Цепь выветренных скал на границе с владениями Перонелли действительно смахивала издали на спину крокодила. Фома сам когда-то придумал это название и потом долго объяснял Нсуэ, что такое крокодил. Откуда бушмену из Калахари, никогда не покидавшему родных песков, знать о крокодилах? Пришлось растолковать, что это такой большой варан, по воле великого духа Гауа снабженный немаленькими зубами, гребным хвостом и спиной… вот такой, как та цепочка скал.

Породу, слагающую скалы, Фома определить не мог. Видно было только, что особой прочностью порода не отличалась. Бродячие вихри выгрызли в ней множество ям, гротов и даже одну узкую пещеру – отличную духовку для того, кто сдуру дождется в ней визита горячего вихря. Одна из первых заповедей феодала: всегда имей хотя бы один путь к отступлению. Лучше два.

Поэтому Фома не расположился на самой высокой, но зато и самой крутой скале, выбрав более пологую. Ломать ноги, прыгая в случае чего с обрыва, – удовольствие маленькое.

Восточная часть феода Перонелли была отсюда видна как на ладони. Правее можно было разглядеть южную часть владений Люкера. Далеко на юго-западе угадывалась в дымке длинная серая полоса скального выхода, там начинался феод Губайдуллина.

Феод? Провинция? Сатрапия какая-нибудь? Фома не знал, и это его беспокоило. Шестой год от западных соседей не поступало никаких известий. Совершенно никаких. Ни от Люкера, ни от Перонелли, ни от Губайдуллина, ни от Анастасиоса Андриадиса. Тем более их не поступало от Мбунумве, чья земля хотя была и недалеко, но с феодом Фомы не граничила. Как будто на западе все вымерло.

Но этого, конечно, никак не могло быть. Удобно расположившись на скале, Фома навел бинокль на владения Перонелли. Бинокль был новый, недавно выспанный, с могучими, еще не заляпанными линзами и двадцатикратным увеличением. На нем даже красовался лейбл «Made in China», хотя Фома не помнил, чтобы вспоминал о Китае на сон грядущий. Что удивительного? Плоскость – или местный бог – работает по принципу экономии усилий. Можно выспать и небывальщину вроде того танка с башней от линкора, но если нужен всего лишь бинокль, или автомат Калашникова, или коробок спичек, то зачем выдумывать уже выдуманное? Проще скопировать то, что реально существует на Земле.

А разве кто-нибудь сомневается в том, что контакты с Землей у Плоскости самые тесные? Каждый, кто угодил сюда, служит наглядным подтверждением данной истины.

В хороший день дымка позволяла разглядеть со Спины Крокодила максимум два оазиса. Сегодня видимость была так себе, ниже средней, стало быть, на дальний оазис, тот, что у Люкера, не стоило и смотреть.

Зато ближний оазис, у Перонелли, как будто нарочно подставлял себя взгляду. Невысокие холмы, обрамлявшие котловину, скрывали часть ячменного поля, но не огороды, не источник воды и не хижину. Несколько чахлых пальм, казалось, печально размышляли, стоит ли им и дальше длить свое существование. Поле тоже не обещало чересчур обильного урожая. Оазис был не из лучших, да и не из крупных.

И тем не менее в нем жило по меньшей мере пять человек. Сейчас Фома видел троих: двух женщин и мужчину. Женщины, согнувшись в три погибели, пропалывали огородные грядки, мужчина таскал в бурдюке воду для полива. Все трое работали безостановочно, как заведенные.

– А можно мне посмотреть? – подал голос Борис, потянувшись к биноклю.

– На, смотри. Ничего там нет интересного…

– А если ничего интересного, на фиг мы сюда ходим? – задал вопрос ученик и прилип к окулярам.

Фома не снизошел до ответа. Зачем да почему – это уже было объяснено один раз, умному достаточно. На границе с Губайдуллиным тоже есть давно облюбованное место для наблюдений, как и на границе с Андриадисом. Что-то неладное произошло у соседей, хотя боеголовка ракеты заведомо не рванула. Вернее всего, взбесившаяся точка выброса все-таки «одумалась» и заработала в прежнем режиме. Впрочем, это еще не факт, а только повод поболтать с Георгием Сергеевичем на теологические темы. Если новоявленное королевство временно отказалось от экспансии на восток, то ничего особенного в нем и не должно было происходить. Да, перенаселение. Но почему хуторяне не идут напропалую через границу в поисках недонаселенных, а то и вовсе пустующих оазисов?

Король запретил? Очень смешно. Поди-ка запрети людям искать лучшую долю, не приставив к каждому человеку охранника с автоматом! Молча выслушают запрет, молча и уйдут…

В теории оно так. А на деле – не уходят почему-то! Хотя с первого взгляда ясно: не очень-то они там благоденствуют. Тощие. И одежда на них – рвань.

Фома видел два способа разрешить загадку. Первый – лично наведавшись во владения соседей, собрать разведданные. Опасно, конечно. Поймают – пощады не жди. Отрежут не только уши. И кто знает, какие сюрпризы приготовил тот же Перонелли на границе?

Безответственному мальчишке пристало бросать своих хуторян с риском не вернуться, а не опытному феодалу! Вот подрастет смена – тогда да, можно будет рискнуть. Но только своей головой.

Второй способ заключался в наблюдениях издали и пока не принес результата. Кое-какие выводы можно было сделать, наблюдая не за прозябающими в оазисе хуторянами, а за визитерами. Кто приходит за оброком? Сколько их? Вооружены ли? Какая часть урожая идет на оброк?

Будут ответы на эти вопросы – появится и ответ на вопрос, что вообще творится в западных землях. Без сомнения, сразу же возникнет еще больше вопросов, но станет ясно главное.

Как жаль, что нельзя наблюдать постоянно! Работа мешает. Можно лишь наведываться сюда периодически. И наблюдателя здесь не оставишь: Спина Крокодила далеко не самое безопасное место. Один раз пришлось трое суток сидеть не верхушке скалы, а вокруг клубился белый туман и все никак не хотел уползать – чуял органику, стервец, тянулся к ней…

Один выход: наведываться почаще. Сейчас явный промах: урожай еще не собран, и сборщикам оброка здесь делать нечего.

Стало быть, в следующий раз…

Вспыхнуло что-то над бровью неярко, как зажигалка, и звук издало: фс-с-с-ст!.. Вроде безопасное не-пойми-что, пугает только, а на деле кто ж его знает. Пихнув Борьку, Фома ссыпался со скалы неизвестной породы, крякнул, облегчил душу немудреным словом. Поубивал бы!

А кого?

Ищи, ищи того, кто все это выдумал. Бегай по лабиринту, белая крыса. Толку-то!.. Злобно плюй в черные провалы, вольтерьянец хренов. Очень ты кому-то нужен!

Споткнулся, поднимаясь, сунулся носом в песок. Корни эти… Кусты корявые. Прорва флоры наросла, а хоть бы один листик проклюнулся на безобразных ветвях. Скелеты доисторические. Годны на топливо, больше ни на что. Да и горят так себе.

Только дрянь и лезет из песка. А сколько всего уходит в песок, и не сосчитать. Годы – в песок. Мордой – опять же в песок. Жизнь ради существования, и ни шиша толком не сделано. И чего хотел alter ego, монарх новоявленный, до сих пор непонятно.

Может, хотел сделать хоть что-нибудь? Ужаснулся такому вот бытию и, понятно, накуролесил?

Пять лет назад было ясно: дерьмо и сукин сын. Фома и сейчас так думал. Если хочешь, презирай себя, букашку на Плоскости, подопытную крысу в лабиринте. Людей презирать не смей. Хочешь возвыситься над ними – ладно, черт с тобой, возвышайся, но лезь вверх сам, а не опускай остальных ниже своего уровня. Казалось бы, так ясно!

Было ясно, а стало туманно. Нет, придется, точно придется сделать вылазку на запад! Не сейчас, конечно, а через год-два. Когда Борька подрастет и подучится настолько, чтобы заменить феодала не на время, а навсегда…

Мало ли что.

– Отвечай: что главное в любом действии?

– Его успех. – Борис жизнерадостно хохотнул. – Что, нет?

– Я не о том. Что необходимо любому действию, чтобы оно стало успешным? Решительность?

– А? Ну да. Верно.

– Вы тупы, юнкер. Главное – своевременность, понятно? Повтори.

– Своевременность, – недовольно пробубнил Борис. – Опять экзамен начинается, да?

– Ты еще умерших от жажды, считай, не видел, – едко сказал Фома. – А знаешь, почему? Потому что мы своевременно обходим все точки выброса. С чего ты взял, что мы можем позволить себе пропустить хоть одну?

– Да с того, что она давно скисла, вот с чего! Она за пять лет ни одного новичка не выбросила!

– За шесть, – поправил Фома. – Ну и что? Это аргумент?

– Да!

– Нет. Можешь идти прямо к Джорджу, а я сделаю крюк и посмотрю. До встречи.

Борис нагнал его не слишком скоро, но все-таки нагнал. Сначала угрюмо молчал, потом успокоился и начал поглядывать на наставника снисходительно. Ладно, мол, будь по-твоему, семь верст не крюк, ноги не отвалятся, но знаешь, кто ты, если честно, без церемоний? Косный тип, перестраховщик и начинающий параноик.

Путь был давно знаком. Как всегда, понемногу дрейфовали известные ловушки, и шагать бездумно отнюдь не стоило. Дрожащая лужа жидкой земли уменьшилась с прошлого раза вдвое, зато невесть откуда возник новый черный провал. Видели противно копошащийся клубок живого волоса. Борис порезался о летающую нить, сосал палец и сплевывал. А узкий проход меж двух участков зыбучего песка ничуть не изменился.

– Ну что? – Ученик выглядел победителем. – Я же говорил: пусто.

Да, эта точка выброса опять никого не выбросила. Выцветшая надпись на камне по-прежнему предписывала вновь прибывшим сидеть на месте, дожидаясь помощи. Вода в оставленной возле камня пластиковой бутылке наверняка протухла. Ее некому было выпить.

Теперь Фома не знал, что педагогичнее: поощрить ученика согласием с его мнением или упрямо стоять на своем. Решено: придется выспать для этой точки выброса какое-нибудь сигнальное устройство – например, фейерверк, коробку такую… Пожалуй, она продержится года два-три. И спички. И угольный фильтр для воды, и, конечно, принести саму воду. И еще написать на двух языках подробную записку. Кто-нибудь в ближних оазисах, хотя бы Джордж или Автандил, почти наверняка заметит вспышки в небе. Нужно только не забывать расспрашивать их для очистки совести и больше сюда не ходить. Маленькое, но облегчение.

Было шесть точек выброса, осталось пять… Или все-таки шесть? Теория вероятностей штука коварная, ей обмануть человека – одно удовольствие. Если все точки срабатывают с равной вероятностью, то… Фома не помнил формул, забыв их немедленно по сдаче экзамена, но было и так ясно: вероятность того, что одна из точек «замолчит» на шесть лет, совершенно ничтожна.

Но о какой вероятности можно рассуждать там, где действует чья-то прихоть?

Светло было без солнца, и тошно без рвотного, и пьяно без водки. «Ну же, сволочь, – неслышно шевелил губами феодал, обращаясь к пустому месту, – сглотни меня. Верни назад. Я хочу домой, слышишь?»

Только бы на Землю. Хоть куда-нибудь, пусть в самое гиблое из амазонских болот. В пустыню. Согласен на благодатный Магадан. В зону за проволоку. Готов попытаться всплыть со дна выгребной ямы.

Но молчала Плоскость, и ничего, кроме выцветшей надписи для новичков да зеленой от плесени бутылки, не указывало на положение точки выброса, то ли исчерпавшей себя, то ли надолго задумавшейся. Да ведь выброса же, елки зеленые, а не вброса! Фома знал, что требует невозможного. Да если было бы возможно вернуться назад, любой хуторянин сию минуту бросил бы ковыряться в земле! Толпами побежали бы. Все до единого, даже те, кто уверяет, будто наладил жизнь, успокоился и всем доволен. Вот вам он доволен!.. И Юсуф побежал бы. Вприпрыжку. И Автандил. Скажи им: «Один шанс из ста, что вернешься на Землю, а девяносто девять за то, что сдохнешь, как собака» – все равно побегут. На авось.

И это правильно. Только так и надо. Беда, что не видно вообще никакого шанса. Один к ста – это же роскошь! А ноль к бесконечности не хочешь ли?

Хоть волком вой, хоть котом шипи. А ведь такая тоска – верный путь к черному провалу. Шагнул – и поминай как звали. Только новички верят в сказку, будто черные провалы связаны между собой какими-то там субпространственными переходами, что это, мол, транспортная сеть Плоскости. Как же! Станет Плоскость предоставлять людям такие удобства! Спасибо, научены бедолагами-добровольцами! Ни один не вернулся. Георгий Сергеевич вообще утверждает, будто черные провалы суть зримая категория философского Абсолютного Ничто, в котором вообще ничего нет, даже физических законов. Что ж, очень может быть. Тогда Плоскость с ее взбесившейся физикой лишь преддверие и придаток к провалам. А хороший, наверное, способ уйти – шагнуть и сразу провалиться в ничто, стать ничем…

Мысли-то какие оптимистические! С чего бы? Текущих неприятностей вроде никаких…

От стажа?

Похоже на то. Постарел феодал, износился до морщин. На Борьку брюзжит едва ли не по-старчески. Седина в волосах живет. Сердчишко прихватывает. И шестого зуба, верхнего справа, нет – Юсуф драл. У него опыт и щипцы. Изувер он средневековый, Юсуф. Если бы не Автандилова бражка – кранты феодалу. А Юсуф за компанию так и не пригубил – нельзя! Хотя и не сок лозы. Нельзя вот, и все тут. На всякий случай.

Ох, тоска…

– Чего это тебя колбасит? – с любопытством спросил Борис и не дождался ответа, да и вопрос забыл, а просто-напросто икнул от изумления.

Их стало трое. И двум из них немедленно резанул уши девичий вопль:

– Не троньте меня, ур-р-роды!..

Фома отступил на шаг. Впервые он видел, как на Плоскости возникает новый человек.

Очень просто. Только что никого не было – и вот пожалуйста: стоит, вопит. Возник только что… то есть возникла. Вдруг. Из пустоты. Без всяких сопутствующих эффектов, если не считать законного испуга.

Девчушка. Лет шестнадцати-семнадцати, наверное, а то и меньше. Рыжая, коротко стриженная. В мини. В туфельках. С сумочкой через плечо и, кажется, с косметикой на мордашке. Горожаночка, значит…

Тем хуже. Сельские жители и адаптируются быстрее, и психуют реже. Зато явный плюс: русскоговорящая. Хоть в чем-то должно было повезти.

Повезло?.. Черта с два. Пока ошалевшая от страха девчонка лихорадочно копалась в сумочке в поисках, надо полагать, газового баллончика, пока на песок вываливались шпильки, пудреницы, прокладки, наушники от плеера и уйма всякой чепухи, феодал, морщась, как от зубной боли, молча жевал кислые мысли. И первая из них была о Борьке: «В эту ловушку он точно попадется…»

А Борис вряд ли о чем-то думал. На его физиономии был написан восторг, и рот растянулся до ушей. Как у Буратино.

Звали ее Оксаной. Было ей неполных семнадцать, жила она в Ростове Великом и шла на дискотеку. Шла одна, потому что поссорилась с подружкой. Были у нее родители, работавшие в цехе по закатыванию в банки квасного сусла и мечтавшие дать дочке образование, был вредный младший брат Вовка и были поочередно несколько парней. В одного из них она даже была влюблена целую неделю, но он оказался гадом. В общем-то все они либо гады, либо дебилы, но когда вдруг выясняется, что и этот такой же, как все, то… ладно, замнем для ясности. Обидно, короче. Хотя и наплевать.

Попасть на дискотеку ей было не суждено. Зато получилось даже интересно. Раз – и в ином мире. Правда, в первый момент она подумала, будто ее офигачили сзади по голове или пшикнули чем-то в лицо. Думала, глюки. Трудно ведь сразу поверить, что все взаправду. А потом подумала: грабители или насильники. Вид у вас обоих, извините, того… А еще потом сообразила, что грабители и насильники так себя не ведут, и опять подумала: глюки. А что, здесь везде такая пустыня?..

Болтал с девчонкой в основном Борька. Фома поначалу кивал, потом и вовсе ушел вперед, разведывая дорогу. С прошлого раза кое-что изменилось, и отвлекаться было вредно. А Борька, насколько мог судить Фома по долетавшим обрывкам разговора, пыжился и хвастался. Иначе и быть не могло. Когда это семнадцатилетние земные принцессы обращали внимание на пятнадцатилетних сосунков? Только на Плоскости такое и возможно, пожалуй. Какой он тут сосунок? Опытный следопыт и ученик феодала!

Потом Оксане захотелось отойти по нужде за дюну, и Фома наорал на обоих. Борька в ответ только ухмылялся и утверждал, что никакой опасности за дюной нет, он отсюда видит. Ну хорошо, пусть не видит. Зато чует. Нутром. А хоть бы и седалищным нервом, какая разница! Главное, чует. И нечего обзываться… Ну ладно, пусть она никуда не ходит, мы тогда просто отойдем в сторонку и отвернемся, раз ты такой перестраховщик…

– Павлин, – буркнул Фома вполголоса, когда они стояли, отвернувшись. – Перья веером.

– А что? – немедленно ощетинился ученик.

– Да нет, ничего. Хвастайся и дальше, коли хочется. Набивай себе цену. Авось получится. Что это за жена, если мужа не уважает?

– Чего-о? – возмутился Борька. – Какая еще жена?

– Твоя жена. Будущая. Не нравится, что ли? По-моему, симпатичная. У тебя что, есть другие кандидатуры?

Борис густо покраснел, ковырнул ногой песок и ничего не ответил.

– Это судьба, – не слишком весело вздохнул Фома. – Шли проверять «дохлую» точку и встретили девушку. Комментарии, как говорится, излишни. Ты обречен.

Весь красный, ученик все же выразил протест:

– Я, может, жениться не хочу…

– Жениться, жить во грехе… – Фома пожал плечами. – Да какая разница, как это называется? Мужчина должен иметь очаг, а возле очага женщину, в идеале такую, чтобы ее можно было назвать подругой. А женщина должна опираться на мужчину, особенно на Плоскости. Ты что, хочешь отдать ее Юсуфу четвертой женой? Или оставить у Джорджа? Он и без того со странностями, а с ней окончательно рехнется. У тебя есть иные варианты?

Иных вариантов у Борьки, конечно, не нашлось. Да и ясно было, что возражает он только для виду. Ему хотелось, чтобы его убеждали, и Фома убеждал:

– Может, ты хочешь поселить ее одну в пустом оазисе, чтобы работала в поле? Нет? Ну и правильно. Через три дня она сбежит… ну и сам понимаешь. Кто-нибудь должен ей объяснить, что жить все равно нужно. Валяй, придумывай, куда еще ее деть. Я вижу только один вариант. Дам тебе отпуск, привыкайте друг к другу. Дел сейчас немного, я легко один управлюсь.

– Сбагрить меня хочешь, что ли? Нашел повод? Рад, да?

– Я не рад, – желчно сказал Фома. – Меня это не может радовать. Тебе надо учиться, не то ты сдохнешь раньше меня. На кого я тогда феод оставлю – на Юсуфа, что ли?

– На старикана-учителя, – жизнерадостно хохотнул Борис.

– Глупая шутка. Пойми, дубина: ты, возможно, талантливее меня. И ты раньше меня начал учиться, а это кое-чего стоит. Ты уже один по феоду ходишь запросто, вон даже придумал, как завесу пройти. Я бы вряд ли додумался. Но если ты… молчать, блин, и слушать!.. если ты решил, что твое образование кончилось, то грош тебе цена как феодалу. И как человеку тоже грош. Потому что если ты так решил, то ты просто дурак, понял? Дураков и без тебя пруд пруди, дешевый товар…

Педагогический экзерсис пришлось прервать на полуслове – голос Оксаны возвестил, что можно повернуться. Веселый, черт побери, был у нее голос! Жизнерадостный. Все-таки девчонка еще не до конца осознала: то, что произошло с нею, произошло всерьез, навсегда и без права апелляции.

Скоро осознает, куда денется.

Не прошло и пяти минут, как всем троим пришлось бежать, потому что нежданно влезли на грибницу пыхтунов. Так их назвал Борька, впервые обнаружив новую подлянку с полгода назад. Никто никогда не видел ни самих грибов, ни тем более нитей грибницы, и Фома не знал, можно ли отнести новые опасные участки к биологическим объектам. Его это не очень-то интересовало. Важно было другое, главное: грибница выгодно отличалась от минного поля тем, что невидимые пыхтуны, выбрасывающие облачко жгуче-едкой взвеси, срабатывали с небольшим запозданием. Наступил на пыхтун, услыхал легкий треск – не зевай и не жди, пока покроешься язвами, а резко бери старт и беги. Отделаешься несильным ожогом, поболит и пройдет. Шагов через сто или даже раньше за бегущим перестанут вспухать фонтанчики, тогда стой. Хорошо, что чересчур больших грибниц не бывает. Плохо, что бегущий всегда рискует вляпаться в серьезную ловушку.

Вот так и живи. Учись, мотай на ус, обобщай свой, а если повезет, то и чужой опыт, формулируй незыблемые, казалось бы, правила выживания… незыблемые до тех пор, пока Плоскость не преподнесет что-нибудь новенькое.

И тогда начинай сначала.

С Патриком Фома всегда разговаривал по-английски. Без сомнения, ирландца можно было выучить русскому, Патрик не возражал, но кто бы взялся его обучать? Феодалу некогда. Георгий Сергеевич стал болезненно словоохотлив и нудноват. Да и не вынес бы невеликий оазис Патрика лишнего едока.

Незаменимая вещь английский язык! Недаром он освоен в пиджин-варианте половиной, если не больше, населения Земли. Можно не обращать никакого внимания на произношение, плевать с колокольни на грамматику, не знать ни одной идиомы – тебя поймут! Хватило бы и школьного уровня, а уж вузовского «технического со словарем» и подавно. Плюс практика. Кто умеет слушать, тот умеет учиться. Языковой барьер был преодолен без всяких усилий.

Чего ради Фома, распрощавшись с Борькой и Оксаной, потащился на другой конец феода к Патрику, он вряд ли сумел бы внятно объяснить. Возможно, сам того не осознавая, захотел того одиночества, которое может дать только дальний путь. А может быть, просто соскучился по приветливым лицам, по домашнему уюту, какой бывает лишь в крепких семьях? Или надоело однообразие привычного маршрута?

А! Что толку заниматься самокопанием! Если что и выкопаешь, куда потом это девать? Маршрут был нов. И труден. И не сказать, чтобы безопасен. Плоскость щедро рассыпала ловушки, на сей раз выбрав почему-то самые тупые: обширные пятна зыбучего песка, целые поля гравитационных аномалий, озерца и лужи жидкой земли… Один только раз встретился черный провал, и еще один раз волосы вдруг встали дыбом и дрожь пробежала по телу. Обогнув опасное место по широкой дуге, Фома так и не узнал, какая гадость там скрывалась. Что бы там ни пряталось, соваться напрямик, безусловно, не стоило. Мерси Плоскости за предупреждение. Она, сволочь, предупреждает об опасности куда реже, чем хотелось бы. Да и не всякий умеет ее слушать.

Он шел два дня, не навестив по пути ни один оазис. Доел запас лепешек, выпил воду. В удобном месте встретил «ночь» и сумел немного поспать. По счастью, обошлось без полной темноты – заурядная серая мгла. Черт поймет эту Плоскость, зачем ей в тот раз понадобилась абсолютная темень. Может, тут тоже квазипериодичность… один раз этак в сто лет. Или в сто тысяч. Кончилось – и ладно, и нечего об этом думать.

С Патриком творилось неладное, Фома сразу это заметил. Кряжистый ирландец, всегда производивший впечатление крепкого хозяина, чинил инвентарь, готовясь к севу, но участвовал в работе только руками, витая мыслями неизвестно где. В отличие от Джоан, он даже не сразу заметил вошедшего в хижину феодала. Фома неслышно присвистнул. Если хуторянин начал задумываться – гляди за ним в оба.

А крыша хижины у него и правда недавно горела. Огонь зачернил жердевые стропила. Происшествие было ерундовым, и Борька, конечно, доложил о нем исключительно по приколу. Настелить новую солому – максимум полдня работы. Патрик с ней уже справился, не очень, правда, аккуратно… И там, где для Борьки «тангаж и рысканье» были в норме, непривычная халатность Патрика говорила Фоме о многом.

– Джоан, – сказал он, широко улыбаясь, – ты все хорошеешь? От Вилли тебе приветы. Ну и от Сой, естественно, тоже…

Само собой, Джоан просияла и немедленно закидала его вопросами. Фома отвечал как можно обстоятельнее, искоса поглядывая на Патрика. Тот монотонно кивал, показывая, что тоже слушает. Глаза его оставались пусты.

Года полтора назад Вилли покинул родительский кров. А Сой была маленькой смуглой вьетнамкой, не прижившейся среди китайцев Бао Шэнжуя. Фома поначалу думал, что она и тут не задержится, но на всякий случай поводил ее за собой по оазисам. К его удивлению, двадцатидвухлетний гигант Вилли, сын Патрика и Джоан, начал заглядываться на крошечную Сой с первых минут знакомства. А после того как Фома, попросив хозяев приглядеть за девушкой, вернулся после очередного обхода владений, вопрос о новой паре был решен. Как сумели, сыграли свадьбу. Это была комичная пара: жених-монумент и невеста-статуэтка. Спустя несколько недель Фома переселил молодых в новый оазис – поменьше и похуже родительского, зато неподалеку и с обильным источником хорошей воды. Сой предстояло научить Вилли выращивать рис.

Что ж, она справилась. Поначалу Вилли в бешенстве орал, что он фермер, а не пиявка, и не желает копаться в жидкой грязи, как эти рисоеды, топал по-слоновьи и брызгал. Сой тихо, но упорно гнула свою линию. Урожай вышел сносный. Жизнь новой четы нельзя было назвать безоблачной, но и несчастными супруги не выглядели – разве что задавленными повседневными хлопотами, но кто из хуторян не задавлен? Все равно, черт возьми, было видно, что они любят друг друга!

А коли так, то полны жизни. Что еще надо феодалу от хуторян? Да ничего!

Зато с Патриком дела творились негожие. Что за постная рожа? Утолив любопытство Джоан насчет сына и невестки, поболтав с нею о том о сем, Фома спросил о чайном листе, не принести ли в следующий раз? Оказалось, что запас еще есть. Умница Джоан правильно поняла намек и удалилась, заверив, что сей момент вскипятит и заварит. После пожара очаг был, разумеется, выселен из дома. Повторять огнеопасные эксперименты Патрик, даже отрешенный от действительности, не собирался.

– Чай – это хорошо, – жизнерадостно сообщил Фома, сев перед подобием стола на ту же лежанку, где сидел Патрик. Толкнул его плечом, подмигнул: – А может, чего покрепче найдется, а?

– Во фляге, – тихо и не сразу отозвался Патрик.

– Это где? Вон в той?

– В той.

– Тогда угощай, чего сидишь? Тоже мне, хозяин! К тебе гость пришел, а не прокурор с обыском. Давай-давай. И закуску. А я тебе в следующий раз молодого вина принесу, Автандил обещал, что вино скоро поспеет. Забыл уже небось вкус вина? Я едва помню. Кислое оно, наверное, выйдет, ну и наплевать. Все равно сок лозы! М-м… поэма! Хайям.

Патрик молча достал из-за лежанки две кружки, Фоме набуровил половину, себе – на донышко.

– А сам что тормозишь? Неспортивно.

– Я много не буду, – тихо, но твердо ответил Патрик.

– Да? Это почему?

– Не хочу.

– Пьянеть не хочешь?

– Да.

– Вот я и хочу знать: почему? Язва открылась?

– Нет.

– Тогда что?

– Устал я, – равнодушно сообщил Патрик. – Выпивка не поможет. Не хочу больше так жить.

– «Так» – это как?

– Как животное.

Фома похлопал его по плечу.

– По Марксу с Энгельсом живем. Не изучал, нет? А я успел немного на первом курсе. Потом отменили. Но «Манифест» прочитал весь. Что там писано об идиотизме деревенской жизни, а?

Патрик молчал. Как будто не слышал.

– Не знаешь? Ну так я тебе скажу. Не от Маркса скажу, а от себя. Идиотизм живет не сам по себе и возникает не от сырости. Идиотизм берется от идиотов. Каков человек, такова и жизнь, понял? Мы ее сами делаем. Какой сделаем, такова она и будет. Перестал работать – околел. Перестал мыслить – и готово, зарос мохом. С виду вроде человек, присмотришься – живой труп, а присмотришься получше – говно обыкновенное. Ты что, думаешь, будто там, – Фома яростно вздел над собой указательный палец, – кто-то будет стараться ради говна? А вот хрен тебе! – Он уже орал, вскочив. От волнения из него начали выскакивать русские слова. – Может, это испытание нам такое, ты об этом не думал? Ах, все-таки думал? Перестал верить, да? Ну и не верь, мне плевать. Пропади ты пропадом, хлюпик! Плоскость меняется, и я хочу знать, чем все это кончится. Я дожить хочу. Понять смысл. А ты – сдохнешь! И Джоан угробишь, а она у тебя умница, жаль, что дураку досталась, и внуков не увидишь…

Он еще долго кричал, оскорбляя Патрика всеми известными ему английскими оскорблениями с прибавкой русского мата. Он увлекся настолько, что уже не разыгрывал раздражение, а в нем находился. И достиг своего: по лицу Патрика побежали пятна, зловеще заиграли желваки, а вскоре грянул и взрыв. В лицо феодала полетела кружка, а за ней и яростный кулак. Фома уклонился, но подсечку проводить не стал. Ему пришлось еще трижды уходить от удара, прежде чем Патрик сообразил, что не ему тягаться с феодалом. Тогда он сел, сверкая глазами, тяжело дыша и взрыкивая.

– Так-то лучше, – констатировал Фома, довольный сеансом психотерапии. – Ожил, нет? Вижу, ожил… Вот за жизнь давай и выпьем, налей-ка по новой…