4. Заботы русского консула

Петр Виссарионович Серебряков всегда говорил, что он человек вне политики. В коммунистические времена за это утверждение и любовь к тем русским философам-западникам, которых во всех советских учебниках звали «реакционерами» и «пособниками», он стал «мертво невыездным». Получив после Института международных отношений распределение в Консульское управление МИД СССР, он так бы и ушел оттуда на пенсию, не повидав ни одного советского консульства за рубежом, если бы не перестройка. Тут Серебряков стал знаменитостью. Он оказался единственным беспартийным консулом во всем Консульском управлении. С ним вдруг стали все здороваться и спрашивать у него совета. Его даже иногда показывали иностранным дипломатам как представителя оппозиции. Он упорно от этого открещивался и говорил, что он вне политики. Но на это ему отвечали, что теперь идет демократизация и он уже может не скрывать своих взглядов. Его даже повысили в должности, но на работу за границу по-прежнему не отправляли. И только когда Советский Союз окончательно развалился и МИД СССР стал МИДом Российской Федерации, его вызвали в кадры и спросили, какой он учил язык в ИМО. Он сказал: «Французский».

«Вот и хорошо, – услышал он в ответ. – А нам как раз и нужен консул в Париже».

Так Петр Виссарионович неожиданно для себя приехал во Францию, где, к великому своему удивлению, обнаружил, что знает ее по книгам и журналам лучше, чем множество посольских работников, проживших там едва ли не большую часть своей жизни. Проработав в Париже первые полгода, Серебряков понял, что у его коллег просто никогда не было времени заняться Францией. Те, кого Серебряков застал уже при их отъезде, использовали консульство в основном как свою крышу, а чем они занимались на самом деле, в посольстве знали только несколько человек «посвященных». Новый посол России всех «нечистых» дипломатов изгнал, предложив им «не торопясь, но поскорее» вернуться к месту прежней службы. Оставшихся оказалось так мало, что они со своей работой едва справлялись. Как и прежде, едва ли не главным их занятием была даже не консульская служба, включавшая, конечно, и выдачу въездных и выездных виз французам, а обслуживание приезжающих из Москвы делегаций, сопровождение начальников, их жен и прочих близких и дальних родственников, друзей и знакомых и, наконец, знакомых их знакомых. К этому в постсоветский период прибавилось «окучивание» влиятельных и богатых людей, перед которыми расшибались в лепешку даже министры. А там пошли встречи и проводы депутатов правящих партий и реже – лидеров оппозиции, правительственных чиновников, которых при Ельцине стало даже больше, чем в СССР, в три раза, военных, ученых, артистов и просто приезжающих, которых кто-то и через кого-то попросил встретить.

В пятницу вечером Серебрякова вызывали к послу, и там он получил указание встретить вместе с военным атташе господина Рубакина и его жену, прибывающих в пятницу в аэропорт Шарль-де-Голль-2 рейсом «Аэрофлота» в 14:30. Их надо было провести через консульский коридор и доставить в гостиницу «Рафаэль», где им уже заказали номер класса «сьют». Серебряков знал, что Рубакин был человеком, приближенным к кремлевским верхам. Больше знать о нем российскому консулу было не положено. Хотя он и слышал, что биография Рубакина вполне тянула на детективный роман.

На табло аэропорта замелькали номера рейсов и названия городов. Самолет из Москвы прибыл, и Серебряков пошел к паспортному контролю встречать супругов Рубакиных, как это положено по протоколу встречи членов правительства. Военного атташе туда не пускали, и он остался ждать начальство у выхода.

Генерал Рубакин двигался на консула, как танк, – приземистый, широкоплечий, с животом завзятого чревоугодника и маленькими злыми глазками недопившего алкоголика. Его супруга катилась за ним колобочком, как приданный танку пехотинец, то и дело исчезая из виду за его мощным корпусом. Генерал был в штатском – в длинном, до полу, синем кашемировом пальто, а мадам – в роскошной шиншилловой шубе, на оплату которой ушел, наверное, целый вертолет.

Во время своего долгого невыезда в Консульском управлении Петру Виссарионовичу частенько приходилось встречать и провожать высоких гостей в аэропорту Шереметьево. Еще тогда он подметил, как похожи друг на друга внешне те люди, которые добрались до самых вершин власти. По их лицам можно было без труда прочитать, что к этим вершинам они шли по живым людям, совсем не обязательно отправляя их в тюрьму или на тот свет, но обязательно предавая самых близких, верных и честных и пожирая таких же, как они сами. Французы говорят, что человек после сорока лет отвечает за свое лицо. И они несли на своих лицах подробное обвинительное заключение себе самим. Там отражалось все, как на портрете Дориана Грея, и, наверное, именно поэтому никто и никогда в советской печати не публиковал их портреты без ретуши. Это было бы воспринято просто как антисоветчина. В их лицах жила какая-то сосредоточенная бульдожья озверелость, вечная готовность вцепиться в глотку ближнему своему, огрызнуться и поставить любого, кто их ниже, на место. А глаза их смотрели не на окружающих, а в одним им ведомую даль, где скрывались еще не достигнутые ими пики карьеры. Они были инопланетянами среди своих соотечественников, потому что жили в том мире, который абсолютному большинству нормальных людей был так же чужд и враждебен, как мир рептилий, пресмыкающихся и крыс. И вот сейчас, встречая Рубакина, Петр Виссарионович вдруг поймал себя на мысли, что он его где-то видел. И только порывшись в своей отлично организованной памяти, понял, что видел он Рубакина не физически, а встречал не раз его тип, тот самый, с вершин власти. Серебряков быстро провел Рубакиных через паспортный контроль к выходу, где их встретил Сеточкин. Генерал счел, что «Рено-25» годился разве что для главы военной миссии, но его высокому рангу не соответствует, и сказал, что поедет в отель в консульском «Мерседесе», а полковнику приказал следовать за ним.

По дороге они почти не разговаривали. Генерал несколько раз пытался дозвониться до кого-то по мобильнику, но безуспешно, и это, судя по его недовольному сопению, его сильно раздосадовало. До «Рафаэля» они доехали быстро, благо пробок не было ни на автостраде № 1, ни на окружной дороге. Только у Триумфальной арки их задержала обычная бестолковая толчея машин, из-за чего Серебрякову пришлось пару раз довольно резко затормозить. Рубакин недовольно заворчал, мадам, подыгрывая ему, испуганно ахнула, но Петр Виссарионович уже вырулил на авеню Клебер и поставил свой «Мерседес» рядом с гостиницей.

Вышколенный бой взял чемоданы и саквояжи, а портье без всяких формальностей выдал ключ от «сьюта». Рубакину его трехкомнатный номер понравился, и он успокоился на время, так как убедился, что авторитету его пока что ничего не угрожало, хотя и было видно по нему, что бдительности он не терял. Бой принес шампанское и бокалы – подарок администрации. Рубакин попросил виски и льда. «Раньше, – объявил он, – я пил водку. А когда служил на Севере – спирт. Теперь пью только виски. Голова от него не болит». Генерал налил себе стакан почти до краев и, не дожидаясь, пока лед в бокале растает, отхлебнул. Серебряков пить не стал и, сославшись на дела, откланялся.

Оставшись один на один с Сеточкиным, Рубакин достал из своего кармана мобильник, нашел номер телефона на дисплее и сказал: «Спросишь господина Арефа Мухаммеда и узнаешь, когда он сможет принять делегацию „РУСАМКО“».

Сеточкин задал поставленный вопрос по-французски. На другом конце провода ответили не сразу. В трубку можно было услышать, как двое мужчин говорили по-арабски. Затем Сеточкину сообщили, что господин шейх готов встретиться с делегацией завтра в час дня в ресторане «Дивелек» на площади Инвалидов, и попросили уточнить, сколько человек ожидается с русской стороны. Рубакин показал на пальцах – четверо. Сеточкину, который обожал «Дивелек», где лучше всех в Париже готовили биск из омара, он пояснил: «Тебе светиться не надо. Ты лучше повози мою жену по магазинам, пока я займусь своими делами. Вот, возьми на бензин». Сеточкин хотел было гордо отказаться и заявить, что на бензин деньги в бюджете миссии еще есть. Но, вспомнив разговор со своей женой накануне, пакет с долларами, протянутый ему генералом, взял.

Через час в номере Рубакина делегация «РУСАМКО» собралась в полном составе. Решили, что в номере говорить не стоит, и Моховой предложил проехать в Булонский лес, погулять в парке Багатель, а заодно и перекусить, благо ресторан там хороший. По дороге он рассказал генералу об истории этого парка и одноименного замка, созданного архитектором Беланже в 1799 году по заказу герцога Орлеанского, который поспорил с королевой Марией-Антуанеттой, что у него уйдет всего лишь три месяца на то, чтобы подарить ей эту «безделушку» (а именно так и переводится с французского Bagatelle). Герцог пари выиграл.

Багатель был прекрасен в то апрельское утро. Уже расцвели первые камелии, и на газонах пробились из-под травы сотни нарциссов и крокусов. Золотые рыбки и разноцветные китайские карпы подходили к самому берегу пруда в ожидании, что посетители кинут им хлеба. Павлины бродили по газону под огромными секвойями и кедрами, время от времени распуская веером свои хвосты. Парижский филиал рая встретил российских торговцев оружием щебетом птиц и тонким букетом весенних запахов.

Они шли по гравиевой дорожке – генерал с Кокошиным впереди, Моховой и Ходкин чуть поодаль, пока не обнаружили скамейку, на которой сразу же уселся Рубакин, заняв добрую ее половину.

– Здесь-то хоть можно поговорить нормально? – спросил он Мохового.

Тот кивнул и спросил:

– Вы уже все знаете, конечно?

– Еще бы, – ответил Рубакин. – Вы тут шороху навели на весь мир. Хоть что-нибудь выяснить удалось?

Когда Кокошин рассказал о трупах, обнаруженных на вилле, генерал с перекошенным лицом повернулся к Моховому и сказал:

– Так это ты все просрал, конспиратор херов? Мне говорили, что твою пещеру даже атомной бомбой не возьмешь, а у тебя в ней диверсанты гуляют как хотят! Ты понимаешь, каким нам это боком выйдет? А?

Моховой молчал. Крыть и впрямь было нечем. Рубакин спросил его:

– Ты сможешь напрямую доставить груз в Англию?

– Когда? – уточнил Моховой.

– В ближайшие дни. Мой транспорт придет в Гавр уже в этот понедельник, – ответил Рубакин. – Груз оставят у тебя на складе в порту. Его надо тут же доставить в Плимут. От Гавра это недалеко. Нам в Англию под своим флагом лучше не соваться. В Плимуте в порт заходить не надо, встать на рейде, ночью клиент подгонит свою посудину и возьмет груз на борт. Если ты и эту операцию сорвешь, Ареф с нами церемониться не будет. Думаю, что именно это он мне и скажет завтра.

– Что ж, я постараюсь договориться с моим перевозчиком, – сказал Моховой. – Если груз не крупногабаритный, он до Плимута на своей самоходке дойдет прекрасно при приличной погоде.

– Груз все тот же. Мы обязались им поставить 50 «иголок», и мы их поставим в срок, – отрезал Рубакин.

– Конечно, лучше было бы сейчас не высовываться, – сочувственно заметил Кокошин. – Как-никак, а с этим грузовиком мы, считай, засветились. Если кто докопается, мало Виктору не покажется…

– А что, грузовик твой был? – уже спокойнее спросил Рубакин Мохового.

– Мой. Зарегистрирован на «Наш уголь». Но страховку мы просить за него, конечно, не будем.

– Думаю, на это у тебя ума хватит, – сказал Рубакин. – В случае если будут к нам с этим грузовиком цепляться, я тебе вышлю справку о прохождении им границы в Бресте. Пусть ищут тогда. Зря ты только в этот грузовик еще и «калашей» положил. Надо б было раздельно.

– Кто бы знал, что его рванут, – ответил Моховой. – Корсиканец, который «Иглы» брал, собирался их оставить где-то по дороге для своих заказчиков. У них на острове этот товар в цене.

– Зря ты с ними вообще связался. Навар с этого небольшой, а у них там, на острове, все между собой передрались, и не исключено, что именно от них тебе в пещеру человечка послали.

– Если бы, – заметил Кокошин. – Я боюсь, что там побывали визитеры покруче. Если это мои французские коллеги или, не дай бог, английские, Виктору вообще надо будет сматывать удочки.

Он рассказал Рубакину о появлении в Манге Ващенко и о его визите на посольскую дачу.

– В Москву дали знать? – спросил генерал.

– Дали. Оттуда прислали двоих орлов. Ищут. Но, боюсь, – ветра в поле.

– А надо бы его найти, суку, – жестко сказал Рубакин. – Не исключаю, что в пещере побывал именно он. Так что помогите этим орлам всем, чем можно. И ты, Тимур, лично проследи за этим. Если нужно будет, задержись, я со здешним консулом все улажу, а если что, мы с французами в Москве насчет визы договоримся.

– Ладно, – ответил Кокошин. После того, как они с Морисом нашли разгадку визита Ващенко в «Русский замок», он и так хотел задержаться во Франции ненадолго. Но генералу об этом знать было незачем.

Они обговорили все детали предстоящей операции и решили под конец, что после переброски «Игл» в Плимут Моховой заморозит базу в Манге и на время заляжет на дно. Корсиканцы с «калашами» и прочими стволами, – решил Рубакин, – пока подождут. «РУСАМКО» временно сосредоточится на других направлениях, раз уж на европейском запахло жареным. Моховому предстояло в ближайшие два дня перебросить все оружие из пещеры под «Мандрагорой» на свою базу в заливе Аркашон, где у него была еще одна вилла и откуда можно будет со временем начать потихоньку работать с каким-нибудь местным судовладельцем.

Уже вечерело. В парке заканчивали свой воскресный моцион последние пары пенсионеров. Трогательные старики и старушки, разодетые будто для вечернего раута, упорно фланировали по тропинкам Багателя, набирая оздоровительные километры. Кричали павлины. Гортанно объяснялись в любви белые лебеди в остывающих прудах. На горизонте в лучах заходящего солнца парижский пригород Дефанс пылал всеми стеклами своих небоскребов, и этот многоэтажный фейерверк создавал ощущение какого-то языческого праздника. Старики останавливались на пригорке у павильона Марии-Антуанетты, чтобы полюбоваться этим зрелищем, а затем тихо семенили к выходу, куда их вежливо приглашали смотрители. Рубакин первым почувствовал, что они чужие на этом мирном, элегантно постриженном лугу, и, привстав со скамейки, объявил: «Время подкрепиться, господа офицеры». Они пошли к ресторану, который разместился в бывших королевских конюшнях, о чем напоминали два стилизованных денника в холле и голубые попоны с золотыми королевскими лилиями. В ресторане кроме них была всего лишь одна семейная пара «божьих одуванчиков», как про себя окрестил Моховой пожилых супругов, устроившихся после прогулки по парку за соседним столиком. Они оживленно обсуждали меню, а потом долго советовались с сомелье, какое вино лучше подойдет к грудке утки. Судя по тому, что они заказали бургундское «Кло воже» 1989 года, люди они были небедные. Да и по тому рафинированному парижскому выговору, который выдавал в них потомственных жителей 16-го арондисмана, это можно было понять.

Моховой решил не шиковать, тем более что знал вкусы своих гостей. Двойной бурбон, как пьет Ален Делон, – генералу. Финскую водку – Кокошину и Ходкину. А себе он заказал бутылочку еще не старого бордо и всем – по хорошему бифштексу с кровью. За обедом обсудили, что говорить Арефу. Сошлись на версии взрыва газового баллона. Про все свои подозрения, связанные с Ващенко, решили пока молчать. Рубакин передал Моховому накладные на груз, в которых значилось, что ему следовало получить в порту Гавр с судна «Князь Таврический» пятьдесят стокилограммовых мешков с углем. Моховой тут же позвонил Боле и сказал, чтобы тот готовился в понедельник к выходу в море, а с утра часов в девять заехал бы к нему на виллу за накладными.