VIII. Развлечение

132 (170). Развлечение. – Если бы человек был счастлив, блаженство его было бы тем полнее, чем меньше у него было бы развлечений, как у святых и Бога. Да; но разве наслаждаться развлечениями не значит быть счастливым? – Нет; ведь развлечения приходят извне и от других; поэтому человек зависим во всем, тысяча случайностей может его тревожить и приносить неизбежные огорчения.

133 (168). Развлечение.

Коль скоро люди не могут победить смерть, нищету, невежество, то чтобы стать счастливыми, они решили об этом не думать.

134 (169). Невзирая на все свои беды, он хочет быть счастливым и не может этого не хотеть.

Но как за это приняться. Для счастья ему надо бы стать бессмертным; поскольку этого он сделать не может, то счел за благо не давать себе думать о смерти.

135 (469). Я понимаю, что мог бы вовсе не быть, ибо мое «я» – это моя мысль; и это мыслящее «я» могло бы вовсе не быть, если бы мою мать убили до того, как зародилась моя душа; следовательно, я не могу себя считать существом необходимым. Я также не вечен и не бесконечен. Но я вижу ясно, что в природе есть существо необходимое, вечное и бесконечное.

Вечное и бесконечное существо – это, по Паскалю, и есть Бог.

136 (139). Развлечение.

Когда я стал думать о разнообразных треволнениях, подстерегающих людей, о трудах и опасностях, которым они подвергаются при дворе, на войне, где родится столько стычек, страстей, отчаянных и зачастую неудачных начинаний, и т. д., – я говорил нередко, что все человеческие несчастья имеют один корень: неумение спокойно оставаться у себя в комнате. Если бы человек достаточно состоятельный умел жить в свое удовольствие у себя в доме, он не двинулся бы с места ради морского путешествия или осады крепости; люди покупают армейские должности так дорого потому только, что им невыносимо оставаться в городе, и они ищут бесед и развлечений в играх лишь оттого, что не могут безмятежно сидеть дома. И т. д.

Но когда я взглянул на дело пристальнее и, обнаружив корень всех наших несчастий, пожелал доискаться до их первопричины, то нашел одну очень важную – сам наш от природы горестный удел; мы слабы, смертны и так несчастны, что для нас нет утешения ни в чем, если мы задумаемся о нашем уделе всерьез.

В каком бы положении человек ни был, соберет ли он все сокровища, что могут нам принадлежать; получит ли он царский сан, высочайший в мире, – вообразите его, окруженного всеми желанными ему благами; но если он лишен развлечений и предоставлен догадкам и раздумьям о том, кто он есть, – это безмятежное блаженство не будет ему опорой, и он с неизбежностью придет к мыслям о том, что ему угрожает, о мятежах, которые могут случиться, наконец, о неминуемой смерти и болезнях; и вот, без того, что зовется развлечением, он несчастен, он несчастнее, чем последний из его подданных, если тот играет и развлекается.

(Итак, единственное благо людей состоит в развлечении от мыслей о своем уделе; это может быть какое-нибудь занятие, сбивающее мысли на другой путь, или какая-либо новая приятная страсть, их заполняющая, или игра, охота, увлекательное зрелище – одним словом, все, что зовется развлечением.)

Вот отчего людям так желанны игра и болтовня с женщинами, война, высокие чины. Не потому, что в них истинное счастье, и не потому, что кто-то думает, будто подлинное блаженство заключено в выигранных деньгах или затравленном зайце; подари их нам кто-нибудь, мы остались бы равнодушны. Нам нужны не мирная и праздная жизнь, позволяющая думать о нашем несчастливом уделе, и не опасности войны, и не тяготы службы; нам нужна суета, заглушающая эти мысли и развлекающая нас. Поэтому охота важнее, чем добыча.

Вот отчего люди так любят шум и движение. Вот отчего тюрьма – такое ужасное наказание, а наслаждение одиночеством – вещь непонятная. Величайшее блаженство королевского сана в том, что королей постоянно стараются развлекать и доставлять им всевозможные удовольствия. Король окружен людьми, занятыми только тем, как бы его развлечь и помешать ему думать о себе самом. Ибо какой бы он ни был великий король, стоит ему об этом задуматься – и он несчастен.

Вот и все, что люди смогли придумать, чтобы сделать себя счастливыми; и те, кто философствует по этому поводу и полагает, будто люди поступают совершенно неразумно, гоняясь целый день за зайцем, которого не захотели бы купить, вовсе не понимают нашей природы. Этот заяц не спас бы нас от мыслей о смерти и несчастьях, нас подстерегающих, а охота спасает. И потому совет, который дали Пирру, – начать с того покоя, которого он собирался искать путем стольких трудов, – оказалось так трудно исполнить.

[Сказать человеку, чтобы он оставался в покое, – значит сказать ему, чтобы он жил счастливо. Это значит посоветовать ему А.

А. Чтобы его удел был совершенно счастливым и позволяющим размышлять о нем на досуге, не находя повода для огорчения. (– Это значит не понимать нашей природы.)

Поэтому люди, смутно угадывающие свой удел, ни от чего так не бегут, как от покоя, и готовы на все в поисках треволнений.

И бранят их не за то, за что надо: вина их не в том, что они ищут беспокойства. Если б они его искали только для развлечения! Но беда в том, что они его ищут так, словно бы обладание вещами, к которым они стремятся, могло их действительно сделать счастливыми; и тут уж правы те, кто обвиняет их в суетности. Но и обвинители, и обвиняемые не понимают истинной природы человека.] И когда их упрекают за то, что предмет их столь пылких желаний не может их осчастливить, если бы они отвечали так, как следует, хорошо подумавши, – что они в этом ищут всего лишь кипучих и неотвязных занятий, которые отвратили бы их от мыслей о себе, и что для этого-то они и выбирают для себя какой-нибудь притягательный предмет, чарующий их и властно к себе влекущий, – их противникам нечего было бы возразить… – Суетность, удовольствие указывать на нее другим. – Танец, надо думать, куда ставить ногу, – но они не отвечают так, потому что не знают самих себя. Они не понимают, что им нужна охота, а не добыча. – Дворянин искренне верит, что охота – большое удовольствие, королевское удовольствие, но его доезжачий иного мнения. – Они воображают, что если бы получили эту должность, то потом уж наслаждались бы безмятежным покоем; они не понимают ненасытной природы своей алчности. Они искренне полагают, что ищут покоя, а на самом деле ищут только тревог.

Тайный инстинкт толкает их на поиски развлечений и занятий вовне оттого, что они уязвлены своими постоянными несчастьями. А другой тайный инстинкт, доставшийся от их первозданной природы, рождает у них догадку, что истинное счастье только в покое, а не в треволнениях. Из этих двух противоборствующих инстинктов возникает у них смутный замысел, таящийся от них самих в глубинах их душ; он побуждает их стремиться к покою путем тревог и постоянно воображать, будто вожделенное удовлетворение наступит для них, если, преодолев какие-то предполагаемые трудности, они смогут тем самым распахнуть двери покою.

И так проходит вся жизнь; люди ищут покоя, борясь с препятствиями, а когда их преодолевают, покой становится для них невыносим из-за скуки, им порождаемой. Нужно вырываться из него и клянчить себе тревог.

Ибо иначе придется думать либо о настоящих несчастьях, либо о тех, что нам грозят. А если даже мы как будто в безопасности со всех сторон, скука собственной властью будет постоянно расползаться из глубины сердца, где прорастают ее природные корни, и отравлять наш разум своим ядом.

Б. Итак, человек столь несчастен, что тоскует даже без всяких причин для тоски, по самим свойствам его нрава. И он так суетен, что если у него есть тысяча важных причин для тоски, любого пустяка вроде бильярда или прыгающего мячика довольно, чтобы его развлечь.

В. Но скажите, зачем ему все это? Чтобы назавтра похвалиться перед друзьями, что он сыграл лучше, чем другие. И вот одни потеют у себя в кабинете, чтобы доказать ученым, что они решили какую-нибудь алгебраическую задачу лучше, чем это кому-либо удавалось до сих пор, а множество других подвергается страшным опасностям, чтобы потом похвастаться взятой ими крепостью, – на мой взгляд, весьма глупо. Третьи, наконец, выбиваются из сил, чтобы проведать обо всем этом, и не для того, чтобы набраться мудрости, а только чтобы показать, что они об этом знают; они-то глупее всех в этой компании, поскольку обладают знаниями, тогда как про других еще можно думать, что они исправились бы, будь у них такие знания.

Вот этот человек живет не скучая: он всякий день играет по малой. Давайте ему каждое утро ту сумму, которую он может выиграть днем, но потребуйте, чтобы он отказался от игры: вы сделаете его несчастным. Возможно, кто-то скажет, что он играет для забавы, а не для выигрыша. Тогда заставьте его играть не на деньги: он охладеет к игре и заскучает. Значит, он ищет не просто забавы. Забава без риска и страсти нагонит на него скуку. Ему нужно горячительное, нужно возбуждать себя мыслью, будто он будет счастлив, выиграв сумму, которой не пожелал бы, если б ему ее предложили с условием отказаться от игры; ему нужно создать для себя предмет страсти и распалять свои желания, гнев, страх этим предметом, который он сам себе создал, как дети пугаются ими же размалеванной рожицы.

Вот почему человек, который несколько месяцев назад потерял единственного сына и, обремененный судебными процессами и тяжбами, сегодня утром был так озабочен, сейчас об этом и не вспоминает. Не удивляйтесь – он весь поглощен тем, где пробежит кабан, которого его собаки вот уже десять часов так резво преследуют. Больше ничего и не нужно. В каком бы ни был человек горе, если удастся втянуть его в какое-нибудь развлечение, – вот он и счастлив на это время. И как бы ни был человек счастлив, если он не занят и не развлечен какой-нибудь страстью или забавой, которые не дают скуке им завладеть, – он быстро станет грустен и несчастлив. Без развлечений нет радости; с развлечением нет печали. Из этого и состоит человеческое счастье.

Д…. их высокого положения, что у них есть множество людей, которые их развлекают, и что в их власти сохранять такое состояние.

Посмотрите, что же значит быть канцлером, суперинтендантом, председателем парламента, как не сохранять такое положение, при котором каждое утро множество людей является к ним отовсюду, чтобы не оставить им в продолжение всего дня ни часу, когда они могли бы подумать о самих себе. А если они впадают в немилость и их ссылают в сельские поместья, где у них нет недостатка ни в деньгах, ни в челяди, исполняющей все их приказания, – они неизменно чувствуют себя несчастными и покинутыми, ибо никто не мешает им думать о самих себе.

137 (142). Развлечение.

Разве королевское достоинство – недостаточно великая вещь само по себе, чтобы тот, кто им облечен, не чувствовал себя счастливым от одной мысли о том, кто он такой; неужели нужно отвлекать его от этой мысли, как обыкновенных людей? Я вижу, что отвлечь человека от мыслей о его домашних невзгодах и наполнить его ум заботой об умении танцевать – значит сделать его счастливым; но так ли это и с королем, и станет ли он счастливее, предаваясь забавам, чем погружаясь в мысли о своем величии? Какой более приятный предмет можно предложить его уму? Не испортим ли мы его радость, занимая его душу мыслями о том, как согласовать свои шаги с ритмом мелодии или как половчее кинуть мячик, вместо того чтобы дать ему наслаждаться на досуге созерцанием своей величественной славы? Проверьте; оставьте короля в одиночестве, без всякого удовольствия для чувств, без всякой заботы для ума, без общества и без развлечений, чтобы он размышлял о самом себе сколько душе его угодно, и вы увидите, что король без развлечений – несчастнейший из людей. Этого стараются избежать, и вокруг королевских особ всегда находится множество людей, следящих за тем, чтобы дела у них сменялись развлечениями, и стерегущих всякую минуту их досуга, чтобы заполнить ее игрой и удовольствиями и не оставить места пустоте. Иначе говоря, они окружены людьми, у которых одна чудесная забота: смотреть, как бы король не остался в одиночестве и не мог бы задуматься о себе; ведь они отлично знают, что если он начнет об этом думать, то станет несчастен, какой бы он ни был великий король.

Это все я говорю о христианских государях не как о христианах, но только как о государях.

138 (166). Развлечение.

Легче перенести смерть без мыслей о ней, чем мысль о смерти без всякой ее угрозы.

139 (143). Развлечение.

Людей с самого детства обязывают заботиться о своей чести, о своем достатке, о своих друзьях, а также о достатке и чести друзей, их изнуряют всякими делами, изучением языков, упражнениями; им внушают, что они не будут счастливы, если их здоровье, честь, имение, а также здоровье, честь, имение их друзей не будут в хорошем состоянии, и что отсутствие хотя бы одного из этих благ принесет им несчастье. Так их нагружают обязанностями и заботами, заставляя суетиться с рассвета. Странный способ делать людей счастливыми, скажете вы; что можно придумать лучше этого, чтобы сделать их несчастными? Как что: надо только отнять у них все эти заботы, и тогда они взглянут на себя, задумаются, кто же они такие, откуда они пришли, куда идут; им нельзя дать слишком много занятий и развлечений. Вот почему их так неустанно готовят к делам, а если выпадет им несколько свободных минут, советуют употребить их на забавы, игры и постоянно чем-то себя занимать.

Сколько пустоты и мерзости в сердце человеческом.