Человеческое слово — средство общения и самовыражения. Но в нашем лексиконе есть слова, которые уже не несут строго определенной смысловой нагрузки и скорее затемняют, чем проясняют суть дела. Некоторые из них стали ярлыками и кличками, которые стараются приклеить на тех, кто не согласен с каким-либо мнением или с чьей-то позицией. Одним из таких слов, смысл которого люди недостаточно ясно понимают, является столь модное ныне слово «фанатизм». Часто человека, стойкого в своих убеждениях, называют фанатиком только потому, что у него есть твердая мировоззренческая позиция, которую он не желает и нравственно не может менять. Вспомним то время, когда фанатиками называли вообще всех религиозных людей; когда верующего человека называли мракобесом, изувером и саму веру в Бога хотели представить результатом невежества, фанатизма или же лицемерия. И вот теперь, в настоящее время, слово «фанатизм» опять начинают употреблять для того, чтобы в какой-то степени очернить, дискредитировать человека, который имеет свои убеждения и не может менять их, как меняют перчатки, или как хамелеон меняет свой цвет в зависимости от окружающей среды. Поэтому нам надо разобраться, что есть фанатизм и что есть принципиальность.

Я понимаю фанатизм как духовную гордость, ориентирование на самого себя, убежденность не в истине, а исключительно в справедливости собственного мнения. Фанатизм — это дефицит и даже отсутствие любви к другим людям, фанатизм — это убеждение, как определенная поза, при отсутствии желания понять другого человека; фанатизм — это непробиваемая духовная оболочка, через которую человек неспособен увидеть ничего другого; фанатизм является в некотором смысле саморелигией. Кредо людей, исповедующих ее: «Мое мнение всегда правильно!»

Что же касается убежденности и принципиальности, то здесь — нечто другое. Человек, имеющий свои религиозные убеждения, способен объяснить и отстоять их; способен ответить на вопрос, почему именно они стали для него истиной и жизнью. Человек принципиальный, но не фанатичный, умеет указать на самую суть, самую основу своих убеждений. Не менять своих убеждений, не колебаться в них, не подменять истину пользой, то есть прагматизмом, — это вовсе не значит быть фанатиком. Лично я считаю, что в дальнейшей своей перспективе понятия «истина» и «польза» сливаются друг с другом. Истина не несет в себе внутренних противоречий, исповедующий ее никогда не посрамится, надеющийся на нее никогда не ошибется, не обманется. Человек же, подменяющий истину сиюминутной выгодой, никогда не достигнет высоких целей и результатов. Сиюминутная выгода, полученная за счет отступления от своих убеждений, через некоторое время может обратиться в трагедию. Эта эфемерная польза будет взорвана и разрушена самим потенциалом лжи и противоречий, заложенных в ней, потому что всякая ложь имеет центробежное направление. Всякая ложь сама в себе содержит элементы тления и распада. Истина же — целостна и нетленна.

Люди, внутренне равнодушные к религии и лишь номинально принадлежащие к христианству, видят в непоколебимой приверженности к святому Православию только фанатизм и нежелание посмотреть вокруг и увидеть, что существует множество других религий. Они не представляют, что Православие можно избрать не только как одну из истин и даже не только как высшую из истин, но лишь как единственную и универсальную истину. Взгляд на Православие как на универсальную истину — единственный путь ко спасению и реальному Богообщению — неприемлем для этих безразличных к религии людей. Они видят в таком взгляде отрицание всей истории мировой культуры и мировой цивилизации. Но в таком случае надо посмотреть, как относились к Православию святые Отцы.

Все Отцы Церкви, все Вселенские и Поместные Соборы всегда учили, что истина одна, что нет плюрализма истин и релятивизма в области нравственности. Учение всех святых Отцов, почитаемых Православной Церковью, все соборные постановления, принятые как «конституция» Православной Церкви, основывались на принципе исключительной истинности Православия. Ни в одном соборном постановлении вы не сможете найти даже намека на то, что существует несколько истин и что кроме Православия есть еще некие спасительные религии. Поэтому, если мы примем приверженность к Православию и убеждение, что только в нем осуществляется истинное спасение, за позицию фанатика, то, значит, и все постановления Вселенских и Поместных Соборов нам надо так же отнести к плодам фанатизма, потому что все они говорят о единой истине.

В постановлениях Вселенских и Поместных Соборов чувствуется особая тревога за чистоту веры, за чистоту Православия; видна необыкновенная чуткость святых Отцов к каждому уклонению от древнего церковного Предания, к самой опасности этого уклонения, которая может содержаться в какой-нибудь неверной или неточной формулировке. Мы знаем, как скрупулезно изучались на Вселенских Соборах все те материалы, на основании которых формулировались соборные правила, особенно догматические постановления и каноны. Иногда несогласия среди участников Соборов возникали из-за одного только слова, которое могло внести в определение двусмысленность.

Если мы считаем убежденность в том, что спасение только в Православии, фанатизмом, то постановления Вселенских Соборов должны рассматриваться нами как произведения людей, недостаточно просвещенных и не имеющих христианской любви; тогда мы вообще не должны считать для себя обязательными эти важнейшие соборные постановления. Но что же тогда останется от нашего Православия? Церковь не знает никакого «либерального» Православия. Церковь знает только одно Православие — то, которое доносит до нас букву и дух церковного Предания, идущего от Апостолов. Либерального Православия не существует. Теософского Православия — тоже. Религиозная «уравниловка», согласно которой все спасутся, во что бы они ни верили, лишь бы верили, ложна и неприемлема. Православие предполагает единственность, уникальность и вечность истины. Допущение множественности истин означает неверие ни в одну из них. Если мы будем подходить к убежденности как к фанатизму, а к индифферентности в убеждениях как к проявлению христианской любви, то к кому же мы тогда отнесем таких святых Отцов, как Киприан Карфагенский, который сказал: «Кому Церковь — не Мать, тому Бог — не Отец», — к людям, через которых говорил Дух Святый, или же к узколобым и злым фанатикам? К кому причислим святителя Николая Мирликийского, который проявил такую горячность во время спора с арианами? К тем, кто имел любовь к Иисусу Христу, подобную любви Апостолов, или же опять — к фанатикам, неспособным понять и принять чужое мнение? Мы не можем назвать ни одного из святых, ни одного из учителей и Отцов Церкви, кто говорил бы о плюрализме истин. Если же сих богоносных мужей называть фанатиками, то что же тогда означает само слово «фанатизм»?

Консерватизм — это не фанатизм. Слово «консерватизм» имеет не только отрицательное значение, как очень часто считают в миру. Консерватизм — это значит «сохранение». Православная Церковь — не эволюционирующая Церковь, в отличие от римско-католической. Святое Православие утверждает, что эволюции в догматической области не существует, что святые Отцы и Вселенские Соборы раскрывали догматы, которые уже находились в первоначальном Откровении. Ничего качественно нового они не внесли, а лишь только выявили, раскрыли и определили все то, что уже было. Теория эволюции имеет в своей основе принцип развития от простого к сложному, от примитивного и низшего — к более высокому. Принцип эволюции в догматической сфере всегда дает возможность предполагать, что в будущем могут появиться какие-то новые учения, догматы и откровения. Что же касается Православной Церкви, то она учит, что мы шли не от бедности, а от богатства. И все богатство дал нам уже Господь Иисус Христос в Своем Откровении. Все это первоначальное богатство было заложено в учении первенствующей Церкви. Святые Отцы и Вселенские Соборы проделали действительно титаническую, колоссальную работу. Но какую работу? Они сформулировали то, что находилось в Священном Предании и Священном Писании, воплотили догматические определения в безупречную словесную форму, не внеся в них ничего нового. Эти идеальные формулировки имели огромное значение именно тогда, когда Церкви грозила опасность неправильного понимания тех или иных православно-церковных истин. И потому очень часто непосредственным поводом к созданию их становилось искаженное понимание Священного Предания и Священного Писания еретиками.

В христианское вероучение нельзя вносить никаких новых элементов, ибо Господь уже дал нам всю истину. Господь дал нам некую, образно выражаясь, уплотненную энергию в самом начале Своего благовестия, и этой энергией Церковь питается на протяжении всей своей истории. Мы знаем не больше, чем знала Церковь тысячу лет тому назад. И в те времена Церковь не знала больше, чем во времена Апостолов. Церковь всегда подобна самой себе. В Церкви нет приращений. В Церкви есть только одно — раскрытие: раскрытие символов, раскрытие образов. Само богословие — это рассказ о вечных догматах Церкви на языке, понятном для современного человека. Но богословие не может прийти к каким-то новым открытиям, как, скажем, физика или химия. Даже когда мы говорим о религиозной проблематике, то это не вполне точно. В Церкви нет и не может быть никакой религиозной проблематики. Могут возникать лишь определенные трудности при поиске точных словесных формулировок в процессе раскрытия уже известных церковных истин. Церковные истины не определяются на уровне дискуссии или полемики. Церковные истины — это выявление учения Церкви, которое существовало всегда. Например, в XIV веке были так называемые паламитские споры, говорили, будто Церковь приняла «новый» догмат о Божественном Существе и Божественных энергиях. Но если мы обратимся к патристике, то увидим, что «паламитами» до святого Григория Паламы были преподобные Макарий Великий, Симеон Новый Богослов, Григорий Синаит и многие другие, что это учение всегда существовало у Отцов Восточной Церкви. Уже святой Василий Великий учил о Божественных свойствах и Божественном Существе. В его книге «Против Евномия» мы находим учение о Божественной природе и Божественных именах. Святитель Григорий Палама сформулировал православное учение, которое было подтверждено на двух Константинопольских Соборах. Но это не было новым шагом или новой ступенью в развитии христианской догматики. Это было правильным богословским выявлением уже существующей и известной церковной истины.

Позиция, согласно которой нельзя соединить несоединимое, — ибо Православие обладает полнотой истины и не нуждается в приращении истины извне — не может рассматриваться как проявление личного фанатизма. Эта позиция подтверждается историей Церкви, примерами святых Отцов и постановлениями Вселенских и Поместных Соборов, которые Церковью не отменены и отменены быть не могут, иначе будет отменено само святое Православие. Другой вопрос, сохранилась ли в какой-то мере истина в инославии; какова степень искажения истины в тех или иных конфессиях? Апостол Павел говорит, что мы не судим внешних (1 Кор. 5, 12–13). И потому мне кажется, что для нас главным остается понимание: спасение только в Православной Церкви. Инославие и иноверие — это внешнее. Внешних судим не мы, а Бог.