Эпилог. О воздействии бредовой работы на творческий потенциал человека и о том, почему попытки политического и творческого противостояния бестолковой занятости можно считать формой духовной борьбы
В заключение давайте вернемся к теме духовного насилия.
Тяжело представить себе что-либо более выматывающее душу, как выражается Мина, чем необходимость против своей воли совершать акты ни на чем не основанной бюрократической жестокости. Стать лицом машины, которую ты презираешь. Стать монстром. Я заметил, к примеру, что самые страшные монстры в массовой культуре не просто хотят разорвать тебя на части, подвергнуть пыткам или убить – они угрожают превратить в монстра тебя самого (можно вспомнить вампиров, зомби, оборотней). Они вызывают ужас, потому что угрожают не только телу, но и душе. Возможно, именно поэтому они так привлекают подростков: юношеский возраст – это как раз то время, когда большинство из нас впервые вынуждены думать, как не превратиться в монстров, которых мы сами презираем.
Возможно, самое худшее – это бесполезная работа, коварно притворяющаяся служением обществу. Но вообще почти все виды работы, упомянутые в данной главе, могут считаться по-своему разрушающими душу. Бредовая работа обычно вызывает ощущение безнадежности, депрессии и ненависти к себе. Это форма духовного насилия, направленная против самой сущности человека.
Если, как я утверждал в предыдущей главе, целостность человеческой психики и даже физическая целостность человека (насколько одно вообще может быть отделено от другого) зависят от отношений с другими людьми и от ощущения способности влиять на мир, то такая работа – не что иное, как духовное насилие.
Впрочем, это не означает, что у души нет средств сопротивляться. В завершение этой главы стоит обратить внимание на возникающую в результате духовную войну и зафиксировать некоторые способы, при помощи которых работники находят возможность заниматься другими проектами и благодаря этому остаются в здравом уме. Если хотите, можете назвать это партизанскими действиями. Робин, временный сотрудник, который настроил свой экран так, чтобы казалось, будто он занят программированием, на самом деле сидел в интернете и использовал это время, чтобы бесплатно редактировать множество страниц в «Википедии», которые он отслеживал (включая, видимо, и мою). Он также помогал поддерживать инициативные проекты по созданию альтернативной валюты. Другие открывали собственный бизнес, писали романы и сценарии для фильмов или втайне управляли эротическим клининговым сервисом.
Были и те, кто спасался мечтаниями в духе Уолтера Митти. Это традиционный защитный механизм для приговоренных провести всю свою жизнь в стерильном пространстве офиса. Видимо, неслучайно многие офисные работники в своих фантазиях сейчас представляют не то, как они управляют истребителем на Первой мировой, не свадьбу с принцем и не себя в роли секс-символа для подростков. Их мечты просты до смешного: они всего лишь хотят работу получше. Борис, к примеру, работает в «крупной международной организации» и составляет бредовые отчеты. А вот такой отчет он написал о самой работе – не без самоиронии, как можно заметить:
Борис: Это точно бредовая работа, потому что я перепробовал всё. Я читал книги «помоги себе сам», делал втихаря перерывы на мастурбацию, звонил маме и рыдал в трубку, признавался себе, что все решения в моей жизни были полным дерьмом, – но мне приходится оставаться на этой работе, потому что нужно платить за жилье.
Более того, это вызывает у меня депрессию разной степени тяжести, а также вынуждает откладывать мое подлинное призвание – быть личным ассистентом Дженнифер Лопес или Бейонсе (по отдельности или одновременно). Я трудолюбивый человек, ориентированный на результат, так что я верю, что мог бы хорошо с этим справиться. Или я мог бы работать на кого-нибудь из семейки Кардашьян – особенно на Ким.
И всё же в большинстве историй творчество акцентированно представляется как форма сопротивления. Упорство и мужество, с которым многие пытаются заниматься искусством, музыкой, писательством или поэзией, выступает в качестве противоядия для бессмысленности их «настоящей» оплачиваемой работы. Очевидно, здесь может иметь место смещение выборки. Я в основном получал истории от своих подписчиков в Twitter – от людей, которые с большей вероятностью будут интересоваться искусством и активно участвовать в политической жизни, чем публика в среднем. Поэтому я не буду спекулировать на тему того, насколько это явление распространено. Но определенные интересные закономерности всё же прослеживаются.
Например, некоторых берут на работу благодаря какой-нибудь способности, которую впоследствии не разрешают использовать. Такие люди редко начинают использовать ее тайком, когда обнаруживают, что у них есть свободное время. Почти всегда они начинают заниматься чем-то другим. Мы уже наблюдали в третьей главе, как Рамадан, инженер, который мечтал заниматься передовыми научно-техническими разработками, просто бросил всё, когда обнаружил, что на самом деле должен целыми днями делать бумажную работу. Вместо того чтобы заниматься научными проектами втихаря, он погрузился в кино, романы и историю социальных движений в Египте. Это типичный сценарий. Фай, которая думала написать памфлет о том, «как держать свою душу в безопасности в корпоративной среде», вернулась к музыке:
Фай: Во мне скрывался несостоявшийся музыкант, и он придумал разные способы втихаря разучивать музыку, пока я торчала за своим рабочим столом в офисе. Какое-то время я изучала индийскую классическую музыку и освоила в ней две ритмические системы. Индийские подходы абстрактны, основываются на числах и не имеют письменной основы, что позволяло мне тихо и незаметно упражняться у себя в голове.
Это означает, что я могу придумывать музыку, пока торчу в офисе, и даже использовать для этого происходящее вокруг меня. Можно использовать ритм тикающих часов, пока тянутся унылые встречи, или превратить телефонный номер в ритмическую поэму. Можно перевести слоги корпоративного жаргона во что-то похожее на хип-хоп или проинтерпретировать соотношение размера полок в картотеке как полиритмию. Это занятие защищало меня от такой концентрированной скуки на рабочем месте, что я даже не могу ее описать. Пару месяцев назад я выступила перед друзьями с лекцией о том, как я использую эти ритмические игры, чтобы скрасить скуку на рабочем месте, и показала, как можно превратить унылую встречу в фанк-композицию.
Льюис называет себя «фальшивым инвестиционным банкиром» в фирме, занятой финансовым консалтингом в Бостоне. Он работает над спектаклем. Когда он осознал, что его функция в компании, по сути, не имеет смысла, он начал терять мотивацию и вместе с этим способность концентрироваться на протяжении одного или двух часов в день, которые ему действительно требовались для выполнения работы. Его руководительница повернута на соблюдении рабочего времени и презентабельности, а к производительности на удивление безразлична. Поэтому ее интересовало, чтобы Льюис не уходил с работы раньше нее, а чем он занимается, ей было неважно. Но его «комплекс вины американца со Среднего Запада», как он выражается, заставил его найти новые способы жить дальше:
Льюис: К счастью, у меня удобный рабочий стол и тьма времени, обремененного чувством вины, но не занятого бредом. Поэтому последние три месяца я использовал это время для написания своей первой пьесы. Как ни странно, мой творческий потенциал начал проявлять себя по необходимости, а не по желанию. Я обнаружил, что намного более продуктивен и эффективен, как только поработал над сценой или диалогом. На выполнение настоящей работы, которую мне нужно было делать каждый день и которая занимала около семидесяти минут, мне требовалось три или четыре часа творчества.
Истории Фай и Льюиса довольно необычны. Самой распространенной жалобой у тех, кто застрял в офисе, целыми днями ничего не делая, было то, как сложно использовать это время на что-нибудь стоящее. Вообще, можно предположить, что если оставить миллионы хорошо образованных молодых мужчин и женщин без каких-либо реальных рабочих обязанностей, но с доступом к интернету (который – по крайней мере потенциально – является хранилищем почти всех человеческих знаний и культурных достижений), то это должно спровоцировать что-то вроде нового Возрождения. На деле ничего подобного не происходит. Напротив, ситуация спровоцировала расцвет социальных медиа (Facebook, YouTube, Instagram, Twitter). По сути, это формы электронных медиа, которые предназначаются для производства и потребления контента в то самое время, когда делаешь вид, что занимаешься чем-то еще. Я убежден, что это и есть главная причина взлета социальных сетей, особенно если учитывать, что происходит не только распространение бредовой работы, но и бредовизация уже существующей реальной работы. Как мы могли видеть, конкретные условия могут значительно меняться от одной бредовой работы к другой. Некоторые работники находятся под непрестанным контролем со стороны руководителей; другие должны выполнять какие-то номинальные задачи, но в остальное время их оставляют в покое. Большинство находится где-то посередине. Но даже в самом лучшем случае остается необходимость всё время быть наготове, постоянно оглядываться и тратить на это какой-то объем энергии, при этом сохранять на лице маску и никогда не выглядеть слишком увлеченным своими делами, а также присутствует невозможность по-настоящему сотрудничать с другими. Всё это намного сильнее способствует развитию культуры компьютерных игр, пустословия на YouTube, мемов и споров в Twitter, чем, скажем, культуры рок-н-ролльных групп, поэзии под наркотиками и экспериментального театра, созданной в условиях социального государства в середине века. На наших глазах происходит расцвет форм популярной культуры, которые офисные работники могут украдкой производить и потреблять в отрезки времени, остающиеся в их распоряжении на рабочих местах, в те моменты, когда они не могут открыто признаться, что им нечего делать.
Авторы некоторых историй аналогичным образом жаловались на то, что традиционные формы художественного самовыражения попросту невозможны в условиях окружающего бреда. Падрег закончил ирландскую художественную школу, но сложность ирландской системы социального обеспечения и налогообложения загнала его на бессмысленную работу в иностранной международной технологической корпорации. Как он утверждает, в этой системе практически невозможно быть самозанятым, если только ты уже не стал богатым. Из-за этого он был вынужден отказаться от призвания всей своей жизни:
Падрег: Но что убивает меня больше всего, так это то, что вне работы я больше не могу рисовать, не могу следовать своим творческим порывам и писать картины или набрасывать свои идеи на холсте. Мне удавалось на этом сосредоточиться, пока у меня не было работы. Но этим на жизнь не заработаешь. Поэтому теперь у меня есть деньги, но нет времени, энергии и места в голове для творчества.
Ему всё еще удается быть анархистом и участвовать в политической жизни. Он решительно настроен уничтожить экономическую систему, которая не дает ему следовать своему истинному призванию. Тем временем Джеймс, ассистент юриста из Нью-Йорка, вынужден ограничиваться едва уловимыми протестными жестами: «После того как я провожу весь день в бесцветной офисной среде, я нахожусь в таком отупении, что могу только читать бессмысленные СМИ, – говорит он. – И да, иногда я чувствую себя совершенно подавленным из-за всего этого – из-за одиночества, бессмысленности, усталости. Мой единственный маленький бунт состоит в том, что я каждый день надеваю на работу черный значок с красной звездой, – они и понятия не имеют, что это значит!»
В заключение приведу историю британского психолога, которого из-за реформ высшего образования, проведенных премьер-министром Тони Блэром в 1990-е, уволили с должности преподавателя и заново наняли в качестве «оценщика проектов». Он должен был оценивать последствия сокращения преподавателей:
Гарри: Что меня удивляет, так это то, что необычайно трудно тратить время, за которое тебе платят, на что-то другое. Я бы чувствовал себя виноватым, если бы забил на бредовую работу и, например, использовал это время для того, чтобы попробовать написать роман. Я старался изо всех сил выполнять обязанности, которые должен был выполнять по трудовому договору, – даже если я знал, что они совершенно бесполезны.
Дэвид: Ты знаешь, это одна из тем, которая постоянно всплывала в историях, которые я читал: работа, которая должна быть прекрасной, ведь тебе платят много денег за то, что ты ничего или почти ничего не делаешь, и зачастую даже не заставляют притворяться занятым, всё же каким-то образом доводит людей до ручки, потому что они не могут понять, как направить время и энергию на что-то другое.
Гарри: Вот еще кое-что в подтверждение твоего тезиса. Сейчас я работаю руководителем учебных программ в автобусном парке. Конечно, это не так роскошно, но зато это намного более целенаправленная работа. И я сейчас действительно больше занимаюсь фрилансом для удовольствия (пишу рассказы, статьи), чем делал это на совсем несложной бредовой работе.
Дэвид: Возможно, мы тут наткнулись на что-то важное!
Гарри: Да, это очень интересно.
Итак, использовать бредовую работу, чтобы заниматься другими проектами, непросто. Это требует изобретательности и решимости – тратить на требующие мышления и творчества проекты время, которое предварительно сделали плоским и гомогенным (ведь обычно всё рабочее время вы проводите в «бесцветной офисной среде», как выражается Джеймс), а затем случайным образом разбили на большие отрезки непредсказуемой длины. Люди, которым это удается, уже потратили кучу своей (небесконечной) творческой энергии, чтобы правильно устроиться и тратить время на что-то посерьезнее, чем просмотр мемов с котиками. В мемах с котиками нет ничего плохого; я видел довольно неплохие. Но хочется верить, что наша молодежь способна на что-то большее.
Я получил всего лишь несколько историй от работников, которые считают, что им в целом удалось избежать ущерба от бредовой работы для своего психического здоровья. Это были те, кому удалось ограничить эту работу одним или двумя днями в неделю. Понятно, что это очень сложно организовать технически, и обычно это невозможно по финансовым и карьерным причинам. В этом плане рассказ Ганнибала – это история успеха. Читатель помнит, что это парень, который пишет бредовые отчеты для маркетинговых агентств по двенадцать тысяч фунтов за штуку и пытается по возможности тратить на эту работу только один день в неделю. Всю оставшуюся неделю он занимается проектами, которые считает крайне ценными, но знает, что сам никак не сможет их оплачивать:
Ганнибал: Один из проектов, над которыми я работаю, – создание алгоритма обработки изображений для того, чтобы анализировать дешевые диагностические тест-полоски пациентов с туберкулезом в развивающихся странах. Туберкулез – одна из самых смертоносных болезней на свете: каждый год – полтора миллиона смертей, сейчас им заражены восемь миллионов. Это заболевание по-прежнему трудно диагностировать, поэтому если мне удастся улучшить качество лечения хотя бы одного процента из этих восьми миллионов зараженных пациентов, то счет спасенных жизней пойдет на десятки тысяч в год. Наша работа уже дает результат и приносит удовлетворение всем, кто ей занимается. Она является технически сложной, требуется решать проблемы и совместно работать над достижением большой цели, в которую мы все верим. Это противоположность бредовой работы. Тем не менее практически невозможно собрать на это хоть сколько-нибудь крупную сумму денег.
Ганнибал потратил много времени и энергии, пытаясь убедить различных управленцев в области здравоохранения, что развитие проекта может так или иначе принести выгоду, однако привлеченных им средств хватает только на оплату расходов на сам проект. Их определенно недостаточно, чтобы компенсировать труд тех, кто работает над проектом, включая самого Ганнибала. Так что в итоге Ганнибал производит бессмысленную мишуру из слов для маркетинговых форумов, чтобы финансировать проект, который действительно спасает жизни.
Ганнибал: При возможности я спрашиваю людей, которые работают в PR или в международных фармацевтических компаниях, что они думают о таком положении дел. Их реакция довольно интересна. Если я задаю вопрос тем, кто младше меня, то они обычно думают, что я их проверяю и пытаюсь на чем-то подловить. Вдруг я просто пытаюсь добиться, чтобы они признали, что занимаются бесполезным делом, и тогда я смогу убедить их начальство, что их можно сократить? Если я задаю этот вопрос тем, кто старше меня, то они обычно говорят что-то вроде: «Добро пожаловать в реальный мир», как будто я какой-то недоучившийся подросток, который не врубается в суть дела. Как будто мне только предстоит принять тот факт, что я не могу целыми днями сидеть дома, играть в видеоигры и курить травку. Должен признаться, что когда я был подростком, то действительно проводил много времени именно так, но я больше не подросток. На самом деле я обычно беру с них огромные деньги за написание бредовых отчетов, так что часто я замечаю, как они в какой-то момент сами себе задают вопрос, кто тут на самом деле «не врубается».
Ганнибал – один из лучших в своем деле. Он успешный исследователь, который может уверенно чувствовать себя в коридорах корпоративных начальников. Он тоже знает, что в профессиональном мире главное – играть свою роль: форму всегда ценят больше содержания, и, судя по всему, он играет эту роль виртуозно. Так что он может смотреть на свою бредовую деятельность почти как на способ разводки: он вешает корпоративному миру лапшу на уши. Он даже может считать себя кем-то вроде современного Робин Гуда в мире, где, как он выражается, просто «заниматься чем-то толковым – уже подрывное занятие».
Случай Ганнибала – это лучший из возможных вариантов. Есть те, кто обращается к политическому активизму. Это может быть очень полезно для эмоционального и физического здоровья работника, и такие занятия обычно намного проще совместить с обрывочным характером офисного времени (по крайней мере, в случае с интернет-активизмом), чем более традиционные творческие занятия. Так или иначе, для того чтобы балансировать между осмысленными интересами и бредовой работой, требуется серьезный психологический и эмоциональный труд. Я уже упомянул, что у Нури из-за работы возникли проблемы со здоровьем. Его состояние стало заметно улучшаться, когда он начал работать над созданием профсоюза на своей работе. Да, это, очевидно, требовало дисциплины ума, но это даже близко не та интеллектуальная дисциплина, которая нужна для эффективной работы под огромным давлением в корпоративной среде, когда ты знаешь, что твоя работа ни на что не влияет:
Нури: Мне приходилось буквально доводить себя до «безумия», чтобы заняться работой. Стирать «себя» и становиться вещью, которая может выполнять эту работу. После этого мне часто нужен был день, чтобы восстановиться и вспомнить, кто я такой. (Если я этого не делал, то превращался в язвительного и придирчивого в личном общении человека, которого выводят из себя всякие мелочи.)
Так что мне приходилось находить разные технологии мышления, чтобы сделать свою работу сносной. Эффективнее всего меня мотивировали дедлайны и гнев (например, можно было притворяться, что я в чем-то ущемлен, чтобы «показать им», добившись выдающейся производительности). Но в результате было сложно упорядочить отдельные части меня – все эти штуки, которые когда-то вместе собирались в «меня»; они быстро выходили из строя.
Напротив, я мог долго, допоздна работать над организацией профсоюза, например обучая сотрудников вести переговоры, программировать, управлять проектами… Тогда я полностью становился самим собой. Мое воображение и логика работали согласованно. До тех пор, пока я не начинал засыпать и не шел в кровать.
Нури тоже ощущал, что работа над чем-то осмысленным – это совсем другое дело. Конечно, в отличие от Ганнибала, он не работал в команде. Но он чувствовал, что работа, направленная на достижение большой, значимой цели, позволяет ему пересобрать себя по кусочкам. И в результате он стал находить ростки сообщества – по крайней мере, встретил такого же одинокого профсоюзного активиста:
Нури: Представляясь людям, я стал говорить, что программирование – моя основная работа, а профсоюзный активизм – мое настоящее занятие. Моя работа финансирует мой активизм.
Недавно в интернете я познакомился с человеком, очень похожим на меня; мы стали очень близкими друзьями, и последнюю неделю мне было намного легче приходить «в зону» для работы. Я думаю, это связано с тем, что кто-то меня понимает. Что касается других моих «близких» друзей, то с ними я просто слушатель, только реагирую на их слова, потому что они не понимают вещи, которые меня беспокоят. Они делают широкие глаза, когда я даже просто упоминаю о своем активизме.
Но даже сейчас мне по-прежнему необходимо очищать свое сознание, чтобы работать. Я слушаю композицию Sigur Rós «Varðeldur», которую мне прислал мой новый друг. Затем я вхожу в своеобразный медитативный транс. Когда песня заканчивается, мой разум пуст, и я могу довольно проворно справиться с работой.
Такую мрачную главу, как эта, всегда здорово закончить рассказом об избавлении. Эти истории показывают, что найти цель и смысл возможно, даже если у тебя худшая бредовая работа в мире. В то же время они демонстрируют, что это требует больших стараний. Да, «искусство прогуливать», как это иногда называют в Англии, порой хорошо развито у рабочего класса; иногда это даже уважаемая традиция. Но чтобы отлынивать от работы, нужно, чтобы действительно было от чего отлынивать. На по-настоящему бредовой работе часто абсолютно непонятно, чем нужно заниматься, что можно говорить о том, чем ты занимаешься или не занимаешься, кого и о чем можно спрашивать, до какой степени и в какой форме нужно притворяться, что работаешь, а также чем можно и чем нельзя заниматься вместо этого. Это невыносимая ситуация. Она зачастую приводит к ужасным последствиям для здоровья и самооценки, разрушая творческое начало и воображение.
Нередко возникают садомазохистские властные отношения. (На самом деле я бы сказал, что они почти всегда возникают в иерархических ситуациях, где отсутствует цель, – если только не предпринимаются целенаправленные усилия, чтобы это предотвратить, а иногда даже и вопреки этим усилиям.) Я не случайно назвал эти последствия духовным насилием. Это насилие наложило отпечаток на нашу культуру, на наше восприятие мира. Более всего оно затронуло нашу молодежь. Молодых людей (особенно в Европе и Северной Америке, но всё больше и в других частях света) психологически готовят к бесполезной работе и обучают притворяться, что они работают. А затем их разными способами загоняют на рабочие места, которые практически все считают бессмысленными.
Как это получилось и почему нынешнее положение дел считается нормальным и даже поощряется – это вопрос, к которому мы обратимся в главе 5. Рассмотреть его необходимо потому, что это настоящий шрам на нашей общей душе.
