VI. О том, как Религиозные войны разделили и разорили Францию

1. Дефицит, ересь плюс меньшинство – это очень опасное сочетание. Обстановка в стране, полученная в наследство от Генриха II, была взрывоопасной. Итальянские войны обременили королевство долгами. Долг Франции достигал сорока миллионов ливров, взятых под чрезмерные проценты. Для выплаты этих процентов необходимо было повышать талью и продавать должности – две непопулярные меры. Страна нуждалась в надежном мире, в крепкой власти. Но кто еще обладал достаточной силой, чтобы отдавать распоряжения? Новый король, Франциск II, был пятнадцатилетним ребенком – золотушным, прыщавым, страдавшим аденоидами. Мать, королева Екатерина Медичи, крупная мужеподобная женщина, рассудительная и стремящаяся к всеобщему примирению, обладала умом политика, но не государственного деятеля. «Бог обременил меня тремя малолетними детьми и страной, раздираемой распрями», – писала она своей дочери, королеве Испании. Хотя она была полна решимости бороться за своих сыновей, но, будучи простолюдинкой и к тому же иностранкой, вынужденно соблюдала осторожность. Три партии оспаривали власть: 1) партия Бурбонов, принцев крови, которые тотчас наследовали бы трон, угасни род Валуа. Во главе этой партии стояли Антуан де Бурбон (через свой брак с Жанной д’Альбре – король Наваррский) и его брат принц Конде; 2) Гизы, лотарингские принцы, звезда которых взошла после того, как из их дома вышли королева Шотландская (Мария де Гиз) и королева Французская (Мария Стюарт), а также герой войны (Франсуа де Гиз); 3) и, наконец, Монморанси, верные короне, но соперничающие с де Гизами. У Анна Монморанси, королевского коннетабля, было трое племянников-гугенотов, среди которых уважаемый и почтенный адмирал де Колиньи; Гизы были фанатичными и непримиримыми католиками; Антуан де Бурбон собирал гугенотов при своем дворе в Нераке, потому что, после того как коннетабль де Бурбон попал в немилость, семья пребывала в оппозиции, а также еще и потому, что он был под сильным влиянием своей тещи Маргариты Наваррской, этой «Маргариты Маргариток».

2. Когда юный король женился на своей племяннице Марии Стюарт, Гизы получили рычаг управления, и поэтому они предполагали, что это удобный случай, позволяющий им окружить несовершеннолетнего Франциска II теми советниками, которых выберут они сами. Народ Франции встал на сторону Гизов «с той поспешностью, которая всегда влечет его к тем, кто в данный момент выражает его устремления» (Г. Аното). И они тотчас же превратились в «людей, ниспосланных Провидением», – призванных самим Господом на защиту католической религии. Особенно популярен был Франсуа, настоящий солдат, кардинал Лотарингии, подлинный глава партии, «диктатор, папа и король в одном лице». Антуан де Бурбон, первый принц крови, имел, вероятно, все права на регентство, но, видя, что толпы полностью «огизованы», счел более разумным затаиться. В начале этого правления гугеноты предпочитали вести себя как покорные подданные, «лишь бы только оставалась единой суверенная Божественная империя», но Гизы и их друзья-экстремисты хотели очистить государство от ереси. Своими насильственными действиями они довели сторонников реформы до мятежа. «Меры воздействия (Гизов), откровенно склонные к тирании угрозы по отношению к самым знатным людям королевства, самоотстранение принцев и крупных сеньоров, коррупция среди главных лиц правосудия, склоняющихся к преданности главным правителям (Гизам), финансы королевства, произвольно распределяемые по их приказанию, как, впрочем, и должности, и бенефиции, – короче говоря, их жестокое и само по себе незаконное правительство вызывало против них необыкновенную ненависть… В результате каждый был вынужден думать о себе самом, и многие начали объединяться вместе, чтобы быть готовыми к справедливой борьбе для восстановления бывшего и законного правительства королевства» (Т. де Без).

3. Вот так и случилось, что интересы «государственных гугенотов» сомкнулись с интересами религиозных гугенотов. «Недовольные» всех сортов, видя, что они подвергаются преследованиям, решили освободиться от Гизов. По всей стране было много солдат, а мир, заключенный в Като-Камбрези, еще прибавил ветеранов, находившихся не у дел. Теологи Реформации одобряли заговор, если только он поддерживался принцем крови. Они находили в Библии множество примеров таких заговоров. Было решено, что отдельные вооруженные отряды сойдутся в Блуа и Амбуазе и захватят двор. Но Гизы получили об этом предупреждение, заговор был раскрыт, а заговорщики арестованы. Зубцы замка Амбуаз покрылись повешенными. Жан д’Обинье, проезжая по тем местам, сказал своему восьмилетнему сыну Агриппе: «Эти палачи обезглавили Францию… Нельзя, дитя мое, чтобы вслед за моей твоя голова тоже слетела с плеч, потому что нужно будет мстить за этих благородных вождей…» Таким образом, вызревала непримиримая наследственная ненависть. Сам Конде впал в беспокойство, когда наступила неожиданная развязка: Франциск II, болезненный и страдавший хроническим отитом, вдруг слег в горячке. Какой удар для Гизов! Кардинал умножил процессии с мольбами к Небу о выздоровлении короля; генерал угрожал перевешать всех врачей, если король умрет. Но смерть никого и ничего не боится. Франциск II скончался. Гизы потерпели неудачу.

Неизвестный художник итальянской школы. Екатерина Медичи с детьми – Франциском, Карлом, Генрихом и Маргаритой. Около 1561

Карл IX и королева Елизавета Австрийская. Миниатюрный портрет из молитвенника Екатерины Медичи. Между 1572 и 1575

4. Новому королю, Карлу IX, было десять лет. Он был стопроцентным Валуа, то есть тщедушным, приятным в общении эстетом и лентяем. На этот раз требовалось назначить регентство; Екатерина Медичи добилась регентства для себя самой, угрожая Гизам Бурбонами, а Бурбонам – Гизами и призывая все партии к успокоению. Понимая, что не обладает нужным авторитетом, она улыбалась обоим лагерям враждующих. Она не преуспела на этом пути, а потому прибегла к хитрости; едва ей это удалось, как она столкнулась с проблемой авторитета Генриха Наваррского. В 1560 г., впервые после 1484 г., Генеральные штаты королевства собрались в Орлеане. Канцлер Мишель де Лопиталь очень благородно призывал к примирению. Он выступал за национальный собор, который смог бы дать всем французам единую веру: «Мягкость может сделать больше, чем строгость… Отбросим все эти дьявольские слова, названия партий, группировок и бунтовщиков: лютеране, гугеноты, паписты; не будем забывать, что мы христиане!» Екатерина разрешила Колиньи, Конде и их семьям отправлять религиозные культы в своих жилищах. Католики и парламент упрекали ее в излишней снисходительности; папа запретил созыв национального собора. Екатерина заменила его «диспутом», прошедшим в 1561 г. в Пуасси. Сама идея, что вопрос веры может быть разрешен в публичных дебатах, казалась странной, но Лопиталь искренне в это верил. Умные люди всегда склонны верить, что все человечество им подобно, в чем и выражается недостаток их ума. Обмануть их ожидания берет на себя сама жизнь. Канцлер открыл диспут речью, в которой сказал, что гражданская война ослабит страну, что нельзя принуждать к тем или иным религиозным убеждениям, что реформа Церкви позволила бы объединить всех христиан, – то есть эти предложения были слишком очевидно справедливыми, чтобы могли оказаться действенными. Теодор де Без сдержанно защищал доктрину Кальвина. Кардинал Лотарингский возражал. Через несколько дней было принято решение создать комиссию по поиску компромисса, которого она так и не нашла, и дело осталось без завершения.

5. Но Екатерина не отказалась от мысли возможного примирения между двумя формами единой христианской веры. С мужественным упорством она удерживала при дворе и Теодора де Беза, и Колиньи и старалась обеспечить относительную толерантность в отношении гугенотов, но в то же время не очень раздражать и католиков. Ее эдикт от 1562 г. позволял реформаторам проводить свои собрания в предместьях городов и запрещал представителям обеих партий носить оружие. Но «принципиальные вопросы не могут быть разрешены беспринципными посредниками» (Дж. Э. Нил). Как можно договориться по вопросу о вечном спасении? Как можно согласиться, что то, что предстает как истина в предместье города, оказывается ошибочным в самом городе? Впрочем, дело не ограничивалось только национальными рамками. Даже если бы каким-нибудь чудом Екатерине и удалось бы примирить Гиза и Колиньи, то Рим и Женева все равно противостояли бы друг другу. Среди католических и протестантских масс бытовало твердое убеждение, что всякая толерантность – грех. В Париже толпы католиков поджигали дома реформистов. На юге разъяренные гугеноты нападали на католические церкви. Потерявшая надежду католическая знать уже подумывала, как бы избавиться от Екатерины, которая, испугавшись, обратилась к Колиньи с вопросом, какими силами могли бы располагать гугеноты для защиты монархии. Это уже был призыв к гражданской войне. Но по сути обе партии и стремились к такой войне; одни видели в ней возможность удовлетворить свою ненависть, другие – повод для грабежей. Каждый «наводил блеск на свои ратные доспехи». В марте 1562 г. герцог де Гиз, который проходил со своими воинами через город Васси, услышал там гугенотскую проповедь. В возникшем сражении 23 правоверных (гугенота) были убиты, 130 ранено. Эта драма, которую католики окрестили «инцидентом», а гугеноты – «побоищем в Васси», стала искрой в пороховом погребе. Конде призвал к оружию гугенотов. Гиз двинулся на Париж, который приветствовал его криками «Да здравствует Гиз!», потому что уже никто не кричал «Да здравствует король!». Возле ворот Сен-Дени прево купцов приветствовал Гиза, называя его «защитником веры». Политика примирения полностью провалилась.

6. Итак, неизбежность гражданской войны. Она началась при сильной поддержке обеих сторон из заграницы. Филипп II подстрекал и поддерживал католиков, Елизавета Английская подбадривала гугенотов. Лучшие представители обоих лагерей долго колебались, прежде чем призвать иностранные войска. Затем страсти овладели ими, и они рекрутировали под свои знамена швейцарцев, испанцев и немцев. Наемники терроризировали сельскую местность. Дороги были наводнены бродягами, которые имели какое-то отношение к армии. Яростно сражавшиеся французы были людьми, принадлежавшими к одной и той же нации, к одному и тому же классу, а часто – и к одной и той же семье. Иногда они с отчаянием вспоминали об этом. «Каждый, – говорит Ла Ну, – вспоминал в глубине души, что эти приближающиеся люди были французами, среди которых могли быть их родственники и друзья, и что через час они должны будут убивать друг друга, и это повергало их в ужас…» С пленниками благородного происхождения обращались достойно. Франсуа де Гиз делил свою постель с Конде. Но эта доброжелательность сохранялась только в отношениях между главарями. Противоборствующие армии были малочисленны, не более 80 тыс. человек; они грабили, резали, насиловали с веселым неистовством партизан. Нужно читать Монлюка, чтобы понять весь жестокий цинизм этой эпохи. Вначале, возможно, они и сражались из религиозных соображений, но очень скоро стали сражаться ради чистого удовольствия. Екатерине Медичи повезло, потому что быстро исчезли персонажи, возглавлявшие партии. Антуан Наваррский был убит, Монморанси и Конде захвачены в плен, Гиз заколот неким Польтро де Мере, дворянином-гугенотом, которого вслед за тем четвертовали на Гревской площади. Смерть Гиза была опасна для будущего своими последствиями, ибо католики считали Колиньи ответственным за это убийство. Адмирал же, как всякий невиновный человек, очень плохо защищался. Чтобы оправдаться, он написал письмо королеве-матери, но окончил его словами: «Но не думайте, Мадам, что изложенные мной мысли вызваны сожалением о смерти Франсуа де Гиза; я полагаю, что для королевства, для Божьей Церкви и для меня лично – это самое великое благо, которое могло только случиться…» На что Брантом заметил: «Многих удивило, как это он, столь выдержанный и скромный в своих речах, мог такое изречь…» В 1563 г. общая усталость привела к некоему подобию ненадежного мира. Никто не сомневался, что он не будет продолжительным. Католики чувствовали, что они сильнее, гугеноты оставались в своих убежищах, таких как Ла-Рошель; и с обеих сторон наслаждение ненавистью преобладало над усталостью от сражений.

7. Вслед за тем наступает период дикой смуты. Королевство предано огню и мечу. Следует война за войной. Ощущается нехватка хлеба. «У каждого своя шайка». Гугеноты изгнаны из Парижа, католики – из Нормандии. На юге разоряются соборы и монастыри. Повсеместно раскол проходит через семьи. Фанатизм узаконивает убийство, бандитизм оправдывается верой. Все утверждают, что подчиняются только требованиям своей веры, а на самом деле – своим прихотям. «Вот такими действиями народ и приучал себя к непочтительности по отношению к магистрату». Как только партия подменяет собой государство, а чувство мести – законы, так сразу погибает цивилизация. Екатерина поочередно обращается то к Испании, то к Англии. Она пытается нравиться сразу всем, а это равносильно предательству. Она спешит в Байонну, чтобы встретиться с герцогом Альбой. И гугеноты тотчас начинают опасаться создания оси Париж – Мадрид, а Колиньи начинает подготавливать похищение короля. Екатерина-родительница охвачена страхом, и борьба возобновляется. Генрих Наваррский, сын короля Наварры и пылкой Жанны д’Альбре (внук «Маргариты Маргариток»), стал династической главой гугенотов, политической главой которых являлся Колиньи. После долгой череды кровавых побед католиков Колиньи удачно отводит свои войска на юг, набирает там новое пополнение, идет на Париж и начинает управлять двором. Сен-Жерменский мир (1570) связан с влиянием новой партии – партии политиков, или умеренных католиков, «которые предпочитают, – с презрением говорят истинные верующие, – спасение королевства спасению своей души». Кардинал Лотарингский и Гизы покидают двор; там водворяется адмирал де Колиньи. «Кончили тем, – говорит Этьенн Паскье, – чем следовало бы начинать». Но ничего на самом деле не было кончено. Екатерина, чтобы скрепить мир, решила отдать свою дочь Маргариту в жены Генриху Наваррскому, а своего сына, герцога Анжуйского, женить на Елизавете Английской. Два протестантских союза! «Мы надеемся, – говорила она, – на больший покой в нашей стране, чем это было до сих пор».

8. Обманчивые надежды. Резня была совсем рядом со свадьбами. Когда в 1572 г., к великому негодованию и ужасу католиков, был решен вопрос о браке Генриха Наваррского, Колиньи стал неосмотрительно торжествовать победу. Теперь он стремился изменить союзы: вести войну с Испанией и заключить мир с Англией. Но Елизавета не высказывала энтузиазма; Екатерина боялась испанской армии и чувствовала, что Франция, католическая в своем большинстве, осудит такую политику. Особенно она опасалась того влияния, которое оказывал адмирал на молодого короля своими личными качествами, полными глубокого достоинства. Карл IX, даже не оповестив свою мать, уже строил совместно с Колиньи планы военных кампаний. Екатерина заволновалась: этот адмирал похищал у нее сына и готовился ввергнуть Францию в безнадежную войну! Для нее, выросшей во Флоренции, славившейся ядами и наемными убийцами, естественным решением был вывод: «Надо избавиться от этого человека». С помощью Гизов она подготовила все необходимое, и в пятницу 22 августа из окна прозвучал выстрел аркебузы. Но адмирал был только ранен в руку и сказал: «Вот как обращаются во Франции с порядочными людьми!» Чудом спасенный, но раненый, к тому же – жертва, Колиньи в глазах католиков становился опаснейшей фигурой. Возмущенный король пообещал провести расследование, которое привело бы к Гизам и к стоящей за их спиной королеве-матери. Тогда Екатерина решилась на отчаянный поступок.

9. В этот момент руководители гугенотов собрались в Париже для празднования свадьбы Генриха Наваррского. Естественно, что покушение на Колиньи их разгорячило, а резкие высказывания привели горожан в отчаяние. Торговцы позакрывали лавки, ополчение приготовилось. «Эта свадьба окрасится кровью», – угрожающе говорили парижане. 23 августа Екатерина призналась сыну в той роли, которую она сыграла в этом деле, и заявила, что она, а вместе с ней и король погибнут, если не доведут дело до конца. Она имела в виду полное избиение гугенотов. Как пишет граф де Таванн, Карл IX колебался: «Король Карл был очень осторожным, но он всегда безоговорочно подчинялся королеве-матери; видя, как далеко зашло дело, он поспешно принял решение встать на сторону своей матери… и через католиков защитить свою персону от гугенотов, хотя и выражал крайнее сожаление, что не сможет спасти Колиньи…» 24 августа, в 1 час 30 минут ночи святого Варфоломея, набат церкви Сен-Жермен-л’Осеруа дал сигнал к началу резни. Списки были составлены заранее, чтобы никому не удалось ускользнуть. Сам Гиз отправился к адмиралу, который героически принял смерть. Только в Париже в ужасных мучениях погибло 3 или 4 тыс. гугенотов; в провинции, особенно в Лионе и Орлеане, погибли еще тысячи. Среди них можно назвать наиболее громкие имена: не пощадили даже Ларошфуко и Комона Лафорса. «Париж был похож на город, взятый приступом», – говорит Таванн. «Когда кровь перестала литься, начались грабежи… Погибли принцы и сеньоры, погибло столько же дворян, лучников, гвардейцев, сколько и всех прочих людей, а народ, принимавший участие в резне, грабил, и разорял, и убивал на улицах…» Избежать смерти удалось только принцам крови – Генриху Наваррскому и Конде, но и они оказались пленниками в Лувре, и «им предложили сменить религию». За границей Елизавета Английская облачилась в траур, Филипп II послал во Францию свои поздравления: «Это одно из самых радостных событий всей моей жизни…» В Риме папа Григорий XIII исполнил Те Deum. Ортодоксальность восторжествовала над милосердием.

Генрих III Наваррский и его супруга Маргарита Валуа. Миниатюрный портрет из молитвенника Екатерины Медичи. Между 1572 и 1575

10. Резня не является решением вопроса, особенно когда у обезглавленного тела есть запасные головы. «Религия» могла потерять 5–6 тыс. своих предводителей, но все же она сохранила армию решительных последователей. На юге пасторы и оставшиеся верными гугеноты организовали сопротивление. На ассамблее в Милло (1573) реформаторы создали настоящий управленческий аппарат. Члены Союза принесли клятву подчиняться своим Генеральным штатам – совещательной аристократической ассамблее, которая контролировалась Защитником; вскоре там смог сыграть свою роль и Генрих Наваррский. После его притворного отречения он был оставлен при дворе, где развлекался любовными интрижками. Однажды вечером, когда шторы были задернуты, один из верных ему людей сказал: «Сир, правда ли, что дух Божий все еще продолжает в вас жить и трудиться? Вы выражаете свою тоску Богу по отсутствию ваших друзей… Но у вас только слезы на глазах, а у них оружие в руках. Они сражаются с вашими врагами, а вы им служите… Они боятся одного только Бога, а вы – той женщины, перед которой вы молитвенно складываете ладони, в то время как ваши друзья сжимают кулаки; они на конях, а вы на коленях…» Эти упреки его сильно задели, и наконец однажды, «очень темной и очень холодной» ночью, он убежал, отрекся от своего отречения и укрылся в Беарне, «этой новой республике» гугенотов, отделившейся от всего остального государства, перед фактом существования которой оказалась Екатерина на следующий же день после избиения гугенотов. Немезида уже поразила королеву-мать и ее сына. Казалось, что после Варфоломеевской ночи Карл IX постоянно пребывал в тоске. Он кашлял кровью, и врачи называли его «легочником». В мае 1574 г. он так ослабел, что слег в постель. 31 мая в возрасте двадцати четырех лет он умер на руках Екатерины Медичи. Его брат и наследник Генрих III был в Польше, потому что Екатерина добилась его избрания польским королем. Требовалось срочно его вернуть. Казна была настолько пуста, что Франция с трудом смогла оплатить дорожные расходы по его возвращению, а также расходы, связанные с похоронами Карла IX.

Франсуа Дюбуа. Избиение гугенотов в Варфоломеевскую ночь. Между 1572–1584

11. Новый король, Генрих III, обладал странным и волнующим очарованием. Высокий, худощавый, элегантный, приветливый, насмешливый, он славился умом и врожденным либерализмом, но никому не внушал уважения. Его женственные манеры, его браслеты и ожерелья, его любовь к духа́м неприятно поражали, но еще большее неприятие вызывали его подозрительные «миньоны» с чересчур «красивыми плоеными воротниками» и слишком красивыми брыжами (воротниками). Когда же стало известно, что для некоторых праздников он переодевается в женское платье, то его начали называть Содомским принцем. Рядом с ним мужественный Генрих де Гиз, прозванный Меченым, выглядел для католиков вполне желанным главой. И он нравился им еще больше, так как их раздражало, что после побега Генриха Наваррского Генрих III сделал еще один шаг в политике умиротворения гугенотов. По «Миру брата короля» (1576) гугеноты получали право на надежные места, на свободу культа, право на занятие любых должностей. И это всего через четыре года после Варфоломеевской ночи! Это было уму непостижимо. Но правда заключалась в том, что казна была бедна, что никто не одолжил бы французскому королю даже «на что пообедать» и тем более не одолжили бы денег на ведение войны. В связи с этой несостоятельностью королевства появилась идея создания лиги, которая восстановила бы авторитет Церкви и главой которой стал бы Генрих де Гиз. С 1577 по 1584 г. католики и гугеноты с ненавистью и подозрительностью следили друг за другом.

12. В 1584 г. скоропостижно умер «от грудной болезни» герцог Анжуйский, младший брат короля, последняя надежда католиков. Так как Генрих III не имел детей и не было никаких шансов, что они у него появятся, то наследником по праву первородства становился отныне Генрих Наваррский, еретик! Странная ситуация, когда король даже не может быть помазан. Генрих III, надежная поддержка соблюдения законности, признал своего наваррского кузена заранее назначенным наследником, но потребовал, чтобы тот обратился в католицизм. Наваррец ответил, что это вопрос совести. Тогда Гизы стали искать иного короля. Да почему бы и не один из Гизов? Генрих Наваррский (потомок сына Людовика Святого) был кузеном Генриха Валуа только в двадцать второй степени родства. Недобросовестные составители генеалогий были готовы доказать, что герцогский дом Лотарингии (младшей ветвью которого были Гизы) имел своим основоположником Лотаря, сына Карла Великого. Другие поддерживали кандидатуру старого кардинала де Бурбона, дяди Генриха Наваррского. Однако значительная часть Франции была настроена против Лиги. Повсюду множились памфлеты. Заграница, чуя поживу, вмешивалась в эту французскую междоусобную ссору. Филипп II обещал Лиге солдат, Елизавета требовала возвратить Кале и Гавр. Двор лавировал между всеми. Екатерина умоляла своего наваррского зятя вновь обратиться в католичество. Тот очень благоразумно мешкал, потому что растерял всех своих сторонников и оставался в полной зависимости от своих врагов. Генрих III, которого все презирали и ненавидели, вынужден был склониться перед требованиями Лиги и Гизов. В 1585 г. он сдал все позиции. Десятью годами раньше он объявил веротерпимость по отношению к протестантам, теперь он ее отменил. Раньше он обозначил безопасные места для протестантов, теперь он их тоже отменил. Впрочем, он делал все это весьма неохотно, потому что понимал, что эти меры приведут к войне, денег на которую у него не было.

13. Эта война получила название «войны трех Генрихов» (Генрих III, Генрих Наваррский и Генрих де Гиз), но на самом деле Генрих III и его мать продолжали играть неблагодарную роль посредников, что вызывало к ним презрение со стороны членов Лиги. «Невозможно, чтобы в этом фарсе, где участвует столько действующих лиц, не нашелся бы кто-нибудь, внушающий доверие», – писала когда-то Екатерина французскому послу в Испании. Теперь же она говорила: «В течение двадцати или тридцати лет мы применяли прижигания, полагая, что так можно уничтожить бытующую среди нас заразу, и мы на опыте убедились, что эти насильственные меры послужили только к ее распространению…» Париж, доведенный до фанатического состояния проповедующими монахами и герцогиней де Монпансье, сестрой Гизов, этой амазонкой от Лиги, готов был объявить неповиновение королю. В мае 1588 г. Генрих III запретил Генриху де Гизу въезд в столицу. Меченый явился в столицу один, в сопровождении только восьми или девяти человек. Город принял его с такой радостью, что он едва не был задушен в объятиях. Толпа бросала ему цветы; женщины, стоя на коленях, целовали его плащ. Толпа кричала: «Да здравствует Гиз!» Он надвинул пониже свою широкополую шляпу (и неизвестно, не посмеивался ли он под ней втихомолку) и отвечал с притворной скромностью: «Друзья мои, это уж слишком… Лучше кричите: „Да здравствует король!“» Генрих III пришел в ярость, ввел войска в Париж и решил оказать сопротивление. Город ощетинился баррикадами, студенты пошли на Лувр, женщины бросали из окон камни в королевских солдат. Гиз оказался хозяином положения. «Нельзя более медлить, – говорили ему самые главные представители Лиги. – Пойдем в Лувр за сиром Генрихом!» Гиз упустил и момент, и короля. Он вскоре пожалел об этом. «„Нужно быть или Цезарем, или никем“ – вот что признал наконец герцог де Гиз, но признал он это слишком поздно (П. Этуаль).

14. Генрих сумел покинуть столицу и укрыться в Блуа, но он потерял Париж, где царил теперь Гиз, и когда король созвал Генеральные штаты, то констатировал, что вся Франция поддерживала врагов. Он уступил, смирился, но внимательные наблюдатели подумали, что приближается «день кинжалов». Сорок пять – отряд из 45 дворян, молодых, смелых и готовых на все, – защищали короля и ожидали его приказаний. И приказ поступил: нужно было убить герцога де Гиза, мятежного подданного, угрожавшего трону и жизни своего повелителя. Многочисленные друзья твердили Гизу, что он в опасности. Но Гиз полагался на слабость короля. «Он не посмеет», – говорил он. Однако король посмел, даже не посоветовавшись со своей матерью. Генриха де Гиза убили в замке Блуа, куда он был приглашен на совет; кардинал де Гиз был арестован и убит на следующий день. Екатерина Медичи пришла в ужас. «Что вы наделали!» – вскричала она. «Отныне я – единственный король», – ответил ей сын. Кардинал де Бурбон устроил дикую сцену старой королеве: «Ах, Мадам, это все ваши козни! Вы всех нас погубите!» Екатерина поклялась, что она здесь ни при чем, и вслед за тем вздохнула: «Я больше не могу, я должна лечь в постель…» С постели она уже больше не вставала и через три недели умерла. «Умерла не женщина, – сказал Жак де Ту, – это скончалось королевство». Но у королевства оказалась гораздо более долгая жизнь, чем думал де Ту.

15. Варфоломеевская ночь не уничтожила само дело; но и убийства в Блуа не тотчас расстроили Лигу. Как раз наоборот, Париж восстал против «тирана», которым проповедники называли теперь «Генриха III, некогда бывшего королем Франции». Лига отказалась войти в сношения с «сиром Генрихом Валуа». Ярость духовенства, входящего в Лигу, достигла уровня психоза. В Париже процессия из ста тысяч человек погасила по данному сигналу все зажженные свечи и разразилась криками: «Вот так угаснет по слову Господа весь род Валуа!» Но какими бы устрашающими ни выглядели эти потрясения, это были уже конвульсии чудовища, раненного в голову. Без Гизов и без их популярности Лига могла только слабеть «и тяжестью своей беспомощной агонии вызвать усталость в королевстве» (Г. Аното). Генрих III обосновался в Туре, и, так как его покинули католики, он решительно призвал своего наваррского кузена. Между обоими родственниками было заключено перемирие, и они вместе осадили Париж, а Генрих Наваррский умел воевать! Вскоре короли были уже в Сен-Клу, и члены Лиги почувствовали себя обреченными. Доведенные до отчаяния, они тоже прибегли к преступлению. Проповедники громогласно взывали: неужели не найдется ни одного человека, который отомстил бы за убийства, совершенные в Блуа? Доминиканец Жак Клеман внял этим призывам и запросил у теологов подтверждение того, что он обретет вечное спасение, свершив цареубийство ради веры. Успокоенный ими, он проник к королю (1 августа 1589 г.) и нанес ему удар кинжалом. Генрих III умер достойнее, чем жил; он умер как король, думающий только о судьбе королевства; перед смертью он сказал Генриху Наваррскому: «Я счастлив умереть, видя вас подле меня. Теперь корона ваша… Я приказываю всем офицерам после моей кончины признать вас своим королем…» Потом он призвал его обратиться в католичество: «У вас будет много препятствий, если вы не решитесь сменить веру. Я призываю вас к этому…» Генрих III испустил дух в три часа утра. Руководящий комитет Лиги огласил через свою пропаганду, что это убийство было законно и что отлученный от Церкви король Наварры не может наследовать корону.