Будем избегать любостяжания. Именно оно некогда довело Иуду до неистовства, оно научает крайней жестокости и безчеловечию тех, которыми обладает. В самом деле, если оно заставляет отказываться от собственного спасения, то тем более располагает к пренебрежению спасением других. И страсть эта настолько сильна, что иногда одерживает верх над самым сильнейшим плотским вожделением. Поэтому с большим стыдом упоминаю, что многие удерживались от распутства потому только, что жалели денег, а между тем не хотели жить целомудренно и честно по страху Христову.

Будем же бегать любостяжания! Я не перестану никогда говорить об этом. Для чего ты, человек, собираешь золото? Зачем налагаешь на себя столь тяжкое рабство, столь трудное попечение, столь сильную заботу? Положим, что тебе принадлежало бы все золото, скрытое и в рудниках, и в царских чертогах. Обладая таким множеством золота, ты стал бы только беречь его, а не пользоваться им; если ты и теперь не пользуешься тем, что имеешь, но бережешь как чужое, то тем более стал бы поступать так, если бы имел больше. Обыкновенно сребролюбцы чем более имеют, тем более берегут свое имение.

«Но я знаю, — скажешь ты, — что это мое». Следовательно, твое приобретание состоит только в одной мысли, а не в употреблении. «Но при богатстве, — ты скажешь, — меня будут бояться другие». Напротив, чрез это ты станешь более доступным и для богатых, и для нищих, для разбойников, клеветников, рабов и вообще всех коварных людей. Если хочешь быть страшным, то уничтожай причины, по которым могут уловить и оскорблять тебя все, которые стремятся к этому. Ужели ты не слыхал пословицы: «Нищего и неимущего не могут ограбить и сто человек»? Бедность служит ему сильным защитником, которого не может взять и покорить даже сам царь!

Итак, какое же удовольствие в богатстве? Я вижу одни горести; покажи ты мне от него удовольствие. «Но какие горести?» — ты скажешь. Заботы, наветы, вражда, ненависть, страх, ненасытная жадность и печаль. Если бы кто имел вожделение к какой-либо любезной ему девице и между тем не мог бы удовлетворить своему вожделению, то терпел бы от этого жестокое мучение, — так бывает и с богатым: хотя он имеет безчисленные сокровища и живет только ими, однако не может удовлетворить всего своего желания.

Но кто может исчислить и другие неприятности, соединенные с богатством? Как всем несносен сребролюбец! Он имеет безчисленные случаи навлекать на себя гнев, оскорбления, ярость, смех других, служа для всех предметом посмеяния. Вот сколько у него неприятностей! И, может быть, еще более, потому что нельзя всех исчислить, но один только опыт может показать их.

Скажи же теперь ты: какое удовольствие получаешь от богатства? Ты скажешь: «Меня считают богатым». Но какое удовольствие считаться богатым? Ведь имя богатого составляет предмет зависти, а богатство — одно имя, не имеющее ничего существенного. Но богатый услаждается таким мнением о себе? Услаждается тем, о чем бы надлежало скорбеть. «Почему же, — ты скажешь, — скорбеть?» Потому что это делает его ни к чему негодным, малодушным, немужественным в путешествиях и в смерти.

Но, о безсмысленные, вы, которые клянете нищих и говорите, что стыдно взглянуть на их дома, на их образ жизни, что от нищеты все делается гнусным, скажите мне, что составляет посрамление для дома? Ужели то, что нет в нем ложа из слоновой кости или серебряных сосудов, а все сделано из глины и дерева? Но это-то и составляет величайшую славу и знатность дома! Когда не заботятся о вещах житейских, тогда часто всю заботу и попечение обращают на пользу души. Поэтому когда замечаешь большую заботливость о внешности, тогда стыдись этого как великого безобразия!

Дома богатых особенно безобразны. В самом деле, когда ты видишь дом, в котором столы накрыты коврами, ложи украшены серебром, как в театре, как на сцене, что может сравниться с таким безобразием? Какой дом более уподобляется части театра, назначенной для плясок, или тому, что здесь происходит: дом ли богатого или дом бедного? Не очевидно ли, что дом богатого?

Таким образом этот дом преисполнен безобразия. А какой дом подобен дому Павла или Авраама? Без сомнения, дом бедного. Поэтому-то он особенно красив и знатен.

А чтобы тебе увериться в том, что бедность служит особенно украшением дома, войди в дом Закхея и узнай, как он украшал его, когда хотел посетить его Христос. Он не побежал к соседям просить у них ковров, седалищ из слоновой кости, не вынимал из кладовых драгоценных покрывал, но украсил весь дом украшением, приличным Христу. Какое же это украшение? Господи! половину имения моего я отдам нищим, — говорит он, — и, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк. 19, 8). Так и мы должны украшать дома, чтобы и нас посетил Христос. Это-то и есть ковры драгоценные, они приготовляются на небе, там ткутся. Где есть это, там присутствует и Царь Небесный. Если же ты украшаешь чем-либо иным, то призываешь к себе диавола и его служителей.

Христос был и в доме мытаря Матфея. Что же этот сделал? Прежде всего украсил себя усердием, потом тем, что оставил все и последовал за Иисусом. Так и Корнилий украшал дом свой молитвами и милостынями, а потому и доныне блистает он более, нежели царские чертоги. Подлинно, безобразие дома состоит не в том, что в нем сосуды лежат в безпорядке, ложе не убрано, стены закопчены дымом, а в грехах живущих в нем. Вот почему Христос никогда не входил в блистательный дом, но был в доме мытаря, начальника мытарей и рыбаря, оставив царские палаты и тех, которые облекались в дорогие одежды.

Итак, если и ты желаешь призвать Его в свой дом, то укрась последний милостынями, молитвами, всенощными бдениями и усердным молением. Это и составляет украшение для Царя Христа, а внешняя пышность есть украшение для мамоны, врага Христова. Итак, никто пусть не стыдится иметь бедный дом, если в нем есть такие украшения, равно никто из богатых пусть не гордится великолепным домом, напротив, пусть стыдится и, оставив его, пусть поревнует о первом, чтобы и на земле принять Христа, и на небе удостоиться вечных селений благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.