку, стоящую неподалеку. Она видит, что Уитни держит его за руку. Их взгляды встречаются, и лицо Бекки становится смертельно бледным от потрясения.
Он резко выпускает руку Уитни.
Все, что я хочу, – это пожить в Эл-Эй.
Прежде чем умру, хочу кутить в Эл-Эй.
Веселье всю ночь, пока она не сгинет прочь
И солнце не взойдет над Эл-Эй…
Бекка разворачивается и исчезает в толпе. Он устремляется следом.
– Бекка! Бекка!
Но Бекки уже нет. Она пропала среди разгоряченных, потных танцующих тел, среди дыма от лесных пожаров и запаха подгоревшего масла.
Пока Эш отчаянно ищет ее, он ощущает это: начало конца. Конца той жизни, которую он видел для себя.
И все потому, что он в амбаре трахнул Уитни.
