Две концепции, две точки зрения на происхождение и существование нашего мира, теория креационная и эволюционная — эти два мировоззрения представляют собой не философскую абстракцию, а отношение к жизни, стиль мышления с его психологическими установками, шкалу ценностей, взгляд на нравственные законы, понятия добра и зла.

Нам с детства внушали, что эволюционная теория является не шаткой гипотезой, а объективной, твердо установленной и доказанной истиной, наукой, оперирующей лишь неопровержимыми фактами, в том числе, из области археологии и палеонтологии. Нам говорили об ископаемых останках вымерших обезьяноподобных существ, якобы предков человека, и о различных способах определения их возраста. Этих ископаемых гоминидов распределяли по клеткам эволюционной карты, точно из их костей, как из кубиков, строили башню, на верхней площадке которой помещали человека.

Однако эволюционная теория и все ее доказательства, включая химические и радиоактивные методы, имеют ряд неустранимых ошибок, которые эволюционисты предпочитают обходить молчанием. Во-первых, «забывается», что человек — это прежде всего понятие психологическое, а не анатомическое. Мы можем найти физическое сходство между всеми зоологическими существами, но оно закономерно, так как зоологические организмы пребывают в одной жизненной среде. Иначе было бы невозможно их существование и выполнение необходимых физиологических функций. Поясним примером: корабли и лодки — от маленького челна и ладьи до огромных фрегатов и современных эсминцев, несмотря на все их различия, должны иметь общий принцип конструкции, учитывающий их пребывание в водной стихии. Но было бы странно говорить, что ладья сама собой трансформировалась в галеру, а галера превратилась в нефтяной танкер — их создал человеческий разум, учитывая объективные физические законы, пребывание и движение объемных тел в водной среде. Поэтому сходство зоологических существ свидетельствует не о происхождении высшего от низшего, а только об идеальной модели живых организмов, находящихся в единой внешней среде.

Вторая ошибка заключается в неправильности постулатов, на которых основаны все методы определения возраста геологических и биологических объектов. Изолированных материальных структур вообще не существует, поэтому процессы, происходящие в них, находятся в сложном взаимодействии с другими системами; это относится как к макро-, так и к микромиру. Напомним при этом, что система существует не только в пространстве, но и во времени.

Между тем химические, радиоактивные и другие виды анализов предполагают постоянную и независимую от среды стабильность процессов. Продолжительность фиксируемых процессов представляется для них как бы «счетчиком» времени, как для отдаленного прошлого, так и для отдаленного будущего. Однако мы знаем, что даже незначительное присутствие катализаторов может изменять время тех или иных процессов в тысячу и даже в десятки тысяч раз. Совершенно невозможно реально учесть факторы, ситуации и космический фон в прошлом и будущем; а ведь это есть то, что обусловливает течение любого химического, физического или внутриядерного процесса. Если рассматривать процесс изолированно от изменяющейся пространственно-временной среды, то результат будет столь же сомнительным, как и при попытке понять смысл фразы, выдернутой из контекста. Странно, что эволюционисты для доказательства теории саморазвивающегося мира прибегают к методам, подразумевающим принцип неизменности самих процессов. Итак, вторая ошибка — это анализ процессов в реально не существующих закрытых системах, изолированных от взаимодействия со средой, остающейся вечно неразрешенным вопросом для наблюдателя. Поэтому все использующиеся методы определения возраста Земли или существования человека лежат за границей фактологии, в области гипотез и предположений. Здесь мы говорим о принципах, не касаясь качества самих методов анализа, не дающих адекватных результатов и не согласующихся друг с другом. Это уже вопрос частного характера.

Третья ошибка, отчасти психологического характера, — это претензия эволюционистов на создание научной (именно научной, а не романтической) картины мироздания. Такая претензия вызвала к жизни, как призраков из небытия, десятки космогонических теорий, гордо названных научными, которые, поразив воображение современников, затем тихо и незаметно растаяли и исчезли как тени. Наиболее популярной в настоящее время является теория взрыва, теория расширяющейся Вселенной. При этом предполагается первоначальное существование мира в виде материи огромной плотности. Но если признать, что эта плотность абсолютна, то трансформация такой субстанции невозможна, потому что при абсолютной плотности не может быть движения как перемещения или превращения — одно исключает другое. Если же плотность была относительна, то вопрос «до» или «после» остается нерешенным, а картина мироздания, которую рисуют эволюционисты, превращается в эпизод или фрагмент. В таком случае, наиболее логичной была бы позиция агностицизма (непознаваемость причин и конечной цели). Но эта позиция лишила бы эволюционистов основания для какой-либо философской теории. Агностицизм является рассудочным выводом о границах нашего рассудка и относительности наших интеллектуальных знаний. Он может привести человека или к поиску другого гносиса — к вере, или к ползучему позитивизму, то есть поражению и отказу от поиска смысла жизни (образно говоря, позитивизм — это фантасмагория фактов, предстающая перед сознанием интеллектуального паралитика).

Теперь мы обратимся к более близкому нам, то есть обозримому периоду истории. Здесь мы находим обильный материал, добытый археологами — этими неутомимыми плавателями по подземному океану. Перед нами — произведения античного искусства, извлеченные из недр земли, как жемчужины из моря. О чем говорят они нам? Об эволюции человеческого интеллекта? О постоянном развитии и утончении эстетического чувства? О возрастании и совершенствовании с каждым веком мастерства древних художников? О поступательном движении в истории искусства от несовершенства к совершенству? В таком случае, античное искусство должно было бы уступить место постаменту для некоего трона красоты, на котором восседали бы современные абстракционисты и сюрреалисты. Но видим другое: произведения древних мастеров, даже небольшие сохранившиеся фрагменты их предстают перед нами как шедевры искусства, они поражают нас совершенством форм, внутренней экспрессией, психологичностью, динамизмом композиции, единством содержания и художественных воплощений и тем, что мы назвали бы музыкальностью произведения, где творческие идеи, как звуки единого аккорда, присутствуют и звучат в каждой детали.

Искусство древнего Востока не менее поразительно — это поиск мистической глубины бытия. Искусство Востока становится условным и символическим, не теряя экспрессии и психологизма, свойственных эллинизму. Уже древние египтяне нашли то художественное средство, которое открывает возможность «взглянуть» из вечности во время, из космоса во вселенную — это обратная перспектива. Если бы теория эволюции, которую называют теорией исторического прогресса, была верна, то ХХ век, наверное, обрадовал бы нас рождением гениев, которые превосходили бы по силе своего дарования Гомера и Вергилия. Однако этого не произошло. Сторонники эволюции почему-то отождествляют развитие человека с технократией, как будто идеал человека — мощный, сверхсовременный компьютер. Но даже и в отношении научных знаний древних людей археология дает нам материал для размышления.

На востоке Палестины находится впадина, похожая на лунную долину. Это берега Мертвого моря; здесь огонь, ниспадший с неба, сжег преступные города. Во времена земной жизни Христа Спасителя жителям Палестины казалось, что эта местность — безмолвное пророчество, образ будущего огненного потопа. Берег моря покрыт солью, точно инеем. Во время бури волны выбрасывают из его глубин глыбы застывшей смолы; в нем нет жизни, оно похоже на ту чашу полыни, которую Ангел возмездия поднимет ввысь и изольет на землю (Откр. 8:11). Долина Мертвого моря безмолвна как могила. В прибрежных скалах, прячась от лучей палящего солнца, ютится тощий кустарник; ветер с юга, как дыхание пустыни, несет песок, смешанный с солью; там почти не бывает дождей. Высоко в небе повисли на своих могучих крыльях орлы; так ладьи, подняв паруса, плывут по океану. Они высматривают свою добычу — ядовитых змей.

Эту местность, где, кажется, остановилось само время и все живое уснуло до Страшного Суда, ветхозаветные монахи ессеи сделали своей обителью, они выкопали в скалах пещеры, скрылись здесь от мира, подобно тому, как их предки покинули Египет, чтобы найти Обетованную Землю. Там не было ничего, что радовало бы взоры и развлекало ум. Днем небосвод походил на струи расплавленной меди, напоминая им о смерти. Ночью звездное небо говорило им о вечности.

Ессеи были замкнуты в своей секте, в которую новые члены допускались только после долгого и тяжкого испытания: опыта безмолвия, поста и полного послушания старшим представителям общины. В противоположность другой ветхозаветной секте — ферапевтов, искавших внутреннего мистического единения с Божеством, ессеи представляли собой сплоченную организацию с четкой структурой и строгим уставом, который предписывал им многочисленные правила и ритуалы. Эти люди были объединены эсхатологическим ожиданием Мессии, который истребит грешников на земле, презрением к миру и враждой к храмовому священству. Священную Историю они представляли как непрестанную борьбу сынов света с сынами тьмы и были готовы вступить в эту борьбой с мечом в руках. Ритуалы ессеев были окружены таинственностью, но особое место в них занимал солнечный свет, как символ божественной эманации. Первые лучи восходящего солнца они должны были встречать гимном Богу.

История этой секты сложилась драматично. Во времена неудачного восстания иудеев против Рима пещерные монастыри ессеев превратились в один из последних оплотов отчаянно сопротивлявшихся мятежников. Разъяренные римские воины предали захваченных в плен иудеев мучительной смерти. На месте монастырей ессеев осталось только пепелище. Однако осажденным ессеям удалось сохранить свое главное сокровище — обширную библиотеку — спрятав пергаментные свитки в нескольких отдаленных пещерах. Так здесь, в кумранских скалах, словно в каменном саркофаге, сохранялись они в течение почти девятнадцати столетий. (Впрочем, есть сведения о том, что некоторые пещеры Кумрана были открыты раньше и на рынках Дамаска продавались древние рукописи, привезенные из Палестины). Нередко на суде главный свидетель решает выступить последним — с неопровержимыми доказательствами невиновности обвиняемого, доказательствами, от которых зависит приговор. И так в финале многовекового суда — пристрастного, лживого и грязного, суда рационалистов над Библией (они не переставали утверждать, что все Священное Писание — это ряд фальсификаций и подделок), в ХХ веке свидетелями истинности Библии неожиданно выступили кумранские рукописи.

История этой находки необычна, она чем-то напоминает библейский рассказ о Сауле, который пошел искать пропавших ослов своего отца и, встретившись с пророком Самуилом, был наречен им царем Израиля (1 Цар. 9–10). У юноши бедуина пропала коза. Он взбирался на скалы и заглядывал в овраги, не сорвалось ли туда животное, полз по склонам горы, держась за кустарник, и вдруг увидел в пустынном месте, куда, казалось, не ступала человеческая нога, вход в пещеру. Предполагая, что коза могла забрести туда, он вошел внутрь и увидел глиняные кувшины, в которых хранились древние свитки. Разыскав животное и возвратившись к своим родным, юноша рассказал о двух находках: козленка и пещеры. Домашние его догадались, что рукописи можно продать (не будем останавливаться на этом подробно: последующее по остроте сюжета походило на детектив), и в конце концов кумранские тексты оказались в руках ученых.

Кумранская библиотека явилась одним из величайших археологических открытий ХХ века. Рукописи доказали идентичность современных библейских книг с их древними кодексами, а также существование оригиналов неканонических книг на иудейском языке, что отрицалось рационалистами. Отрицательная критика Библии, оказавшись в состоянии шока, стала заниматься поисками разночтений незначительных фрагментов, то есть «мелкими вылазками», не решаясь давать бой в открытом поле.

Но сенсацией эта находка стала не только для библеистов, но и для астрономов, поскольку среди кумранских рукописей был обнаружен солнечный календарь, являвшийся ритуальным календарем ессеев. Календарь, как и некоторые другие документы, например, карта храмовых сокровищ, был закодирован. В этом календаре были указаны величины года, но отсутствовал интервал «выравнивания» и число вставочных дней. Астрономы трудились над разгадкой календаря с таким же рвением, как Шампольон над египетскими иероглифами. Когда «выравнивающие» величины были найдены, то оказалось, что год кумранского календаря совпадал с годом календаря григорианского до 4-го порядка десятичной дроби, то есть практически был тождествен ему.

Ессеи поселились в Кумране во II веке до Рождества Христова, но секта существовала гораздо раньше, и время создания календаря ессеев теряется в глубине веков. Некоторые ученые предположительно относят его к периоду израильских царей, а другие считают его самым архаичным календарем Палестины. Хотя, конечно, все это — область гипотез, и как ни заманчиво вступать в зазеркалье научной романтики, но мы предпочитаем не отходить слишком далеко от интересующего нас факта, а именно: величина солнечного года была известна астрономам древнего мира задолго до чеканки в Риме медали в честь папы Григория XIII и создания «сверхточного» календаря, носящего имя этого иерарха. Достоинство кумранского календаря настолько значительно, что в ЮНЕСКО было предложение взять его в образец всемирного календаря.

Теория эволюции учит о прогрессе человечества как биологического вида и человека как особи, что должно было бы отразиться в поступательном развитии искусства и философии, а также научного мышления — умения находить решения технического характера. Но вот, как мы можем видеть, история свидетельствует о другом.

В связи с календарным вопросом мы коснулись более широкой проблемы: выбора между креационной и эволюционной теориями, которые нельзя согласовать. В настоящее время в наших учебных заведениях сложилась странная ситуация: обе взаимоисключающие системы преподаются параллельно: креационизм (творение) как историческая истина — на уроках Закона Божия и эволюционизм как научная истина (а не гипотеза) — на уроках биологии. При этом эволюционизм преподается по дарвинистическому варианту. Не способствует ли такая система преподавания развитию скептицизма и нигилизма среди учащихся? Почему в курс преподавания таких предметов, как биология, зоология, геология и т. д. не входит ознакомление молодежи с критикой эволюционистической концепции, в то время, как наука накопила для этого достаточно материала? — Во-первых, здесь ощущается инерция прежнего идеологического материализма, во-вторых, — некомпетентность части педагогов, которым легче учить по существующему шаблону, нежели заняться самообразованием. Но есть еще один фактор: тем, кому внушалось, что они — высокоорганизованные представители рода гоминидов, а в сущности — «интеллектуальные общественные животные», теперь трудно и страшно нести тяжкий крест своего богоподобия. Цивилизация, на которую любят ссылаться эволюционисты, оторвав науку от нравственности, поставила мир на грань апокалиптических катастроф. Мир наш похож на сверкающий огнями иллюминаций «Титаник», который плывет в ночном океане истории неизвестно куда. В заключение мы хотим сказать, что, с нашей точки зрения, эволюционизм представляет собой в значительной мере психологическое явление.