Глава 4
На каждом привале Оксана прихорашивалась. Отросшие волосы она заплела в две смешные косички. Только тогда Фома обратил на них внимание:
– А ведь ты не рыжая. Ты русая.
– Ну и что? – был настороженный ответ.
– Врешь много. Говорила, что сроду, мол, не красилась.
– Когда это я так говорила?
– В тот день, когда мы с Борькой тебя нашли.
Оксана фыркнула. Глаза ее смеялись:
– Ну соврала, подумаешь! Бессовестная, да? Не женское это дело – совесть иметь.
– Маленькая ложь, Штирлиц, порождает большое недоверие, – проворчал Фома, пытаясь выглядеть рассерженным.
Он сосчитал царапины, сделанные ножом на ложе карабина. Тридцать ровно. Сегодня пошел тридцать первый день путешествия.
Бао не обманул. Он сам вместе с учеником проводил Фому и Оксану до восточной границы своих владений, причем ученик все время шел впереди, демонстрируя конфуцианскую добродетель. Путь был не из приятных, но все обошлось.
Бао сделал даже больше, чем обещал: подал на границе дымный сигнал, дождался восточного соседа и передал ему путников с просьбой оказать содействие. Наверное, сосед, маленький смуглый малаец, чье имя Фома не запомнил, был рад погасить старый должок, оказав Бао услугу. Шли быстро, нигде подолгу не останавливаясь и почти не разговаривая. Хозяин знал от силы полсотни английских слов, а Фома и не стремился к общению: кожная болезнь, поразившая лицо и руки малайца, запросто могла оказаться проказой. Кое у кого из хуторян в бедных оазисах зримо проявлялись те же симптомы. Оксану не пришлось долго уговаривать есть только из своей посуды и только то, что дал в дорогу Бао, и не спать в местных лачугах. Оксана была в ужасе и обрела счастье не раньше, чем смогла вымыться с мылом и песком и выстирать одежду.
Произошло это уже в гостях у Петера ван дер Шунта, огромного веселого голландца, ни в какую не желавшего отпускать две пары рабочих рук. Владения Петера живо напомнили Фоме его собственный бывший феод: вроде крепкий, а некоторые оазисы можно даже назвать процветающими – ну и что? Та же жизнь без цели и смысла, то же сомнительное благосостояние в награду за бесконечный монотонный труд, тот же бег белой крысы в лабиринте. Даже не бег – сидение на месте! Бегущая куда-то крыса может хотя бы надеяться…
Петер обильно кормил и поил пивом – мутным, но приемлемым на вкус. Петер расписывал «блистательные» перспективы. Решено: друг Томас станет его помощником, вторым лицом в феоде и наследником. Девушка Оуксана может стать женой Томаса и менеджером в лучшем и крупнейшем оазисе. Ей тоже придется работать в поле, но она будет леди-босс. Ну как? Соглашайтесь!
Фома не мог понять: то ли Петер глуп, то ли нарочно придуривается. Вообразить, что человек, еще недавно бывший феодалом, согласится пойти в подручные к другому феодалу, – это что-то! Наверное, Петер так и не поверил в то, что Фома ушел добровольно. Знаем, мол. Выгнали, а? Пришлось уносить ноги? Понимаю… Ну не хочешь – не говори, твое дело, а только меня не проведешь, чудес не бывает…
Петер владел феодом всего лишь третий год. Он просто не дорос до чудес.
Ссориться с ним не было нужды. Серой «ночью» Фома и Оксана просто ушли, покинув в хижине жизнерадостно храпящего хозяина. В который раз Фома шепотом предложил Оксане остаться – гляди, хорошие места, и феодал вроде ничего парень… Оксана лишь упрямо мотнула головой.
К востоку от владений ван дер Шунта лежали еще два феода, а за ними, по дошедшим до Петера сведениям, не было уже ничего, кроме голой пустыни. Ни оазисов, ни воды, ни пищи. Петер особенно напирал на это обстоятельство. Куда идете, глупые вы люди? Зачем? Хотите помереть – есть способы менее мучительные. Хотите жить – оставайтесь!
Сколько раз Фома убеждал людей в том же – и свежевыброшенных на Плоскость перепуганных новичков, и неприкаянных хуторян, занятых поисками лучшей доли. Случалось, добивался своего, а иной раз – нет и тогда переставал видеть глупцов в упор. Ну дураки же и есть! Разве закон дуракам писан? Адью, скатертью дорога. Ищите и обрящете… какую-нибудь ловушку. Авось угадаете на такую, которая не заставит долго мучиться.
Наверное, то же подумал и Петер. Во всяком случае, он не предпринял попытки догнать и остановить. Путники его больше не видели.
Беспокоил Экспериментатор – и беспокоил как раз тем, что не вмешивался. Не строил на пути непроходимых барьеров, не насылал горизонтальных смерчей, не внушал непреодолимое желание вернуться. Сначала Фома недоумевал, потом плюнул. Могло случиться и так, что неожиданное развитие эксперимента Экспериментатор посчитал тоже интересным. Почему нет?
Потому что все эти рассуждения – чисто человеческие, а Экспериментатор не человек и пути его неисповедимы?
Верно. Но как быть, если человек не может ответить на вопрос, который к тому же он не в состоянии правильно задать? Только и остается, что цепляться за свое, привычное, человеческое…
Зыбкая, но опора.
Шесть дней путники пробирались на восток по чужим землям. Четырежды Фома видел вдали оазисы, но свернул лишь к последнему, и то лишь потому, что подошли к концу запасы пищи, а главное – воды. Хуторяне, все как один чернокожие, держались недружелюбно, на натурообмен не шли, и Фома, озлобившись, произвел реквизицию. На следующий день пришлось отстреливаться неизвестно от кого – надо думать, путников вытропил местный феодал, пылая праведным гневом. Перестрелка издали кончилась ничем – охотник убедился, что дичь умеет кусаться, и благоразумно отстал.
А потом началась пустыня. Без людей. Без воды. Без края. Петер не пугал – он говорил чистую правду.
Поначалу еще попадались пустынные дыни цама. Оксана морщилась, ей не нравился их вкус, но Фома запретил притрагиваться к воде. Удалось даже собрать небольшой запас дынь и продержаться на них полдня, после того как пошли совершенно безжизненные пески.
Ловушек и подлянок не становилось меньше, изменился лишь их состав. Куда-то исчезли, например, летающие нити, реже попадались раскаленные вихри и черные провалы, зато участились гравианомалии, больше стало грибниц пыхтунов, больше танцующего песка и воющего песка. Зыбучего песка – тоже.
По большой дуге обошли громадный – три сотни шагов в диаметре и полсотни в глубину – песчаный водоворот. Десятки, если не сотни тысяч кубометров ползущего по часовой стрелке, постепенно ссыпающегося к центру воронки песка издавали громкое равномерное «ш-ш-ш». Оксана, поежившись, сообщила, что близ ее дома в Ростове Великом иногда так шипит котельная.
Цепь скальных лбов протянулась хребтом доисторического чудища. Взобравшись наверх, Фома долго рассматривал в бинокль местность, лежащую дальше к востоку, и не видел ничего, кроме унылых барханов. Оксана требовала дать посмотреть и ей, дышала в ухо, вынуждала зря тратить слова.
На следующий день она поняла, что при жаре и недостатке воды надо молчать. А пить так, чтобы только смочить полость рта.
За минувшие дни Фома успел досыта наслушаться болтовни и узнал о своей спутнице много нового. Впрочем, сведения не содержали сенсаций. Друзья, подруги, козни тех и других, вредные училки, смешные школьные случаи, непонимание родителей, планы на будущее, которым теперь вряд ли суждено сбыться, – все это Фома относил к информационному шуму и слушал вполуха, если вообще слушал. Иногда рявкал. Иногда ограничивался тяжелым взглядом. Он узнал, что Танька Машкина и Лилька Семчук собираются после школы податься в Москву на заработки, и всему классу понятно, о каких заработках идет речь, – те еще шлюшки, пробы ставить негде…
– Звали и меня, ты представь, да?
Бесценная информация, нечего сказать.
Наконец настал день, когда Оксана расплакалась, увидев свое лицо в зеркальце пудреницы, и назвала себя дурой. Зачем она потащилась в эту ужасную пустыню, ну зачем? Разве плохо жилось на старом месте? На крайний случай можно было остаться у китайцев, а еще лучше у Петера, он сильный и веселый. Дура! Дура!
Мелкой рябью полз по склону бархана белый песок. Смотреть на его течение и не думать о воде было невозможно.
– Я виноват? – со злым сарказмом спросил Фома, через силу шевеля распухшим языком.
– Да, и ты! Я всего-навсего дура, а ты подлец! Зачем уговаривал не идти с тобой? Не уговаривать – побить надо было! Я же не знала, что ты сумасшедший!
Фома отвернулся. Сознавая, что девчонка отчасти права, он имел для нее в запасе много справедливых и язвительных слов – бесполезных, как все не ведущее к цели. Пусть покричит. Кому-то достаточно выразиться поэнергичнее, кого-то тянет выговориться перед терпеливым слушателем, а кому-то дай побеситься – и все пройдет.
Оксана швырнула в него пудреницей. Поплакала еще немного, повсхлипывала и сердито потребовала воды.
Фома достал все бутылки – пустые и полные. Оксана должны была видеть: воды осталось намного меньше половины. Вода командовала: забыть о возвращении назад! Вода была большим начальником.
– Два глотка, – распорядился он. – Два маленьких глотка.
И был готов немедленно отнять бутылку, если бы девчонка, не выдержав, выпила больше. Он непременно влепил бы ей хорошую пощечину для ее же блага. Пришло время быть жестоким. Феодалу ли не знать, как пропадают ни за понюх табаку неприспособленные новички? Любой феодал повидал их предостаточно – истеричных психов, легкомысленных разгильдяев, набитых по макушку дурацкими предрассудками о ценности собственной личности и гарантированных свободах, несчастных заложников привычных иллюзий. А на Плоскости новичок – никто, и звать его никак, пока он чему-нибудь не научится. В некоторых отношениях Плоскость устроена предельно просто.
Но Оксана отпила ровно два глотка, вернув Фоме бутылку с выражением высокомерного презрения. Фома не счел нужным отреагировать ни голосом, ни взглядом. Умница, девочка, подумал он. Валяй, ненавидь своего мучителя. Ненависть придает силы. Надо идти дальше, назад пути нет. Впереди неизвестность, но ни одна сволочь не заставит его поверить, что эти пески бесконечны. Жаль, что убедиться в этом можно только ногами…
«А ты не пробовал выспать карту этой местности?» – однажды спросила его Оксана. Было это давным-давно, еще во владениях Бао. «А как же! – отвечал Фома с иронической ухмылкой. – Пытался много раз. Однажды карту Москвы выспал. Большую, настенную. Как бы тебе объяснить? Управлять можно какими-то деталями, а не всем содержанием сна. Во сне человек редко гуляет по надоевшим местам, ведь сны – это стремление к чему-то. Во сне я чаще всего на Земле, а не здесь, зачем мне карты Плоскости? И где гарантия, что карта будет настоящей картой, которой можно верить, а не моей фантазией?»
Теперь ему казалось, что он сумел бы выспать карту окрестностей. Быть может, не стоит идти все время на восток? А если ближайший источник воды прячется за дымкой всего в нескольких километрах к северу или югу? А если целый оазис? Магеллан умудрился пересечь почти весь Тихий океан, не встретив ни одного острова, хотя их там как грязи. Неблагодарное это занятие – поиск наугад.
Фома выпил лишь один глоток воды. Он знал, что и три глотка не утолят жажду, но один глоток заставит двигаться – на три приема встать, через силу вздеть на плечи отощавший рюкзак и до следующего привала брести дальше на восток.
У них оставалось еще полбутылки воды, когда они нашли оазис.
Полбутылки – мало это или много? Имея терпение, можно растянуть на сутки. И еще суток двое, максимум трое можно идти совсем без воды. Потом конец. Скорее всего он наступит даже раньше, чуть только полуобморочный путник перестанет замечать характерные признаки ловушек. Пусть не висит над головой пылающая жаровня солнца, пусть терпим зной – все одно. Сухой воздух сосет из тела влагу алчно и неутомимо. Насосавшись – бросит сухую мумию. По сравнению с безводными пустынями Земли, разница только в сроках. Сахара убьет быстрее. Плоскость растянет это удовольствие, хотя и ненамного.
Нет, человек убивает сам себя. Сидел бы дома, погрязнув в трясине каждодневных мелочей, возился по хозяйству, заботился о пропитании, растил детей, не мечтая о несбыточным, – сохранил бы себя для нескорой естественной кончины. Большинство так и делает, а что брюзжит, так отчего бы не побрюзжать? И лягушки ведь зачем-то квакают. Человеку только дай обругать мирок, в котором он живет, не смея высунуть нос наружу. И уж с особым удовольствием он поглумится над беспокойными одиночками, у которых шило в одном месте. Куда ты намылился, олух царя небесного? Сиди. Вынь шило. Делай как мы. Что, не желаешь? Больно умный, да? Человек завистлив к чужому успеху – тем охотнее он осмеет чужой неуспех.
Успех пришел – частный, зато крайне своевременный. И некому было бормотать в досаде: «Дуракам везет». Пуст был оазис. Велик, но безлюден.
Со стороны он напоминал тропический остров, затерянный в океане, маленький рай для избранных счастливцев. Такого количества деревьев Фома не видел даже во владениях короля. Преобладали пальмы. Густая трава выросла по пояс – совершенно земная трава, невесть как попавшая сюда, но чувствующая себя, по-видимому, прекрасно. Целых три родника орошали склоны котловины, а из озера в ее середине, ласково журча, бил веселый фонтанчик.
Упасть в озеро – и пить, пить без конца… Не свирепо дозируемые протухшие остатки в мутной бутылке – сколько угодно чистой прохладной воды! Слаще меда. Вкуснее всего, что бывает на свете. Желаннее свободы, власти и любви – ненадолго, но желаннее…
С едой дело обстояло хуже, но в целом приемлемо. Одна из пальм была финиковой. На краю котловины Фома нашел инжир – недозрелый и враждебный желудку, но терпимый, если не обжираться. Незнакомого вида деревья давали съедобные плоды со странным, но приятным вкусом. Наконец, здесь, как и повсеместно, обитали гигантские многоножки – правда, охотиться на них мешала трава. Фома отстреливал членистоногих на границе оазиса.
До чего же хорошо полулежать у весело потрескивающего костерка, дожидаясь готовности супа, что булькает в закопченной кастрюле на таганке и дразнит запахами! Рай, да и только. Можно позволить себе лениться сколько влезет. Охота, сбор дров и плодов, варение пищи – разве это работа? Одно удовольствие. А дров столько, что на ум не приходят мысли об экономии. Жги просто так. Щурься на огонь, воображай, будто видишь в изменчивом пламени танец огненной саламандры, вздрагивай, когда с сердитым треском отскочит от полена уголек, наслаждайся.
Никакой опасности. Бери что хочешь. Выбор ограничен, но не будь привередой. Небесной манны от Экспериментатора ты все равно не дождешься, так что уж будь любезен пользоваться тем, что есть. Цени то, чем обладаешь, и подумай: многим ли доставалось такое счастье? Хуторяне вечно в работе, как навозные жуки. У феодалов жизнь поинтереснее, но и они горбатятся за свой хлеб. Учти, тебе здорово повезло, и не даром. Ты сам пришел к своему везению. Ты заслужил его.
– Я не подозревала, что на свете бывают такие волшебные места, – в первый же день заявила Оксана.
– На этом свете, – сделал ударение Фома, – все может быть. – Подумал и добавил: – Да и на том тоже. Только реже.
– На каком это том?
– Ну… на Земле.
– Вечно ты все испортишь, – расстроилась Оксана. – А я вот думала, что мы как раз на Земле.
В стороне невысоко над грунтом, противно извиваясь, проплыл воздушный удав бледно-лилового цвета. Почуяв границу оазиса – передернулся и потек прочь. Никакое это было не животное в привычном смысле, а так, одна из редких и не самых опасных ловушек Плоскости. Просто-напросто длинная струя ядовитого газа, ни в какую не желающая смешиваться с атмосферой и гонимая не ветром, а исключительно своей прихотью. Не становись у нее на дороге – и все дела. Бывают, к сожалению, удавы малозаметные, особенно «ночью». Влип, вдохнул гадости – пропал, удав вмиг задушит. Были прецеденты.
– Прости, – сказал Фома, кося глазом на удава, – но мы не на Земле. Мечтать вредно, мечтателей Плоскость рано или поздно подловит и убьет. Уж лучше я тебе настроение испорчу.
– Уже испортил.
– На здоровье. А это, – Фома обвел рукой зеленеющее великолепие, – пустой оазис, вот и все.
– Как у тебя все просто, – поморщилась Оксана. – Пустой оазис. Для тебя эта трава, эти деревья всего лишь пустой оазис. Сейчас еще начнешь прикидывать, почему он пустой.
– Это как раз нетрудно. Он изолированный, находится вдалеке от других – раз. Ясно, что поблизости нет точек выброса, – два. Новички не имеют шансов попасть сюда, феодалам невыгодно делать такой крюк, а бродяги вроде нас суть редкое исключение из правила. Допускаю, что здесь еще не ступала нога человека.
– Вот я и говорю: все ты объяснишь, все растолкуешь… Скучно с тобой. Учебник ты ходячий. Смотри, какой фонтанчик! Разве не прелесть?
– Мечта бедуина, – лениво отозвался Фома. – Наверное, только жителям пустынь могла прийти в голову мысль поливать водой воду. От скудости всегда тянет на излишества. А потом уже пошла мода на фонтаны и у других народов.
– Ты еще скажи, что дурные примеры заразительны!
Фома ничего не ответил и попросту уснул. Снились фонтаны. Один вдруг напрягся, зашипел, неправдоподобно и дико раздул похожий на брандспойт наконечник и выстрелил в небо толстой шлепогубой рыбой.
Сон понравился.
Фома постепенно превращался в лодыря. Он перестал вести счет дням. Мыслей было мало, и доминировала одна: «Хорошо-то как!» День за днем экс-феодал валялся либо в траве, либо на песке у озера, купался и отъедался. Живот утратил пугающую впалость, а грудная клетка уже не напоминала стиральную доску. От сытости и покоя просыпались иные мысли и желания. Он стал находить, что Оксана не просто «очень даже ничего», а гораздо красивее Бриджит. Волосы только подкачали. Разноцветные.
Однако при попытке раздеть девчонку Фома получил по рукам и был облит презрением. Он удивился и, пожалуй, обиделся. В чем дело? Разве он урод какой? Ничуть. Ну да ладно. Про себя он посмеялся над формулировкой отповеди: «Я сама решу, когда и с кем мне спать!» На здоровье. Решай. Выбирай, если считаешь, что у тебя есть выбор.
Он не повторил попытку. А Оксана на следующий день вела себя так, будто ничего не случилось.
Шли дни. Неразличимо похожие друг на друга.
Однажды приснился сон: Фома сам стал рыбой. Темная зелень воды утратила клейкую вязкость, и Фома радостно сделал первый вдох. Ничего, дышалось нормально. Отчего он так мучился прежде? Ведь проще простого! Кто сказал, что человек не может приспособиться? Ко всему на свете – точно не может. Но ведь можно среди всего выбрать лучшее и приспосабливаться только к нему!
Лупоглазые рыбины расплылись в разные стороны, потеряв к нему интерес. Он стал одним из них. И пришел ужас.
Руками – о счастье, его руки еще не превратились в плавники! – он яростно скреб себя, сдирая мерзкую скользкую чешую. Он снова начал извиваться в попытке всплыть. Сразу перехватило дыхание. Среда оставалась враждебной, он не сумел вписаться в нее. Вверх! Вверх!
Внезапно стало темно, и в темноте грянул раскат грома. Или это разорвались легкие, не выдержав мук удушья?
Фома проснулся.
Рядом с ним стояла Оксана. «Марголин» в ее руке казался огромным. Знакомый запах порохового дыма моментально ударил в ноздри. Не отсюда ли раскат грома?
– Стрельбой забавляешься? Делать нечего?
– По утрам она стреляла и будила феодала, – срифмовала Оксана. – А делать – да, нечего. Именно нечего. Тебе самому еще не надоело?
– Нет, – соврал Фома.
– Когда надоест, поздно будет. Ожиреешь и совсем обленишься. Тоже мне – нашел рай! Для этого ты меня сюда привел?
– Я, между прочим, никого не вел, – огрызнулся Фома. – Чего тебе надо? Сколько раз я предлагал тебе выбрать место и там остаться, а?
– А я не для того с тобой пошла, чтобы менять шило на мыло! Не хочу я здесь жить, ты меня понял? Я домой хочу! Дура я! Дура!
– А кто спорит?
– Думала, нашла того, с кем можно вместе попытаться… А ты… ты такой же, как все. Кто говорил, что человек должен жить по-человечески или вообще не жить? Я думала, ты богоборец, а ты просто болтун… – Оксана всхлипнула.
– Ну-ну. Разревись мне тут еще…
Но Оксана не разревелась. Она навела на Фому пистолет, держа его обеими руками.
– Вставай. Живо. Разлегся!
Фома встал. Пожал плечами. Дальше-то, мол, что? Становилось интересно.
– И делай, блин, что-нибудь!
Зрелый человек, управляемый рассудком, ни за что не выстрелил бы. Убить вместе с феодалом свой единственный шанс – нет, на это рассудительный человек не пошел бы. Вряд ли решился бы и на блеф. Но от взбалмошной девчонки можно было ожидать чего угодно.
Фома жестом отвлек ее внимание и выбил пистолет. Подавил желание наградить девчонку оплеухой. Как ни крути, Оксана была права в главном вопросе.
Доколе? Здесь сытно, но нет даже злаков. Очень скоро кончится запас муки. Можно набивать брюхо фруктами и супом из лапок многоножек, но нет настоящей работы. Безделье убьет. Со временем распадутся эфемерные вещи, и безумная мечта поквитаться с Экспериментатором навеки останется мечтой. Здесь нет спальни и ничего нельзя выспать. Без оружия и снаряжения далеко не уйдешь, даже если очень захочешь.
Кем станешь, человече? Счастливым дикарем? Не будет тебе счастья. Искусаешь локти, вспоминая, как остановился на полпути. Ты этого хотел?
Стыдно. Но не нужно никаких слов оправдания. Слов вообще не нужно. Имеют значение только дела.
– Подбери «маргошу», – приказал он, рискуя. – Подбери и дай мне.
И понял, что не ошибся, когда Оксана послушалась, лукаво заметив при этом:
– Проснулся? Так-то лучше.
И улыбнулась.
У них не было ночи любви. На Плоскости стоял день, обыкновенный день без солнца, и в этот день Оксана впервые познала мужчину – такого, какого хотела, и по своей воле. В этот день Фома понял, что их отныне двое. Он знал, что стал вдвое уязвимее, но это странным образом не пугало его, потому что он стал вдвое сильнее. Не за счет слабой подруги – за счет самого себя.
На следующий день он вышел в поиск. Шел по-прежнему на восток, налегке, оставив в оазисе Оксану и большую часть снаряжения. Вернувшись задолго до «ночи», ничего не сказал, но отправился в бамбуковую рощицу, окрасившую нарядной зеленью дальний берег озера, и валил стволы, выбирая самые толстые. Назавтра вышли в путь, неся на плечах помимо рюкзаков груз бамбука – пять стволов. С отвычки к работе часто отдыхали. Плоскость подарила маленькую милость: ловушек на пути встретилось всего ничего, да и те Фома разведал накануне.
С гребня высокого бархана открылось невиданное зрелище.
– Река! – тяжело дыша, крикнула Оксана и засмеялась. – Вот это номер! Настоящая река! А я думала, на Плоскости рек не бывает…
– Мало ли что ты думала, – оборвал Фома. – На Плоскости все может быть.
– Не выделывайся. Ты сам удивлен.
– Ясное дело, удивлен, – не стал отнекиваться Фома, – и что с того? Я еще не так удивлюсь, если окажется, что в этой реке течет вода, а не кислота какая-нибудь. Губу-то закатай обратно. Я вчера до реки не дошел. Может, это вообще мираж. Надейся на лучшее, готовься к худшему…
– Да ну тебя! Так вот для чего бамбук! Плот хочешь сделать?
– Именно. Пусть нас река несет. Только этого бамбука на плот не хватит, придется сбегать за ним налегке еще раза два, не меньше… Сбегаем?
– Конечно! А тебя не смущает, что река течет с юга на север?
– А какая разница? – спросил Фома. – Мы ведь ищем не знаю что не знаю где. Может, оно вообще на западе, так это что – аргумент, чтобы не плыть на север? Не понимаю такой логики.
– Ты не болен? – с деланым участием спросила Оксана.
– Мы оба больны. Здоровые в оазисах сидят, хлеб растят, оброки платят, детей делают неизвестно зачем…
– Тогда я не хочу выздоравливать.
Удивительно, до чего быстро река норовит унести беззаботного купальщика подальше от узкой полоски песчаного пляжика – и до чего медленно она тащит дрейфующий по течению плот! С ума можно сойти. Сразу захочешь подвесного мотора. Текучая вода любит показывать, кто тут главный. Река бежит так, как ей хочется, а всякую дрянь на себе она только терпит.
Опасения не подтвердились – вода в реке оказалась водой. Вот только таких рек Фома никогда не видел.
Прямыми бывают каналы. Малейшая ямка, вымытая течением в береговом склоне, с течением лет превратится в меандр. Река обязана петлять.
Эта река не петляла. Она текла как по линейке – могуче-широко и идеально прямо. Дюны и барханы, подступавшие к самым берегам, не смели нарушить ее ровный бег. Ни кустика, ни деревца не укоренилось близ воды.
Из давних лет приходило воспоминание: дейтериевая вода не поддерживает жизни. Откуда Фома это знал, он не мог точно вспомнить. То ли слышал от кого-то, то ли вычитал где-то. Какая разница! Он не верил в то, что вода была «тяжелой». Для объяснения странностей Плоскости не годятся земные причины.
Отчалить удалось лишь через шесть дней. Дважды Фома и Оксана ходили в оазис за новым материалом для плота, и еще один раз Фома ходил один, велев Оксане дожидаться на берегу. Вместе с двумя бамбуковыми стволами он принес небольшой запас дров, полрюкзака фруктов и несколько лепешек, испеченных из последней муки.
Долго вязали плот. Фома не верил реке. Где-то за вечной дымкой, ограничивающей видимый мир несколькими тысячами шагов, водный поток мог низвергнуться в подземную дыру. Почему бы нет? Ведь и изливается он, наверное, тоже из подземной дыры. А перед тем как нырнуть вглубь, река может вволю побеситься на порогах, с нее станется. И как знать, не водятся ли в ней крупные хищные твари? Плот нужен прочный. Порогоустойчивый и крокодилоустойчивый. И три длинных шеста, чтобы был хоть один запасной.
Плавсредство здорово осело под грузом. Если по-честному, то не мешало бы сходить за бамбуком еще разок. Разумная осторожность боролась с нетерпением и проиграла. Фома утешал себя: слишком тяжелый плот непросто было бы спустить на воду. И с этим-то намучились едва не до грыжи…
Он держался настороже. Пусть попробует какая-нибудь водяная тварь напасть на плотик! СКС всегда под рукой. Шмотки надежно принайтовлены. Одна ступня продета в специальную веревочную петлю, чтобы не вылететь за борт при внезапном толчке. Искупать людей и груз можно только перевернув плот.
На «ночь» пристали к берегу, но спали на плоту. В дальнейшем плыли и «ночью». Река по-прежнему текла прямо. Ни притока, ни родника на береговом уклоне, ни деревца, ни метелки жесткой травы. Однообразие песчаных берегов действовало на нервы. Все барханы похожи друг на друга. Изредка маячило вдали облачко белого тумана и скрывалось за песчаными волнами. Еще реже проходили стороной набрякшие тучи всех цветов радуги и неспокойные хоботы смерчей.
На воде не было ловушек.
Дни проходили в пустой болтовне и приступах буйной любви. Иногда Фома вспоминал умелую Бриджит. Сравнение казалось кощунственным. Ему нужна подруга, а не самка!
На четвертый день Фома рискнул искупаться, и никто не схватил его в воде. Все же он стоял на плоту с карабином наготове, когда купалась Оксана, готовый вогнать пулю в любой посторонний предмет.
Что-то в реке все же водилось. Иногда «усы» на воде выдавали движение некрупного тела близ поверхности. Встречались прибитые к берегу водоросли.
Больше ничего.
Наметив ориентир и оценив расстояние, Фома высчитывал скорость течения. По сравнению с пешим ходом выходило совсем неплохо. Разве способен феодал пересечь свой феод за одни сутки? Только при отсутствии ловушек, чего никогда не бывает. Река за сутки убежит значительно дальше.
Вопрос: куда?
– Она никогда не кончится, – заявила Оксана не то на десятый, не то на одиннадцатый день сплава. – Она так и будет течь прямо и прямо. Всегда.
– В бесконечность? – спросил Фома. Ироническая улыбка далась ему с трудом. – Никто не доказал, что Плоскость бесконечна.
– И не докажет. Мы тоже не докажем, потому что умрем раньше. Завтра у нас кончится еда.
– Причалим к берегу и поохотимся на многоножек.
– Ты их видел? Я не видела ни одной. Они здесь не водятся. Да и дров у нас уже нет.
Фома не возразил – трудно спорить с очевидным.
– Зато полно воды, – попытался утешить он. – По-моему, в реке есть и пища. Попробуем рыбачить.
– Чем? Руками?
Фома молча скрипел зубами. Почему он не выспал несколько гранат? А ведь, помнится, хотел! Решил, что ноша и без того тяжела, – и правильно в общем решил. Ему не понадобились гранаты, чтобы отбиваться от людей. Кто мог знать о реке? О ней не доходило даже туманных слухов, неотличимых от врак, тех слухов, что передаются от феодала к феодалу не без эффекта «испорченного телефона». Феодал Фома знал, что на Плоскости бывает все, но не поверил бы в существование большой реки.
– По-твоему, река – тоже ловушка Плоскости? – спросил он.
– Ловушка для дураков, – объявила Оксана. – Прости, но здесь ты такой же дурак, как и я дура. Ты в своих владениях был умным. Там ты все знал. А здесь мы попались.
Царапины на бамбуковом стволе отмечали пройденный путь. Стараясь придерживаться масштаба, Фома по памяти изобразил пройденные феоды, большую пустыню, ничейный оазис. Выходило, что по воде пройдено уже вдвое больше, чем по суше.
А значит, вернуться нельзя.
Кто мог подумать, что населена лишь малая часть Плоскости?
Гипотеза была возможна, но не казалась правдоподобной. Опыт жизни говорил иное: повсюду встречаются оазисы, спальни, точки выброса. Где-то они понатыканы пореже, где-то погуще, но ведь это естественно. И нет земли без феодала.
Оказалось – есть. Плоскость опять обманула. Кто в плену привычных представлений, тот всегда бывает обманут. Убогим умом человек не в силах постичь замыслы Экспериментатора. В рамках эксперимента от него этого и не требуется.
– Можно поискать спальню, – в сильном сомнении проговорил Фома.
– А как их ищут?
– Замечают место, куда не заползают ловушки. Потом ложатся там спать и видят сны. Если что-то материализуется – значит, спальня. Другого способа не знаю. Никто не знает. Можно потратить время впустую. Можно нарваться на дурилку или обменник.
– Ничего себе!
– Все спальни обнаружены давным-давно опытным путем, – поделился Фома старой истиной. – Нет спальни – нет феода. Знаешь, я предлагаю двигаться вперед. Ну их, эти спальни.
– Вот и я так думаю, – вздохнув, сказала Оксана. – Ладно, вперед так вперед. Должна же когда-нибудь кончиться эта пустыня…
В ее голосе не было уверенности.
