Подлинно, не низкой ли и потерявшей самосознание душе свойственно то, что делают и говорят неистовствующие от ярости? Но есть и другой вид неистовства, еще худший. Какой? Тот, когда не хотят оставить гнева, но питают в себе памятозлобие как какого-нибудь домашнего палача. Самих же их первых мучит памятозлобие еще и здесь, не говоря о будущем.

Подумай, какое терпит мучение человек, возмущенный душой, каждый день помышляя о том, как бы отомстить врагу? Прежде всего он мучит сам себя и томится, раздражаясь, досадуя на самого себя, разгорячаясь.

Точно огонь постоянно горит в тебе, и, когда горячка усиливается до такой степени, ты не ослабляешь ее, думаешь, как бы причинить какое зло другому, а между тем терзаешь самого себя, постоянно нося в себе сильный пламень, не давая успокоиться душе своей, постоянно свирепея и содержа ум свой в тревоге и смятении.

Что хуже этого неистовства — всегда мучиться, раздражаться и воспламеняться? А таковы души злопамятных. Они, как скоро увидят того, кому хотят отомстить, тотчас же выходят из себя, услышат ли голос его — падают и дрожат, лежат ли на постели — придумывают тысячи мучений, как бы поразить и растерзать своего врага, а если при этом увидят его благоденствующим — о, какое для них наказание!

Прости же другому проступок его и избавь себя от мучения! Для чего ты непрестанно мучишь себя, чтобы однажды поразить и наказать его? Для чего причиняешь самому себе изнурительную болезнь?

Для чего продолжаешь гнев свой, когда он готов прекратиться? Да не продолжится гнев ваш даже до вечера, говорит Павел (см.: Еф. 4, 26); он, как бы какая тля и моль, подъедает корень нашей души. Для чего удерживать внутри себя этого дикого зверя? Лучше положить зме я или ехидну на сердце, нежели гнев и памятозлобие: от тех скоро можно было бы нам освободиться, а этот остается постоянно, вонзая свои зубы, впуская свой яд, возбуждая злые помыслы.

«Я делаю это, — скажешь, — для того, чтобы тот не стал смеяться надо мною, не стал презирать меня»? Жалкий и безрассудный человек! Ты не хочешь быть посмешищем для подобного тебе раба, а подвергаешься неблаговолению своего Владыки? Не хочешь быть в презрении у равного тебе раба, а сам презираешь Владыку? Не можешь снести презрения от человека, а не подумаешь, что ты прогневляешь Бога, посмеваешься над Ним, пренебрегаешь Им, не оказывая Ему повиновения? А то, что он не будет смеяться над тобой, это очевидно. Если станешь мстить, то будет великий смех, великое презрение, так как это — дело малодушия, если же простишь, то великое удивление, так как это — дело великодушия.

«Но тот, — скажешь, — не узнает этого»? Пусть узнает Бог, чтобы ты имел за то большую награду. Взаймы давайте, — говорит Он, — не ожидая ничего (Лк. 6, 35). Будем благодетельствовать тем, которые не чувствуют, что им благодетельствуют, чтобы они, воздавая нам похвалы или что другое, тем не уменьшили нашей награды. Если ничего не получим от людей, то тем больше получим от Бога.

Что смешнее, что грубее души, непрестанно гневающейся и желающей мщения? Это — женское и детское желание. Как рассерженная женщина гневается и на бездушные вещи и, пока хотя бы не топнет об пол, не оставляет своего гнева, так и злопамятные желают отомстить своим оскорбителям и делаются сами достойными смеха, потому что увлекаться гневом свойственно детскому уму, а преодолевать его — уму возмужалому. Итак, не мы будем в посмеянии, когда окажем любомудрие, а они. Не покоряться страсти — дело людей не презренных, а презренным свойственно бояться смеха других до такой степени, чтобы из-за этого решиться покоряться собственной страсти, оскорблять Бога и мстить за себя. Это поистине достойно смеха.

Будем же избегать этого. Пусть тот говорит, что он причинил нам тысячу зол, а сам ничего не потерпел от нас, пусть говорит, что, если он и еще поругается над нами, так же не потерпит ничего. Если бы он захотел хвалить нас, то не иначе стал бы проповедовать о нашей добродетели, не иные стал бы употреблять слова, как именно эти, которыми он думает унизить нас. О, если бы все говорили обо мне: «Это — человек холодный и жалкий: все оскорбляют его, а он терпит, все нападают на него, а он не мстит за себя»! О, если бы прибавили еще, что «он даже и не может сделать этого, хотя бы и хотел», — мне похвала была бы от Бога, а не от людей!

Пусть говорят, что мы не мстим по трусости! Это нисколько не вредит нам: Бог видит и уготовляет нам большее сокровище. Если бы мы стали смотреть на тех людей, то лишились бы всего. Будем же смотреть не на то, что о нас говорят, а на то, что нам до́лжно делать. Некоторые говорят: «Пусть не смеется надо мной, пусть не издевается». О безумие! Что делает равным Богу, то есть немстительность, то почитаешь ты смешным? Не вправе ли смеяться над нами и мы сами, и эллины, когда так говорим мы вопреки Богу?

Но, может быть, это кажется смешным. Когда слишком усиливается это безумие, то люди благоразумные смеются, и среди множества неистовствующих непричастный их неистовству также кажется неистовствующим. Потому, увещеваю вас, будем терпеливы и не станем выходить из себя, чтобы, очистившись от этой гибельной страсти, мы могли сподобиться Царствия Небесного благодатью и щедротами Единородного Сына Его, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.