Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Научиться чему-то и сдать экзамены по этому предмету – совсем не одно и то же.
Сюй Цзяньдун, преподаватель из Чанчжоу и бывший чиновник в сфере образования
Летом после младшей группы мы отправились домой передохнуть.
Для американцев, живущих за рубежом, летнее возвращение домой сулит свежий воздух и национальные парки, разбросанные по всей стране, вперемежку с посещениями друзей и родни. Мы скакали с пляжей в Южной Калифорнии и девственных озер Миннесоты до влажного, душного жара Техаса.
Где-то посреди нашей поездки Рэйни обратился ко мне. Свободный от преподавательницы мандарина, блаженствуя среди пышной зелени американских парков и бассейнов размером чуть ли не с футбольное поле, объедаясь мороженым и хот-догами, мой сын задался простым вопросом:
– Мама, почему мы не живем в Америке?
Лето пробудило в Рэйни интерес к жизненным выборам его родителей, а я получила возможность понаблюдать за собственным сыном в свете американских приоритетов и привычек. Замеченное мне понравилось. Вкратце так: наш малыш получал похвалы от своих американских друзей и родственников, с чьими детьми его привычки ярко контрастировали.
Рэйни, выходя к завтраку, здоровался со всеми старшими, что особенно радовало моего отца. Умел ждать. Однажды Рэйни так терпеливо стоял в длинной очереди в Американский музей естественной истории в Нью-Йорке, что какой-то посторонний человек восхищенно уточнил:
– Сколько ему лет? Он так хорошо себя ведет.
Его пищевые повадки были решительно не западными, а предпочтения сделались кристально отчетливыми по сравнению с американской склонностью к мешанине из конвейерно-переработанной пищи. Дочка наших друзей ела только белое: пасту, рис и хлеб. Двоюродный брат Рэйни предпочитал еду из морозилки, в коробке или пакете, куриные или рыбные палочки – самое то. Как-то раз в субботу в музейном квартале Хьюстона я наблюдала, как маленькая девочка за соседним столиком пожирала обед. Она проткнула картонный пакетик напитка «Капри Сан» соломинкой, сорвала упаковку с пластиковой коробки хлебных палочек и залила все это контейнером шоколадной жижи. На десерт – пакет ярко-оранжевых крекеров «рыбки».
В садике «Сун Цин Лин» имелся штатный диетолог, а также повар, чья единственная забота – месить свежее тесто вручную и изготавливать из него тонкую, гибкую китайскую лапшу. Листовая зелень прилагается к любой китайской трапезе. Среда обитания Рэйни в детсаду и непримиримый подход учительницы Чэнь в истекшем году означали, что наш малыш начал есть яйца по собственной воле. Он с удовольствием поглощает рыбу вместе со шкуркой – превращать рыбу в палочки для этого не надо, – а также пластинки водорослей и сырой миндаль и не воротит нос ни от чего зеленого, желтого или оранжевого.
Однажды летним вечером Рэйни сел за обеденный стол и потянулся за куском обжаренного бок-чоя. Это удивило даже меня – я отложила вилку и уставилась на сына.
– Смотри! – воскликнул Рэйни, протыкая стебель вилкой. Сунул капусту в рот, прожевал, проглотил и победно воззрился на меня.
– Кто тебя научил? – спросила я.
– Никто, – ответил он и потянулся за добавкой. – Я сам.
Рэйни упивался этим мгновением. Ребенок иногда должен делать то, что ему не нравится, но полезно, и Рэйни с удовольствием демонстрировал, что постиг эту истину.
– Расскажем папе, – добавил Рэйни, а растительная масса меж тем сползала у него по пищеводу.
Меж тем, покуда американцы переживают восстание против экзаменов – один нью-йоркский учитель уподобил свежие общенациональные образовательные стандарты насилию над детьми, – китайская образовательная система уже готовила Рэйни к вузовской жизни. В свои почти пять лет Рэйни взялся учить своего малютку-брата мандарину – Лэндон родился через два года после нашего приезда в Китай, – и две головушки нависали теперь вместе над книжкой: мальчики определяли на картинках зверей.
И лишь вернувшись в Америку, я осознала потенциальные преимущества нашего образования в Китае. Когда завершился предыдущий учебный год, Рэйни тоже начал радоваться своим последним достижениям.
– Мама, я пишу! – гордо провозгласил он, показывая мне пропись, принесенную из класса, с заголовком: «Как пользоваться телефоном». Рэйни выводил цифры осторожно, робко. Единицу обвел несколько раз, у четверки сначала появилась палочка, а уж потом закорючка, ни одна линия не получилась прямой, но тем не менее: мой малыш мог написать все цифры вплоть до девятки. Вверху страницы учительница нарисовала толстым красным маркером здоровущую звезду.
Такое положение дел почти наверняка озаботило бы большинство американских и европейских специалистов по детскому развитию. Трех- и четырехлетки считаются слишком юными для обучения письму, а красная звезда, нарисованная учителем, могла бы прогневить многих. Красная ручка – «все равно что окрик», писали некоторые ученые из Университета Колорадо, и может «расстроить учащегося или подорвать отношения между учителем и учеником, а также, возможно, весь процесс обучения». Западные исследователи советуют учителям применять чернила нейтрального цвета. Не сомневаюсь, что учительница Чэнь похихикала бы над тем, что американские университеты тратят время и деньги на исследования эмоционального воздействия цвета учительской авторучки; я лично была в восторге, что мой ребенок, который по ночам все еще спал в «памперсе», уже умеет корябать цифры и зарабатывает звездочки пылающего красного цвета.
Это, впрочем, не означает, что у нас с Робом не было своих опасений.
Близкие друзья из Лос-Анджелеса отдали своего малолетку в садик, похваляющийся «гуманистическим подходом, с эмпирическим, основанным на игре обучением… и с глубочайшим уважением к достоинству и самооценке [детей]». В этом детсаду, пышно именуемом «Игровое высокогорье», дети сами составляют себе расписание, там нет оценок, наказаний и наград. Дети вольны не обедать, если не хочется, могут ходить в подгузниках до шести лет (садик не требует приучать детей к горшку!) – как им самим нравится. Даже в начальных классах от воспитанников «Игрового высокогорья» не требуют учиться читать, писать или считать. Учителя обращаются с детьми как со взрослыми, способными принимать решения, хотя, разумеется, время от времени воцаряется хаос. «Вообразите „Повелителя мух“, – рассказывали нам Джен и Кевин. – Но философия школы такова: академический успех – лишь один из многих способов быть человеком, а дети должны развиваться по-своему, со своей личной скоростью».
Справедливости ради скажу, что, думая об «Игровом высокогорье», я – когда не хихикала над отчаянной смелостью их подхода – каменела от неуверенности в собственных решениях относительно Рэйни. Эта школа была радикальным вариантом в любом случае, но все же я раздумывала, не способен ли такой подход порождать уверенных в себе прирожденных вожаков, кто в силах самостоятельно и вести игры, и добиваться личных успехов в учебе. А ну как китайский метод, напротив, может плодить одних лишь яйцеголовых математиков, которые рано или поздно будут работать – кхе-кхе – на взрослых, получившихся из деток «Игрового высокогорья»?
Действительность никогда не бывает настолько белой или черной, но мои страхи – всегда вырвиглаз и никаких оттенков.
Короче, чтобы уравновесить то, что в китайском образовании Рэйни казалось мне недостатками, я составила хитрый план, и претворять его мы будем дома. Безопасность – это обязательно, так же как и для китайцев, а вот почти во всем остальном мы с Робом уполномочили сына решать самостоятельно. Обложили его комнату фломастерами и прочими художественными инструментами, наполнили его среду обитания возможностями выбора. Рэйни мог сам решать, что надеть, какие книги читать, каким спортом заниматься. Музыкальные инструменты – строго по желанию. В дни с минимальным загрязнением воздуха мы отправлялись на футбольную площадку или теннисный корт и часами пинали мяч или сражались у сетки. Шанхайское правительство тоже вложило силы в развитие процветающей культурной жизни, чтобы наши дети имели доступ к искусству, и мы принялись навещать некоторые местные музеи, куда стали привозить зарубежные выставки. Занимались мы и всяким исключительно досуговым – рыбачили, например, что с китайской точки зрения совершенно бесполезное занятие. «Чего вы на рынке рыбу не купите?» – спрашивала меня одна китайская приятельница.
Наш план начал действовать, и мы приготовились к наступающему году в китайском садике.
В первый же день нового года в средней группе Рэйни рвался из дому.
– Пошли, мам! – пищал он, пока мы ехали на лифтах до первого этажа.
Рэйни нырнул в пучину улиц, скакал впереди меня.
– Не беги! – орала я ему вслед.
Тротуары кишели торговцами. Потрепанный жизнью мужчина из Синьцзяна нес на плечах бамбуковое коромысло, на одном конце – корзина черешни, на другом – поднос с лиловатыми шанья. Иди он со своим коромыслом и всем, что на нем, прямо – зачистил бы восьмифутовую тропу на тротуаре. Но он вышагивал осторожно, бочком, петляя в толпе, пока не нашел место, где остановиться и выставить свой товар. Велосипеды и электрические мопеды вились в бурном автопотоке, из-за чего скорость движения на дороге снизилась до парковочной. Ноздри мне забивал выхлоп.
Рэйни продолжал скакать впереди, мимо суматошной больницы и вплоть до самого проулка, ведшего к «Сун Цин Лин». Мы миновали торговца голубями с его гомонившими птицами и вошли в лабиринт переулков шикумэнь, под хлопавшее на ветру постиранное белье, свисавшее из окон. Далее по этому переулку размещался маленький овощной базар, бывалые торговцы уже разворачивали на земле клоки брезента. На брезенте уютно устроились кочаны белой капусты, зеленого бок-чоя и налитая рыжая морковка.
– Почем вот эти? – спросил покупатель, потыкав в толстый бежевый дайкон.
– Двенадцать куай за кило!
Прогулки по китайским кварталам затрагивают все каналы восприятия.
Я рада была вернуться – Рэйни тоже. И все-таки, когда мы приблизились к кованым воротам детсада, Рэйни вдруг замедлился, словно предчувствовал, что переход от американского лета к китайскому учебному заведению будет резким.
– Подожди, мам, подожди, – сказал Рэйни, сбавляя скорость. – Не хочу туда. Учителя скажут, что позвонят маме, если я буду плохо себя вести, а сами не звонят.
Я наконец догнала его.
– Милый, у тебя в этом году будет новая учительница и новые одногруппники. Давай посмотрим, как пройдет день, а?
Первый же месяц в «Сун Цин Лин» привнес новый элемент в утренний распорядок: Ревущий Рупор у входных ворот. Замдиректора теперь стояла у ворот с мегафоном крупнее собственной головы и взяла привычку вопить на родителей и детей, будто они скот, который того и гляди промахнется мимо загона.
– Не опаздываем, не опаздываем! – верещала она, а родители и дедушки с бабушками поспешали. – Ворота закроем в девять ноль-ноль. Опоздаете – в сад не пройдете!
Нас выдернули из толпы на второе же утро, хотя, проходя в ворота, я старалась не поднимать голову.
– Рэйни, сейчас девять ноль-две, – объявил Ревущий Рупор, а имя моего сына откликнулось эхом по всей Большой Зеленке. – Завтра опоздаешь – в садик не пустим.
– Бухаоисы – нам очень стыдно, – сказала я мегафону замдиректора, поскольку лица ее видно не было. Чуть поклон не отвесила. Рэйни вжался мне в ноги, и мы понеслись в класс.
Извне дисциплина в садике «Сун Цин Лин» была, как и прежде, лютой.
Зато внутри, как выяснилось, все начало меняться.
– Мы стараемся внедрить некоторые западные приемы.
Эти слова учительница Чэнь произнесла во время нашей встречи с ней в прошлом году, защищаясь от моих претензий, связанных с угрозами детям на занятиях.
Теперь я глядела на нового старшего педагога Рэйни в средней группе, и контекст прошлогоднего замечания Чэнь начал обретать очертания.
– Душевное тепло – важная часть образования, – сказала учительница Сун группе родителей в актовом зале на четвертом этаже. – Взрослым следует научиться выражать свою любовь к детям, чтобы дети выросли любящими людьми, преисполненными теплоты, – продолжила учительница Сун со своего шестка у квадратного палисандрового стола. Стройная, как балерина, с черными волосами, что отсвечивали сапфирово-синим, и с родинкой на подбородке, которая словно бы пританцовывала, когда Сун говорила. У прошлогодней учительницы Чэнь были жутковатые темные зубы, а у Сун – сплошь сияющая яркая белизна, которую я заметила, потому что Сун нравилось улыбаться. Уже одно это – яркие мощные перемены по сравнению с прошлым годом. – Мы не заставляем малышей делать упражнения, – продолжила Сун. – Скорее, мы естественным путем вводим обучение в повседневный распорядок. Основам учимся постепенно.
Я не ослышалась? Кто эта женщина и долго ли она протянет в «Сун Цин Лин» со своими радикальными взглядами?
– Рисование – не жесткое следование образцу, предложенному учителем, – не унималась Сун. – Мы надеемся, что дети найдут способ самовыражения через символы, линии и фигуры. Мы учим основам рисования и предоставляем много простора для исследования.
Я сидела и кивала, а Сун меж тем предложила совет родителям, которым подобный простор мог бы показаться самоуправством или даже непристойностью.
– Мы не должны судить рисунок по тому, похож он на модель или нет, – заявила она. – Не говорите детям: «У тебя уродливая картинка». Поддерживайте и хвалите детей – если они в себе уверены, у них получится лучше.
Классический довод в пользу самооценки.
У Сун нашелся решительно некитайский совет и в том, как готовить ребенка к академическому будущему.
– Не пихайте знания ребенку в глотку, – сказала она. – Детям средней группы на пользу некоторое давление, но не чересчур.
Я оглядела стол. Некоторые родители кивали, а вот у остальных на лицах читалось сомнение. Я всмотрелась в скептиков. У этого палисандрового алтаря образования была мамаша, вызубрившая со своим ребенком тысячу иероглифов за лето. Другие начали заниматься со своими чадами фортепиано и флейтой. Один родитель сделал снимок своего сына в набитом битком факультативном математическом кружке и отправил это подтверждение прилежности своего сына в нашу родительскую группу в WeChat.
У Сун нашлись слова и для таких родителей.
– Моя дочь сейчас в четвертом классе, и я никогда не учила ее ничему, пока она была в садике, – сказала она. – Дайте детям насладиться детством. – Сун не обошла осуждением и отличника в классе дочери – он слишком затюкан репетиторами и зарегулирован расписанием. – Такой ребенок выгорит, не успев включиться в строй рабочей силы, – пояснила она.
По правде сказать, рассуждения Сун смахивали на логику учителей из Бруклина или Лос-Анджелеса: она пропагандировала прогрессивное образование и призывала нас бросить крысиные бега для малышни. Меня ее слова вдохновили, но я задумалась, воплотится ли ее философия в действие на занятиях. Время покажет.
Сун завершила нашу встречу постановкой нескольких отчетливо китайских целей, относившихся к питанию.
Детям в этом году предстоит тренировать «мышцы, управляющие палочками», сообщила она. Они научатся самостоятельно очищать масляную рыбу от костей и чистить креветки. И, как всегда, значима скорость потребления пищи, поскольку «зима на носу».
– Зимой пища остывает очень быстро, и мы уже начали тренироваться. Обед должен быть завершен за полчаса или быстрее, иначе все остынет, – пояснила Сун. Тут я рассмеялась. У китайцев жесткие правила, какой температуры должно быть то, что они глотают, и правила эти просочились даже в образовательный распорядок. Пищу необходимо употреблять горячей, чтобы способствовать пищеварению и усвоению, воду нельзя пить холодной, а все обжаренное нужно запивать горячим чаем или теплой водой, чтобы масла в желудке были в жидкой фазе. (Закажите в ресторане в Китае пиво, и официантка уточнит, желаете ли вы его теплым.)
В общем и целом бо́льшая часть взглядов Сун показалась мне родной, все это я могла проделывать на рефлексах. Разговаривать с детьми о том, что им интересно. Внимательно слушать. Читать книги вместе. Поддерживать детей в самостоятельной работе и подпитывать их самооценку и уверенность.
Все это полностью противоречило тому, что я доселе знала о китайском образовании.
Что же прояснило позицию учительницы Сун?
Директор одного шанхайского детсада предложила мне однажды утром возможную причину. Я запросила интервью с ней, чтобы обсудить тенденции в образовании, и она вручила мне официальную на вид брошюру. Выпущена в 2000-х Министерством образования, заголовок: «Руководство по обучению и развитию 3–6-летних детей».
Я оглядела книжицу: белая обложка, черно-оранжевая печать. Про себя я назвала ее Белой библией – подходяще, по-моему, раз уж это попытка правительства направить дошкольное образование в сторону большей мягкости и доброты.
– Это очень важная книга, – сказала мне моя собеседница, поглаживая обложку. – Все детсады Китая обязаны ей подчиняться. Она гласит, что все должно основываться на естественном детском ритме развития. – Я заинтригованно полистала брошюру и обнаружила десятки лозунгов – все они защищали святую неприкосновенность и индивидуальность китайского ребенка.
«Любой ребенок развивается со своей скоростью», – заявляла Белая библия. «Индивидуальные особенности необходимо учитывать». «Не меряйте детей одной линейкой».
Иными словами, подумала я, не меряйте рост, вес и навыки игры на флейте и не вешайте результаты в коридоре у всех на виду?
«Поддерживайте в детях позитивные, счастливые эмоции», – продолжала Белая библия.
В смысле не угрожайте детям полицейским произволом, как учительницы Рэйни в прошлом году?
«Поддерживайте детей в их развитии, придавайте им смелости в исследовании и воображении», – гласила Белая библия.
То есть Тыковке следует разрешить рисовать дождь любым цветом, каким он пожелает?
«Направляйте детей в их получении опыта и личном обучении, а не внушайте им необходимость в гонке за знаниями», – постановляла Белая библия.
Что означает «не забивайте детям голову фактами и китайскими иероглифами во время летней подготовки к экзаменам»?
И вот еще: «Позволяйте детям ошибаться. Не бейте их – они будут так бояться наказания, что станут вам врать».
Я сморгнула и глянула еще раз. Китайскому правительству и впрямь пора было сказать это вслух.
Как я узнала позднее, основная часть Белой библии была впрямую заимствована у Запада, и эту книгу обязаны были прочесть все педагоги по всему Китаю. С помощью ЮНИСЕФ китайские исследователи изучили руководства по дошкольному развитию из тринадцати стран, в том числе США, Великобритании, Германии и Франции, чтобы работники в сфере образования деятельнее поддерживали физическое, умственное и моральное здоровье малышей.
До меня долетали смутные слухи о попытках реформировать систему в целом, и когда я наконец разобралась в тонкостях – с изумлением обнаружила, что Китай равняется на Запад в смысле взращивания ребенка как целого так же, как мы с завистью смотрим на китайских юных умников. Более того, Китай пытается сделать свою школьную систему дружелюбнее и уютнее для детей всех возрастов, от самых маленьких до студентов колледжей, и эти попытки начались несколько десятилетий назад.
Белая библия – просто последняя из инициатив, направленная на реформу детских садов. Многие педагоги явно переняли ее легко, зато другие – как учителя Тыковки, например, – продолжали гнуть привычную линию поведения, и их классы оставались традиционными в авторитарном подходе. Я могла бы перечислить нарушения едва ли не каждого правила новой инструкции, какие видела своими глазами или о которых слышала. И все же эта брошюра – свидетельство того, что в детском образовании Китай хотя бы философски пытался сдвинуться к большей мягкости.
– Нет ничего в наших образовательных учреждениях, что должно остаться неизменным, – сказал мне чиновник Министерства образования Ван Фын на педагогической конференции в Пекине.
Что ж подтолкнуло все эти усилия?
В 2004 году Ма Дзядзю страшно рассердился, а то, что случилось далее, сделало его знаменитым.
Ма был студентом-стипендиатом в Юннаньском университете, его семья описывала его как задумчивого и робкого. Он один раз сбегал из дома в старших классах, потому что боялся провалить гаокао, но вскоре вернулся. Такие страхи ведомы любому выпускнику школы, и почти во всем остальном Ма Дзядзю был неприметен.
Вплоть до того дня, когда небольшая компания его однокурсников по колледжу не обвинила его в картежном шулерстве.
Тут Ма взял нож и быстренько укокошил своих обвинителей – четверых студентов, в том числе и своего соседа по комнате, – и рассовал их тела по чуланам в общежитии. А затем пустился в бега. «Студент-убийца – интроверт, у которого лопнуло терпение», – вопила «Чайна Дейли». Охота на убийцу развернулась по всей стране, и через три недели Ма в конце концов арестовали в Санье.
Еще один знаменитый пример общественного злодеяния произошел со студентом Университета Цинхуа: он плеснул серной кислотой в морды нескольким медведям в Пекинском зоопарке. Один медведь ослеп, остальные получили увечья. А совсем недавно несколько университетов задокументировали случаи отравления студентами своих однокашников, некоторые привели к смерти или параличу. В инциденте 2013 года скончался студент по имени Хуан Ян – его сосед по комнате подлил яда в общежитский кулер.
Эти события обычно вызывали общенациональные брожения умов на темы китайского образования. С чего Ма Дзядзю убивать своих сокурсников из-за какого-то оскорбления? Что в его жизни сделало из него социопата? Зачем студенту одного из лучших китайских университетов так бесчеловечно обращаться с медведями в зоопарке? С чего студенту травить своих однокашников?
Подобные случаи – радикальные примеры, конечно, однако государственные чиновники и педагоги вцепились в них, чтобы продолжать пылкие призывы к переменам.
«Эти события – оборотная сторона нашего образования. Это наш будильник: нельзя зацикливаться только на академическом развитии наших учащихся, мы обязаны и воспитывать здоровые личности, а также – высокую эмоциональную компетентность», – говорил Вэй Ю, замминистра образования чуть ли не десять лет подряд. «Наше образование опирается на соперничество и личный успех. Китайские студенты смышлены и трудолюбивы, но им не хватает духа братства и взаимовыручки», – сказал один профессор в интервью онлайн-версии People’s Daily.
Китайское руководство намеревалось создать систему образования, которая поставляла бы обществу целостных, нравственных, спортивных и трудолюбивых членов. А получилось, по словам репортера из СМИ, наплодить население, состоящее из «экзаменующихся роботов» без общественных и эмоциональных навыков.
Вину за создание нескольких поколений профессиональных студентов есть на что валить – на китайскую образовательную систему, основанную на экзаменации, или инши дзяю, говорят в один голос и эксперты, и правительственные чиновники. Документы самого правительства резко порицают такую систему как радикальный отход от ключевых нужд учащихся. Система эта погребает ученика под горами домашних заданий. Оценки становятся единственной мерой достоинств ребенка. Это вредит инициативе и творчеству учащегося. Нарушает исходные установки самого Закона об образовании. Аманда, моя знакомая из шанхайской школы, сказала мне: «У меня никогда не было времени, чтобы разобраться, как обращаться с другими людьми. С книгами я лажу, а контактов с людьми не выношу».
Под тяжестью учебников организм школьника идет вразнос. Окулисты Китая доложат вам, что у детей беда со зрением – как никогда прежде: четверо из десяти младшеклассников близоруки, за последнее десятилетие количество очкариков в Китае удвоилось. Ученики средних классов – и того хуже. Возможно, это генетическое, но репортеры и комментаторы из СМИ сочли этот факт доказательством, что перемены совершенно необходимы. И пока мозги учащихся пухнут от знаний, пухнут и их тела: каждая пятая школьница страдает ожирением, среди мальчишек – каждый третий (хотя отчасти в этом виновата переменная диета).
«Китай заплатил очень высокую цену за свою зацикленность на экзаменах», – сказал Гуань И, учитель старших классов из Сучжоу. «Научиться чему-то и сдать экзамены по этому предмету – совсем не одно и то же», – заявил в нашем разговоре Сюй Цзяньдун, бывший чиновник в сфере образования провинции Чаньчжоу.
Китайские чиновники высшего ранга тоже без дела не сидели – более того, они не один десяток лет пытались сдвинуть образовательную систему с фокуса на экзамены. Давайте введем более «целостный» подход к образованию, объявило министерство в 1980-х и утвердило подход под названием сучжи цзяою, или «качественного образования». Это часть правительственной кампании, направленной на повышение качества жизни всего китайского населения. (Политика одного ребенка на семью – составляющая этой же кампании.)
Это веерное усилие – «качественное образование» – породило десятки постановлений. Когда чиновники обнаружили, что детсадовцы заучивают объемы, подходящие для гораздо более старших детей, они заявили: «Даешь устранение школы из детсада!» Лозунг стал названием законодательного документа. Когда исследования показали, что игры в дошкольных учреждениях помогают облегчить учебную нагрузку малышей, возник документ «Игры и игра». Законы перли стремительно и яростно, и все они касались образования от детского сада и до колледжа. В общей сложности центральное министерство выдало сотни директив с причудливыми названиями – «Добрее, мягче», например, – и все они были направлены на всевозможные изменения: отменяли вступительные экзамены в начальные классы, укорачивали учебный день, вводили временны́е ограничения на домашнюю работу для младшеклассников, возбраняли численные оценки, запрещали добавочные занятия после школы, по выходным и на каникулах – и список на этом не заканчивается.
Все было нацелено на облегчение груза учебы среди учащихся в рамках обязательного образования – а это примерно двести миллионов детей, – и, конечно, возникла директива под названием «Облегчим бремя». Комитеты по образованию на уровне провинций и совсем на местах применяли и собственные инициативы. Министерство образования Шанхая, к примеру, недавно потребовало, чтобы средние и старшие школы привлекли консультантов-психологов на полную ставку – помогать ученикам справляться с учебной нагрузкой.
На вступительные экзамены тоже смотрят косо: правительство пытается уменьшить их значимость в принятии абитуриента в старшие классы и колледжи. Самая последняя шанхайская реформа рассматривает возможность дать абитуриентам две попытки сдавать некоторые части гаокао – предполагается, что шанс на пересдачу несколько ослабит нервную дрожь первой попытки. В 2017 году шанхайские университеты рассмотрят и внешкольную деятельность – волонтерство, например, – вместе с оценками на привычных выпускных экзаменах из школы. Я вижу тенденцию: университетам все настойчивее предлагается рассматривать студента как целое – а не только его оценки на гаокао.
Чем больше я изучала эти попытки реформирования, которые, казалось, направлены на одно, а по ходу дела меняют фокус на что-то совершенно другое, тем отчетливее видела застарелое недовольство китайского правительства образовательной системой в стране, а также паралич, возникавший при попытке исправить все раз и навсегда.
Намерение изменить – благо, но у меня-родительницы свои шкурные интересы. Я желала понимать последствия. Что эти реформы значат для ежедневной жизни учащегося? Что они значат для Рэйни?
Я обнаружила, что Министерство образования и поборники реформ держат руку на пульсе своих пациентов – учебной системы страны и тех, кто с ней связан, – посредством опросов. Совсем недавно министерство провело опрос среди почти пяти тысяч учеников начальных и средних классов, директоров школ и родителей по всему Китаю. Но результаты, обнародованные в 2013 году, после того, как прошло несколько волн реформации, оказались обескураживающими.
Лишь каждый четвертый учащийся ощущал, что нагрузка уменьшилась. Ученики по-прежнему погрязали в домашних заданиях. Большинство детей все еще занималось с репетиторами, вопреки прямому запрету на учебу сверхурочно. Более трех четвертей всех учащихся страдало яньсюэ – ненавистью к учебе. С 2005 года мало что изменилось – тогда состоялся широкий опрос, и он показал, что у большинства учащихся нет времени на домашние дела или спорт, а из-за утомления от учебы в отчетах мелькали слова «депрессия», «скука» и «тревожность». Ныне каждый третий учащийся говорит, что нагрузка не уменьшилась, а даже прибавилась.
Вопреки десятилетиям усилий работники просвещения не заметили в уменьшении учебной нагрузки никакого заметного прогресса. Понятно почему: многочисленные контрольные не позволяют учащимся заниматься чем бы то ни было помимо учебы, им остается лишь корпеть над книгами, а вступительные экзамены в старшую школу и колледж – по-прежнему неколебимые – отягощают лишь еще сильнее.
Я поговорила с одним шанхайским психологом, нанятым в среднюю школу в рамках реформы.
– Мой кабинет обычно пустует. Я пытаюсь лечить яньсюэ – непереносимость учебы, но ученики зачастую слишком заняты контрольными, им некогда со мной разговаривать, – сказала Ян Линцюн.
Бывший глава провинции Юннань Ло Чунминь выдал в своей речи злую оценку положению. «Любые директивы – порожние и невыполнимые, пока существует гаокао, – гремел он. – Единственный способ действительно облегчить бремя учебы – изменить текущую систему оценок, ориентированную сейчас на экзамены. Средние и старшие классы не решаются сбавить темп, у Министерства образования нет настоящей власти, чтобы карать школы, а чиновники и госслужащие никаких проверок не проводят. Инициативе „Облегчим бремя“ уже скоро полвека, а нагрузка у учащихся на деле многократно усилилась».
Внимательно приглядевшись, я обнаружила, что эта нагрузка проявилась в проверке той же самой PISA, благодаря которой шанхайские студенты оказались мировыми лидерами в математике, чтении и естественных науках. В рамках этой проверки рассматривалось качество жизни учащихся, навыки творческого мышления и время, проведенное за учебой, и в этих областях у китайцев были сплошные «неуды».
Более того, человек, которого называют крестным отцом китайской реформы образования, завистливо смотрел через проливы на Тайвань, Южную Корею и Японию. «Эти страны показали результаты, близкие к шанхайским, – второе, третье и четвертое места, – но их учащиеся проводят за учебой втрое или вдвое меньше времени», – сказал мне Ян в Пекине в 2015 году.
Он прав: по количеству времени, которое дети проводят за учебниками, Шанхай тоже оказался на первом месте.
Есть и еще одна важная вещь: американские дети, может, и показывают не лучшие результаты на письменных экзаменах, однако те, кто преуспевает в математике, любят свой предмет всем сердцем. «У китайских студентов оценки лучше, но интерес к математике неустойчивый», – сказал Лю Цзянь, математик, работающий над всекитайской программой образования. Он сослался на исследование, в котором показано, что увлеченность китайских учащихся тем или иным предметом подогревается в основном извне: экзаменами, вниманием педагогов, наградами и объявлениями оценок. Стоит устранить внешние поощрения, сказал Лю, и интерес и мотивация учиться вянут. «Если студент не заинтересован в учебе, ему будет трудно добиться чего-то великого в будущем», – так выразился профессор Гу Минъюань.
Нет, не радуются китайские деятели просвещения своему призовому месту в рейтинге, а задаются вопросом: как добилась своих результатов Финляндия – за половину времени на домашние задания? И как нам сделать так, чтобы наши дети любили учиться ради самой учебы?
Вот с какой неувязкой имеет дело Министерство образования Китая.
Если снизить значимость вступительных экзаменов, учащимся, конечно, полегчает. Но тогда работникам просвещения придется придумать какой-то другой способ отбирать детей для старших классов и колледжей. Это означает введение сочинений, собеседований и учительских рекомендаций.
– Для этого нужны люди-отборщики, а они неизбежно будут делать всевозможные ошибки, – сказал Андреас Шляйхер, создатель системы PISA. – Вводишь отборщиков в среду, где ставки высоки, – тут же возникает куча всяких вопросов. Можете вообразить, что случится.
Система попросту не готова к возникновению серых зон: в Китае по учебной лестнице ежегодно двигаются миллионы студентов из тридцати четырех провинций и муниципалитетов по всей стране, их приходится фильтровать при поступлении почти в три тысячи вузов. Мест на всех не хватит.
– Словом, если нужна стопроцентная надежность, – заключил Шляйхер, – всегда возвращаешься к многовариантному тесту.
Это «черно-белый» вариант, он – теоретически – не оставляет возможности для злоупотреблений и хаоса. Выходит, что, в принципе, ничего ближе к честной борьбе, чем гаокао, не выдумаешь.
Китайская культура к тому же противится изменениям: страна страдает от привычной приверженности проверкам, дарующим общественное положение, основанное на набранных очках. Тяжкая для преодоления привычка, ничего не попишешь. «Китай – нация, подсаженная на экзамены, – говорит консультант в сфере просвещения Цзян Сюэцинь. – Видеоигры вызывают привыкание – так же и к экзаменам привыкают. Сдаешь контрольную по математике – на следующий день у тебя 99 очков, „Я крутой, правильно?“. Порочный круг мгновенного поощрения».
Мне это чувство очень понятно. И через полвека после того, как мой отец сдавал национальный вступительный экзамен в колледж на Тайване, он до сих пор помнит, сколько баллов набрал и как эти баллы распределялись по шести предметам: математике, химии, физике, китайскому, английскому и Конституции Китая. На его 76-летних плечах все еще можно разглядеть мантию гордости; заметна в нем и радость, что его приняли в лучший университет Тайваня. Самоопределение через цифры свойственно целым общинам: уже взрослой я сопровождала отца на встречу выпускников его колледжа и, помню, за столом поражалась, что они с его однокурсниками до сих пор помнят экзаменационные баллы друг друга и соответствующие рейтинги в колледже – целых сорок лет спустя.
Когда пришел мой черед высидеть американский эквивалент этих экзаменов – SAT, – моему отцу так понравились результаты, что он запечатлел их в памяти навсегда. Через пятнадцать лет он, провозглашая тост за наше с Робом пожизненное брачное счастье, произнес эти цифры над говяжьим медальоном в присутствии двухсот гостей. «Моя дочь – выпускница с национальным отличием!» – объявил он, и я, сидя во главе стола, вжалась в кресло.
Суть папиного сообщения: это число – мера моей ценности как человека.
И после того как человек завершает формальное образование, Китай по-прежнему обожает проверять его – словно это привычка самой страны. Квалификационные экзамены существуют для всевозможных профессий, в том числе для врачей, психотерапевтов, юристов и судей, есть и экзамен для начинающих госслужащих. Имеется проверка владения стандартным мандарином.
– В Америке разве нет проверки разговорного английского? – спросила моя подруга-китаянка Мередит и оторопела, когда я покачала головой. – В Китае это очень важно.
Допустимый уровень для полицейских – не ниже 80, для учителей – 87, для актрис – 93. Для некоторых профессий этот уровень знания – лишь рекомендация. Для ведущих, как Мередит, чьи голоса звучат на радиоволнах страны, минимально допустимое число очков – 97.
– У меня 98, – гордо объявила она. – Полагается проходить проверку раз в пять лет. Владеть стандартным мандарином очень важно.
Обнаружила я и еще кое-что – эдакое прокрустово ложе китайской системы образования. Проверки в этой стране применяются и для профессиональной оценки учителей и школ. Учителей, в общем, оценивают по успеваемости их учащихся, школы ранжируются по тому, насколько успешно их ученики пробиваются на следующий учебный уровень, а это, в свою очередь, обычно определяется результатами вступительных экзаменов. И пусть все на дух не выносят экзамены, учителя вынуждены заставлять детей сосредоточиваться на проверках. (Это становится все более применимо и к Соединенным Штатам.)
Более того, в Китае зарплата учителя старших классов может быть поднята на 20–40 %, если у учащихся высокие показатели по гаокао, сообщил мне Вэй Юн, учитель в пекинской школе «День нации». Школы завоевывают и теряют репутации на основании совокупного количества баллов по гаокао, набранных учащимися той или иной школы: высокие результаты – фонтан удачи, поскольку управляющие заведением в силах оправдать повышенные расходы школы, бытует и практика государственного финансирования, основанного на этих результатах. Их сравнивают и ранжируют по классам, школам, городам и провинциям – такая вот открытая оценочная ведомость.
– Никто не хочет реформ по-настоящему, – сказал мне бывший директор школы Кан Цзянь. – Пока гао-као – способ оценки образования, давление никуда не денется. – И добавил зловеще: – А гаокао лишь набирает значимость.
Китайская пословица «цзинь жи ши, цзинь жи би» означает «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». В стихотворении времен династии Мин встречается задумчивое: если «отложил что-то на завтра, сколько тех „завтра“ будет у тебя?».
Не прохлаждайся, говорят пословицы, поскольку всегда найдется задача, которую нужно решить, или дело, с которым следует справиться. Этот урок заложен у меня в мышечной памяти, как бы я ни противилась, а вся моя ближайшая китайская родня ни училась сознательно расслабляться – увы. Я и поныне борюсь с угрызениями совести, лентяйничая с бокалом вина после долгого трудового дня. Не пойти ли мне покопаться в своем пенсионном портфеле? Может, прибраться в кухне? Позаниматься физкультурой?
Как-то раз учительница Сун задела в WeChat именно эту струну. «Наш детсад примет у себя почетных гостей, которые обсудят подготовленность к начальной школе и условия приема», – написала она, а это самое что ни есть «цзинь жи ши, цзинь жи би», учитывая, что до начальной школы почти два года.
– Рэйни наконец-то встроился, – говорила я Робу, надеясь, что пока допустимо немного расслабиться. – Может, немного отпустим поводья?
– Кажется, мы уже опаздываем про это думать, – ответил Роб, качая головой.
Как всегда, учительница Сун потребовала немедленного ответа: «Прошу сообщить, желаете ли вы забронировать место». Броней возникло столько, что пришлось запланировать второе заседание.
Мне доводилось краем глаза глянуть в экзаменационный лист одной из трех лучших шанхайских начальных школ. Три густо исписанные страницы задачек, иероглифами, с многовариантными ответами. Например:
Есть два стакана сока. Ребенок выпил полстакана, мама доливает до верха. Ребенок пьет еще полстакана, мама доливает до верха. Затем ребенок выпивает все до дна. Сколько стаканов сока выпил ребенок?
«Эта задачка для пятилетки?» – задумалась я.
– Бухаоисы – позвольте вас потревожить на минутку. – Я оттащила учительницу Рэйни в сторону. – Разве вступительные экзамены в начальную школу не запрещены? Я думала, что система пытается облегчить нагрузку. Зачем нам готовиться к экзамену?
– Да, но в престижные школы экзамены есть все равно, – сказала учительница Сун, посмотрев на меня изумленно. – Это важно, поскольку лучшие старшие школы – часть системы и вступление на верный путь начинается с начальных классов. – Так же рассуждал и Грегори Яо, одержимый факультативами папаша, засунувший малолетнюю дочку на занятия в «ранний MBA».
Я глядела на учительницу и переваривала первую догадку: на своих занятиях Сун несколько отклоняется от Белой библии, которую она пропагандировала на нашем стартовом родительском собрании. Но как – в этой культуре, в этой системе?
Отношения у нас с Сун сложились легкие. Учительница Чэнь с предыдущего года считала, что иностранца нужно перевоспитывать, а вот Сун смогла разглядеть больше особенностей моего существования в Китае.
– На вид вы – как «мы, китайцы», – однажды сказала она мне оторопело, кивая моему мандарину с иностранным акцентом.
– Я – как «вы, китайцы», только американка, – поддержала ее я. – Мои родители – китайцы, но эмигрировали в Америку, еще молодыми.
– Чжидаолэ – понимаю, – кивая, сказала Сун.
В День учителя я решила подарить ей кошелек «Кауч», желая дать нашим отношениям здоровый зачин. Рэйни нарисовал на куске картона динозавра, и я сунула его рукоделие в кошелек. Учительница Сун обозрела подношение – маленькое, умещавшееся у меня на ладони, скромно обернутое от чужих глаз белой бумажкой – и решила принять.
Наутро она передумала.
– Дорого, – сказала она мне, вытаскивая сверток из тайника в контейнере для фломастеров. Быстро сунула мне в руку. – Простите, не могу принять.
– Это лишь небольшой символ нашей признательности. Я лично привезла его из Америки. Никаких ввозных налогов! Он не такой уж дорогой, – сказала я. Все по учебнику стратегий вежливости.
– Подари́те подруге или матери, – твердо возразила она, тем самым намекая, что разговор окончен. Пока. Она играла свою роль в «предложи повторно – откажись», и я покивала.
И хотя от моего подарка она отказалась, жест не остался незамеченным, и, согласно протоколу китайского дарения подарков, я постепенно протаптывала дорожку в клуб «своих».
На юзерпике в WeChat Сун сидела на подоконнике, а за нею плескался океан. На коленях у нее девочка, на вид – лет одиннадцати. Как и я, учительница Сун была матерью в Китае, и ей приходилось разбираться в системе. Мы обе пытались нащупать самую верную дорогу.
В день заседания, посвященного подготовительным вопросам, я и еще полторы сотни родителей вошли в актовый зал. На сцене размещались три матери, чьи дети ходили в «Сун Цин Лин» и поступили в школы. Матери облачились по случаю формально и разместились перед микрофонами; особенно остро аудитория встревоженных родителей откликнулась на выступление второго оратора.
– Мир делается все более тесным, и наши дети должны хорошо владеть не только китайским, математикой и английским, но и искусствами и философией, – сказала мамаша родителям. У этой женщины было трое детей, она явно располагала деньгами или связями, позволившими ей обойти закон о единственном ребенке – или же она рожала за рубежом, или платила штрафы. – Нам всем нужен план, приблизительный сценарий развития наших детей. Каковы могут быть потенциальные средние школы после начальной? Или отправить за рубеж? Или лучше получить степень бакалавра в Пекинском университете, университете Фудань или Цзяотун? – спрашивала она, перечисляя элитные заведения страны. – И потом отправлять ребенка за магистерской степенью за границу?
Кто-то из родителей строчил конспект, другие же вперили в «гуру подготовки» видеокамеры.
– Мы все на этом пути, – продолжала мамаша, – не только ради своих детей, но и ради их детей. Вот до чего важны наши решения. – Она упомянула сериал девятнадцатилетней давности под названием «Династия Юнчжэн». – Никогда не забуду слова императора Юнчжэна: «Не просто выбирайте нового императора – имейте в виду и его наследника, и наследника его наследника».
У всех этих родителей здесь, за стенкой, сидели сейчас дети-малолетки, и родители кивали, словно погрузившись в мысли о своих нерожденных детях и внуках. По толпе прокатилось согласное бормотание.
В этом зале, подумала я, оглядывая кивавшие головы родителей «Сун Цин Лин», находится полторы сотни причин, почему реформы в китайском образовании быстрыми не будут. Силы культуры и системы, основанной на экзаменах, слишком мощны, ими не пренебрежешь.
Мне еще предстояло узнать о дополнительной причине медлительности перемен. Для независимого мыслителя, выращенного в условиях демократии, эта причина оказалась самой неприятной.
Войти с помощью соц. сетей: