Глава 18
Немцы, ставшие нацией человеческих мутантов, поведут за собой людей к высшим целям, которые были известны посвященным арийской древности, обитавшим в Тибете.
Дитрих Экхарт, 1921
Верхняя Австрия, окрестности замка Шаунберг
5 августа 1945 года, 6:14 – 6:27
Петр пришел в себя оттого, что на лицо ему лилась вода. Некоторое время он пытался понять, каким образом ухитрился заснуть под дождем. Потом поток иссяк, и чей-то голос произнес неестественно громко:
– Ого, кажется, пошевелился.
А другой, смутно знакомый, позвал громко:
– Товарищ капитан! Вы слышитэ нас?
Петр попытался открыть глаза, но веки оказались неимоверно тяжелы, словно вместо них поставили бронированные заслонки. Поднять их удалось только со второй попытки.
– О, смотрит! – радостно провозгласил кто-то, и Петр увидел над собой смуглое лицо с глазами-щелочками.
Некоторое время он смотрел на это лицо, а затем как-то сразу осознал свое тело. Понял, что лежит на чем-то холодном, что голова болит, а нос щекочет запах свежей травы.
– Товарищ капитан! – смуглое лицо отодвинулось в сторону, и на его месте возникло другое, с большим носом, делающим его обладателя похожим на орла. У этого глаза были черные и пронзительные.
– Сиркисян? – попробовал спросить Петр, и, к его удивлению, вопрос прозвучал вполне внятно.
– Так точно, – радостно ответил лейтенант и сверкнул белозубой улыбкой.
Вспомнив, где он находится, Петр попытался встать. Мускулы слушались плохо. Казалось, что вместо конечностей к телу привешены мешки с мокрым песком. С немалым трудом удалось заставить их шевелиться.
Поддерживаемый под спину, он всё-таки смог приподняться и повернуть голову.
Во все стороны простирался зеленый луг, ограниченный дубняком. Деревья стояли мощные, широко раскинув руки-ветви, словно отряд великанов, поросших странной изумрудной шерстью. Впереди, шагах в двадцати, блестела стальная поверхность Дуная.
– Где мы? – спросил Петр, проводя руками по лицу. Кожа ладоней показалась пугающе шершавой, словно наждак.
– Пять километров вниз по течению от Шаунберга, – бодро отрапортовал Сиркисян. – Время – чуть больше шести часов утра.
– А где остальные? – спросил Петр, видя, что на поляне, кроме него, лейтенанта и узкоглазого сибиряка, больше никого нет.
– Вечная им память, – лицо сапера сразу отвердело, в темных глазах проклюнулась печаль. – Погибли. Кто в замке, а кто и в переходе. Вас, товарищ капитан, взрывной волной лишь слегка зацепило, да и вышвырнуло на поверхность, а все, кто сзади шел, там и остались.
– Вот как, – Петр ощутил, как сжалось сердце. За две недели он потерял уже вторую группу, а это слишком много даже на войне.
Моносов вздохнул и снял пилотку. Сиркисян как был без головного убора, так и остался, лишь опустил глаза. В наступившем безмолвии хорошо было слышно, как поет в дубняке соловей.
Протолкнув в желудок вставший поперек горла горький комок, Петр сказал, нарушая тягостную тишину:
– Ну что, товарищи, надо нам пробираться к своим.
Он наконец сумел встать. Бедра невыносимо болели, но капитан держался на ногах. Всей грудью вдыхал свежий ветер, дующий с реки.
– Это ясно, – пожал плечами лейтенант.
– И как можно быстрее, – поддержал товарища сибиряк. – Не втроем же на этот замок опять идти, пусть его черти в ад утащат! Что смогли – сделали, а остальное – не наша вина.
– Ладно, – сказал Петр. – Пойдем вдоль Дуная, рано или поздно на своих наткнемся. Лучше, конечно, по тому берегу. Но сможем ли переплыть?
– Мы-то сможэм, – огладил смоляную шевелюру Сиркисян. – А вот вы как, товарищ капитан? Контузило-то вас довольно сильно.
– Я попробую, – сказал Петр, не чувствуя особой уверенности. – Вот только надо поесть, еще немного отдохнуть, и тогда всё получится!
Восходящее солнце на мгновение выглянуло из-за туч, и река заблестела, словно на ее поверхность высыпали огромное количество серебряной мишуры.
Верхняя Австрия, замок Шаунберг
5 августа 1945 года, 7:41 — 8:12
– Невозможно! Невозможно! – перепуганное эхо птицей металось среди стен замка, пока не догадывалось укрыться меж камней. Но Хильшер начинал кричать вновь, и бедной греческой нимфе ничего не оставалось, как опять выскочить на открытое место.
– Спокойнее, товарищ, – сказал Йозеф Дитрих. – Жалобами горю не поможешь!
– Я и так спокоен, дальше некуда! – резко ответил верховный арман. – Другой на моем месте застрелился бы от отчаяния!
– А что, собственно, произошло? – спросил наивно Феликс Дан. – Ну, потеряли мы несколько десятков сверхчеловеков, ну и что? Сотворим новых, и всё.
– Боюсь, что вы не очень хорошо представляете себе масштабы потерь, товарищ. – На лицо Хильшера, словно змея из-под камня, выползла ядовитая улыбка. – Или не самым лучшим образом понимаете, почему мы вынуждены разговаривать вне стен специально подготовленного помещения, во дворе, в холоде и сырости.
Утро и в самом деле выдалось препротивное. Низкие облака плыли, казалось, над самыми вершинами башен Шаунберга, и гадостно шумел пронизывающий северный ветер.
– Был взрыв, – вступился за друга Ганс Бюнге. – Это мы все знаем, как и то, что залу совещаний причинены некоторые повреждения.
– Всё верно, – кивнул Хильшер. – Но стоит отметить также и то, что взрыв был не один, и их могло быть еще больше. Мы должны благодарить солдат, что обезвредили мины, жертвуя своими жизнями.
– Не надо красивых слов, Фридрих, – сказал Виллигут и невольно удивился истеричности, прозвучавшей в своем голосе. – Говорите о деле. Ведь, кроме вас, из арманов полностью ознакомлен с ситуацией разве что Йозеф.
Дитрих улыбнулся, вкладывая в усмешку всё презрение к гражданским, по недоразумению захватившим власть в замке. Хильшер чуть слышно вздохнул. По лицу его пробежала судорога сдерживаемого гнева, и верховный арман заговорил, коротко и сухо, словно на официальном выступлении:
– Ночью в замок проникли диверсанты. Воспользовавшись старым подземным ходом, о котором мы все забыли, они пробрались в подземелья. В результате их действий оказались убиты два десятка посвящаемых, погибли несколько солдат и доктор Хагер. Попытка взорвать замок, как я говорил, провалилась, но несколько взрывов всё-таки произошло. Почти полностью уничтожены запасы готовой сыворотки, почти пятьсот порций, – тут Хильшер сделал паузу и оглядел присутствующих. – Но что самое страшное – враги уничтожили все результаты исследований по созданию суперсыворотки! Убиты все подопытные, в пламени сгорели лабораторные записи! Это на самом деле страшно!
– И что, ничего нельзя восстановить? – поинтересовался Карл Филер, зябко поведя плечами.
– Только начинать всё заново, – верховный арман развел руками. – Иного выхода у нас нет.
– Как мы теперь остановим русских? – спросил Хирт. Лицо его было бледным, осунувшимся. – Они стоят уже у Линца.
– Для того чтобы отбросить их, вполне хватит тех солдат, что сейчас имеются в нашем распоряжении, – ответил Дитрих. – Я сейчас выезжаю к войскам. Мы – сверхчеловеки, и нам нечего бояться грязных славян и тюрков! Они будут выбиты из Верхней Австрии и уничтожены!
– Ваши слова – словно бальзам на рану, оберстгруппенфюрер, – напыщенно проговорил Хильшер. – Отправляйтесь немедленно.
Дитрих резко вскинул руку и зашагал к воротам замка. Серая генеральская форма сидела на нем как влитая, и Виллигут на мгновение ощутил зависть.
– А нас, товарищи, ждет работа, – голос верховного армана отодвинул не самые приятные мысли на второй план. – Надо восстановить запасы сыворотки. Так что через сорок минут всех попрошу в подземелье. Спускаться придется по запасной лестнице, так как основной путь перекрыт завалом.
Виллигут поморщился. Работать совершенно не хотелось, даже во имя победы арийской идеи.
Верхняя Австрия, город Линц
5 августа 1945 года, 11:23 – 12:07
Минометы грохотали, словно десяток груженных листовым железом составов, а орудия полковой артиллерии рычали, как стадо голодных львов.
Город, лежащий к северу от позиций советских войск, горел. Время от времени из черной пелены дыма, словно из гигантской, меняющей очертания шубы, высовывались алые, хищные языки пламени.
Немцы, оборонявшие Линц, были обречены. Это сержант Усов, несмотря на отсутствие военного образования, понимал отлично. И понимание это тянуло за собой удивление: если всё очевидно, то почему эсэсовцы не сдаются, на что они надеются?
К тому, что солдаты противника очень быстры и исключительно опасны в ближнем бою, удалось привыкнуть. Сверхчеловеки, что ранее внушали страх, близкий к мистическому, теперь не вызывали ничего, кроме глухой ненависти.
Сержант вместе с солдатами сидел в окопах, вырытых сегодняшней ночью, и ждал сигнала к наступлению. Делать было нечего, оставалось только наблюдать, как снаряды различных калибров превращают немецкие позиции в перепаханное поле.
Лезли в голову разные мысли. Вспоминался черно-белый котенок Вася, оставшийся в тылу, мечталось о том, как скоро всё закончится и можно будет вернуться домой, в Брянск, может быть, жениться…
Изумленный возглас из соседнего окопа заставил сержанта вернуться от прекрасных мечтаний к суровой действительности. Он выглянул из-за бруствера и обомлел – по полю, почти неразличимые в мышиного цвета мундирах, бежали в атаку немцы. Поняли, что, сидя на месте, являются очень удобной мишенью для артиллерии.
– К бою! – крикнул сержант. Солдаты взвода вряд ли расслышали командира, но каждый из них понял, что происходит что-то не то. Прекратились разговоры, окурки были аккуратно затушены, а в мозолистых солдатских ладонях мгновенно оказалось оружие.
На случай немецких контратак было получено распоряжение – без приказа не стрелять. Теперь он честно ждал этого приказа, поглядывая в сторону невысокого холма с одинокой березой на вершине, за которым размещался командный пункт батальона. Но там пока было тихо.
Несмотря на промозглую погоду, сержант ощутил, что ему стало жарко. По виску сползла раскаленная капля пота, оставляя на коже выжженный след. Усову хотелось крикнуть «Огонь!», но он сдерживался, понимая, что к добру подобная горячность не приведет. Сколько их было, солдат и офицеров, на свой страх и риск нарушавших приказы, и почти все они остались остывать от излишней горячности в могилах – в болотах Брянщины, в сухих степях Южной Украины, в мягкой, плодородной земле Венгрии…
Немцы тем временем, пользуясь преимуществом штурмовых винтовок в дальнобойности, начали стрелять. Одна очередь прошла рядом с Усовым, пули взрыхлили землю бруствера.
Кто-то в соседнем окопе громко застонал, но быстро затих.
«Чего они ждут? – спрашивал себя сержант, пытаясь удержать в прицеле поразительно шустрые серые фигуры. – Или слишком удивлены немецким наступлением?»
Словно отвечая ему, ударил станковый пулемет от подножия холма. Ему послушно ответили братья на других участках, и Усов скомандовал «Огонь!», испытывая при этом неимоверное облегчение.
ППС ожил в его руках, затрясся трехкилограммовым телом, словно зверь, почуявший добычу, и пули, гонцы, несущие послание от смерти, помчались навстречу эсэсовцам.
Но те не хотели умирать и заплясали в стремительном, неуловимом для глаз танце, желая проскользнуть сквозь постоянно перемещающиеся ячейки сети, сотканной из очередей.
Не всем это удавалось. Время от времени тот или иной фриц падал и не вставал более. Остальные же, ускользая от пуль и стреляя в ответ, продолжали идти вперед.
А потом в ход прошли гранаты. Немцы, пользуясь преимуществом в силе и ловкости, начали швырять убийственные гостинцы более чем с сотни метров.
Как показалось сержанту, они перемещались невероятно медленно, как летящие гуси.
Вспоминая слова молитвы, что в детстве читала бабушка, Усов упал на дно окопа и всем телом вжался в сырую землю. Один за другим грохнули два взрыва, что-то прошелестело над головой. Обошлось.
Он вновь начал стрелять и не сразу понял, что магазин пуст. Судорожным движением вставил новый, и тут оказалось, что немцы уже рядом. На мгновение лейтенант рассмотрел даже лицо одного из них – потное, круглое, со светлыми, словно из соломы сделанными, усиками.
Эсэсовец оскалился, поймав взгляд врага, и тут же его швырнуло в сторону. В полете тело перекувыркнулось, а сержант про себя поблагодарил пулеметчика, пославшего очередь именно в эту сторону.
Усов выстрелил сам, со злой радостью увидел, что еще один фашист рухнул, словно колос под серпом.
Но тут пулемет замолк. Оглянувшись, сержант увидел там, где положено было ему быть, облако разрыва. У немцев тоже обнаружилась артиллерия, и била она на удивление метко.
Из окопа слева уже никто не стрелял, и сержант боялся даже думать, что случилось с солдатами, что были там. Он продолжал стрелять, затем вспомнил про собственные гранаты. Зашарил рукой на земляной полочке, специально для них вырытой.
Из немцев не отступил ни один. Из тех, кто шел в атаку, никто не повернул назад, все остались тут, уродливыми серыми пятнами на поле, что этим летом не знало сева.
Вдруг стало не в кого стрелять, Усов понял, что бой кончился. Он устало откинулся на стенку окопа и вытер со лба пот. Руки сами нашарили папиросы, и дым потек в легкие, успокаивая дыхание, заставляя сердце стучать всё медленнее…
Но докурить он не успел. Взвилась над позициями красная ракета – сигнал к атаке, и сержант отшвырнул окурок. Руки сами схватили автомат, и окоп остался позади.
– За мной! – крик, казалось, разодрал легкие. Из окопов, словно тараканы из щелей, выскакивали солдаты. Не так много их осталось в живых в отделении Усова, но всё же их было вполне достаточно. Рядом поднимались другие взводы, роты, батальоны. Сквозь специально оставленные меж окопов проходы, сердито фырча и плюясь снарядами, ползли танки.
Сердце захолонуло, потрясенное масштабом наступления. Усов больше двух лет провел в партизанах, где сражение ротного масштаба – и то редкость, и могучие массированные атаки Советской армии, в которых участвовали тысячи бойцов и сотни боевых машин, не переставали поражать его, рождая чувство сопричастности чему-то огромному, великому…
– Ура! – закричал он, и голос его потонул в сотнях других, родив единый рев идущей в наступление пехоты.
Вал людей в линялых гимнастерках катился к немецким позициям, и впереди него бежал долженствующий повергнуть врага в страх клич: «За Родину! За Сталина!»
Но немцы не испугались. Деловито застрочили их пулеметы, уцелевшие после артиллерийского налета, открыли огонь автоматчики.
Бежать по изрытому воронками полю было неудобно. Земля под ногами проминалась, сапоги вязли в ней, и вообще сержант, несмотря на душевный подъем, чувствовал себя усталым.
Кричать он вскоре уже не смог, дышал тяжело, обливаясь потом. Он безнадежно отстал от своих солдат.
И когда громыхнули несколько гранат, рассыпая веера смертоносных осколков, он уцелел, и пулеметные очереди, скосившие тех, кто шел в первых рядах, его миновали.
Усов выскочил к немецким окопам, и тут же слева от него что-то взорвалось. Сержант успел упасть и перекатиться в небольшую воронку от мины. Лишь после этого рискнул оглядеться.
Недалеко, метрах в десяти, горел танк. Свой, хорошо знакомый Т-34. Пушка его бессильно опустилась, а траки не шевелились. При виде мертвой машины в душе родилась злость.
«Я тут пузо протираю, а они наших парней убивают!» – подумал Усов, и словно пружина подбросила его в воздух. Одним рывком преодолел он расстояние до окопов, где наткнулся на немца. Тот был в стальной каске и таком грязном мундире, что даже цвет ткани нельзя было разобрать.
Эсэсовец возился с автоматом, видимо, заело затвор. Завидев врага, он оскалился и неожиданно швырнул в него тяжеленный СтГ-44. Усов почувствовал удар в живот, у него подкосились ноги, и сержант тяжело рухнул наземь.
Очнулся он, лежа на спине. Пробудь Усов без сознания еще пару секунд – немец успел бы добраться до поверженного неприятеля. А так – сержант увидел над собой отвратительную грязную фигуру и, не задумываясь, начал стрелять.
Лицо немца исказилось, а затем куда-то пропало.
Усов сел, автоматическим движением сменил магазин – предыдущий с перепугу выпустил одной длинной очередью. Убитый эсэсовец лежал рядом, страшный, оскаленный. Каска, почему-то не тронутая грязью, тускло блестела.
С трудом сержант поднялся, вслушался, пытаясь определить, как идет бой. Но грохотало, стреляло и ревело моторами со всех сторон, и по звукам нельзя было определить, что происходит.
Но приказ был один – наступать, и, повинуясь ему, Усов спрыгнул в немецкий окоп, низкий, плохо отрытый, и побежал в ту сторону, откуда стрельба доносилась наиболее явственно.
Пахло в окопе противно, как на помойке. «Фрицем воняет», – подумал сержант, и тут же уловил за спиной подозрительный шорох. Он успел обернуться и даже увидел высокую фигуру в сером, но чудовищной силы удар обрушился ему на голову. Последнее, что бывший партизан Усов слышал в жизни, был странный треск. «Словно хворост хрустит», – успел подумать сержант и провалился во тьму…
Убивший его унтерштурмфюрер СС сказал «Доннерветтер!», обтер испачканный красно-серой кашицей приклад об одежду русского и побежал туда, где еще оставались живые недочеловеки…
Верхняя Австрия, замок Шаунберг
5 августа 1945 года, 12:49 – 13:49
– Нас вызывают наверх, – сказал Феликс Дан, и на лице его, аристократическом даже в усталости, отразилось недоумение.
– Странно, – пробормотал Виллигут. – Работа в самом разгаре, а они…
За последние три с половиной часа арманы провели Посвящение для нескольких десятков сверхчеловеков и планировали не прекращать этого занятия еще как минимум час. И вызов, посланный сверху, и не кем иным, как верховным арманом, оказался полной неожиданностью.
– Ладно, пойдем, – Дан поднялся, потянулся так, что захрустели суставы.
Спустя десять минут они оказались во дворе, и тут загадка вызова разрешилась. Около ворот, воскрешая картинку прошлого, стоял джип. Над ним вился закрепленный на шесте белый флаг, на заднем сиденье с надменным видом расположился офицер армии США.
– Мне кажется, что всё это уже было, – прошептал Дан на ухо Виллигуту. Тому оставалось только кивнуть.
Арманов на этот раз было, правда, несколько меньше. Ульрих погиб, фон Либенфельс – скорее всего, тоже, Дитрих и Беккер – в Линце, с войсками.
– Добрый день, господа, – проговорил американский офицер, и произношение его не оставляло сомнений – этот человек долго жил в Германии, и скорее всего – в Берлине.
– Может быть, вы выйдете из машины? – не отвечая на приветствие, спросил Хильшер, и автоматчики, повинуясь гневной интонации, навели оружие на американца.
Не выказав признаков испуга, тот легко поднялся и спустя мгновение оказался на земле.
– Вы тот, с кем я буду говорить? – спросил он Хильшера.
– Да.
– Очень хорошо, – американец ничуть не смутился. – Я – полковник Хенриксен и представляю здесь американское командование.
– Мы готовы вас выслушать, – верховный арман сложил руки на груди.
– Здесь? – По губам Хенриксена скользнула мягкая улыбочка. По всем повадкам он был не военный, а дипломат.
– Да, – кивнул Хильшер. – И переходите к делу, полковник. А то у меня много дел.
– Хорошо, – вновь улыбнулся американец. – Во-первых, нас интересует судьба полковника Джонсона, который выехал к вам на переговоры тремя днями ранее.
– Он погиб, – пожал плечами Хильшер, и Виллигут невольно отметил выдающееся самообладание бывшего профессора.
– Ладно, – Хенриксен на мгновение помрачнел, затем лицо его приняло прежнее спокойное выражение. – Тогда перейдем к главному вопросу. Американское командование предлагает вам заключить перемирие.
– Перемирие? – спросил неожиданно Хирт. – Тот недочеловек, что приезжал до вас, уже…
– Молчать, гауптштурмфюрер! – скомандовал верховный арман тихо. – Продолжайте, полковник.
– Условия перемирия будут следующими, – американец говорил мягко, без нажима. – Войска Соединенных Штатов Америки занимают территорию Западной Австрии, вместе с вашими войсками преграждая полчищам русских путь на запад. Позднее может быть создано суверенное государство под протекторатом Соединенных Штатов Америки. Американское командование обязывается помогать суверенному государству в борьбе с коммунистической угрозой. Вам гарантируется личная свобода. Возможности для продолжения исследований, которые вы ведете, будут представлены.
– Я вижу, условия не совсем те, что были ранее, – сказал Виллигут.
– Так ведь и обстоятельства изменились, – Хенриксен выразительно огляделся, взглядом подчеркивая следы разрушений, причиненных диверсантами и самолетами. – Боюсь, что без нашей помощи вам не сдержать русских.
– Нам нужно посовещаться, полковник. Обождите в машине, – сказал Хильшер и, повернувшись к парламентеру спиной, направился к остальным арманам.
– Его надо убить, немедленно! – возбужденно заявил Хирт, едва верховный арман подошел. – Проверить чистоту крови, а потом убить!
– Тише, Август, – в голосе Карла Филера звучала усталость. – Убить – это самое простое решение, и принять его можно в любой момент. Давайте сначала рассмотрим другие варианты.
– Пойдемте в замок, – проговорил Хильшер. – В зал Грааля. Там и поговорим…
Около великой арийской святыни витал запах пыльной ткани. Здесь было полутемно и тихо, и Виллигут невольно ощутил, как на него нисходят спокойствие и уверенность в том, что нынешние проблемы – преходящи, мимолетны, как дождевая капля.
Они уселись кругом, словно для магической церемонии, и верховный арман заговорил неживым, словно механическим голосом.
– Я склоняюсь к тому, чтобы довериться американцам. Силы наши подорваны диверсиями, и недочеловеки с востока готовы ворваться в Шаунберг.
– Невозможно, невозможно! – прошипел Хирт, и лицо его исказилось, превратившись в античную маску Ярости. – Вас, профессор Хильшер, может быть, и оставят на свободе, а уж меня – точно нет!
– Я согласен с товарищем, – подал голос Ганс Бюнге. – Нельзя идти на соглашение с недочеловеками. Этим мы унизим себя и уж точно провалим великую миссию, возложенную на германский народ! Мы предадим память фюрера и всех погибших товарищей!
– Мы предадим тех, кто сейчас сражается на востоке, отбивая атаки русских! – добавил Виллигут. – И я знаю, как отреагировали бы на подобное предложение бригаденфюрер Беккер и оберстгруппенфюрер Дитрих!
– Не надо говорить за других, – буркнул Карл Филер мрачно. – Но я склоняюсь к тому, чтобы принять предложение американцев. Всё же они – на четверть немцы.
– Так думали Гиммлер и Гесс! – резко сказал Виллигут. – И где они сейчас? Один в Англии, а другой, судя по всему, – мертв!
– Я не могу вам приказывать, – медленно проговорил Хильшер. – К тому же вас большинство, четверо против двоих. Но давайте хотя бы не будем убивать парламентера, оставим себе возможность на самый крайний случай. Мало ли что.
– Что я слышу? – Хирт прищурился. – Верховный арман сомневается в победе арийского оружия?
– Нет! – Хильшер поднялся, и глаза его сверкнули. – Я всегда был в ней уверен! Но подстраховаться необходимо, и самая очевидная цель этого шага – протянуть время! Убей мы полковника, американцы начнут наступать немедленно, а оставим в живых – у нас будет время! Ясно?
Виллигут уловил в словах Хильшера неискренность, но говорить ничего не стал. Раз верховный арман видит необходимость в том, чтобы сохранить полковнику жизнь, – так тому и быть, а до союза с янки дело, скорее всего, не дойдет.
– Это мое окончательное решение! – сказал Хильшер громко. – И обсуждению оно не подлежит!
На лицах арманов было написано недовольство, но возражать не стал никто.
Полковник Хенриксен ожидал решения в машине, и на лице его нельзя было прочесть ни малейших признаков волнения, словно он приехал не в расположение противника, а в гости к любимой тетушке.
Завидев появившихся во дворе арманов, полковник спрыгнул на землю. Во взгляде его был вопрос.
– Господин полковник, – сказал Хильшер холодно. – Мы не смогли прийти к окончательному решению. – Боюсь, что нам понадобится время для обсуждения.
– Я понимаю, – Хенриксен кивнул. – Но с ответом вам придется приехать к нам. Ваш человек на машине с белым флагом должен быть в Браунау не позднее десяти часов утра завтрашнего дня. Если его не будет, американские войска начинают наступление. Ждать мы не можем. По сведениям разведки, русские заняли Штирию и Каринтию и подходят к Линцу.
Верховный арман улыбнулся:
– Они будут отброшены. Всего наилучшего, господин полковник.
– Всего наилучшего.
Хенриксен поклонился и скользнул на свое место. Джип заурчал огромным котом и, мягко развернувшись, выехал со двора.
Верхняя Австрия, город Линц
5 августа 1945 года, 15:53 – 16:37
Они шли той же дорогой, которую Петру довелось отмерить ногами при выходе из плена. Слева был Дунай, неторопливо бегущий на восток, к Черному морю, справа холмы – тускло-зеленые под серым ненастным небом.
На горизонте впереди, точно в том месте, где должен находиться Линц, к небу поднимался исполинский шлейф дыма, словно ножка гигантского гриба со шляпкой из облаков. В первое мгновение, когда они его увидели, Сиркисян спросил с удивлением в голосе:
– Что это там горит?
– Похоже, что идет сражение, – ответил Петр, и сердце его дернулось от радости. – Наши наступают.
– Нэ можэт быть, – засомневался лейтенант. – Когда мы отплывали, немцы стояли в Вэне, и так быстро их отбили аж до Линца?
– Так вся сила фрицев-то – дутая, – значительным голосом сказал Моносов и рассмеялся. – Что эти сверхчеловеки против самолетов, танков и пушек сделают? Они хороши только в ночи разбойничать…
– И то верно, – кивнул Петр. – Да и спорить смысла нет. Недолго идти-то осталось.
Вскоре Дунай повернул чуть к северу, и трое человек – всё, что осталось от специальной разведывательной группы, оказались на холме, откуда хорошо был виден город. Теперь не осталось сомнений – Линц горел. Вот только звуков боя слышно не было, молчали орудия, не вели трескучий разговор автоматы и пулеметы.
– Тихо что-то, – проговорил с удивлением сибиряк. – Неужели всё?
– Дай-ка бинокль, – обернулся Петр к Сиркисяну. Тот, несмотря на все передряги, сохранил цейссовский трофейный прибор.
Сильная оптика позволила приблизить город, превратить здания из игрушечных в почти нормальные. Сквозь дым видны были солдаты, колоннами перемещающиеся по улицам. Неторопливо, словно серо-зеленые черепахи, ползли танки, а над зданием магистратуры реяли сразу два флага! Алый, при виде которого защемило сердце, и красно-белое знамя Австрийской Республики.
– Там наши! – сказал Петр, опуская бинокль. – Судя по всему, немцев из Линца вытурили.
– Почэму жэ мы их нэ встрэтили? – спросил Сиркисян. – Ведь им одна дорога – на запад, к замку.
– Они драпали по шоссе, – ответил Моносов, усмехнувшись. – А мы шли по такой глуши, куда ни один немецкий солдат не сунется.
– Похожэ на то, – почесав голову, согласился лейтенант.
Они спустились с холма, и город пропал, скрытый лесом. Осталась только дымовая завеса в небе, с близкого расстояния распавшаяся на несколько десятков серых колонн. Несильный ветер слегка наклонял их, но на большее сил у него не хватало, а когда он совсем стихал, то дымы тянулись строго вертикально, упираясь в потолок облаков.
Вышли на небольшую дорогу, ведущую на север, к реке. За дорогой виднелась средних размеров роща, а за ней, насколько Петр помнил, должны были начаться пригороды Линца.
– Стой! – разнесшийся над дорогой голос был жесток и полон готовности убивать. Вопрос был задан по-немецки, а это значит, что засевший в роще патруль принял их за отбившихся от своих фрицев. Счастье еще, что не начал стрелять сразу. Глупо было бы погибнуть от рук своих.
Разведчики послушно остановились, но рук никто поднимать не стал.
– Вы что, ослепли? – спросил Петр резко. – Где вы эсэсовцев с таким оружием видели? И мы на восток идем, а не на запад.
– Кто вас знает, – ответил голос из рощи, но теперь он звучал по-русски и более спокойно. – За последние две недели такого насмотрелись, что готовы поверить во что угодно. Руки поднимите, а то стрелять будем!
– Вы что, обалдэли? – крикнул Сиркисян раздраженно, но Петр остановил его.
– Молчать, лейтенант! У них приказ, я понимаю…
– Ладно, не надо, – кусты колыхнулись, и на дорогу вышел человек в форме лейтенанта. Автомат он держал расслабленно, дулом вниз. – Кавказский акцент не подделаешь. Кто вы такие?
– Капитан Радлов, специальная разведывательная группа, – ответил Петр неохотно. – А вот на акцент вы, лейтенант, зря понадеялись. Я слышал, что в СС специальные части были, из чеченцев сформированные. Вдруг мы из таких?
– Нет уж, – засмеялся лейтенант, и лицо его от улыбки помолодело лет на десять. – Я до войны на Кавказе служил, так что армянина, – последовал кивок в сторону Сиркисяна, – с чеченцем или ингушом не спутаю.
– Это хорошо, – кивнул Петр. Из рощи между тем, словно по мановению волшебной палочки, появились еще несколько человек.
– У нас тут пост, – сказал лейтенант. – И такие сейчас везде стоят. В город я вас пока не пущу, но к командиру полка связного отправлю. Побудете пока с нами, а там – как полковник решит.
– Хорошо, – кивнул Петр, понимая, что спорить бесполезно.
– Вот и славно, – улыбнулся лейтенант. – Тогда проходите вон туда. Сообразим что-нибудь поесть.
Верхняя Австрия, замок Шаунберг
5 августа 1945 года, 19:24 – 20:06
С утра хмурая погода к вечеру окончательно испортилась. Пошел противный, мелкий дождь. Он повис над Дунаем тонкой кисеей, почти скрыв противоположный берег, и сделал краски окружающего мира тусклыми.
Перемену погоды Карл-Мария Виллигут обнаружил, выйдя из замковых подземелий после пяти часов непрерывного труда. Всё тело ныло, мысли путались, и прохладная дождевая влага показалась даже приятной. Некоторое время бригаденфюрер постоял во дворе, не делая попыток укрыться от непогоды, и капли сползали по его лицу.
Когда начальная острота ощущений прошла, Виллигут опустил взгляд и только тут заметил, что во дворе стоит «виллис», на котором обычно ездит бригаденфюрер Беккер. А его место сейчас – на востоке, рядом с войсками, что бьются за Линц – город священной памяти фюрера.
Виллигут ощутил, как внутри у него зарождается беспокойство. Словно заворочалось в груди суетливое существо, одаренное множеством холодных и острых лапок. Полный дурных предчувствий, он поднялся по ступеням. В церемониальном зале царила тишина, и всё так же величаво возвышалась подставка Священной Чаши.
Сладковатый запах, вечно витающий в зале совещаний, показался подозрительно похожим на трупный. Здесь не было тихо. Три голоса горячо спорили, перебивая друг друга. При появлении Виллигута разговор смолк.
– Я не помешал? – поинтересовался он, переводя взгляд с каменно-спокойного лица Хильшера на отстраненно-бесстрастное Беккера и налитое яростью – оберстгруппенфюрера Дитриха.
– Нет, бригаденфюрер, – ответил верховный арман, интонацией подчеркивая чин вошедшего. – Присоединяйтесь к разговору. Мы как раз решаем, что нам делать дальше.
– В каком смысле? – поинтересовался Виллигут, пододвигая стул.
– Русские взяли Линц, – сказал Беккер без всякого выражения, а Дитрих зарычал, словно дикий зверь и ударил кулаками по столу. Крепчайшее дерево затрещало.
– Спокойнее, – сказал Хильшер с неудовольствием. – Соизмеряйте свою силу, оберстгруппенфюрер!
– И что же делать? – Виллигут на мгновение ощутил внутри пустоту, что бывает во сне, когда падаешь с большой высоты.
– Вот и мы думаем, что же делать, – кивнул верховный арман, и на лице его обозначилась странная улыбка. – Потери очень велики, а восполнить их почти нечем. Проклятые диверсанты уничтожили слишком большое количество сыворотки.
– Можно снять все отряды с западного направления, вывести гарнизоны из Зальцбурга и окрестностей! – проговорил Дитрих горячо. Мундир его был порван в нескольких местах, словно генерал СС дрался с тиграми. – Тогда мы сможем остановить русских и отбросить их на восток!
– Иного выхода нет, – кивнул Беккер. Лицо его было серым от усталости, скулы натягивали кожу.
Виллигут хранил молчание. Он никак не мог понять, как непобедимые войска сверхчеловеков, еще несколько дней назад стоявшие в Вене, оказались разгромлены и отброшены до самого Шаунберга!
– Я понимаю вас, – кивнул Хильшер, и голос его почти звенел, как натянутая струна. – И думаю, что другого выхода у нас нет. Все войска на юге и западе в вашем распоряжении, Дитрих.
– Тогда мы пойдем, – сказал тот, поднимаясь. Чуть с задержкой встал Беккер.
– Хайль! – вскинул руку верховный арман.
– Зиг хайль! – ответили на приветствие офицеры. Сапоги их простучали по полу галереи, затем хлопнула дверь.
Виллигут поднялся, ощущая себя униженным так, словно его заставили жить в одном доме с евреями. Но Хильшер не дал ему уйти.
– Постойте, – сказал он. – Они готовы сражаться до последнего, эти фанатики. Но даже мне ясно, что надо бежать! На запад, к американцам! Они дадут нам возможность возродить рейх!
– Я так не думаю, – устало ответил Виллигут. – И не покину Шаунберг. Если мы потерпим поражение здесь – значит, мир недостоин сверхчеловека.
Он встал и, не прощаясь, медленно побрел к выходу.
