4

Как отмечалось, тюремная почта работала исправно, тюрьма была в прямом и в переносном смысле дырявой. Между камерами проделывались маленькие дырочки и передавались «малявы», которые иногда предназначались для камер, расположенных на другом конце изолятора. Устанавливалась и веревочная почта, когда между окнами, расположенными друг против друга, через духовую трубку, изготовленную самими арестантами из бумаги, выстреливалась нитка – и связь установлена. Любой монтер позавидует!

– Я знал, что тюрьма дырявая, – удивлялся Константин, – но не до такой же степени! Тут все общаются между собой получше, чем на воле. А мы, наивные, пытались изолировать их друг от друга, отправляя в изолятор. Изолятор – от слова «изолировать». Надо переименовать изолятор в… – Он силился подобрать подходящее слово, но потом махнул рукой: – А зачем мне это, все равно уже в ментовку не вернуться.

Почта проходила и через «красные хаты», где содержались «бээсники», не встречая никаких препятствий и саботажа.

«Почта в тюрьме – это святое, – говорили старые милицейские арестанты. – Единственная надежда и радость в этом темном царстве».

Однажды из пересыльной тюрьмы в изолятор въехал вор в законе Боря Костромской. Поговаривали, что его отправили в Якутию с целью взятия под контроль всего преступного мира региона. При нынешнем уровне коррупции данная версия выглядела не такой уж фантастической. Костромской сразу же стал устанавливать свои порядки, изучил состояние и пополняемость тюремного «общака» и остался недоволен его скудностью.

– А почему менты не отстегивают в «общак»? – грозно спросил он у одного из местных авторитетов. – Кто их освободил от этого?

– Да как-то так, – промямлил авторитет. – Они нас не признают…

– Как не признают?! – вскипел Костромской. – Кто у них там за главного сейчас?

– Овчара, бывший опер, сел за избиение барыг.

– А ну, пиши «маляву» ментам! – приказал вор.

Прочитав послание законника, Тимур долго смеялся, а затем попросил Константина:

– Готовь ответ, только позаковыристее, ты это умеешь.

Через час Константин предъявил Тимуру готовое письмо:

«Глубокоуважаемый вор в законе! Признавая Ваши большие заслуги перед отечественным криминалом, мы, бывшие блюстители порядка, не считаем возможным исполнить Вашу просьбу. Все-таки отстегивать в „общак“, от которого мы ничего не имеем, противоречит нашим принципам, тем более не намерены содержать на наши средства бывших наших оппонентов. У нас имеется своя касса взаимопомощи, мы помогаем в меру сил друг другу и не нуждаемся в других источниках, таких как ваш „общак“. Посему с глубоким сожалением приносим Вам свои извинения. Тимур Овчинников».

– Отлично! – похвалил Тимур Константина. – Отправляй!

Костромской прочитал письмо, навел справки про Овчару и больше никаких действий не предпринял. Очевидно, мудрый старый вор решил, что связываться с таким неординарным опером будет себе дороже.

Как-то Шлихов вызвал к себе Тимура и предложил заняться воспитательной работой.

– Тут у нас малолетки, мы хотим определить в твою камеру одного из них на перевоспитание. У них ни жизненного опыта, ни знаний человеческой морали. Хотят утвердиться здесь исключительно жестокостью. Вот и займись воспитанием.

– Добро, воспитаем, – с радостью отозвался Тимур. – Не впервой.

В камерах малолетних преступников царила атмосфера жестокости. Если новичок входил впервые в камеру, соблюдалась целая церемония посвящения в ряды арестантов, отступление от которой грозило вновь прибывшему самыми изощренными наказаниями. Если же какой-то сокамерник давал слабину, распускал нюни, его тут же добивали всевозможными унижениями и битьем, превращая в изгоя. Зная это, администрация изолятора иногда заселяла в камеру к малолеткам наиболее авторитетных арестантов, или же совсем непримиримых юных преступников отправляли во взрослые камеры, где находились адекватные заключенные, способные повлиять на неокрепшую молодую душу только с положительной стороны.

Белобрысый парнишка пятнадцати лет, арестованный за убийство отчима, враждебно взирал на обитателей камеры, в которую его привели конвоиры. Тимур как можно добродушнее улыбнулся ему и пригласил сесть рядом. Разговор длился до поздней ночи, во время которого несколько раз пили чай с конфетами и печеньем, заблаговременно припасенными Тимуром от очередной продуктовой передачи. Ночью парнишка уснул с улыбкой на лице, а на следующий день, когда Тимур стал его учить азам самбо, тот полностью расслабился и уже наравне общался со всеми сокамерниками. За несколько дней он настолько сильно привязался к Тимуру, слушая его рассказы о работе сыщиков, о раскрытии какого-нибудь загадочного убийства, что однажды спросил:

– Я тоже хочу стать сыщиком. Это возможно?

Тимур не стал над ним смеяться, не сказал, что путь в милицию ему заказан как судимому, а со всей серьезностью ответил:

– Трудно сказать сейчас, сидя в этой камере. Никто не знает, как жизнь повернется завтра, а свои надежды ты никогда не теряй.

Через месяц парня осудили, дали условный срок. Учли, что пьяный отчим сам спровоцировал драку. А еще через месяц от него к Тимуру пришла весточка, что он поступил в ПТУ и намерен начать новую жизнь.

«Если я в этом изоляторе спасу хоть одну душу, то можно считать, что не зря посидел», – тепло подумал он о белобрысом парнишке.

После полугода отсидки Тимур получил уведомление о том, что уголовное дело направлено в суд. Узнав, кто судья, он немного приуныл. Судья Страхова наводила страх на подсудимых, и не только созвучностью фамилии. Она давала всем по самому максимуму, никакие доводы защиты о смягчающих обстоятельствах не принимала к сведению. Шлихов, узнав о судье, протянул:

– Да-а, дела плохи. Это проделки гэбэшников, специально подсунули ей дело. Но есть одна хорошая новость…

– Говорите, не томите! – нетерпеливо воскликнул Тимур.

– Она исключительно честный и принципиальный человек, на нее давить бесполезно. Вот тут гэбэшники просчиталась. Если дело шито белыми нитками, то маленький шанс на оправдание есть.

– И то хорошо, надежду терять не будем.

Через месяц начался суд, который длился два месяца. Защита раз за разом разбивала доводы обвинения, а точку в деле поставили сами «лжепотерпевшие». На вопрос судьи, как они опознали всех милиционеров, Краснов ответил, что в министерстве безопасности им предъявили фотографии оперативников и велели опознать их во время следствия. Судья ничего не сказала, а когда вернулась из совещательной комнаты, вынесла свой вердикт – полностью оправдать по всем статьям всех четырех сыщиков, арестованных Овчинникова и Косолапова (Константина) освободить из зала суда.

Так, отсидев девять месяцев и один день, Тимур вышел на свободу, Константин же пробыл в следственном изоляторе на месяц меньше.

Увидев своих друзей и коллег возле входа в суд, Тимур крикнул:

– За девять месяцев рождается человек, я сегодня родился заново!

– В таком случае я родился недоношенным! – вторил ему счастливо улыбающийся Константин.

В этот же день прокурор республики вызвал к себе начальника УВД.

– Кеша, пройдем в комнату отдыха, попьем чайку, – сказал он. – Надо переговорить.

Когда чай был уже налит, прокурор спросил:

– Что, твоих ребят оправдали? Надо было этого ожидать! Наш охламон Карлушин напортачил с делом, сейчас расхлебывать… Когда возбуждал уголовное дело, я же предупреждал, что оно хлипкое, а он: «В суд пойдет железно, все доказательства есть!» Идиот, я с ним буду расставаться, это не первое его загубленное дело. Кстати, Кеша, он же твой дознаватель бывший. Может, его обратно заберешь? – улыбнулся он.

– Никогда в жизни! – в ответ усмехнулся начальник УВД. – Своих идиотов хватает.

– Ты же сыщиков не уволил во время следствия, они продолжали получать зарплату?

– Да, получали среднюю зарплату. А не за что было увольнять, пока на руках не буду держать приговора суда, что они виновны. Любого другого милиционера, взяточника там или вымогателя, который работает только на себя, я тотчас же уволил бы, а этих сыщиков – ни за что: они болели за дело, отчего и пострадали. Формально я прав, что не уволил их, по закону надо было дождаться решения суда. Вот и дождался, слава тебе, господи!

– Я к чему клоню-то… – Прокурор отпил чай, смачно захрустел корочкой лимона. – Мы не будем опротестовывать оправдательный приговор, а твои ребята пусть не подают иск о возмещении материального и морального ущерба. Они же получали зарплату во время следствия, хотя и не работали, так что большого ущерба им не нанесено. Как мое предложение?

– А то, что они почти год отсидели в тюрьме? Это что, не ущерб? А потраченные здоровье и нервы, репутация? Как мне убедить их отказаться от того, чтобы восторжествовала справедливость?

– Кеша, давай не будем ссориться, – примиряющим голосом произнес прокурор. – Объясни ребятам, что так надо. Нам вместе работать дальше, раскрывать убийства, бороться с организованной преступностью. Они тебя поймут, ты для них авторитет.

– Хорошо, переговорю, попытаюсь их уговорить.

Начальник УВД сам понимал, что сейчас война ведомств только на руку криминалу, последствия которой в свое время не осознали такие следователи, как Карлушин и отдельные лица из министерства безопасности и РУОПа, своими необдуманными действиями нанесшие огромный вред борьбе с преступностью.

Вечером он велел найти всех оправданных оперативников, которые уже отмечали свое освобождение в кругу друзей, и провел с ними беседу, в результате которой те отказались от притязаний к следствию. Операм было не до интриг и склок, впереди их ждала увлекательная и полная опасности работа.