Заметки о жизни господина Паскаля, написанные мадемуазель Маргаритой Перье, его племянницей

Когда господину Паскалю был год от роду, с ним приключилась необыкновенная вещь. Его мать, хотя и была очень молода, отличалась набожностью и милосердием; было множество бедных семейств, каждому из которых она давала по небольшой сумме денег всякий месяц, и среди бедных женщин, которых она оделяла милостыней, была одна, слывшая колдуньей: так о ней все говорили, но его мать, женщина вовсе не суеверная и очень разумная, смеялась над этими разговорами и продолжала давать ей милостыню.

В то время случилось этому младенцу захворать тем, что в Париже зовется «сухоткой»; но болезнь эта сопровождалась двумя необычными обстоятельствами: одно – что он не мог взглянуть на воду, не впадая в безумную ярость; а другое, еще более удивительное, – что он не мог видеть своего отца и свою мать рядом друг с другом; он принимал ласки каждого из них по отдельности с удовольствием, но как только они приближались друг к другу, он отчаянно кричал и бился; все это продолжалось больше года, и за это время болезнь его все усиливалась; он дошел до такой крайности, что казалось, будто он близок к смерти.

Его отцу и матери все тогда говорили, что тут, без сомнения, порча, которую навела на него эта колдунья; они оба над этим смеялись, считая такие речи выдумками, какие появляются у людей при виде вещей необычных, и вовсе не обращали на них внимания, позволяя этой женщине свободно входить в их дом, где она получала милостыню. Наконец мой дед, встревоженный тем, что ему об этом говорили, однажды позвал эту женщину в свой кабинет, полагая, что тон, которым он с нею будет говорить, даст ей возможность прекратить все слухи; но он был поражен, когда после первых сказанных им слов, на которые она отвечала довольно робко только то, что это не так и что это говорят о ней из зависти к милостыне, которую она получает, – когда он захотел ее попугать и, притворившись, будто верит, что она околдовала его ребенка, пригрозил ей виселицей, если она не скажет правды, то она в страхе упала на колени и пообещала сказать ему все, если он пообещает сохранить ей жизнь.

Изумленный этим, мой дед спросил, что же она сделала и что заставило ее это сделать. Она ответила, что просила его защищать ее на суде, но он отказался, полагая, что дело ее неправое, а в отместку она навела порчу на его сына, которого, как ей было известно, он нежно любил; и что ей очень прискорбно это ему говорить, но порча эта смертельна. Мой дед, удрученный такими словами, сказал: «Как! Неужто мой сын должен умереть!» Она ответила, что есть средство, но нужно, чтобы кто-нибудь умер вместо него и взял на себя порчу. Дед мой сказал: «Нет! Пусть лучше сын мой умрет, чем убивать другого человека». Она ответила: «Можно перенести порчу на животное». Мой дед предложил ей лошадь; она сказала, что таких больших расходов не нужно, а достаточно будет и кота. Он велел дать ей кота; она его забрала и на лестнице столкнулась с двумя капуцинами, которые шли утешать мою бабушку в столь опасной болезни ее сына. Монахи сказали ей, что она снова собирается напускать порчу – на этого кота; она взяла его и бросила из окна, он упал не более чем с шести футов высоты и разбился; она попросила другого, и мой дед велел его ей дать. Великая любовь, которую он питал к своему сыну, была причиной того, что он не подумал, как все это было нехорошо; ведь чтобы перенести порчу, надо было снова призывать дьявола; подобная мысль так и не пришла ему на ум, он понял это только много позже и раскаивался в том, что это допустил.

Вечером та женщина вернулась и сказала моему деду, что ей нужен ребенок, которому не исполнилось еще семи лет и который до восхода солнца сорвал бы девять листиков разных трав, то есть по три листика каждой. Мой дед передал это своему аптекарю, который ответил, что сам поведет свою дочь, что он и сделал на следующее утро. Эти три травы были собраны, и женщина сделала из них припарку, принесла ее в семь часов утра моему деду и велела положить ее на живот ребенку. Дед мой это сделал, а в полдень, вернувшись из суда, он нашел весь дом в слезах, и ему сказали, что ребенок мертв; он поднялся, увидел плачущую жену и ребенка в колыбели, казалось, мертвого.

Он ушел и, выходя из комнаты, встретил на ступеньках женщину, которая принесла припарку, и, приписав смерть ребенка этому снадобью, он ударил ее так сильно, что она свалилась со ступеньки. Встав, она сказала ему, что видит, в каком он гневе, потому что считает своего сына мертвым; но что она забыла ему сказать утром, что ребенок будет казаться мертвым до самой полуночи и что до тех пор его надо оставить в колыбели, а тогда он очнется. Мой дед вернулся и строго-настрого приказал, чтобы ребенка не хоронили. Между тем он казался мертвым, у него не было ни пульса, ни голоса, ни сознания; он похолодел и подавал все признаки смерти; все смеялись над легковерием моего деда, который обычно не склонен был верить таким людям.

Так его и не трогали, мои дед и бабушка были все время рядом, никому не доверяясь; они слышали, как било час за часом, и пробило полночь, а ребенок так и не очнулся. Наконец между полночью и часом, ближе к часу, чем к полночи, ребенок начал позевывать; это было поразительно; его взяли на руки, стали согревать, дали вина с сахаром; он его выпил; затем кормилица дала ему грудь, и он ее взял, хотя не подавал признаков сознания и не открывал глаз; это длилось до шести часов утра, когда он стал открывать глаза и кого-то узнавать. Тогда, увидев отца и мать рядом друг с другом, он принялся кричать, как обычно; стало видно, что он еще не излечился, но родные утешались тем, что он хотя бы не умер; а спустя шесть-семь дней он мало-помалу смог смотреть на воду.

Вернувшись с мессы, мой дед увидел, что он сидит на коленях у матери и забавляется тем, что переливает воду из одного стакана в другой; дед хотел подойти, но ребенок этого не вынес, а несколько дней спустя уже выносил, и через три недели он совершенно исцелился и стал полнеть и с тех пор ничем не болел.

Во все то время, что дед мой прожил в Руане, господин Паскаль, мой дядя, проникнутый глубоким благочестием, которое он сам внушил и всему семейству, впал в удивительное состояние, вызванное великим прилежанием, с каковым он занимался науками: поскольку слишком много соков у него оттягивал мозг, с ним случилось нечто вроде паралича от пояса донизу, так что он принужден был передвигаться только с помощью костылей; ноги и ступни его сделались холодны как мрамор, и приходилось всякий день надевать на него носки, смоченные в водке, чтобы хоть как-то согреть ему ступни. Врачи, видя его в таком состоянии, сочли себя обязанными запретить ему всякие упорные занятия; но столь живой и деятельный ум, как у него, не мог оставаться праздным. Коль скоро он больше не был погружен ни в науки, ни в благочестие, по-своему требующее усилий, ему понадобились какие-то удовольствия; он должен был снова бывать в свете, играть и развлекаться. Сначала он делал все это умеренно; но люди тут незаметно входят во вкус и пользуются этим уже не как лекарством, но ради удовольствия. Так и случилось. Он стал вести светскую жизнь, хотя и без пороков и беспутства, но в праздности, удовольствиях и развлечениях.

Дед мой умер; дядя продолжал вращаться в свете, и даже с большей свободой, поскольку стал владельцем собственного состояния; и, погрузившись в эту жизнь, он принял решение пойти обычным в свете путем, то есть вступить в должность и жениться. Он приглядел и девицу, и должность и делал шаги, чтобы добиться того и другого; обо всем этом он советовался с моей тетушкой, которая уже была тогда монахиней и очень огорчалась, видя, как тот, кто открыл ей глаза на ничтожество мира, теперь сам в него погружается через такие намерения. Она часто убеждала его от них отказаться; но время для того еще не пришло, он слушал ее и продолжал питать те же замыслы. Наконец Богу было угодно, чтобы однажды, в день Зачатия Пресвятой Девы, он отправился повидать мою тетушку и оставался с ней в монастырской гостиной, пока монахини читали вечерние молитвы перед проповедью. Когда прозвонил колокол, она оставила его, а он вошел в церковь послушать проповедь, не подозревая, что там-то и ожидал его Бог. Он увидел, что проповедник стоял уже на кафедре, и было ясно поэтому, что моя тетушка не могла с ним переговорить. Предметом проповеди были Зачатие Пресвятой Богородицы, начало жизни христиан и важность для них обращения к святости через то, чтобы не вступать, как то делают почти все светские люди, по привычке, по обычаю и из человеческих понятий о приличии, в должности и браки; проповедник доказывал, что надо советоваться с Богом, прежде чем делать такие шаги, и хорошенько думать, поможет ли это спасению души и не станет ли к нему препятствием.

Поскольку таковы как раз и были положение и намерения моего дяди, а проповедник говорил с большой пылкостью и убедительностью, он был живо этим тронут, и, думая, что все это было сказано для него, он так это и воспринял, и, поразмыслив со всей серьезностью о проповеди в то самое время, пока ее слушал, он после нее снова пошел к моей тетке и открыл ей, что был поражен этой проповедью, потому что она, казалось, была произнесена для него одного, и что он был ею тронут тем сильнее, что убедился, увидев проповедника на кафедре, что она его ни о чем не предупреждала. Тетушка моя, как могла, раздула этот только занявшийся огонь, и несколько дней спустя мой дядя совершенно порвал с миром; ради этого он уехал на какое-то время в деревню, чтобы изменить свой образ жизни и нарушить течение многочисленных визитов, которые он наносил сам и которые наносили ему; это ему удалось, и с тех пор он не видался больше ни с кем из тех своих друзей, с которыми его соединяли только мирские узы.

В уединении своем он привел к Богу господина герцога де Роаннеза, с которым его связывала очень тесная дружба, основанная на том, что господин де Роаннез, имея ум весьма возвышенный и способный к глубочайшему восприятию наук, восхищался умом господина Паскаля и был очень к нему привязан. Господин Паскаль, покинув свет и решившись заниматься только богоугодными делами, доказывал господину де Роаннезу, как важно для него поступить так же, и говорил ему об этом столь хорошо и убедительно, что господин де Роаннез воспринял то, что он говорил ему об этом предмете, так же глубоко, как и его ученые рассуждения, которые были прежде их главным удовольствием и предметом всех их бесед. Так Бог коснулся его души через посредство господина Паскаля, и он стал размышлять о ничтожестве мира, потратив какое-то время на поиски того, чего же Бог хочет от него; наконец он решился не думать больше о мире, удалиться от него сколь возможно скорее и отказаться от должности губернатора Пуату, в которую должен был вступить по указу короля.

Роаннез Атюс Гуфье де (1627–1696) – герцог, с 1652 года являлся губернатором Пуату, приятель Блеза Паскаля.

Пуату – историческая область на западе Франции.

Неделю спустя после того как он принял это решение и сообщил о нем моему дяде, которого он даже поселил у себя на какое-то время, чтобы тот укреплял его решимость, случилось так, что господин граф д’Аркур, двоюродный дед господина де Роаннеза, приехал к нему сказать, что ему предлагают невесту; это была мадемуазель де Мем, ныне госпожа де Вивон; она была лучшей партией в королевстве благодаря своему состоянию, происхождению и красоте. Он был поражен таким предложением, потому что уже более четырех лет имел в виду, что когда достигнет брачного возраста, то попытается получить эту девицу в жены; однако же он не колеблясь отказался от нее, полагая, что обязан дать Богу свидетельство своей верности, не отступив от решения покинуть мир, которое Он ему внушил; и потому он сразу же ответил господину графу д’Аркуру, что весьма признателен тем особам, которые подумали о нем, но еще не готов жениться. Господин граф д’Аркур очень рассердился и сказал, что он сошел с ума, что он должен быть счастлив, если, искавши девицу знатную, красивую, разумную и самую богатую наследницу в королевстве, он ее получает; что вот теперь родные этой девицы сами его просят и ищут, а он еще раздумывает! Тогда господин де Роаннез ему объявил, что он вовсе не хочет вступать в брак. Господин граф рассердился еще больше и выбранил его; и наконец в его семействе стали винить в этом моего дядю, так что на него смотрели с ненавистью, и однажды даже служившая в доме привратницей женщина пробралась в его комнату, чтобы заколоть его, но, по счастью, его там не оказалось. С тех пор мой дядя жил в уединении и полном удалении от мира, в каковом он и окончил свои дни, так и не вернувшись в свет; напротив, он постепенно порвал со всеми своими друзьями и не виделся больше ни с кем из мирских знакомых.

Граф д’Аркур – представитель французского аристократического рода.

В уединении своем он по воле Провидения стал писать против атеистов. Вот как было собрано то, что дошло до публики. Господин Паскаль, работая, имел обыкновение держать в голове все, что он хотел написать, почти не делая набросков на бумаге; ему помогала в том удивительная способность никогда ничего не забывать, и он сам говорил, что ни разу не забыл того, что хотел запомнить. Так он хранил в памяти замыслы всего, что собирался писать, пока не доводил это до совершенства, а тогда уже записывал. Такое было у него обыкновение; но для этого требовались большие усилия воображения, а когда, за пять лет до смерти, он стал страдать тяжкими недугами, то не имел больше сил, чтобы держать в памяти все, что думал о каждом предмете. Тогда для облегчения дела он стал записывать то, что приходило ему в голову, по мере того, как эти мысли ему являлись, чтобы затем воспользоваться ими для работы, как он поступал некогда с тем, что запечатлевалось в его памяти; и вот эти отрывки, записанные по кусочкам, нашли после его смерти и довели до публики, которая встретила их с большим одобрением.

Когда он работал над своим сочинением против атеистов, с ним приключилась сильнейшая зубная боль. Однажды вечером господин герцог де Роаннез, уходя, оставил его в страшных мучениях; он лег в постель, боль все усиливалась, и он надумал заняться для облегчения чем-нибудь таким увлекательным, что притянуло бы все соки к мозгу и отвлекло бы его мысли от боли. Тут он вспомнил про задачу о циклоиде, поставленную отцом Мерсенном, которую никто не мог разрешить и которой он сам никогда не занимался. Он размышлял об этом столь успешно, что нашел решение и все доказательства. Он так погрузился в это занятие, что зубная боль утихла, и когда, решив задачу, он перестал о ней думать, то обнаружил, что исцелился от своей болезни.

Мерсенн Марен (1588–1648) – французский ученый, францисканский монах, богослов, математик и философ, близкий друг и соученик Рене Декарта по иезуитскому колледжу Ла Флеш. В 1635 году организовал свою Академию, состоявшую из представителей различных научных и теологических школ Европы.

Господин де Роаннез, зайдя к нему утром и увидев, что он здоров, спросил, что же его вылечило. Он ответил, что это циклоида, которую он искал и нашел. Господин де Роаннез, удивленный и таким действием, и самим предметом, ибо он знал его сложность, спросил, что он собирается с этим делать. Мой дядя ответил, что это послужило ему лекарством, а больше ему ничего и не нужно. Господин де Роаннез возразил, что тому есть много лучшее употребление, что ввиду его замысла сражаться с атеистами, надо им показать, что он разбирается лучше их всех в том, что касается геометрии и подлежит доказательствам, и что он потому и покоряется вере, что знает, где кончаются доказательства; и потому он посоветовал назначить 60 пистолей и бросить вызов всем известным ему сведущим математикам, предложив эту награду тому, кто найдет решение задачи. Господин Паскаль с ним согласился и передал 60 пистолей господину де Каркави, названному одним из тех судей, кто будет оценивать работы, присланные со всей Европы, и определил срок в полтора года. За это время работы пришли отовсюду; они все были рассмотрены, и поскольку за полтора года никто решения не нашел, господин Паскаль забрал эти 60 пистолей и употребил их на то, чтобы напечатать свой труд и награвировать доски для фигур; все это очень его утомило, потому что над этим трудом он работал так же, как над другими. Он держал его в голове и записывал лишь тогда, когда надо было нести к печатнику, иногда по две работы сразу, так что иной раз ему приходилось делать две работы одновременно и потому мешать в уме идеи для обеих.

Когда его труд был напечатан, он взял только сто двадцать экземпляров и послал тем сведущим математикам, которым он бросил вызов, единственно чтобы исполнить свой замысел. Он послал его также своим личным друзьям. Ни одного экземпляра он не дал в продажу, вовсе не имея намерения стяжать себе славу этим сочинением; у него осталось два или три десятка, которые мы нашли после его смерти и которые мой отец отдал одному своему приятелю-книгопродавцу, чтобы тот делал с ними в своей лавке что пожелает.

О науке он говорил мало; но когда представлялся случай, он высказывал свое мнение о предмете разговора; к примеру, он нередко высказывал свои мысли о философии Декарта. Он был согласен с ним насчет автомата и совсем не был согласен с тонкой материей, над которой очень смеялся. Но его объяснение того, как были созданы все вещи, он отвергал и часто говорил: «Я не могу простить Декарту: он хотел бы во всей своей философии обойтись без Бога, но не мог обойтись без того, чтобы Бог дал пинка Вселенной и тем запустил ее ход; после чего Бог был ему больше не нужен».

Декарт Рене – французский философ и математик, оказавший огромное влияние на классическую математику. Он создал основу экспериментально-математического естествознания и рационалистической традиции в философии. В области математики Р. Декарт заложил основы научного понимания числа, введя понятие функции с переменной величиной, а также сформулировал метод координат. В области механики, называемой картезианской, он сформулировал понятие движения как неизменного свойства материи.

Месяца за два до его кончины случилось так, что у него собралось несколько человек, чтобы обсудить тогдашнее состояние дел в Церкви; представив им сложности некоторых пунктов, он убедился, что эти особы собирались действовать не столь прямо, как ему бы хотелось, и готовы были отступать в том, что казалось ему важным для истины. Это так его поразило, что он упал в обморок и потерял сознание и дар речи. Он пребывал в таком состоянии довольно долго, и когда его с большим трудом привели в чувство и моя мать, при сем присутствовавшая, спросила его, что было тому причиной, он сказал: «Когда я увидел, как эти люди, которых я считал столпами истины, колеблются и поступаются своим долгом по отношению к истине, – это меня потрясло, я не мог этого снести и поддался охватившей меня скорби».

После смерти господина Паскаля тело его вскрыли и обнаружили, что желудок и печень его сморщены, а кишки в гангрене, но никто не мог сказать с определенностью, было ли это причиной мучительных колик или их следствием. Но самое удивительное было то, что при вскрытии головы оказалось: у черепа не было швов, кроме лямбдовидного, что, очевидно, было причиной ужасных головных болей, которыми он страдал всю жизнь. Правда, когда-то у него был шов, называемый лобным; но он долго не зарастал в младенчестве, как это часто бывает в таком возрасте, и потому на нем образовалась мозоль, совершенно его покрывшая и такая большая, что ее легко можно было нащупать пальцем. Что до венечного шва, то его и признака не было. Врачи отметили необычайную величину мозга, вещество которого было столь твердым и плотным, что они увидели в этом причину, по которой, коль скоро лобный шов не мог зарасти, то природа восполнила это с помощью мозоли. Но что было самое удивительное и чему прежде всего врачи приписывали его смерть и последние обстоятельства, ее сопровождавшие, – это то, что внутри на черепе, против мозговых желудочков, были две вмятины, словно выдавленные пальцем на воске; они были полны свернувшейся, запекшейся крови, от которой по мозговой оболочке уже пошла гангрена.