Путин в пантеоне истории

(«The Washington Quarterly». 14 марта 2008 г.)

С ног до головы одетый в черное – даже водолазка была именно этого цвета (помнится, такой стиль в свое время предпочитал Бенито Муссолини) – бывший подполковник КГБ, а ныне президент Владимир Путин выступал перед тысячами восторженных молодых сторонников, собравшихся на московском стадионе 21 ноября 2007 года. Лейтмотивом его речи стало ксенофобское предостережение о нелояльности по отношению к государству, направленное против российских демократических неправительственных организаций, получающих субсидии из-за рубежа. «К сожалению, находятся еще внутри страны те, кто “шакалит” у иностранных посольств… рассчитывает на поддержку иностранных фондов и правительств, а не на поддержку своего собственного народа», – гремел Путин под аккомпанемент патриотических песен советской эпохи, несущихся из репродукторов; толпа размахивала российскими флагами.

Через несколько дней тот же Путин, казалось бы, склонился перед авторитетом российской конституции, подтвердив, что, как положено, покинет пост президента по окончании второго срока в марте 2008 года. Этот шаг, однако, сопровождался «помазанием» его лично подобранного преемника – давнего подчиненного по бюрократическим структурам и партнера по бизнесу Дмитрия Медведева. На следующий день человек, назначенный будущим президентом, выразил надежду, что Путин согласится занять в новой администрации пост премьер-министра. С учетом характера политической власти в России выборы тем самым автоматически превращались в фарс, а авторитет путинского преемника был, по сути, выхолощен. Как заметил один из ведущих российских экспертов, Путин – не уходящий президент, он просто меняет свой статус. Он был «национальным менеджером» страны, а после марта станет ее национальным лидером. В фашистской Италии номинальным главой государства был король, но реальная власть принадлежала «национальному лидеру» – Дуче.

Какое место отведет история в своем пантеоне человеку, которого американский президент однажды назвал «родственной душой», в честь которого английская королева устроила торжественный банкет в Букингемском дворце, чей день рождения президент Франции желал официально отпраздновать в рамках встречи, где по идее должны были участвовать только представители стран НАТО (даже не посоветовавшись с руководством Латвии, где проходило заседание), человеку, которому удалось «купить с потрохами» бывшего германского канцлера, сделав его деловым партнером, которому бывший итальянский премьер чуть ли не кланялся в пояс? Низкопоклонство западной прессы, сопровождавшее стремительное превращение Путина в мировую знаменитость, вознесло его на такой пьедестал, на котором не оказывался ни один российский лидер в истории – даже Александра I после победы над Наполеоном восторженные дамы в лондонских, парижских и венских салонах не превозносили с таким пылом.

* * *

Отчасти ответ на поставленный вопрос связан с долгосрочными негативными последствиями, которыми принимавшиеся Путиным решения, при всей их очевидной краткосрочной результативности, скорее всего, обернутся для российской политической системы, экономики и геополитических перспектив. Чтобы ответить на него, надо также сравнить ситуацию, складывающуюся сегодня в России в результате политики, проводимой Путиным на посту главы государства, с возможными альтернативными плодами его президентства, учитывая при этом сложные явления, преобладавшие в стране в начале 2000 года, когда Путина аналогичным образом отобрало в качестве будущего лидера встревоженное окружение его больного предшественника. Контраст между тем, что происходит сегодня, и тем, что могло произойти, таким образом, станет основой для более глубокой исторической оценки.

Для начала было бы уместно остановиться на немногочисленных имеющихся данных о внутренней мотивации человека, которому за восемь лет – признаем это – удалось стабилизировать российскую экономику и вернуть народу национальную гордость, во многом за счет использования в политических целях неожиданно возросших доходов, связанных со спросом на российские энергоносители на международном рынке. Путин завоевал внутри страны широкую популярность из-за того, что он покончил с социальным хаосом, вызванным распадом Советского Союза, а затем – беспорядочной приватизацией государственных предприятий, за счет которой скандально обогатились наиболее предприимчивые российские приватизаторы и некоторые из их западных консультантов.

Многих россиян – а также иностранных туристов и полных энтузиазма потенциальных инвесторов – завораживает новообретенная сверкающая пышность Москвы и восстановленный во всем былом величии Санкт-Петербург. Возрождение гордости россиян за свою страну вполне понятно, если вспомнить, какое чувство унижения вызвал у них внезапный распад СССР и ельцинская эпоха, которую они ассоциировали с анархией и грабительским капитализмом. Многие соотечественники испытывают удовлетворение от повышенного внимания к Путину на международной арене; на них производит впечатление и возврат Кремля к помпезным церемониям времен царской империи. Благодаря телевидению каждый россиянин может периодически стать «гостем» Кремля: услышать торжественное пение фанфар и увидеть, как гвардейцы в театрально пышных мундирах раскрывают гигантские двери в раззолоченный зал, где представители российской элиты, выстроившиеся вдоль красной ковровой дорожки, поклонами приветствуют Путина, шествующего по ней энергичной походкой тренированного атлета.

Очевидно, что восстановление могущества и престижа России Путин с самого начала считал своей первостепенной задачей. Но сама констатация этого факта не проясняет, как именно он определял это могущество и престиж, какие основополагающие убеждения двигали им в этом стремлении, какие ценности, по мнению Путина, должна была представлять Россия и как ей следовало относиться к собственному недавнему прошлому. Сам Путин никогда четко не излагал своих мотивов. В результате базой для гипотетической оценки некоторых его личных побуждений могут служить отрывочные косвенные данные, а также анализ конкретных результатов его политики.

Самым красноречивым свидетельством, пожалуй, следует признать одно его высказывание в ходе публичного выступления с очередным посланием к Федеральному Собранию в 2005 году. Ничтоже сумняшеся он провозгласил в качестве практически самоочевидной истины: распад Советского Союза стал «крупнейшей геополитической катастрофой XX века». Этим – отнюдь не праздным – заявлением он резко дистанцировался от двух своих непосредственных преемников, приветствовавших мирный демонтаж советской империи как победу российского народа на пути к демократии. Невзирая на то что в течение одного столетия его страна пережила две необычайно кровавые и разрушительные мировые войны, а также разгул коммунистического террора и ГУЛАГ, Путин четко продемонстрировал, что его волнует прежде всего возвращение России статуса мировой державы.

* * *

Этот примечательный эпизод также позволяет предположить, что еще одна реплика, воспринятая поначалу просто как шутка, могла иметь под собой более серьезную подоплеку: речь идет о странном «рапорте» Путина своим бывшим начальникам из КГБ в 2000 году на праздновании «Дня чекиста», учрежденного в честь советских органов госбезопасности – ЧК-НКВД-КГБ. Приехав в печально известную штаб-квартиру этой организации на Лубянке уже в качестве президента России, Путин тем не менее вел себя, как будто оставался ее сотрудником – отдал честь своим бывшим командирам и доложил: «Задание номер один по приобретению полной власти в стране выполнено». Не была ли эта загадочная фраза обтекаемым намеком на некую цель, которую поставила перед собой группа молодых и преданных сотрудников КГБ (включавшая и Путина), оставшихся не у дел и возмущенных жалким концом советской власти?

В период заката СССР сотрудники КГБ представляли собой привилегированную элиту, объединявшую самых талантливых и амбициозных людей, порожденных советской системой. Став президентом, Путин наводнил Кремль выходцами из этой неординарной организации – так называемыми «силовиками». Можно предположить, что особое недовольство в связи с крушением СССР испытывали те, кто не успел добраться до вершины советской системы, но уже вкусил ее благ. В рядах этой группы стремление устранить последствия крушения и вернуть себе пьянящее ощущение власти, вероятно, было распространено больше, чем в любых других категориях бывшего советского чиновничества.

Свое личное мнение о преступлениях Иосифа Сталина Путин никогда не высказывал сколько-нибудь исчерпывающе или эмоционально. Периодически он осуждал сталинизм, но чисто формально, а дань памяти его жертвам воздавал лишь в минимальной степени. В одном из редких интервью, где он рассказывал о своей семье, Путин с особой привязанностью говорил о своем деде, невзирая на то – а возможно, насколько можно было понять из его реплик, отчасти именно из-за того – что тот служил в органах безопасности и обслуживал лично Владимира Ленина, а затем и Сталина. (Если бы у какого-нибудь германского лидера нашелся родственник вроде путинского деда, преданно служивший Адольфу Гитлеру, это вызвало бы международный скандал.) То, что Путин публично участвует в торжествах, посвященных основателю советской тайной полиции, официально возражает против признания на Украине актом геноцида массового голода, вызванного сталинской коллективизацией, и негативно относится к тому, что в Прибалтике и Польше чтят память жертв массовых убийств, совершенных советскими властями, говорит о его весьма избирательном подходе к советскому прошлому.

Кроме того, особая ярость, которую проявил Путин при решении чеченской проблемы сразу после вступления в высокую должность, включая и его вульгарную публичную реплику о том, где именно следует уничтожать участников чеченского сопротивления, создает впечатление, что российский лидер с самого начала ставит перед собой задачу не только урегулировать этот кризис, поразивший постсоветскую Россию, но и вернуть Москве устрашающее могущество, которым она обладала в советские времена.

Путин категорически отверг несколько попыток умеренных чеченцев и иностранных посредников найти компромиссную формулу мирного урегулирования конфликта, основанную на расширении автономии республики. В любом случае, многолетняя непрекращающаяся военная операция по подавлению сопротивления чеченцев, жертвами которой стали, вероятно, более 100 тысяч жителей республики, обернулась двумя непосредственными и значимыми результатами системного характера. Во-первых, она привела к укреплению и реабилитации ослабленных и деморализованных советских органов безопасности, создавая тем самым политическую базу для гегемонии силовиков в Кремле, и, во-вторых, направила русский национализм в антидемократическое русло ксенофобии.

К 2004 году двое непосредственных предшественников Путина, Борис Ельцин и Михаил Горбачев, уже указывали на пагубные политические последствия непрекращающейся войны против чеченцев. Ельцин выразился со свойственной ему прямотой: «Удушение свобод, свертывание демократических прав – это и есть в том числе победа террористов».

Горбачев пошел еще дальше, призывая начать процесс политического урегулирования: «Надо… идти на переговоры с умеренными боевиками, отсекать их от непримиримых экстремистов». Путин остался непреклонен.

* * *

Еще одним ключиком может служить очевидная личная неприязнь Путина к одному российскому олигарху, осмелившемуся заявить, что границы, разделяющие политический и финансовый секторы в постсоветской России, не должны в очередной раз размываться. Каковы бы ни были прегрешения Михаила Ходорковского в ходе приватизации по принципу «выживает богатейший» в ельцинскую эпоху, к началу XXI века он сам и его нефтяная компания «ЮКОС» стали символами экономической системы, приближенной к свободному рынку в его западном понимании. В то же время все более активная поддержка олигархом негосударственных демократических общественных организаций – как внутри страны, так и за ее пределами – отражала концепцию политического плюрализма, чуждую путинским, более традиционным представлениям о возрожденной России.

25 октября 2003 года Ходорковский был арестован, а 31 мая 2005 года приговорен к девяти годам тюрьмы. Его арест, осуждение и длительное пребывание за решеткой, как и античеченская кампания, обернулись далеко идущими последствиями системного характера. Результатом стал «брак» политической власти с материальным богатством, переход России на рельсы государственного капитализма. Другие олигархи, запуганные, как бояре в далекие времена, склонились перед властью, получив взамен разрешение сохранить свои состояния, правда, при условии, что будут делиться ими с власть имущими. Угодничество олигархов стало нормой.

По сообщениям российских источников, сам Путин за этот период необычайно разбогател, что не может не вызывать подозрений. В начале ельцинской эпохи он был заместителем мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, о котором ходили упорные слухи, что он замешан в коррупции. В ходе второго президентского срока Путина некоторые из этих слухов вновь всплыли на поверхность: в частности, его имя связывалось с сомнительными сделками в Финляндии. В ноябре 2007 года старший научный сотрудник Института международной экономики им. Петерсона Андерс Аслунд, основываясь на конкретных утверждениях российских и германских источников о личном состоянии Путина, подсчитал, что оно должно достигать 41 миллиарда долларов. В значительной мере это состояние, как утверждается, состоит из ценных бумаг контролируемых государством топливно-энергетических компаний; в том числе 37 % акций «Сургутнефтегаза» и 4,5 % акций «Газпрома». Должно быть, одной из главных причин нежелания Путина отказаться от политической власти была озабоченность тем, как сохранить это богатство после ухода с поста главы государства.

«Силовики» тоже обогатились, следуя примеру «собственников» государства в Нигерии и Саудовской Аравии; часть их капиталов размещена за рубежом. На фоне разлагающего слияния политической власти и личного обогащения в современной России привилегии советской коммунистической номенклатуры выглядят просто мелочью. И нынешний престолонаследник Путина Медведев, долгие годы возглавлявший Администрацию Президента и одновременно Совет директоров «Газпрома» – воплощает собой эту смычку.

Повальная коррупция среди власть предержащих, скорее всего, обернется одним косвенным, непредвиденным результатом. В долгосрочной перспективе, как и в других, богатых энергоресурсами странах, где возникла аналогичная тенденция, коррумпированность элиты, в том числе размещение личных состояний за рубежом, может стать главной причиной возмущения в обществе – особенно после того, как запасы сырья истощатся. В краткосрочном же плане она вынуждает коррупционеров инстинктивно занимать оборонительную позицию – отсюда и конъюнктурное стремление Путина использовать национализм и ксенофобию в качестве инструмента, призванного мобилизовать общество в поддержку власть имущих, и одновременно отвлечь его внимание от привилегий последних.

* * *

Все это не похоже на образ политического фанатика-доктринера, стремящегося возродить сталинизм или Советский Союз. Путин предстает скорее безжалостным порождением КГБ, методичным и решительным националистом, который стремится вернуть России прежнее могущество, использует в конъюнктурных целях неожиданно пролившийся на Россию «золотой дождь» и одновременно не гнушается без лишнего шума наслаждаться материальными выгодами от политической власти и втайне их преумножать. Советское воспитание побуждает его с опасением относиться к демократии, а гордость за Советский Союз мешает осудить преступления сталинизма. По мнению Путина и его «силовиков», установление подлинно демократического строя поставило бы под угрозу и их власть, и их состояния. Таким образом, сочетание националистической гордыни и эгоистических материальных интересов вынуждает их строить государство, лишенное сталинского тоталитаризма или советского коллективизма, но одновременно отвергающее политический плюрализм и подлинно свободный рынок. В этой системе государство и экономика сращиваются и в теории, и на практике.

Об идеологии итальянского фашизма, с его цветистым стилем и скудным содержанием, напоминает и тот факт, что в выступлениях Путина не просматривается целостной концепции того, каким должны стать российское государство, экономика и общество. Националистическая «лакировка» прошлого и расплывчатые упоминания о «суверенной демократии» не дают сколько-нибудь четких ориентиров относительно будущего страны. Путин, как правило, сосредоточивает внимание на краткосрочной перспективе, делая акцент на таких понятиях, как национальная гордость, могущество, статус на мировой арене и экономический прогресс, но не основываясь на какой-либо более масштабной доктринальной схеме. Лейтмотивами его риторики обычно являются укрепление государства, максимальное преумножение его богатства, а также демонизация его внутренних и внешних врагов. На уровне политической символики его образ – будь то в наглядной агитации или на телевидении – персонифицирует «триумф воли».

Так или иначе, фактический контроль над политическими возможностями и финансовыми активами государства, а также дезориентация общественности позволяют Путину принимать решения, в совокупности толкающие Россию в трех основных направлениях: в политическом плане – ко все более репрессивному авторитарному режиму, в экономике – к централизованному корпоративному этатизму, а во внешней политике – к явно реваншистской позиции. Каждое из этих направлений отражает не только личные пристрастия Путина, но и общие интересы его единомышленников – высшей политической элиты.

Не будем отрицать: к моменту прихода Путина к власти социально-экономическая система России была расстроена. Вопреки утверждениям его апологетов, конец этому социально-экономическому беспорядку не был положен, как по отдельности, так и в совокупности, ни беспощадными репрессиями против чеченцев; ни показательным процессом над Ходорковским и конфискацией его активов; ни все большим подчинением телевидения и радио политическому контролю; ни поэтапным восстановлением централизованного политического контроля над российскими регионами, со всеми их разнообразными особенностями; ни манипуляциями с выборным процессом; ни растущим вмешательством государства в деятельность неправительственных демократических организаций на том основании, что они угрожают суверенитету России; ни созданием властями политических партий, имеющих привилегированный доступ в СМИ; ни ограничением активности оппозиционных партий полицейскими методами; ни поддерживаемым властями националистическим молодежным движением «Наши», преданным лично Путину; ни намеренным раздуванием контролируемыми государством СМИ ксенофобских настроений для укрепления «национального единства». Кульминацией всего перечисленного стала неприкрытая манипуляция положениями конституции – а ведь принятие этого Основного закона в свое время расценивалось как доказательство окончательного вступления России в демократическое сообщество наций.

Политическую атмосферу в России еще больше отравляют загадочные убийства независимых журналистов, явно равнодушное отношение Путина к убийству главного критика его политики в Чечне Анны Политковской, и публично объявленное решение о предоставлении ФСБ полномочий на проведение ликвидаций за рубежом, за которым вскоре последовало шокирующее убийство в Лондоне «возмутителя спокойствия» – перебежчика из ФСБ Александра Литвиненко. Метод, избранный для устранения Литвиненко, позволяет предположить, что его организаторы намеренно предпринимали усилия, с тем чтобы замести следы этого убийства и одновременно причинить жертве максимум страданий, чтобы преподать наглядный урок всем недовольным сотрудникам ФСБ, которые решатся бежать за границу по политическим мотивам.

Хотя убийства Политковской и Литвиненко привлекли наибольшее внимание СМИ, их нельзя считать единичными случаями. У всех жертв «странных смертей» в России последнего времени были «неудобные» политические взгляды, что усиливает подозрения относительно того, что эти «странные смерти» были убийствами политического характера и осуществлялись под защитным зонтиком государства.

* * *

Если на раннем этапе, принимая соответствующие решения, Путин руководствовался стремлением наказать в назидание другим чеченцев, а затем Ходорковского, то постоянно усиливающиеся атаки на правовое наследие ельцинской эпохи во многом стали результатом личного и коллективного ощущения шаткости своих позиций, охватившего российскую элиту. Результатам стали неприкрытые и все более деспотические манипуляции политическими процессами в России, кульминацией которых явились выборы в Думу в конце 2007 года, по сути представлявшие собой контролируемый государством плебисцит о доверии Путину.

Некоторые утверждают, что приостановка, а затем и свертывание демократизации в России были необходимы, чтобы излечить одолевавшие страну социально-экономические недуги. Приходится слышать и другой аргумент: деморализующий семидесятилетний советский период оставил в наследство аполитическую культуру, не благоприятствующую демократии. Следует, однако, отметить, что совокупным результатом путинского отката от демократии стало возникновение политической системы, не напоминающей ни советскую, ни германскую в период нацизма, ни китайскую. В отличие от сталинской или гитлеровской системы, она, несомненно, не является тоталитарной. В нынешнем российском государстве нет ГУЛАГа, оно не разрабатывает планы геноцида, не стремится к всепроникающему контролю над жизнью общества и не прибегает к массовому террору.

В отличие от тоталитаризма, нынешний российский репрессивный авторитаризм оставляет определенное пространство для инакомыслия на индивидуальном уровне, свободы слова в неофициальной обстановке и тем более свободы в частной жизни, не связанной с политической сферой. В долгосрочном плане немалое политическое значение имеет тот факт, что граждане имеют право относительно свободно выезжать за рубеж – особенно те, кому это по карману. Кроме того, в отличие от китайских реформ, социальные преобразования в России не подчиняются каким-либо программным установкам.

В конечном итоге политическая устойчивость путинской авторитарной системы представляет собой производную от неожиданно обрушившегося на страну, но возможно преходящего, богатства и полностью зависит от него. Именно с этим богатством связаны и пассивное согласие общества с происходящим, и популярность самого Путина. Тем не менее зависимость системы от притока капиталов за счет добычи и экспорта сырьевых ресурсов обнаруживает и ее фундаментальную слабость. Происходящее в результате неприкрытое сосредоточение богатства на вершине властной пирамиды оказывает разлагающее, а в конечном итоге и деморализующее воздействие на общество. Пока та часть богатства, которой власть делится с гражданами, достаточна, чтобы поддерживать ощущение общего роста благосостояния, социального брожения не происходит. Рано или поздно, однако, недовольство на индивидуальном, местном и региональном уровне, скорее всего, начнет накапливаться, создавая благоприятную почву для брожения в тех слоях общества, что уже не изолированы герметически от внешнего мира. Россияне, в отличие от жителей Нигерии и Саудовской Аравии, все больше отождествляют себя в социокультурном плане с западным образом жизни, и это со временем, возможно, будет способствовать формированию у них более критически заостренного политического сознания.

В любом случае, Путин остановил, а затем и повернул вспять движение российской политической системы в сторону подлинной правовой демократии. Март 2008 года мог бы стать водоразделом в истории России. Ее демократизация при Ельцине носила непоследовательный, противоречивый, а временами и конфликтный характер. Тем не менее 10 лет назад страна была свободнее, чем сегодня. Тогда еще не произошла институционализация либерально-демократического строя, но Россия, пусть и спотыкаясь, продвигалась именно в этом направлении. В таких условиях Путин все равно смог бы занимать господствующие позиции на политической арене, извлекая преимущества из улучшившегося финансового положения страны и используя их для укрепления зачатков демократии в таких сферах, как обеспечение гражданских прав, свободы самовыражения и соблюдения правил приличия в политике. Однако прошлая карьера в спецслужбах, чисто советская великодержавная гордыня, а в конечном итоге и беспокойство за накопленное состояние побуждали его идти в ином направлении – к явному ущербу для судеб страны.

Одним словом, восемь лет правления Путина стали периодом регресса в сторону произвола и репрессий в политической жизни – а могли бы войти в историю как годы пусть и скромного, но поступательного движения к конституционной форме правления. Поворот в сторону авторитаризма в политической жизни страны стал результатом его выбора, а не неизбежной необходимости.

* * *

Конечной задачей созданной Путиным экономической системы было не раскрепощение инициативы граждан ради обновления российского общества, а укрепление позиций государства. Еще в Петербурге, работая заместителем далеко не аскетичного Собчака, Путин впервые напрямую столкнулся с притягательной силой денег и радостями, которые давало тайно накопленное состояние. Для бывшего офицера КГБ, получавшего скромное жалованье, это, должно быть, было новое и пьянящее ощущение. Вряд ли оно породило в нем ностальгию по непритязательному образу жизни в советскую эпоху. Но он, несомненно, осознал, насколько мощную формулу представляет собой соединение политической власти и личного богатства.

Когда Путин встал во главе постсоветской России, его шаги по воплощению этого симбиоза на практике подкреплялись императивами российской экономики – разладившейся, сбившейся с пути, утратившей ориентиры. Объем валового национального продукта (ВНП) резко сократился – настолько, что это рождало мрачные параллели с Великой депрессией в США. Особенно сильно пострадал советский средний класс – работники бюрократического аппарата, которые и раньше не могли похвастаться особенно высоким уровнем жизни. Регионы, веками находившиеся под управлением Москвы, вдруг стали независимыми государствами, требуя уважения к своему суверенитету и права на владение активами, находящимися на их территории. Типична в этом отношении судьба гигантской компании «Аэрофлот»: новые независимые государства унаследовали те из принадлежащих ей самолетов, что находились на их аэродромах в день роспуска СССР. Одновременно осуществлявшаяся по принципу «хватай, что плохо лежит» приватизация государственных предприятий, работавших прежде в рамках плановой экономики, привела к сомнительному с юридической точки зрения, но баснословному обогащению узкой группы людей. Государственная розничная торговля попросту рухнула: ей на смену поначалу пришли мелкие частные торговые предприятия – зачастую представлявшие собой просто уличные лотки и киоски.

В этих условиях восстановление политического контроля над экономической жизнью страны представлялось соблазнительным способом решения проблемы в краткосрочной перспективе. Принудительный симбиоз путинских силовиков с новой олигархической прослойкой в буквальном смысле подпитывался притоком ликвидности и иностранными инвестициями, в основном связанными с растущим спросом на российские энергоносители в Европе. В результате положительное сальдо торгового баланса России в конце 2007 года составило солидные 128 миллиардов долларов, а объем золотовалютных резервов достиг 466 миллиардов долларов. Результаты экономического оживления особенно бросаются в глаза в Москве и Санкт-Петербурге – отчасти это связано с политическими решениями по реализации самых заметных, престижных проектов, призванных служить доказательством восстановления прежнего статуса России на международной арене, а отчасти с тем, что именно в этих двух городах традиционно сосредоточена социально-политическая элита страны.

Хотя другие регионы изменения затронули в меньшей степени, а в деревне их практически не видно, экономическое оживление воздействует и на более широкие круги общества. Оно стимулирует зарождение среднего класса, в составе которого растет доля людей, занимающихся индивидуальной предпринимательской деятельностью или, по крайней мере, работающих за пределами госсектора, чье стремление к более высокому уровню жизни все больше определяется общемировыми стандартами потребления, характерными для городских слоев в эпоху глобализации. Для нарождающегося нового среднего класса, не говоря уже о действительно богатых и влиятельных людях, образ жизни, отличавший советскую эпоху, окончательно ушел в прошлое и не вызывает никакой ностальгии.

Однако картина происходящего становится не столь однозначной, если от краткосрочной перспективы, по сути связанной с отчаянно необходимым оживлением экономики, обратиться к долгосрочной – т. е. будущему благосостоянию российского общества и конкурентоспособности страны на мировой арене. В том, что касается последней, негативное влияние на перспективы России, скорее всего, будут оказывать две определяющие характеристики российской экономики при Путине. Первая связана с тем, что решения общенационального масштаба в экономической сфере принимаются узким кругом влиятельных в политическом плане чиновников, зачастую к тому же обладающих крупными личными состояниями. Вторая – появление в народном хозяйстве ряда корпораций с непрозрачной структурой владения (к примеру, основных энергетических компаний, промышленных предприятий и банков), в совокупности играющих преобладающую роль в повседневной экономической жизни страны. Многие малые частные предприятия в последние годы практически не развиваются, в то время как крупные корпорации демонстрируют значительный рост. Результатом стало возникновение системы «корпоративного этатизма», в рамках которой власть предержащие ведут себя как владельцы компаний, не являясь ими юридически, а законные владельцы – их имена зачастую неизвестны – делятся доходами с представителями политической верхушки и принимают решения совместно с ними.

* * *

Наиболее последовательно аргументы в пользу тезиса о том, что при Путине Россия превратилась в «корпоративное государство», излагает бывший экономический советник российского президента, а ныне один из его суровых критиков, Андрей Илларионов. Его выводы относительно последствий такого развития событий для будущего России неутешительны: «Сегодня, в начале XXI века, выбор такой системы означает не что иное, как сознательное предпочтение социальной модели, характерной для стран Третьего мира, а конкретнее – Ирана, Саудовской Аравии и Венесуэлы». Он также недвусмысленно указывает на ряд серьезных параллелей между этой моделью и корпоративным государством Муссолини. Подобная система по определению страдает перекосом в сторону политической конъюнктуры и делает наиболее прибыльными в финансовом плане краткосрочные проекты – в ущерб долгосрочным интересам страны и благосостоянию общества в целом.

Более того, перенос в политическую сферу процесса принятия финансово-экономических решений общенационального масштаба порождает паразитический правящий класс, душит конкуренцию и инновации. То, что этот правящий класс, движимый эгоистическими интересами, сделает выбор в пользу укрепления государства, было очевидно. Первоначально слово «федерация» в официальном названии новой России, возникшей после крушения СССР с его тотальной государственной собственностью в экономике, было наполнено реальным содержанием – особенно в плане местного самоуправления, а значит, и права регионов распоряжаться собственными финансами. Закрепление в конституции экономического разнообразия должно было способствовать возникновению на гигантских просторах России демократии «снизу», стимулировать предприимчивость и инициативу на местах.

Увы, вскоре все это было перечеркнуто намеренным и деспотическим решением Путина выхолостить понятие «федерация». Местные губернаторы уже не избираются населением регионов, а назначаются президентом. Распределение бюджетных средств вновь стало исключительной прерогативой Центра, и решения по развитию страны снова спускаются на места сверху. Тем самым была восстановлена многовековая традиция, характерная как для царской, так и для советской России, – традиция монополизации власти и финансов Центром, их сосредоточения в руках паразитической в социальном плане и душащей экономическую инициативу московской правящей бюрократии. В начале 2005 года доходы самых богатых 10 % россиян превышали доходы самых бедных 10 % в 14,8 раза, а в Москве 10 % самых зажиточных получали в 51 раз больше, чем беднейшие 10 %.

Богатый правящий класс к тому же размещает миллиарды нажитых сомнительным путем долларов за границей – как законным образом, так и за счет отмывания денег. Сам Путин публично заявлял: «Мы с вами являемся свидетелями обналичивания миллиардов рублей ежемесячно в стране. Мы являемся свидетелями вывода огромных финансовых ресурсов за границу». Тем не менее нельзя не предположить, что все это делалось при попустительстве властей, по крайней мере на начальном этапе.

Хотя точно определить общую сумму этих средств крайне сложно, объемы капиталов, вывозящихся из России, существенно превышают бюджетные ассигнования Москвы на развитие регионов страны, чьи нужды игнорировались столь долгое время. При всем своем национализме богатые российские силовики и олигархи предпочитают вкладывать капиталы в недвижимость на Ривьере и в Лондоне или попросту переводить их в банки на Кипре и Каймановых островах.

Российский Дальний Восток, включающий Владивостокский регион, Камчатку и ряд северных районов Сибири, давно уже добивается крупных бюджетных ассигнований на модернизацию инфраструктуры, строительство жилья и др. Реально получаемые трансферты, однако, оказываются намного меньше оговоренных сумм. Пренебрежение со стороны Центра и ограниченность средств, имеющихся в распоряжении местных органов власти, приводят к тому, что жители этого региона уезжают в пользующиеся большей благосклонностью Москвы западные и центральные области России, что усугубляет геополитические последствия серьезного демографического кризиса в стране и подрывает шансы на то, что усиление автономии регионов может привести к экономически выгодному сотрудничеству с близлежащими и более передовыми зарубежными странами, например Китаем, Японией, Южной Кореей и скандинавскими государствами.

Другим симптомом равнодушия Центра к положению российских окраин является состояние транспортной сети – она не только недостаточно развита, но и полностью устарела. В стране действует лишь одна трансконтинентальная железная дорога, и нет ни одной современной трансконтинентальной автострады. Более того, в России и сегодня не существует эквивалента американской межрегиональной автодорожной сети, созданной много десятилетий тому назад, или европейских автобанов, построенных еще в конце 1930-х годов. Хуже того: если в Китае за последние десять лет построено более 30 тысяч миль современных автодорог с многорядным движением, то Россия лишь приступила к сооружению первой такой автострады, решив, в конце концов, модернизировать двухрядную асфальтированную дорогу между Москвой и Санкт-Петербургом, проложенную по маршруту тракта, существующего еще со времен Петра Великого.

* * *

Информированных российских наблюдателей беспокоит и тот факт, что опора на доходы от экспорта нефти и газа ослабляет способность страны к поддержанию темпов технического прогресса и динамичного развития промышленности, необходимых в условиях глобальной конкурентной борьбы за экономическое преобладание. Темпы обновления российской промышленной инфраструктуры – в советские времена заменялось до 8 % от имеющихся мощностей в год – сократились до 1–2 % (для сравнения: в развитых странах аналогичный показатель равен 12 % в год). Неудивительно, что, согласно докладу Всемирного банка, в 2005 году 74 % от общего российского экспорта приходилось на топливо, продукцию горнодобывающей промышленности и сельского хозяйства, а до 80 % ее импорта составляли готовые изделия.

Россия не только, как утверждается, отстала от развитых стран на 20 лет по уровню промышленных технологий; в стране внедряется в 20 раз меньше технических инноваций, чем в Китае, да и по объему ассигнований на научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки она существенно уступает своему быстро развивающемуся геополитическому сопернику на востоке. Премьер-министр Китая Вэн Цзябао в ходе визита в Россию в 2007 году с удовлетворением отметил, что объем двусторонней торговли продукцией машиностроения достиг 6,33 миллиарда долларов в год. Однако из вежливости он умолчал о том, что из этой суммы 6,1 миллиарда приходится на экспорт китайского оборудования в Россию и лишь 230 миллионов составляет китайский импорт аналогичной продукции из России. Ничего хорошего не сулит Москве и прогноз Организации экономического сотрудничества и развития на 2020 год: к этому времени Китай по объему ВНП должен превзойти Россию в 4 раза, да и Индия оставит ее позади.

Самым вопиющим недостатком путинского периода является отсутствие амбициозной программы по преобразованию России в подлинно передовое государство за счет возможностей, которые предоставляет значительное повышение цен на экспортируемые страной энергоносители. Подобная всеобъемлющая концепция отсутствует, и националистическая похвальба о превращении России в мировую энергетическую державу, естественно, не в состоянии ее заменить. Эта программа должна представлять собой нечто большее, чем простой набор задач. Необходимо и четкое понимание того, что требуется для создания динамичной, современной, обеспечивающей благосостояние общества, технологически инновационной, творческой, конкурентоспособной, юридически транспарентной системы, способной успешно соперничать на мировой арене с ведущими технически передовыми державами. Центральное место в подобной программной концепции должно занимать устранение вопиющих изъянов, ухудшающих конкурентоспособность России в мировой экономике.

Несомненно, в краткосрочном плане путинскую экономическую политику следует расценить как успешную – ее результатом стали оживление в экономике, стабилизация и рост. Но в долгосрочном плане он упустил шанс твердо вывести Россию на путь построения действительно передового общества с производительной смешанной экономикой. Этого выбора Путин не сделал…

В заключение отметим: сегодня националистический авторитаризм и корпоративный этатизм с добавлением устаревшей имперской ностальгии тормозят историческое развитие России. Появляются, однако, и некоторые обнадеживающие признаки, свидетельствующие, что даже внутри самого путинского режима время от времени проявляются более «просвещенные» тенденции. В июне 2007 года, на Экономическом форуме в Санкт-Петербурге, собравшем большое число участников, недавно отправленный в отставку с поста министра экономического развития и торговли Герман Греф открыто оспорил точку зрения первого вице-премьера Сергея Иванова, считавшегося тогда наиболее вероятным преемником Путина, о том, что главную роль в строительстве инновационной экономики в стране должны играть контролируемые государством предприятия. В сценарии, разработанном самим Грефом, – его министерство составило проект «Концепции социально-экономического развития России до 2020 года» – отмечалось, что ключевую роль с точки зрения будущей конкурентоспособности страны играют конституционные права, частная инициатива и защищенные законом экономические свободы.

Наконец, и это самое важное, молодое поколение россиян, которое в течение ближайшего десятилетия придет на смену ветеранам советского КГБ, отличается высоким уровнем образования и, напрямую или опосредованно, знакомо с западным образом жизни. По сравнению со старшим поколением, молодые куда позитивнее относятся к демократии. Так, по данным российского филиала Организации Гэллапа, 71 % россиян моложе 30 лет считают демократию наилучшей политической системой; в то же время эту точку зрения разделяет лишь половина людей старше 50.

Каковы бы ни были сегодня политические взгляды российской элиты, уже вскоре контакты с Западом неизбежно возымеют политический эффект, способствуя пересмотру ее мировоззрения. Подобный пересмотр имеет важнейшее значение для будущего России. О здравом смысле россиян свидетельствует хотя бы тот факт, что 80 % граждан страны сомневаются, что она управляется в соответствии с волей народа. Как отмечает российский политолог Лилия Шевцова, «основополагающая проблема России связана не с ее гражданами, а с ее правящим классом. И здесь мы сталкиваемся со следующей особенностью развития России: правящий класс в нашей стране куда менее прогрессивен, чем народ… Людям никогда не предлагалась убедительная либерально-демократическая альтернатива». И то, что ее не предложил Путин, было как его осознанным выбором, так и серьезнейшей ошибкой.

Таким образом, из разочаровывающего опыта взаимодействия с Путиным Запад должен извлечь главный урок: более продуктивного результата можно добиться, не обхаживая наперебой кремлевского лидера, не теша его самолюбие, а скоординированными усилиями создавая для России убедительный геополитический контекст. Внешние условия следует сознательно формировать таким образом, чтобы будущие кремлевские лидеры пришли к выводу: демократия и сближение с Западом соответствуют как интересам России, так и их собственным.

К счастью, поскольку российских граждан уже невозможно изолировать от внешнего мира, возникает все больше шансов, что народ сделает этот вывод еще раньше, чем Кремль.