VI. ВЕЛИЧИЕ

105 (342). Если бы зверь делал по рассудку то, что он делает по инстинкту, и говорил по рассудку то, что говорит по инстинкту об охоте, и предупреждал собратьев о выслеженной или потерянной добыче, он говорил бы и о том, что ему более всего досаждает, к примеру: перегрызите эту веревку, она ранит меня, а я не могу до нее дотянуться.

106 (403). Величие.

Причины вещей доказывают величие человека, который сумел построить такой замечательный порядок из своих страстей.

107 (343). Попугай чистит свой клюв, хотя он чист.

108 (339). Что в нас испытывает наслаждение? Рука, плечо, плоть, кровь? Очевидно, это должно быть нечто нематериальное.

109 (392). Против пирронизма.

(Странно, что они не могут дать определение таким вещам, не напутав. Мы сейчас поговорим об этом.) Мы полагаем, что восприятие у всех одинаковое. Но это произвольное предположение – у нас нет никаких доказательств. Согласен, что эти слова употребляются в одних и тех же случаях и что всякий раз, когда два человека видят, как некое тело изменило свое положение в пространстве, они оба выражают свое восприятие этого предмета одним и тем же словом, говоря, что предмет этот движется; и из этого тождества в словоупотреблении делают важный вывод о тождестве мысли. Но хотя можно сделать ставку и на такое утверждение, это отнюдь не полностью и не окончательно убеждает: ведь известно, что зачастую одни и те же выводы делаются из различных предположений.

Этого довольно, чтобы запутать суть предмета, хотя и не настолько, чтобы вовсе помрачить прирожденную ясность суждений, коей мы руководствуемся в таких вещах. Академики стали бы биться об заклад, но это лишь во вред и смущает догматиков, к вящей славе всей пирронистской шайки, то есть этой двусмысленной двусмыслицы и некоей сомнительной темноты, где ни наши сомнения не могут вовсе загасить всякий свет, ни наша прирожденная ясность не может вовсе рассеять тьму.

Для Паскаля пирронизм выступает как синоним скептицизма – вида познания, основанного на сомнении. Результатом скептического отношения к познанию может выступать философский релятивизм. Это учение об относительности истинного познания: поскольку человек во всем сомневается, то познать невозможно ничего в мире. Доля скептицизма, сомнения, по Паскалю, необходима, но когда он возводится в абсолют, то превращается либо в нигилизм, либо в софистику – суждения, построенные на преднамеренном нарушении принципов формальной логики.

(На обороте. Такова же и всякая вещь. Бог – начало и конец. Еккл.)

Паскаль трактует Бога в христианском смысле. Он есть начало и конец, то есть Он вечен. У всего в мире, кроме Господа, есть начало – рождение и конец – смерть. Все в этом мире временно. Бог не имеет начала, поскольку до Него не было ничего. Он создал и небо, и землю, и время. Господь всегда есть и будет, поэтому не имеет конца.

1. Разум.

110 (282). Мы познаем истину не только разумом, но и сердцем. Именно сердцем мы познаем начальные понятия, и тщетно рассудок, к этому непричастный, пытается их оспорить. Пирронисты, которые только этим и заняты, стараются напрасно. Мы знаем, что живем не во сне. Как бы ни были мы бессильны доказать это с помощью рассуждений, такое бессилие означает лишь слабость нашего разума, но никак не зыбкость всех наших знаний, как они утверждают. Ибо знание первоначал – пространства, времени, движения, числа – столь же твердо, как любое из тех, что даются нам рассудком; на эти-то знания, добытые сердцем и инстинктом, и должен опираться разум и основывать на них все свои рассуждения. Мы сердцем знаем, что у пространства три измерения, что числа бесконечны, а уж потом разум нам доказывает, что нет двух таких квадратных чисел, из которых одно было бы вдвое больше другого. Начальные понятия познаются чувством, теоремы доказываются умозаключением; и в том, и в другом знании мы можем быть уверены, хотя достигаются они разными путями, – и если разум потребует у сердца доказательства начальных понятий, чтобы согласиться их разделить, это будет так же смешно и бесполезно, как если бы сердце требовало от разума прочувствовать все доказанные им теоремы, чтобы согласиться их принять.

Итак, это бессилие должно послужить лишь к унижению разума – который желал бы судить обо всем, – но не к оспориванию нашей уверенности в своих понятиях. Если бы наставлять нас был способен один только разум, тогда пусть Бог даст, напротив, чтобы мы в нем вовсе не имели нужды и познавали бы все предметы инстинктом и чувством. Но природа отказала нам в этом благе; напротив, она дает нам весьма мало познаний такого рода, а все остальные могут достигаться лишь рассуждением.

Вот почему блаженны и тверды в убеждении те, кому Бог дал веру через сердечное чувство; но тем, кто ее не имеет, мы можем ее дать лить через рассуждение, пока Бог не даст им ее через сердечное чувство, без чего вера остается делом всего лишь человеческим и бесполезным для спасения души.

111 (339). Я могу представить себе человека без рук, без ног, без головы – ведь нас только опыт учит, что голова человеку более необходима, чем ноги. Но я не могу вообразить человека без мысли. Это был бы камень или животное.

112 (344). Инстинкт и разум – печати двух природ.

113 (348). Мыслящая тростинка.

Не в пространстве должен я искать своего достоинства, но в правильности мысли. Владение землями не даст мне никакого преимущества. В пространстве Вселенная объемлет и поглощает меня, малую точку; мыслью я ее объемлю.

Мыслящая тростинка – так Паскаль называет человека. Это самое известное изречение мыслителя о человеке заложило основы христианского экзистенциализма: нет ничего более хрупкого и непрочного, чем человеческое существование, однако только мысль, только разум придают ему смысл.

114 (397). Величие человека в том, что он сознает себя несчастным; дерево себя несчастным не сознает.

Сознавать себя несчастным – это несчастье; но сознавать, что ты несчастен, – это величие.

115 (349). Нематериальные души.

Философы, победившие свои страсти, – какая материя могла это сделать?

116 (398). Сами эти несчастья доказывают его величие. Это несчастья владетельной особы. Несчастья свергнутого короля.

117 (409). Величие человека.

Величие человека столь очевидно, что оно проистекает даже из его ничтожества. Ведь то, что естественно для животного, для человека считается ничтожным; из чего мы заключаем, что если ныне его природа подобна природе животных, то это есть падение высшей природы, которая была ему свойственна прежде.

Кто ощущает себя несчастным оттого, что он не король, как не свергнутый король? Ощущал ли Эмилий Павел себя несчастным оттого, что он больше не был консулом? Напротив, все полагали его счастливым оттого, что он консулом был, ибо этот сан дается не навсегда. Но Персея считали таким несчастным оттого, что он больше не царь, – ибо этот сан дается навсегда, – что люди удивлялись, как это он еще может оставаться в живых. Кто считает себя несчастным потому, что у него только один рот, и кто не сочтет себя несчастным, если у него останется только один глаз? Наверно, никому не приходило в голову печалиться об отсутствии третьего глаза, но тот, у кого нет ни одного, безутешен.

Для Паскаля величие и ничтожество составляют диалектическое противоречие: человек одновременно и велик, и ничтожен. Эти крайности в нем составляют одно целое, переходят друг в друга. Его величие не в полноте, не в обладании чем-то, а, наоборот, – в пустоте, бесконечной печали, которые все больше тяготят бытие, возбуждая потребность в бесконечном – позволяя догадываться, что человек бесконечно превосходит самого себя. Человек, по Паскалю, это «шифр» бытия, где Бог одновременно и присутствует (возвышая человека над его животной природой до уровня существа, созданного по своему образу и подобию) и отсутствует (низводя нас до ничтожного, животного существования).

119 (402). Величие человека даже в его страстях, в том, что он сумел из них вывести удивительный порядок и создать образ и подобие милосердия.