VII. О том, как Генрих IV восстановил единство Франции

1. Генрих IV, протестантский король католической страны, должен был разыграть трудную партию. Однако в его игре были и козыри, первым из которых являлся он сам, такой, какой обязательно должен был понравиться французам. Народ был благодарен ему за то, что он провозгласил: «Мы рождены не только ради нас самих, но главное, чтобы служить Отечеству». Он хотел быть королем всей страны целиком, а не какой-то одной партии: «Те, кто честно действует соответственно своему вероисповеданию, всегда будут одной со мной религии, а сам я принадлежу к вероисповеданию всех тех, кто смел и порядочен». Он считал, что мягкость и милосердие являются первыми добродетелями государя: «Всем хотелось бы, чтобы я привязывал на лук своих дел тетиву их страстей». Но роль государя заключается не в том, чтобы разжигать страсти приверженцев. Генрих постоянно призывал всех французов к объединению: «Все мы французы и сограждане одного отечества; и нам следует примириться на основе здравого смысла и доброты, а не на основе нетерпимости и жестокости, которые только будоражат людей». Он нравился и потому, что был смелым и хорошим солдатом. «Я взбирался на городские стены, я поднимусь и на баррикады». Он и писал не менее бойко, с примесью сельского остроумия и гасконской поэтичности. Постоянно влюбленный, он посылал своим возлюбленным прекрасные пылкие письма: «Мое подлинное сердце, моя единственная любовь…» Однако Генрих-король держал Генриха-любовника на почтительном расстоянии: «В том, что касается солдатских дел, я не спрашиваю совета у женщин». Его живые глаза, крючковатый нос, квадратная бородка, его гасконский акцент, очаровательное остроумие и даже его любовные победы настоящего волокиты стали скоро любимы народом.

Генрих IV Французский. Гравюра XVII в.

2. На следующий день после смерти Генриха III он стал королем. Но кто же признал его? Многие католики говорили: «Пусть он будет королем, но только пусть обратится в католичество», и Генрих Наваррский понимал, что придется это сделать, что весь Париж состоит из католиков, что «если Франция – это человек, то его сердце – Париж» и что, как он скажет позднее, «Париж стоит мессы». Впрочем, его вера, которая скорее была чувством, чем догмой, вполне могла приспособиться и к обращению. Для него важно только было оставаться добрым христианином и сохранять свое достоинство. Он ждал своего часа для принятия решения: «От меня часто требовали сменить веру. Но как? С ножом к горлу. Если бы даже у меня не было никакого почтения к моему вероисповеданию, то почтение к моему достоинству помешало бы мне это сделать… Что сказали бы обо мне самые горячие поклонники католической религии, если бы увидели, что я, прожив до тридцати лет в одной вере, вдруг сменил ее в надежде на получение королевства?» Он обещал углубить свои знания, просветиться. «Те, кто не хочет ждать, – сказал он, – имеют полное право меня покинуть… И среди католиков у меня будут те, кто любит Францию и честь». Таковые действительно у него появились, а кроме того, у него была еще и небольшая армия протестантов. Против него сплачивала свои ряды Лига. Герцог Майенский (брат покойного герцога де Гиза) провозгласил королем под именем Карла X старого кардинала де Бурбона, а сам он стал генерал-лейтенантом королевства. В Париже сектантская демагогия Совета шестнадцати приводила в отчаяние католическую знать, которая держалась в стороне. Генрих IV чувствовал, что он сможет завоевать свое королевство, и с десятью тысячами человек устремился на осуществление этого мероприятия.

Торжественный въезд Генриха IV в Париж в 1594 г. Гравюра конца XVI – начала XVII в.

3. Он мог бы удалиться в Лангедок, но это означало бы отказаться от Парижа. Поэтому он двинулся в Нормандию, где были, как он знал, дружески к нему расположенные города. Майен преследовал его по пятам. В Арке, возле Дьеппа, Генрих IV благодаря своим качествам военного вождя одержал первую победу, и она привлекла на его сторону французов всех партий, которые инстинктивно пошли за общенациональным королем. За спиной Лиги стояли испанский король, герцог Савойский и все враги Франции; эти чудовищные союзы шокировали честных людей. Парижане, вступившие в католическую партию, удивлялись и разочаровывались, видя, что она превратилась в партию революционную. Сам герцог Майенский писал: «Торговцы думают о своих делах, не хотят войны и советуют сохранять мир». Члены парламента, преследуемые Советом шестнадцати, были тайными сторонниками Наваррца. «Мениппова сатира» описывает возмущение горожан: «Люди шли, повторяя: „Некогда у каждого был хлеб на чердаке и вино в подвале. У каждого была серебряная посуда, ковры и мебель… Кто, кроме воров, может теперь похвастаться, что у него есть средства, чтобы прожить ближайшие три недели?..“» Все жаждали порядка, все ожидали энергичного и милостивого вождя. И вот такой вождь теперь появился, и это был король. Все, что он произносил, вызывало восхищение. «Если вы потеряли свои ротные кавалерийские штандарты, присоединяйтесь к моему белому султану; вы найдете его на дорогах победы и чести». А вечером накануне одной битвы он провозгласил: «Четвертая часть французам, грабь иностранцев!» Когда он осадил наконец Париж, жалость не позволила ему держать слишком жесткую осаду, и он пропускал в город продовольствие. «Я не хочу быть правителем на кладбище», – объяснил он.

4. В 1593 г. в Париже были созваны Генеральные штаты королевства. Депутатов было немного, но народ, казалось, ждал от них решения. Герцог Майенский произнес тронную речь и заявил, что Франция желает короля-католика: его кандидатом был он сам. Но Филипп Испанский хотел посадить на французский трон свою дочь Изабеллу Клару, внучку Генриха II, и сделать из Франции более или менее автономную испанскую провинцию. А в это время Генрих IV вел переговоры в городке Сюрень. Он понимал, что пришел момент переменить веру. Если бы штаты выбрали королем кого-то другого, то легитимность его власти стала бы спорной; и наоборот, если бы законный король стал католиком, то Париж и Франция, утомленные долгими войнами, пошли бы за ним. «Наставьте меня, – сказал он епископам. – Я не упрямец… Вы принесете большую пользу Богу, одержите прекрасную победу вашей веры». Был ли он честен? «За свою жизнь он дважды был протестантом и дважды католиком… Эксперт по части отречения, он создал свою веру, очень терпимую и в то же время очень искреннюю…» (Г. Аното). Ему ничего не стоило уступить народному пожеланию и, как он говорил на своем гасконском диалекте, сделать сальто. Он только хотел, чтобы ему дали необходимое время. Своими вопросами и комментариями, дойдя даже до обсуждения «шалостей» культа святых, он вызвал переполох среди епископов. Наконец 25 июля 1593 г. в Сен-Дени Генрих IV, облаченный во все белое, был «принят в лоно Церкви». Лига утратила цель своего существования. В марте 1594 г., пообещав полную амнистию, король вступил в свой великий город Париж и направился в Нотр-Дам, чтобы присутствовать на мессе. Амнистия была честно соблюдена. Когда Франция увидела, что король не стремится к репрессиям, она поступила так же, как Париж.

5. Вызывает восхищение то терпение, с которым Генрих IV завершал дело умиротворения Франции. Это было нелегкой задачей. Повсюду еще полыхала злоба. Многие возмущались его снисходительностью. «Если кто-то и позволил себе лишнее, – говорил он, – то мне достаточно знать, что он одумался, и теперь не будем больше к этому возвращаться». Он просто купил покорность многих, объясняя, что это стоит ему в десять раз дешевле, чем если бы он стал употреблять силу. Он оплатил долги своего злейшего врага герцога Майенского, а в виде легкой мести заставил этого толстого ревматика побегать по своим делам. Он заключил мир с Испанией. Оставалось помириться со Святым престолом. В этих переговорах Генрих был непоколебимо тверд, и кардиналы посоветовали папе уступить, потому что галликанское духовенство Франции поддерживало короля и в противном случае дело могло бы дойти до раскола. Договор был заключен на основе Конкордата 1516 г. Права Галликанской церкви оставались неизменными. Король выбирал епископов и распределял бенефиции, а Церковь сохранила свою собственность: 100 млн доходов плюс десятина; зато Церковь должна была содержать культовые здания и школы. Оставался еще открытым вопрос о юном принце Конде, протестанте, который оказывался прижизненно признанным наследником трона до тех пор, пока у короля не появится ребенок мужского пола (законнорожденный). В результате договорились, что Конде будет воспитываться в католической вере, и тогда папа снял отлучение Генриха IV от Церкви. Таким образом, монархия сохранила «список» бенефиций и свою власть над Французской церковью. Оставалось разрешить последний вопрос – вопрос об иезуитах. Орден, созданный в 1540 г. – настоящая духовная милиция на службе папства – и выведенный из-под власти прелатов, сыграл важную роль в Религиозных войнах. В 1594 г. иезуиты были изгнаны из Франции как враги короля и государства. В 1603 г., невзирая на предостережения парламента, Генрих IV вернул их в страну. «Я считаю, что они необходимы для моего государства, – заявил он. – И если они не появились здесь в силу веротерпимости, то я желаю, чтобы они появились в силу эдикта».

Процессия Католической лиги в Париже в 1590 г. Гравюра начала XVIII в.

6. Но в сердцах еще не поселилась истинная веротерпимость по отношению к протестантам. Некоторые светлые умы, как, например, Боден, уже с 1577 г. вынашивали идею разделения Церкви и государства. «Государь является суверенным судьей; если он склоняется к какой-либо партии, то он становится всего лишь главой этой партии и подвергает себя опасности погибнуть в последующей борьбе. Пусть государь, не вдаваясь в подробности, какая из религий лучше, откажется от насилия». Но большинство и католиков, и протестантов все еще желали изничтожения своих противников. Генрих IV надеялся, что его обращение повлечет за собой волну обращений многих протестантов. Но этого не случилось. За его отречение они затаили на него злобу и продолжали называть Католическую церковь «Римским Зверем». Король смог добиться от гугенотов только согласия на некое подобие перемирия – Нантский эдикт. Этот акт содержал разумные постановления: право протестантов на занятие любых государственных должностей, отправление культа в оговоренных местах и при определенных условиях, право оставлять завещания, образование протестантским клиром синода, коллегий и консисторий; создание в парижском парламенте судебной палаты, а в тулузском парламенте – «половинной» палаты. Некоторые секретные пункты таили в себе опасность: протестанты сохраняли сто пятьдесят укрепленных местечек и замков, то есть они не отказались от создания некоего государства в государстве. Учитывая их страдания и пережитый опыт, никому и в голову не приходит осуждать их за то, что они потребовали этих гарантий надежности, но сохранение в королевстве партии с сепаратистскими устремлениями представляло для Франции большую опасность.

7. Религиозное примирение было далеко не единственной проблемой. «Вы знаете на собственном горьком опыте, так же как я знаю на своем, – сказал Генрих IV нотаблям города Руана, – что, когда Бог возложил на меня эту корону, я нашел Францию не только почти разоренной, но почти полностью погибшей для французов… Своими стараниями и трудами я спас ее; ныне я спасу ее от разорения». Нужно было очень многое сделать. «Разорение повсюду, – писал венецианский посол, – скот почти полностью погиб, так что нельзя пахать землю… Жители уже не такие честные и учтивые, как раньше; война и вид крови сделали людей хитрыми, грубыми и нелюдимыми». Можно было видеть крестьян, которые из-за отсутствия волов сами впрягались в плуг «и с веревкой на плече выполняли работу животных». Население городов сократилось, иногда даже на две трети. Ремесло ткачей почти погибло. Состояние финансов было плачевным. «Все мои рубашки порваны, – писал сам король, – у моего камзола дыра на локте, мой котелок часто остается перевернутым вверх дном, и вот уже два дня я обедаю и ужинаю то у одних, то у других». Но Генрих IV твердо знал, что и у этой земли, и у этого народа есть скрытые ресурсы. Он смело взялся за восстановление Франции и наведение в ней порядка. В этом он опирался главным образом на своего соратника и друга Максимилиана де Бетюна, барона де Рони, которого он сделал герцогом де Сюлли в 1606 г.

8. Сюлли обладал больше чем гениальностью: он обладал здравым смыслом, честностью и необыкновенной работоспособностью. Он писал: «Вот я заперся в своем кабинете и чрезвычайно придирчиво выискиваю всевозможные злоупотребления, которые следует искоренить». Подобно Наполеону, он любил читать донесения: «Я всегда буду утверждать, что без этого путеводителя можно работать только вслепую или уж просто воровать». Он вставал в четыре утра, работал до шести тридцати, потом завтракал, вновь работал до полудня, обедал, работал и ложился в десять часов. Угрюмый, упрямый (даже после обращения короля в католичество он держал у себя на стенах портреты Лютера и Кальвина), грубый – именно таким он был бесценен для Генриха IV. «С той самой минуты, как вы перестанете мне перечить, я буду думать, что вы меня больше не любите», – говорил ему король. Работящий и старательный, бережливый и даже скупой, Сюлли вел дела королевства как простой французский крестьянин. «Нельзя, чтобы все знали, что у короля водятся денежки», – говорил он. Он полагал, что государства налаживаются «осмотрительностью, порядком и золотом». Он был безжалостен по отношению к сборщикам налогов и казначеям. Он по косточкам разбирал их отчеты, заставлял вернуть награбленное, хотя иногда это было и несправедливо. Все это заставляло говорить, что он скорее солдат, чем финансист. Он действительно был солдатом, и король одновременно с финансами доверил ему и артиллерию; Сюлли любил прогуливаться между Лувром и Арсеналом, по большим залам, уставленным пушками. «Артиллерия никогда не выглядела бы так безупречно, если бы она не была под управлением суперинтенданта финансов», – говорил он. Когда он приступил к делам, то нашел 300 млн ливров долга и 23 млн годовых поступлений; но после вычета местных налогов только 7 млн составляли чистый доход короля, который весь уходил на войну, королевский пенсион и подарки. Прибегая к помощи нотаблей, проявляя большую жесткость, большую «рачительность», проводя конверсии, отказываясь от уплаты долгов, Сюлли сумел не только восстановить равновесие, но и скопить в Бастилии казну в 13 млн, и, кроме того, численно увеличить дорогую его сердцу артиллерию.

Жан Батист Скотен. Максимилиан де Бетюн, герцог де Сюлли. Гравюра начала XVIII в.

9. «Хлебопашество и пастбища – вот два сосца Франции, настоящие золотые россыпи и сокровища Перу». Это высказывание принадлежит Сюлли, который считал, что земля – это единственная подлинная форма богатства и что те, кто на ней работает, – это единственный питомник будущих солдат для армии. Он творил чудеса, чтобы поправить вред, причиненный войной. Сюлли восстановил дороги страны и обсадил их вязами, починил мосты, построил в Париже Новый мост (Пон-Нёф; 1604), наметил строительство каналов. Разоружив партизан, он восстановил безопасность деревни, объявил неотчуждаемость домашнего скота и орудий крестьянского труда, обязал сеньоров каждые три месяца уничтожать «волков, лис, диких котов и других вредных животных», создал конезаводы, реорганизовал управление лесами, осушал болота. Современная Франция в значительной степени обязана ему красотой своих дорог, лесов и полей. Но зато торговля и колонии совсем его не интересовали. Тщетно ему твердили о Квебеке (основанном в 1604 г.). «То, что остается отделенным чужими землями или морями от нашей основной части, всегда будет только обузой, не приносящей пользы». Генрих IV тоже любил крестьян и желал видеть «по воскресеньям курицу в каждом котле», но он хотел также реорганизовать и промышленность, в которую Сюлли не верил, как не верил ни в какие новшества. Он относился враждебно к попыткам короля благоприятствовать разведению шелковичных червей, враждебно к путешествиям Шамплена, враждебно к производству предметов роскоши, враждебно к откупщикам, враждебно к бракам между дворянами и дочерьми богатых простолюдинов, враждебно к праздной, ленивой и сластолюбивой жизни. Если бы король ему позволил, Сюлли создал бы в каждом бальяже инспекцию нравов из трех цензоров-реформаторов, которые имели бы право оценки «поведения и семейных отношений». Это был Кальвин-артиллерист и Кальвин-финансист. Более прогрессивный Генрих IV хотел бы, чтобы королевство производило хотя бы те промышленные товары, которые необходимы для нужд страны. В начале XVI в. на это еще можно было надеяться. Тогда Франция развивала свою промышленность гораздо быстрее, чем Англия. Но в 1600 г. все изменилось. Итальянские войны, а вслед за тем Религиозные войны полностью разорили людей. Уже не было свободных капиталов. Следовательно, восстановление промышленности должно было стать государственным делом; но это затронуло только производство предметов роскоши, потому что народные массы, обобранные тальей, не обладали никакой покупательской способностью. Король поощрял создание мануфактур по производству золотой и серебряной парчи, гобеленов и хрустальных изделий. Результаты были менее поражающими, чем говорится в легендах, но совершенно очевидно, что Генрих IV и Сюлли дали Франции десять лет передышки, о которой сохранилась память как о золотом веке.

10. Во французской монархии проблема наличия дофина всегда была очень серьезной. Но у Маргариты де Валуа, долгое время жившей вдали от Генриха IV, никогда не было детей. И конечно, не потому, что король не мог иметь детей, – наоборот, он повсюду сеял их в изобилии. Его любовным приключениям не было числа; «история обнаружила более пятидесяти шести имен его любовниц», но понятно, что даже Клио далеко не все известно. Больше всех он любил прекрасную Габриэль д’Эстре, от которой у него было трое детей. Он хотел на ней жениться. Но если королева Марго, которая никогда не любила своего супруга, и была готова согласиться на развод, то она никак не хотела потворствовать мезальянсу, за которым последовала бы коронация ненавистной соперницы. Габриэль скоропостижно скончалась – отравленная, говорили одни; жертва эклампсии – сообщала официальная версия. Чтобы погасить долги перед великим герцогом Тосканским, Генрих IV женился в 1600 г. на Марии Медичи, племяннице заимодавца. Двадцативосьмилетняя флорентийка была тяжеловесной и плодовитой; весь двор прозвал ее «толстой банкиршей». Маргарита устранилась, но продолжала жить в Париже и даже стала подругой королевской четы. Уже в 1601 г. Мария Медичи подарила королю сына, будущего Людовика XIII («который промотает плоды всех ваших стараний», проворчит Сюлли), а потом беременела уже ежегодно. Впрочем, король никогда не был привязан к своей довольно глупой и очень ревнивой супруге. Генриетта де Бальзак д’Антраг (дочь Мари Туше, которая была любовницей Карла IX) внушила ему сильную страсть. Эта девица продалась за 100 тыс. экю, в обмен на письменное обещание жениться, которое Генрих IV не сдержал, но позднее вынужден был очень дорого выкупить. Его трое детей от Генриетты – так же, как дети от Габриэль д’Эстре, – получили дворянство и были признаны королем, а их мать была сделана маркизой де Верней. Шалости стареющего короля уже не нравились его народу, так же как не нравились и его супруге. То, что в юном герое казалось очаровательным, шокировало в старикашке. К концу его правления раздавалось уже открытое недовольство. «Черт возьми! В этом городе я умру, – говорил Генрих IV. – Они убьют меня!» В пятьдесят шесть лет он влюбился в пятнадцатилетнюю девочку Шарлотту де Монморанси, и тогда ее муж, принц Конде, увез ее в Брюссель, чтобы сделать недосягаемой. Генрих IV дошел до того, что потребовал ее возвращения и пригрозил эрцгерцогу Альбрехту, что явится за ней во главе армии. Распутство сильно старит, и Генрих не был уже мудрым и веселым гасконцем своей юности.

11. В своей внешней политике он продолжал до конца жизни бороться с австрийским домом, и не потому, что был протестантом, а потому, что считал его опасным для Франции. В своей книге «Королевское хозяйство» Сюлли предлагает своему господину «великий замысел», который сделал бы из Европы христианское Общество наций под управлением совета из шестидесяти избираемых членов. Позднее Сен-Симон напишет об этом: «Мы находим в Священной Римской империи только слабый намек на это. Придворный совет, императорская палата, сеймы, а иногда и сам император разбирают разногласия. Сильные, а иногда и самые заурядные люди государства сопротивляются и не подчиняются этим постановлениям; и мы видим, что вопрос решается силой… Приговор не имеет силы, и вынесенное решение так и не исполняется…» Какова бы ни была ценность этой идеи, главное в ней то, что она принадлежала Сюлли, а не королю, который никогда не увлекался великими замыслами и который даже в 1610 г. – в год своей смерти – думал скорее об объявлении войны Габсбургам из-за ничтожного конфликта по поводу Юлих-Клевского наследства. Перед тем как уехать и принять на себя командование армиями, он возложил регентство на Марию Медичи и короновал ее в Сен-Дени. Во время коронации регентши Маргарита де Валуа, первая жена их общего мужа, несла трен королевской мантии. Маргарита, великодушное сердце, любила свою «итальянскую кузину»; бездетная, почти шестидесятилетняя женщина, она обожала всех детей короля, от кого бы они ни были (трое Вандом, трое Верней и пятеро маленьких принцев от Марии Медичи). 14 мая 1610 г., когда карета Генриха проезжала по улице Ла-Ферронери (улице Медников), какой-то человек вскочил на подножку и ударом кинжала рассек аорту короля, который читал в это время письмо. Король скончался на месте. Убийца Равальяк производил впечатление маньяка-одиночки, но доказано, что в 1610 г. подготавливались и другие заговоры. На протяжении всего своего царствования Генрих IV подвергался критике экстремистов всех партий, потому что отказывался примкнуть к какой-либо из них. Кончина жертвы всегда придает некоторую смелость тем, кто недостаточно защищал его при жизни. Католики и протестанты взапуски расхваливали того, на кого так яростно нападали. «Нельзя быть французом и не сожалеть о той утрате счастья, которого лишилась Франция», – говорит Анри де Роган. Десять последующих поколений подтвердили это мнение, и Генрих IV остается – наряду с Карлом Великим, Жанной д’Арк и Людовиком Святым – одним из национальных героев Франции. Он воплощает в себе не мистический дух, а извечный великий дух смелости, здравомыслия, жизнерадостности, народности – одним словом, галльский дух.

Убийство Генриха IV Равальяком, 14 мая 1610 г. Голландская гравюра XVII в.