37
Очнулся он от ощущения того, что его куда-то везут.
Открыв глаза, Сергей обнаружил себя привязанным к креслу. Вместо веревок был использован обыкновенный скотч, а также тот самый трос, с помощью которого некоторое время назад он поднимал Вознесенского.
Сам Вознесенский шел позади и катил кресло, в котором сидел Сергей. Они двигались по коридору десятого уровня, по всей видимости, в направлении лифта.
Достигнув лестницы, Вознесенский обхватил кресло сзади двумя руками и стал осторожно спускать его вниз по ступеням. Через несколько минут они уже были в коридоре уровня девять.
Сергей пошевелил головой и внезапно закашлялся.
– Очнулся, герой?
– Что это было?
– Ничего особенного, так, шоковый разряд для чужаков. Секьюрити систем.
– Куда вы меня везете?
– Как – куда? В комнату утилизации, куда же ещё?
– Вы что, решили меня убить?
– Шучу. Мы с тобой едем на экскурсию. Не беспокойся, нам осталось совсем недалеко.
– Куда?
– Посуди сам. Я – категорический противник убийства и, вообще, любого насилия. Тем более что ты спас меня и, тем самым, спас весь Остров. Но после нашего с тобой разговора, мне никак нельзя тебя отпускать, сам понимаешь. К тому же, я не умею водить вертолет.
– И что теперь?
– Ничего. Судя по всему, в твоей голове полно всякой дряни, а мне вряд ли удастся доказать тебе полный идиотизм того, что ты пытаешься сделать. Поэтому я попробую попросить поговорить с тобой одного моего друга. Он гораздо умнее меня и, кроме того, прекрасно умеет убеждать собеседника.
– Я догадываюсь, кто он. То есть вы хотите меня зомбировать?
– О нет! Метод нейрогенного кодирования, который применяется у вас на Лубянке, слишком ненадежен, как и любое кодирование. Кроме того, он подл, так как осуществляется на уровне подсознания. Когда я говорю «убедить», то имею в виду именно процесс добровольного убеждения, а не гипноза.
– Промывание мозгов – не менее гнусная процедура, чем гипноз.
– А кто тебе сказал, что я собираюсь промывать тебе мозги? Я просто хочу попросить Нго-Хэ, чтобы он показал тебе истинную суть вещей. Больше ничего. А выводы, я уверен, ты сможешь сделать и сам.
– Так его зовут Нго-Хэ?
– Да кто его знает, как его зовут… Во всяком случае, это слово возникло у меня в голове в тот момент, когда я первый раз увидел его.
– А вдруг он не захочет ничего показывать?
– Если не захочет, я оставлю тебя у него «в гостях», а сам попробую поискать на этажах что-нибудь съедобное. Несмотря на мое весьма улучшенное здоровье, я уже давно испытываю желание поесть.
Они остановились у входа в ту самую комнату со стеклянными дверями, в которой Сергей ещё не так давно наблюдал Гостя возле гальванической ванны.
– Вы действительно чересчур бодро выглядите для человека, который десять дней ничего не ел.
– Скоро ты узнаешь и об этом. А сейчас посиди, я схожу, посмотрю, здесь ли он.
Вознесенский вошел в зал, оставив Сергея в коридоре.
Как только он скрылся за нагромождением предметов, Сергей предпринял попытку разорвать скотч, сначала на подлокотниках, затем внизу у основания кресла, где были привязаны ноги.
Однако, из этого ничего не вышло – Вознесенский, предвидя подобные попытки, не пожалел ленты.
Судя по тому, что прошло около получаса, а отец-основатель не возвращался, Сергей предположил, что тот застал Гостя там, где и хотел, и в данный момент ведет с ним диалог по поводу его, Сергея, судьбы.
Возможно, что это предположение было недалеко от истины: когда Вознесенский, наконец, вышел из зала, то он был уже совершенно в другом настроении – движения его были спокойны и замедленны, а лицо выражало крайнюю степень задумчивости.
Не говоря ни слова, он распахнул дверь и, поддерживая её ногой, вкатил кресло внутрь.
Сергей ожидал, что они будут продвигаться к центру зала, туда, где относительно просторно, но Вознесенский, докатив кресло до первой же преграды в виде большого шкафа для химической посуды, остановился и явно намеревался бросить Сергея здесь.
– Платон Евгеньевич, вы что, собираетесь…
– В общем так, Богданов. Я ненадолго уйду. А ты останешься. Что бы с тобой не происходило, будь уверен: твоя жизнь и здоровье – в полной безопасности. Надеюсь, что когда я вернусь, то уже смогу отвязать тебя от этого кресла.
– Но где…
– Счастливо!
Вознесенский стремительно вышел, и Сергей остался один.
Он сидел в полной тишине и бессмысленно разглядывал металлическую дверцу стоявшего прямо перед ним шкафа. Бледный тусклый свет освещал неподвижное нагромождение предметов на всем видимом пространстве помещения. Какого-либо постороннего присутствия в зале не ощущалось.
Всё, что мог чувствовать Сергей, было смесью жгучего стыда, горечи и досады.
Находясь в шаге от финиша, пребывая уже почти в состоянии триумфа, он допустил непростительную оплошность, и теперь вся операция находилась на грани срыва. Если сейчас вообще было уместно говорить о какой-либо операции.
Его намерения раскрыты. Вознесенский восстановил контроль над «Куполом» и, скорее всего, уже ликвидировал прореху в защитном поле. Теперь оставалась только единственная, да и то – весьма призрачная надежда попытаться противостоять гипнозу Гостя, после чего обмануть Вознесенского, притворяясь загипнотизированным, и затем одним внезапным действием вернуть утраченные позиции.
Впрочем, было непохоже, что его собираются гипнотизировать: время шло, а никто не появлялся.
Внезапно Сергей почувствовал, что у него заслезились глаза. Сначала он не понял, в чем дело, но затем обнаружил, что это, похоже, реакция на еле уловимое изменение в природе освещения.
Свет в зале постепенно становился ярче, одновременно приобретая какое-то странное свойство: освещаемые им предметы становились бесцветными, но при этом отбрасывали блики. Это напоминало сцену из старинной сказки, когда по мановению волшебной палочки всё превращалось в лёд.
Через какое-то время свет в зале стал просто невыносимо ярким, а предметы вокруг полностью утратили свои цвета, оставив только еле заметные контуры.
Мир превратился в сплошную прозрачную, бесцветную голограмму.
Опустив глаза, Сергей с ужасом увидел, что его руки стали абсолютно прозрачными. Впрочем, не только руки, но и вся видимая часть тела выглядела так, как будто была сделана из чистейшего стекла, открывая все подробности своего строения.
Но если прозрачным стал весь мир, то как он, Сергей, видит всё это? Ведь прозрачные глаза не могут ничего видеть. Очевидно, всё это было чрезвычайно сильной и устойчивой галлюцинацией.
Осознав это, Сергей почувствовал некоторое облегчение. Теперь оставалось сосредоточиться и ожидать новую порцию «сюрпризов». Но где же сам Гость?
Внезапно в центре зала возникло движение. Среди прозрачных поверхностей появилось нечто инородное, выделяющееся явной кривизной своих контуров. Фигура Гостя, такая же прозрачная, как и остальные предметы, словно состоящая из воды, приближалась к Сергею, растекаясь перед возникающими преградами, и соединяясь вновь.
Он закрыл глаза, но ничего вокруг не изменилось: галлюцинация была не только зрительная, а всеобщая, как во время наркотического бреда.
И вдруг всё исчезло.
Сергей всё так же сидел, привязанный к креслу, а неизменный тусклый свет освещал тот же самый зал. Окружающие его предметы находились на своих местах, и нигде не было заметно следов чьего-либо присутствия.
И тем не менее, мир вокруг изменился.
Довольно скоро он понял, что искать перемены вокруг себя нет никакого смысла, что-то произошло внутри него самого, и поэтому окружающая реальность воспринимается совершенно по-другому.
Во-первых, совершенно ушло чувство страха. Вместо него появились спокойствие и внутренняя уверенность. Почему-то Сергей был убежден, что ему совсем недолго осталось находиться в этом кресле, и что ни сейчас, ни в ближайшем будущем абсолютно ничего с ним не случится.
Во-вторых, любой предмет, который он мог видеть, демонстрировал новые, скрытые ранее свойства своей природы. И поэтому, изучать такой предмет, даже если он был самым заурядным, было чрезвычайно увлекательно. Сергей с удивлением осознал, что вряд ли на свете найдется какая-либо сила, способная отвлечь его от такого интересного занятия.
Ибо, мало того, что вещи открывали свое ранее скрытое предназначение и чудесные свойства, было совершенно очевидно, что все они, как и, вообще, любой фргамент окружающей действительности, являлись гармоничными взаимосвязанными частями единого и неделимого гигантского организма.
Причем, организм этот, или, точнее сказать, комплекс, включающий в себя и химический шкаф, и всю башню вместе с Сергеем и его креслом, и даже Вселенную целиком, при всей своей необъятности выглядел как-то эфемерно, почти нереально.
Никакой загадки мироздания больше не существовало.
Весь мир – огромная голограмма.
И чтобы изменять этот мир, не нужно тратить жизни поколений. Достаточно запомнить строение Голограммы, все её связи и закономерности, и при необходимости – воздействовать на тот или иной её фрагмент. Ведь это же так просто!
Подобно слепому, которому совсем ненадолго даровали зрение и который спешил увидеть всё, что всегда было для него недоступно, Сергей жадно и торопливо фиксировал всё новые и новые открытия.
При этом он отлично понимал, что такое его восприятие есть результат воздействия чрезвычайно развитого существа и продлится очень недолго. Но несмотря на это, истинность того, что он видит, не подвергалась им ни малейшему сомнению.
Сергей вдруг почувствовал, что времени осталось мало, а он тратит его совершенно бесполезно. Закрыв глаза, он избавился от внешнего мира и немедленно погрузился во внутреннюю Вселенную собственного разума, так как именно здесь хранились самые важные в его жизни вопросы.
Удивительно, но внутренний мир выглядел продолжением той же самой гигантской голограммы, он был точно также взаимосвязан с ней, и связь эта была органичной и естественной. Сергей с изумлением осознал, что окружающая реальность зависит от мыслей и образов, рождающихся в его голове, ничуть не меньше, чем содержание его сознания зависит от внешнего мира.
Жизнь, всегда казавшаяся ему набором случайностей в нелепом океане обстоятельств, сейчас выглядела как абсолютно логичный и последовательный процесс движения от хаоса к гармонии. Ещё одним открытием было то, что процесс этот зависел целиком от сознания индивида, а не от его действий.
Сергей увидел свою жизнь как необычайную ценность. Она была самым главным его достоянием и, кроме того, важной составляющей всей Голограммы.
Всё его прошлое: детство, учеба, служба, какие-то сиюминутные страсти и интересы, всё это выглядело как один большой, когда-то законченный этап или давно выработанное топливо. Необходимо было немедленно отбросить всё то, что, кроме воспоминаний, держало его в прошлом и стремительно двигаться дальше, к будущему, ибо там не было хаоса, не было страданий и не было смерти.
Впрочем, и свое пребывание на Острове Сергей уже оценивал как нечто малосущественное. Ни реактор, ни Вознесенский, ни тайны, скрытые в Научном центре больше не интересовали его. Мысли об Анне тоже стали какими-то нечёткими, словно являлись лишь частью сновидения.
Единственным смыслом нынешнего этапа его жизни была только встреча с Гостем.
Сергей осознавал, что, несмотря на всеобщую ясность окружающего мира, сущность и природа самого Гостя до сих пор остается для него полной загадкой. Но, пытаясь разгадать её, он видел лишь всё новые вопросы.
Если ничто, кроме жизни, не может иметь смысла, то почему пришелец так интересен ему?
Могла ли их встреча быть не просто случайностью?
Может ли Гость знать что-то, что касается Сергея лично?
И почему он молчит? Ведь он явно находится здесь.
Сергей открыл глаза, но никого не увидел. Несмотря на это, постороннее присутствие разумного существа ощущалось почти физически.
– Здесь есть кто-нибудь? Ответь мне… Я и так давно подозревал, что всё, чем я живу – полная чушь, так что ничего великого ты мне не открыл. Но ведь должно же быть хоть что-то важное, как ты думаешь?
Ответом было молчание. Сергей подумал, что привязанный к креслу и кричащий в пустоту, он, должно быть, выглядит со стороны как психически больной.
– Вся эта суета, которой занят Платон – тоже не бог весть какой важности занятие… Зачем ты дуришь ему голову всеми этими полями? Просто покажи ему Голограмму, и он сможет стать кем угодно, безо всяких своих опытов и установок…
Сергей закашлялся. Ему вдруг пришло в голову, что кроме общего впечатления, он не помнит не только ни одного фрагмента Голограммы, но и вообще – ни малейших подробностей этой удивительно точной и достоверной картины мироздания.
– А, вон оно что! Так ты не хочешь, чтобы люди узнали о строении мира? Что ж, возможно, ты и прав… Всему – свое время. Но меня сейчас интересует не это. Ты можешь сделать что-нибудь, чтобы я убедился, что всё это – не гипноз? Я думаю, что это будет не…
То, что Сергей увидел в следующие секунды, и было, скорее всего, ответом, которого он ждал.
Наступила кромешная тьма. Не пытаясь определить, погас ли это свет, или он сам внезапно заснул, Сергей увидел в этой тьме ожившую картину из чьей-то жизни.
День клонился к закату. По дорожке из белого песка, среди ровных, похожих друг на друга деревьев, держась за руки, неторопливо шли два человека: мужчина и мальчик лет пяти. Из-за яркого солнца их лиц не было видно, но Сергей знал, что этот мужчина – он сам.
На мгновение солнце скрылось за верхушку одного из деревьев, и Сергей смог разглядеть лицо своего маленького спутника.
Это был его сын.
Поразительное сходство в чертах и в выражении лица ребенка не оставляло ни малейших сомнений и в том, кто был его матерью. Солнце вновь вынырнуло из-за кроны дерева и стало настолько ярким, что разглядеть ещё что-либо стало совершенно невозможно.
Последнее, что он успел запомнить, был тропический пейзаж, и четкую, без каких-либо размытостей, картину вечернего неба.
Видение исчезло.
Вместе с ним исчезло и ощущение чьего-то присутствия. Сергей безвольно сидел в кресле, уставившись в пустоту невидящим взглядом.
Он чувствовал сильную усталость и полное безразличие к происходящему. Ему даже не хотелось избавиться от кресла: без него он бы элементарно лег на пол, до такой степени он устал.
Через минуту глаза его сомкнулись, голова упала на подголовник: Сергей уснул глубоким сном человека, наконец-то завершившего долгий и тяжелый марафон.
