Рассказ о гончаре,
о том, как раскрылось его происхождение
и как царь все же не лишил его своего покровительства
Ночь двадцать девятая

Когда гончар небесного свода отнес золотой кувшин-солнце к водоему запада, а виночерпий небосклона принес серебряную чашу-месяц из подполья бани востока, Худжасте, сердце которой томилось от разлуки и душа которой изнывала вдалеке от друга, пришла просить разрешения у попугая и сказала: «О ты, отказывающий в милости и отнимающий благодеяния! Однажды к халифу Мамуну пришел некий человек и сказал: „Я бедуин“. — „Что тебе надо?“ — спросил Мамун. „Я хочу отправиться в хадж“. — „Дорога пред тобой открыта“. — „Нет у меня припасов на путешествие“. — „Значит, хадж для тебя необязателен“. — „Я пришел к его величеству халифу, — воскликнул бедуин, — попросить о милости, а не выслушивать решение богословского вопроса“.

О попугай, я каждую ночь прихожу к тебе, а ты только расточаешь слова и излагаешь увещевания и наставления. Я прихожу к тебе за разрешением пойти к другу, а не для того, чтобы слушать увещевания и рассказы. Я влюблена, а ты сыплешь наставлениями».

«О хозяйка, — ответил попугай, — не следует бранить такие речи и не годится гневаться на то, что внимаешь истинным словам. Мне уже неоднократно становилось очевидным и ясным, что хотя ты и разлучена с другом, но все же спокойна, хотя и говоришь о страстном томлении, но не волнуешься и не страдаешь. Однако ты, несмотря на это, остаешься при прежнем решении, придерживаешься того же намерения. Поистине, ты происходишь из такого славного верностью рода, что этого от тебя и следует ожидать, ведешь свой род от такой знатной семьи, что на это и следовало рассчитывать. Если даже окажется, что возлюбленный твой не принадлежит к числу знатных людей и выяснится, что нет в нем благородной сущности и славных качеств, ты все же не порвешь нити любви и будешь укреплять и поддерживать основание любви и привязанности, как тот царь не порвал сношений с гончаром, оказавшимся человеком низкого происхождения и подлой породы, и долгие годы продолжал укреплять основу милостей и щедрот». — «А как это было?» — спросила Худжасте.

«Говорят, — ответил попугай, — что в одном городе проживал некий гончар, прекрасно изучивший свое ремесло, чрезвычайно совершенный в своем искусстве. Колесо небесной сферы дивилось вращению его колеса, чаша небосклона терзалась завистью при виде его кувшинов, кружка неба, видя полную воды кружку его, лишалась воды, кувшин сахарного тростника, видя сладостный кувшин его, приходил в волнение.

Однажды гончар замесил глину, и показалось ему, что смесь вышла неудачной. Он выпил вина, возвратился назад и от опьянения упал на свои горшки и кувшины. Острые черепки горшков и кружек изранили и порезали ему голову и лицо, тело и члены. Через некоторое время раны его зажили, поранения затянулись, но рубцы от них остались на его лице, и можно было подумать, что это следы копий и дротиков, рубцы ран, нанесенных кинжалами и мечами.

Прошло несколько лет, и в городе гончара наступила засуха, настал ужасный неурожай: меру зерна продавали за меру камфоры, кусок хлеба было так же трудно найти, как глоток воды жизни. Гончар поневоле покинул свой город, облачился в воинский наряд и пошел к царю. Когда царь увидел его рубцы, он подумал, что это смелый и отважный человек, воин и герой, раны его он счел следами меча и стрел, последствиями ударов копий и дротиков. Он повелел назначить гончару хорошее жалованье и предоставил ему место среди своих полководцев.

Некоторое время спустя у царя появился страшный и могущественный враг, возникло перед царем трудное и опасное дело. Царь хотел назначить гончара своим главнокомандующим, ударить горшок судьбы его о камень испытаний и поручить ему отразить надвигавшуюся беду. При этом царь спросил его о его роде и происхождении и осведомился о его родословной. Гончар не нашел возможности скрыть правду и поведал о своем гончарном промысле. Царь рассмеялся, поручил это дело кому-то другому, возложил на другого воина эту трудную обязанность».

«Гончар, увидев, что это поручение возложено на другого, устыдился своих речей и обратился к царю с такими словами: „Хотя раньше раб твой не обладал высоким саном и достоинством, однако, с той поры как он включен в ряды царских придворных, причислен к числу государевой свиты, в сердце его появилась такая доблесть и такое мужество, в рабе твоем обнаружилась такая смелость и храбрость, что в случае, если рабу будет из милости и снисходительности поручено это дело, в скором времени станет ясно и очевидно, какие дела он свершит благодаря царской помощи и милости, как управится со всем этим делом“».

«„Ты происходишь из такой семьи, — ответил царь, — ведешь свое происхождение от такого рода, что тобою это дело выполнено быть не может и рука твоя не в состоянии будет его завершить. Точно так же шакал не смог выполнить такого дела и не был в состоянии завершить такое начинание“. — „А как это было?“ — спросил гончар.

„Однажды, — ответил царь, — на одном из лугов Мавераннахра, свежестью своей напоминавшем райские сады, в одном цветнике, пыльца которого ароматом и прелестью была похожа на амбру, жил лев. Как-то раз лев бродил в окрестностях этой долины, вокруг этой равнины в поисках дичи. Но как ни старался, ему не удавалось поймать никакого зверя, не удавалось заполучить никакой дичи. Возвратясь назад, он увидел молодого шакала, которому было всего несколько дней от рождения. Лев взял его живым в пасть, как кошки носят своих котят, отнес львице и сказал: „Сегодня мне в удел достался только этот кусочек мяса. Сердце мое не позволяет мне его съесть. Я могу просуществовать денек и голодным, а ты этого не можешь, съешь его сейчас, закуси чем бог послал“. — „Ты самец, — ответила львица, — отличаешься всеми свойствами самца, безжалостностью и жестокостью и все же не хочешь растерзать его; я — самка, у меня два детеныша, моя отличительная черта — жалость и сострадание. Как же я могу съесть его?! Но если ты согласен, я вскормлю этого сироту, воспитаю как мать этого звереныша, лишившегося своей матери“. — „Прекрасно“, — сказал лев“».

«„Так прошло некоторое время. Львята полагали, что молодой шакал — их старший брат, а шакал считал, что львята — его младшие братья. Поэтому они относились друг к другу с любовью и лаской и вели доблестный и благородный образ жизни. Однажды все трое повстречались со слоном. Львята, так как храбрость была их природным свойством и отвага была их прирожденным отличием и качеством, захотели напасть на него и вцепиться в него когтями и клыками, но шакал удалился и спрятался в кустах. Когда львята увидели такой поступок со стороны старшего брата, они также убежали от слона и попрятались по углам. Вернувшись домой, они рассказали матери, что сделал их старший брат.

„Ваш старший брат, — сказала мать, — такой породы и такого происхождения, что не может принимать участие в боях и не способен сражаться“.

„О гончар, — продолжал царь, — как этот шакал не смог выполнить дело и завершить начинание, так и ты не годишься для военного дела, не сможешь успешно завершить сражения. Но так как я вначале принял тебя и назначил на службу, то и теперь я оставлю тебя на прежнем месте и не заставлю тебя нуждаться и голодать, ибо возвысить кого-нибудь, а затем вновь унизить — не соответствует понятиям о верности, противоречит обычаям людей благородных“».

Дойдя до этих слов, попугай обратился к Худжасте с такой речью:

«О хозяйка, если ты вначале дала обет верности своему другу и поклялась быть ему верной, то ты не должна нарушать этого обета и до конца дней своих не должна без причины отворачиваться от него и покидать его. Теперь наступил сладостный час, настало чарующее сердце время, вставай и ступай в дом к своему другу!»

Худжасте хотела последовать его совету, но ярый лев-солнце выскочил из рощи востока, бессильный шакал-месяц спрятался в угол, поднялся дневной шум, утро показало свой сверкающий лик, и идти было уже невозможно…