менон
«Менон» – это произведение, написанное в форме диалога, который ведут Сократ, Менон, Анит и слуга Менона.
Менон – молодой фессалиец, друг философа Аристиппа и ученик софиста Горгиаса, то есть он пропитанный основами софистического учения. А Анит – афинянин, имевший значительное влияние на своих сограждан в качестве политика. Платон в своем «Меноне» старался показать, во-первых, ошибочность софистических представлений о добродетели, а во-вторых – невежество и слепоту политиков даже в таких поступках, которые, по отношению к обществу, оказываются добрыми. И конечно, Платона волновал вопрос зависимости истинной добродетели от Бога и способа приближения к ней через философские размышления. Этот вопрос он подробно рассматеривает.
Композиция диалога включает в себя представление о том, что такое добродетель, и можно ли ей научиться? Менон в данной части произведения пытается перечислять добродетели, однако Сократ прерывает его и заставляет сказать, что же такое добродетель сама по себе – как идея. Далее идет рассуждение о том, что знание – это воспоминание о виденном в потусторонней жизни.
С помощью наводящих вопросов Сократ демонстрирует, что мальчик-слуга знает геометрию, хотя никогда не изучал ее. Таким образом, он якобы припоминает то, что знал в прошлой жизни. Далее Платон возвращается к вопросу о добродетели. Сократ делает вывод, что добродетели нельзя научиться, поскольку нет соответствующих учителей. Даже весьма доблестные афиняне Фемистокл и Фукидид не смогли научить добродетели своих сыновей. А раз так, то она является знаком божественного удела.
МЕНОН. Скажи мне, Сократ, можно ли изучать добродетель, или она не изучается, а приобретается подвигами? Или и не изучается и не приобретается подвигами, а получается от природы? Или достается как-нибудь иначе?
СОКРАТ. Менон! Фессалийцы прежде славились и удивляли греков верховою ездою и богатством, а теперь, как видно, славятся и мудростью; теперь жители Лариссы не хуже твоего друга Аристиппа. Этим вы обязаны Горгиасу. Приехав в ваш город, он нашел себе любителей мудрости в знаменитейших особах из дома Алевадов, к которому принадлежит друг твой Аристипп, и в иных фессалийцах. Чрез него-то в самом деле вошло у вас в привычку на все вопросы отвечать безбоязненно и свысока, как прилично людям знающим; да и сам он позволял каждому из греков спрашивать себя, о чем кто хочет, и никому не отказывал в ответе. Между тем здесь, любезный Менон, произошло противное; у нас случилась какая-то засуха мудрости; мудрость из этих мест переселилась едва ли не к вам. Итак, если ты кому-нибудь из здешних захочешь предложить подобный вопрос, то всякий засмеется и скажет: Иностранец! Видно я кажусь тебе человеком, который знает, изучается ли добродетель, или достается другим образом; между тем мне известно не только то, изучима она или нет, но даже и то, что надобно разуметь вообще под именем добродетели. Таков-то и я, Менон, и я в этом деле разделяю бедность своих сограждан и обвиняю себя в незнании добродетели вообще. А не зная, что такое она, как могу знать ее свойства? Разве ты думаешь, что тот, кто не знаком с Меноном, может знать, хорош ли он, богат и благороден, или имеет противоположные этим свойства? Возможно ли это, по твоему мнению?
Фессалийцы – жители Фессалии, исторического региона на северо-востоке Эллады, на побережье Эгейского моря.
Горгиас (Горгий) – древнегреческий софист из Лариссы, крупнейший теоретик и учитель красноречия V века до н. э.
Приехав в ваш город… – То есть в Ларису (административный центр Фессалии), которая в то время была местопребыванием Алевадов, славившихся покровительством наукам и искусствам. К их дому принадлежал и Аристипп, друг Менона (но не философ из Кирен, бывший другом и учеником Сократа).
МЕНОН. По-моему, нет. Но ты, Сократ, в самом деле не знаешь, что такое добродетель? А что, если мы скажем об этом дома?
СОКРАТ. Не только об этом, друг мой, но и о том, что мне, сколько я помню, никогда не случалось встречать и другого, который знал бы это.
МЕНОН. Как? Разве ты не встречал Горгиаса, когда он был здесь?
СОКРАТ. Встречал.
МЕНОН. Так, неужели, думаешь, он не знает?
СОКРАТ. Не очень помню, Менон, и потому теперь не могу сказать, как я тогда понимал его. Может быть, и он знает, и тебе известны его мысли. Напомни же мне, как он говорил, а не то, скажи сам, ибо ваши мнения, вероятно, сходны.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Ну, так мы оставим его, – тем более что он в отсутствии. Скажи, ты сам, Менон, ради богов, что называешь добродетелью? Скажи не отговариваясь: тогда мой обман будет очень счастлив; тогда откроется, что ты и Горгиас знаете, между тем как я утверждал, что мне никогда и никого не случалось видеть, кто бы знал это.
МЕНОН. Сказать нетрудно, Сократ. И, во-первых, если тебе угодно знать о добродетели мужчины, то явно, что она есть способность исполнять общественные должности и, исполняя их, доброхотствовать друзьям, вредить врагам и смотреть, как бы не обидеть самого себя. А когда ты хочешь определить добродетель женщины, то нетрудно разобрать, что ее дело – хорошо править домом, сберегая, что в нем находится, и слушаясь мужа. Таким же образом иная бывает добродетель дитяти, как мальчика, так и девочки, иная – старика, иная, если хочешь, добродетель свободного и иная – раба. Вообще, есть множество добродетелей; так что ты не затруднишься сказать, что такое добродетель, ибо по различию занятий и возрастов, у каждого из нас и для всякого дела – своя добродетель. Так я думаю, Сократ, и о зле.
Софисты (умельцы, изобретатели, мудрецы) – древнегреческие платные преподаватели красноречия. Изначально термин «софист» служил для обозначения искусного или мудрого человека, однако уже в древности приобрел уничижительное значение. Софисты вызывали негативное к себе отношение своей критикой традиционных представлений о богах, обычаях и моральных нормах, а также заявлениями о том, что они могут научить любого, как превратить неубедительные доводы в убедительные.
СОКРАТ. Видно же я очень счастлив, когда, ища одной добродетели, нашел их у тебя в запасе целый рой. Однако же если бы мне вздумалось, выдерживая это самое подобие, спросить тебя о природе пчелы, что такое она, а ты сказал бы, что их много и они разнообразны, то какой бы дал ответ на следующий вопрос: в том ли отношении ты приписываешь пчелам многочисленность, разнообразие и взаимное различие, что они пчелы? Или различие их зависит не от этого, а от чего-нибудь иного, например, от красоты, величины и других подобных свойств? Скажи, как отвечал бы ты на это?
МЕНОН. Я отвечал бы, что они, как пчелы, ничем не отличаются одна от другой.
СОКРАТ. Но если бы потом я спросил тебя: скажи же мне, Менон, то самое, чем пчелы не отличаются одна от другой, или в чем все они одно и тоже? Мог ли бы ты как-нибудь отвечать мне на это?
МЕНОН. Мог бы.
СОКРАТ. Вот так-то и о добродетелях: хотя их много, и они разнообразны, однако же все составляют, конечно, один род, по которому называются добродетелями, и на который хорошо бы смотреть тому, кто своим ответом на вопрос хочет определить существо добродетели. Или ты не понимаешь, о чем я говорю?
МЕНОН. Кажется, понимаю. Впрочем, вопрос твой все еще не так ясен в моем сознании, как бы мне хотелось.
СОКРАТ. Но только ли добродетель, Менон, ты почитаешь – иною у мужчины, иною у женщины и иною у других, или таким же образом думаешь и о здоровье, и о величине, и о силе? То есть иное ли, по твоему мнению, здоровье у мужчины, а иное у женщины? Или по роду оно везде то же самое – и у мужщины, и у женщины, и у каждого, лишь бы только было здоровье?
МЕНОН. Мне кажется, здоровье – одно и у мужщины, и у женщины.
СОКРАТ. Следовательно, и величина и сила? То есть ежели женщина сильна, то она сильна тем же самым родом, тою же самою силою. Заметь, когда я говорю: тою же самою силою, то силу, в смысле силы, нахожу безразличною, мужчине ли она принадлежит или женщине. А ты, может быть, почитаешь ее различною?
МЕНОН. Нет.
СОКРАТ. Но добродетель, в смысле добродетели, различается ли чем-нибудь – дитяти ли она принадлежит или старику, женщине или мужчине?
МЕНОН. Мне как-то представляется, Сократ, что добродетель не походит на все это.
СОКРАТ. Однако же, не говорил ли ты, что хорошо управлять республикой есть добродетель мужчины, а домом – добродетель женщины?
МЕНОН. Говорил.
СОКРАТ. Но тот может ли править республикой, домом или чем другим хорошо, кто не умеет править рассудительно и справедливо?
МЕНОН. Конечно, не может.
СОКРАТ. А кто правит рассудительно и справедливо, тот правит рассудительностью и справедливостью?
МЕНОН. Необходимо.
СОКРАТ. Следовательно, рассудительность и справедливость равно нужна обоим – и мужчине, и женщине, если они хотят быть добрыми.
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. Что же далее? Дитя и старик, положим, дерзкие и несправедливые, могут ли быть добрыми?
МЕНОН. Нет.
СОКРАТ. А рассудительные и справедливые?
МЕНОН. Могут.
СОКРАТ. Итак, все люди добры одинаким образом, потому что бывают добрыми при одних и тех же условиях.
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. Если бы то есть добродетель их была не одна и та же, то они были бы добры не одинаким образом.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. А когда добродетель у всех одна и та же, то постарайся сказать и припомнить, что такое она, по мнению Горгиаса и твоему собственному.
МЕНОН. Что другое, как не умение управлять людьми, если ты ищешь чего-то одного во всем?
СОКРАТ. Да, ищу-таки. Но ужели и дитяти и рабу, Менон, свойственна эта самая добродетель управлять господином? Не думаешь ли, что и раб есть правитель?
МЕНОН. Отнюдь не думаю, Сократ.
СОКРАТ. Да и не сообразно было бы, почтеннейший. И то еще смотри: дело управления ты называешь способностью; – не нужно ли присоединить к этому: управления справедливого, а не несправедливого?
МЕНОН. Конечно, нужно, Сократ, потому что справедливость есть добродетель.
СОКРАТ. Но добродетель ли она, Менон, или некоторая добродетель?
МЕНОН. Как это?
СОКРАТ. Как и другое что-нибудь. Например, говоря о круглоте, я мог бы, если угодно, назвать ее некоторою фигурою, а не просто фигурою, и назвал бы некоторою – потому, что есть и иные фигуры.
МЕНОН. Ты говоришь верно. Я и сам допускаю не одну справедливость, но и иные добродетели.
СОКРАТ. Скажи же, какие именно? Вот я готов перечесть тебе все фигуры, если прикажешь: перечти же и ты мне все добродетели.
МЕНОН. По моему мнению, добродетели суть: мужество, рассудительность, мудрость, великолепие и множество других.
СОКРАТ. Но опять та же беда, Менон, опять нашлось много добродетелей, а искали одной, – только тогда иначе, нежели теперь. Одной же добродетели, которая была бы во всех, никак не находим.
МЕНОН. Да, Сократ, схватить, согласно с твоим желанием, одну добродетель во всех я что-то не могу; это не так, как в других вещах.
СОКРАТ. И естественно. Однако же я постараюсь, если только буду в состоянии, подвинуть наши исследования вперед. Тебе, может быть, известно, что все бывает следующим образом: Когда кто-нибудь спросил бы тебя, о чем и я недавно говорил: Менон! Что такое фигура? То ты, положим, отвечал бы: Фигура есть круглота. Потом, когда предложили бы тебе другой вопрос, подобный моему: круглота – фигура ли или некоторая фигура? То ты, вероятно, назвал бы ее никоторою фигурою.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Не потому ли, что существуют и другие?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. А когда после того спросили бы тебя: какие именно? – сказал ли бы ты?
МЕНОН. Сказал бы.
СОКРАТ. Равным образом, если бы спросили тебя, что такое цвет, и ты назвал бы его белизною, то на другой вопрос: белизна – цвет ли или некоторый цвет? – ты конечно отвечал бы: некоторый, потому что есть и другие.
МЕНОН. Отвечал бы.
СОКРАТ. И когда попросили бы тебя перечислить их, то ты перечислил бы все, которым, как и белому, прилично название цвета?
МЕНОН. Перечислил бы.
СОКРАТ. Но если бы кто-нибудь, как и я, исследуя предмет, сказал: мы все приходим к чему-то многому, а мне хотелось бы не того. Так как многое ты называешь одним каким-то именем, и говоришь, что из этого множества нет ничего, что не носило бы названия фигуры, хотя бы каждая из них была даже противоположна другой, то определи мне вещь, которая равно заключала бы в себе и круглоту, и прямоту, и которую ты называешь фигурою, разумея под этим именем фигуру как круглую, так и прямую. Или твои мысли не таковы?
МЕНОН. Нет, я именно так думаю.
СОКРАТ. А, думая так, круглотою назовешь ли ты не более круглоту, как и прямоту, и прямотою не более прямоту, как и круглоту?
МЕНОН. Кажется, нет.
СОКРАТ. Между тем фигура-то, по твоему мнению, есть не более круглота, как и прямота, так что одна не исключает другой.
МЕНОН. Правда.
СОКРАТ. Попытайся же сказать, что бы такое было, чему ты даешь имя фигуры. Если бы кто подобным образом спросил тебя о фигуре или цвете, а ты ответил бы ему: я не понимаю, добрый человек, чего тебе хочется, и о чем ты спрашиваешь; то может быть, он удивился бы и сказал: так ты не понимаешь, что я во всем этом ищу одного и того же? Неужели, Менон, у тебя не было бы сил отвечать, когда бы предложили тебе следующий вопрос: что такое одно и то же во всем – и в круглоте, и в прямоте, и в прочем, заключающемся под словом фигура? Попытайся сказать, чтобы приготовиться к ответу о добродетели.
МЕНОН. Нет, скажи сам, Сократ.
СОКРАТ. А хочешь ли, я доставлю тебе это удовольствие?
МЕНОН. И очень.
СОКРАТ. Но согласишься ли в свою очередь сказать о добродетели?
МЕНОН. Соглашусь.
СОКРАТ. Так надобно постараться, – да и стоит.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Хорошо, попытаемся же сказать, что такое фигура. Смотри, не покажется ли тебе следующее: фигура, положим, есть то, что одно из сущего всегда следует за цветом. Довольно ли для тебя? Или потребуешь какого-нибудь другого определения? Я был бы рад, если бы ты хоть так определил мне добродетель.
МЕНОН. Но ведь это, Сократ, простовато.
СОКРАТ. Как?
МЕНОН. По твоим словам, фигура есть то, что всегда следует за цветом. Положим, но если бы кто сказал, будто он не знает цвета и сомневается в нем так же, как и в фигуре, – что ответил бы ты ему?
СОКРАТ. Ответил бы правду, а именно: когда вопрошатель был бы из числа мудрецов, любящих спорить и состязаться, то я сказал бы ему, что это действительно мои слова, – и если они не справедливы, твое дело войти в разговор и опровергнуть их. А когда собеседники захотят разговаривать дружески, как я и ты, то им надобно отвечать на вопросы спокойнее и согласнее с диалектикой; диалектика же, вероятно, требует, чтобы ответы были не только справедливы, но и в связи с понятиями вопрошателя. Вот и я постараюсь говорить с тобою таким образом. Отвечай-ка мне: называешь ли ты что-нибудь концом, то есть что-нибудь такое, как предел и крайность? – По моему мнению, все эти слова тожественны, хотя Продик, может быть, и нашел бы между ними различие. – Так приписываешь ли ты чему-нибудь предельность и законченность? – Я говорю это просто, без затей.
Продик из Иулиды, что на острове Кеос – древнегреческий философ, один из старших софистов времен Сократа.
МЕНОН. Конечно, приписываю и, кажется, понимаю тебя.
СОКРАТ. Что? Значит, ты называешь одно поверхностью, а другое – твердостью, например, в геометрии?
МЕНОН. Называю.
СОКРАТ. Ну вот из сего и можешь понять, что я разумею под именем фигуры. Ибо во всякой фигуре я вижу, что то, чем оканчивается твердость, есть фигура. Итак, взимая это вместе, фигурою я называю предел твердости.
МЕНОН. А что называешь цветом, Сократ?
СОКРАТ. Ты назойлив, Менон, – на человека старого взваливаешь труд отвечать на вопросы, а сам не хочешь припомнить и сказать, в чем Горгиас поставляет добродетель.
МЕНОН. Нет, я скажу, Сократ, когда ответишь на мой вопрос.
СОКРАТ. С кем ты разговариваешь, Менон, тот, и закрыв глаза, узнает в тебе красавца, у которого есть угодники.
МЕНОН. Отчего же это?
СОКРАТ. Оттого, что в разговоре ты только приказываешь, а так поступают люди избалованные, которые, пока цветут красотою, бывают господами. Может быть, тобою замечено, что я не могу противиться красавцам? Изволь, сделаю тебе удовольствие, буду отвечать.
МЕНОН. Конечно, сделай.
СОКРАТ. Но хочешь ли, отвечу мнением Горгиаса, чтобы для тебя было понятнее?
МЕНОН. Хочу, почему же не так?
СОКРАТ. Не правда ли, что вы допускаете какие-то истечения из всего сущего, по учению Эмпедокла?
МЕНОН. Без сомнения.
СОКРАТ. Но ты называешь что-нибудь и зрением?
МЕНОН. Называю.
СОКРАТ. Ну, так цвет есть истечение фигур, соответствующее зрению и ощутительное для него.
МЕНОН. Этот ответ, Сократ, кажется, весьма хорош.
СОКРАТ. Сверх сего, ты, по-видимому, надеешься вывести отсюда значение голоса, обоняния и многое тому подобное.
МЕНОН. Без сомнения.
СОКРАТ. Да, Менон. Это – ответ трагический, когда он нравится тебе более ответа о фигуре.
<…>
СОКРАТ. Но что, как не сумею высказать много таких вещей! Однако смотри же, постарайся и ты исполнить свое обещание – определить добродетель вообще, что она такое. Перестань делать много из одного, как всегда говорят в шутку о тех, которые что-нибудь переламывают, оставь добродетель целою и здоровою и скажи, что она такое. Ведь примеры-то я предложил тебе.
МЕНОН. Мне кажется, Сократ, что быть добродетельным, значит, по словам поэта, радоваться хорошему и иметь для того способность. Посему я определяю добродетель следующим образом: она есть желание хорошего и способность приобретать его.
СОКРАТ. Но желать хорошего – значит ли, по твоему мнению, желать доброго?
МЕНОН. Непременно.
СОКРАТ. Верно потому, что одни из людей желают зла, а другие – добра? Ведь не все же, почтеннейший, представляются тебе стремящимися к добру?
МЕНОН. Конечно, нет.
СОКРАТ. Напротив, некоторые – к злу.
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Потому ли, скажешь, что зло почитают добром, или, и сознавая его как зло, тем не менее, стремятся к нему?
МЕНОН. Мне кажется, то и другое.
СОКРАТ. И тебе, Менон, в самом деле, кажется, что сознающий зло, как зло, тем не менее, желает его?
МЕНОН. Непременно.
СОКРАТ. Чего же, по твоему мнению, желает он? Чтобы зло приключилось ему?
МЕНОН. Чтобы приключилось, чего же более?
СОКРАТ. С той ли мыслью, что человеку, которому приключается, оно приносит пользу, или в том сознании, что каждый подвергающейся ему, терпит вред?
МЕНОН. Есть люди, которые думают, что зло пользует, есть и такие, которые знают, что оно вредит.
СОКРАТ. Кажется ли тебе, что люди, почитающие зло полезным, сознают, что оно – зло?
МЕНОН. Этого-то мне вовсе не кажется.
СОКРАТ. Следовательно, люди, не сознающие зла, очевидно, желают не зла, а того, что почитали добром и что на самом деле есть зло, то есть не сознающие зла и почитающие его добром, стремятся, видимо, к добру. Или нет?
МЕНОН. Должно быть, так.
СОКРАТ. Что же далее? Люди, желающие, как ты говоришь, зла и однако же думающие, что зло вредит тому, кому приключается, сознают ли, что получат от него вред?
МЕНОН. Необходимо.
СОКРАТ. А тех, которые получают вред, не почитают ли они людьми жалкими, поколику им что-нибудь вредно?
МЕНОН. И это необходимо.
СОКРАТ. А людей жалких не называют ли они несчастными?
МЕНОН. Я думаю.
СОКРАТ. Но есть ли такой человек, который хочет быть жалким и несчастным?
МЕНОН. Кажется, нет, Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, никто не хочет зла, Менон, если не хочет быть таким. Да и что иное значит быть жалким, как не хотеть зла и не приобретать его?
МЕНОН. Ты, должно быть, говоришь правду, Сократ. В самом деле, никто не хочет зла.
СОКРАТ. А не сказал ли ты недавно, что быть добродетельным – значит хотеть добра и иметь способность для него?
МЕНОН. Конечно, сказал.
СОКРАТ. Если же сказал, то хотеть его свойственно ведь всем, и в этом отношении один верно ничем не лучше другого?
МЕНОН. Кажется, так.
СОКРАТ. Между тем явно, что как скоро один лучше другого, то лучшим был бы он по способности к добру.
МЕНОН. И конечно.
СОКРАТ. Значит, по твоему понятию, добродетель, видно, есть способность приобретать добро.
МЕНОН. Я думаю совершенно так, как ты, Сократ, теперь предполагаешь.
СОКРАТ. Посмотрим же и на это, справедливы ли слова твои. Может быть, ты говоришь и хорошо. Ведь возможность приобретать добродетель у тебя называется добром?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Но добро, по твоему мнению, не есть ли, например, здоровье и богатство? Разумею также приобретение золота, серебра, почестей и власти в обществе. Или ты почитаешь добром что-нибудь иное, а не это?
МЕНОН. Нет, не иное, но все это.
СОКРАТ. Хорошо, пускай приобретение золота и серебра есть добродетель, как говорит Менон <…> Однако же с этим приобретением соединяешь ты, Менон, понятия: справедливо и свято? Для тебя все равно, то есть, когда кто приобретает и несправедливо, ты, тем не менее, называешь это добродетелью?
МЕНОН. Ну, нет, Сократ, называю пороком.
СОКРАТ. Следственно к этому приобретению, по-видимому, непременно надобно присоединить либо справедливость, либо рассудительность, либо святость, либо какую-нибудь другую часть добродетели, а иначе оно не будет добродетелью, хотя и доставляет добро.
МЕНОН. Да, без этого как же быть добродетели?
СОКРАТ. А не собирать золота и серебра ни себе, ни другому, когда это несправедливо, – такое именно несобирание не есть ли добродетель?
МЕНОН. Кажется, добродетель.
СОКРАТ. Следовательно, приобретение подобных благ не больше есть добродетель, как и неприобретение их: видно, что сопровождается справедливостью, то будет добродетель, а что бывает без всего подобного, то – порок.
МЕНОН. Мне кажется, необходимо думать так, как ты говоришь.
СОКРАТ. Но каждую из этих вещей – то есть справедливость, рассудительность и все подобное – немного прежде не называли ли мы частью добродетели?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Так ты, Менон, шутишь со мною?
МЕНОН. Как же это, Сократ?
СОКРАТ. Недавно я просил тебя не раздроблять и не рассекать добродетель и предложил примеры, как надлежало отвечать: а ты, пренебрегши этим, сказал мне, что добродетель есть возможность приобретать добро справедливо; справедливость же признал частью добродетели.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Но из признанных тобою положений следует, что делать, что бы кто ни делал, с одною частью добродетели, есть добродетель, ибо справедливость, равно как и прочее в том же роде, ты называешь частью добродетели.
МЕНОН. Так что же?
СОКРАТ. То, что я просил тебя определить целую добродетель, а ты отнюдь не сказал, что она такое, и называешь добродетелью всякое дело, как скоро оно производится частью добродетели. Ты как бы так говоришь: добродетель в целом я узнаю и из того уже, когда она будет рассечена на части. Итак, тебе, любезный Менон, кажется, нужен снова тот же вопрос: что такое добродетель? Иначе всякое дело с частью добродетели было бы добродетелью. Ведь это именно сказал бы кто-нибудь, когда бы сказал, что всякое дело со справедливостью есть добродетель. Или ты не считаешь нужным возвратиться к прежнему вопросу, но думаешь, что иной знает, что такое часть добродетели, не зная самой добродетели?
МЕНОН. Нет, я не думаю этого.
СОКРАТ. Да и верно помнишь, что, когда пред этим я отвечал тебе о фигуре, – мы того ответа не одобрили ибо он основывался на понятии еще исследываемом и не признанном.
МЕНОН. И справедливо не одобрили, Сократ.
СОКРАТ. Не надейся же и ты, почтеннейший, объяснить кому-нибудь добродетель чрез указание на ее части, когда только еще исследывается, что такое она в целом. Не объясняй ничего таким образом, иначе всегда потребуется прежний вопрос: на каком понятии о добродетели основывается то, что ты говоришь о ней. Или мои слова, по твоему мнению, ничего не значат?
МЕНОН. Мне кажется, они справедливы.
СОКРАТ. Отвечай же опять сначала: что называете вы добродетелью – ты и друг твой?
МЕНОН. Сократ! Слыхал я и прежде нежели встретился с тобою, что ты не делаешь ничего более, как сам недоумеваешь, и друга вводишь в недоумение; вижу и теперь, что ты чаруешь меня, обворожаешь, просто – околдовываешь, так что я полон сомнения. Ты и видом и всем другим, если можно позволить себе шутку, кажется, совершенно походишь на широкую морскую рыбу, торпиль: потому что и она человека приводит в оцепенение.
СОКРАТ. Хитрец ты, Менон! <…> Что касается добродетели, я не знаю, в чем состоит она. Впрочем, мне все-таки хочется вместе с тобой рассмотреть и исследовать, что она такое.
МЕНОН. Но каким образом, Сократ, ты будешь исследовать то, чего не можешь определить вообще? Какою предположишь себе вещь, которой не знаешь, а ищешь? Даже, если бы ты и встретился с нею, как узнаешь, что это она, когда не знал ее?
СОКРАТ. Понимаю, что хочешь ты сказать, Менон. Видишь, какое спорное приводишь положение! Как будто то есть человек в самом деле не может исследовать – ни того, что знает, ни того, чего не знает: не может исследовать того, что знает, ибо знает и не имеет нужды в таком именно исследовании; не может исследовать того, чего не знает, ибо не знает, что исследовать.
МЕНОН. Но разве, по твоему мнению, это нехорошо говорится?
СОКРАТ. Конечно, нехорошо.
МЕНОН. И ты можешь сказать почему? <…>
СОКРАТ. Но ведь это нелегко, впрочем, для тебя – постараюсь, только позови сюда кого хочешь одного из множества слуг своих, чтобы на нем показать тебе.
МЕНОН. Изволь. – Поди сюда.
СОКРАТ. Но грек ли он и говорит ли по-гречески?
МЕНОН. Даже очень изрядно.
СОКРАТ. Замечай же, как тебе покажется: станет ли он припоминать, или учиться у меня?
МЕНОН. Хорошо, буду замечать.
СОКРАТ. Скажи-ка мне, мальчик, знаешь ли ты, что четвероугольное пространство таково?
МАЛЬЧИК. Знаю.
СОКРАТ. Следовательно, четвероугольное пространство есть то, которое имеет все эти линии равные, а именно четыре?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. Значит и эти, проведенные посередине, также равны?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Но это пространство не может ли быть более и менее?
МАЛЬЧИК. Может.
СОКРАТ. Итак, если бы эта сторона равнялась двум футам и эта двум, то сколько футов заключалось бы в целом? Смотри сюда: если бы в этой стороне было два фута, в этой – только один, то все пространство не равнялось ли бы однажды двум футам?
МАЛЬЧИК. Равнялось бы.
СОКРАТ. А так как и эта сторона в два фута, то целое не равно ли дважды двум?
МАЛЬЧИК. Равно.
СОКРАТ. Следовательно, в нем заключаются дважды два фута?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. А сколько будет – дважды два фута? Подумай и скажи.
МАЛЬЧИК. Четыре, Сократ.
СОКРАТ. Но не может ли быть другого пространства вдвое более этого, – и притом такого, в котором, все линии были бы также равны?
МАЛЬЧИК. Может.
СОКРАТ. Сколько же в нем будет футов?
МАЛЬЧИК. Восемь.
СОКРАТ. А ну-ка, попробуй сказать мне, велика ли будет в том пространстве каждая линия: в этом по два фута, а в том двойном – по скольку?
МАЛЬЧИК. Очевидно, вдвое, Сократ.
СОКРАТ. Видишь ли, Менон? Я ничему не учу его, но все спрашиваю. И вот он приписывает себе знание о величине той линии, от которой произойдет восьмифутовое пространство. Или тебе не кажется?
МЕНОН. Нет, кажется.
СОКРАТ. Итак, он знает?
МЕНОН. Ну, нет.
СОКРАТ. По крайней мере, думает, что оно произойдет от удвоенной?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Наблюдай же: он будет припоминать по порядку, что следует далее. А ты говори мне, утверждаешь ли, что от удвоенной линии происходит двойное пространство? Разумею не такое, которое с одной стороны длиннее, с другой короче, а равностороннее кругом, как это, только двойное в сравнении с этим, – в восемь футов. Так смотри: еще ли тебе кажется, что оно произойдет от удвоенной линии?
МАЛЬЧИК. Мне кажется.
СОКРАТ. И та линия будет двойною в рассуждении этой, – так как бы мы прибавили сюда другую такую же?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. А из нее, говоришь, составится восьмифутовое пространство, если будут таковы все четыре?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Проведем же от нее четыре равные. Не это ли называешь ты восьмифутовым пространством?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. Но в сем пространстве не четыре ли таких линии, из которых каждая равна этой четырехфутовой?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Сколько же всего? Не четырежды ли столько?
МАЛЬЧИК. Как же иначе?
СОКРАТ. Итак, четырежды столько составят пространство двойное?
МАЛЬЧИК. Нет, клянусь Зевсом.
СОКРАТ. Во сколько же большее?
МАЛЬЧИК. В четыре раза.
СОКРАТ. Следовательно, из линии удвоенной, мальчик, прозойдет пространство не двойное, а четверное.
МАЛЬЧИК. Правда.
СОКРАТ. Потому что четырежды четыре – шестнадцать. Не так ли?
МАЛЬЧИК. Так.
СОКРАТ. А восьмифутовое пространство от сколь большой произойдет линии? Вот от этой происходит ведь в четыре раза большее?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Четырехфутовое же произошло от половины этой?
МАЛЬЧИК. Точно.
СОКРАТ. Пусть. А восьмифутовое не есть двойное в рассуждении последнего и половинное в рассуждении первого?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. Следовательно, оно не произойдет ни из большей, или этакой линии, ни из меньшей, или этакой. Не правда ли?
МАЛЬЧИК. Кажется, так.
СОКРАТ. Хорошо. Отвечай же, что тебе кажется, и говори: одна линия была не в два ли фута, а другая – не в четыре ли?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Посему линия восьмифутового пространства должна быть больше этой линии двухфутовой, и меньше этой – четырехфутовой?
МАЛЬЧИК. Должна быть.
СОКРАТ. Попытайся же сказать, сколь велика она, по твоему мнению.
МАЛЬЧИК. В три фута.
СОКРАТ. А если в три фута, то не выйдет ли трех футов, когда мы возьмем половину этой? Потому что здесь два, да здесь один. Равным образом и с этой стороны: два здесь, да один здесь. И вот тебе то пространство, о котором ты говоришь.
МАЛЬЧИК. Так.
СОКРАТ. Но если в этой стороне три, и в этой – три, то в целом пространстве не трижды ли три фута?
МАЛЬЧИК. Кажется.
СОКРАТ. А трижды три – сколько составят футов?
МАЛЬЧИК. Девять.
СОКРАТ. Между тем, как двойному пространству сколько надлежало бы заключать в себе футов?
МАЛЬЧИК. Восемь.
СОКРАТ. Следовательно, пространство восьмифутовое происходит, видно, не из трехфутовой линии.
МАЛЬЧИК. Видно, не из трехфутовой.
СОКРАТ. Из какой же? Попробуй сказать нам точнее, и если не хочешь высчитать, то хоть покажи, сколь велика она должна быть.
МАЛЬЧИК. Но клянусь Зевсом, Сократ, что не знаю.
СОКРАТ. Замечаешь ли опять, Менон, до какой степени воспоминания, наконец, дойдено? Он и прежде, конечно, не знал, что за линия восьмифутового пространства, равно как и теперь не знает: но тогда был, по крайней мере, уверен, что знает ее, смело отвечал, как человек знающий, и не думал сомневаться; напротив, теперь уже считает нужным сомнение и, так как не знает, то и уверен в своем незнании.
МЕНОН. Правда.
СОКРАТ. И настоящее его состояние не лучше ли, в отношении к тому предмету, которого он не знает?
МЕНОН. Кажется, и это так.
СОКРАТ. Следовательно, приводя его в недоумение и оцепеняя, как оцепеняет торпиль, мы верно не вредим ему?
МЕНОН. Думаю, нет.
СОКРАТ. Напротив, кажется, приготовляем его к тому, чтобы он мог открыть, в чем состоит дело. Теперь, не зная, он ведь с удовольствием станет исследовать; а тогда был бы уверен, что легко, часто и многим в состоянии прекрасно говорить, будто двойное пространство должно происходить от лиши, имеющей двойную длину.
МЕНОН. Вероятно.
СОКРАТ. Итак, думаешь ли, что он решился бы исследовать, или изучать то, что представляет себя знающим, не зная, пока не впал бы в недоумение и, уверившись в своем незнании, не пожелал бы узнать?
МЕНОН. Не думаю, Сократ.
СОКРАТ. Значит, быть в оцепенении – полезно ему?
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. Наблюдай же, что найдет он, начав таким сомнением и исследывая вместе со мною; хотя я буду только спрашивать, а не учить. Следи, откроешь ли, что я учу и изъясняю, или только требую его мнения. Говори-ка мне, это пространство не четырехфутовое ли? Понимаешь?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. И мы можем приложить к нему другое, ему равное?
МАЛЬЧИК. Можем.
СОКРАТ. И третье, равное каждому из них?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. А нельзя ли нам дополнить пространство в этом угле?
МАЛЬЧИК. Можно.
СОКРАТ. Не вышло ли отсюда четырех равных пространств?
МАЛЬЧИК. Вышло.
СОКРАТ. Ну что же? Это целое пространство во сколько более этого?
МАЛЬЧИК. В четыре раза.
СОКРАТ. Но ведь мы должны были получить двойное. Или ты не помнишь?
МАЛЬЧИК. Конечно, двойное.
СОКРАТ. Вот эта линия, проведенная из одного какого-нибудь угла к другому, не рассекает ли каждое из сих пространств на две части?
МАЛЬЧИК. Рассекает.
СОКРАТ. Не происходят ли отсюда четыре линии равных, связывающих собою это пространство?
МАЛЬЧИК. Происходят.
СОКРАТ. Смотри же, сколь велико это пространство.
МАЛЬЧИК. Не знаю.
СОКРАТ. Но каждая из этих линий пополам ли рассекла каждое из начертанных четырех пространств, или нет?
МАЛЬЧИК. Пополам.
СОКРАТ. Сколько же таких пространств в этом?
МАЛЬЧИК. Четыре.
СОКРАТ. А в этом?
МАЛЬЧИК. Два.
СОКРАТ. Но сколько составляет дважды четыре?
МАЛЬЧИК. Вдвое.
СОКРАТ. Значит, сколько тут будет футов?
МАЛЬЧИК. Восемь. <…>
СОКРАТ. Ну, как тебе кажется, Менон? Произнес ли он какое-нибудь не свое мнение?
МЕНОН. Нет, все его. <…>
СОКРАТ. Следовательно, у человека, который не знает того, чего может не знать, есть верные понятия о том, чего он не знает.
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. И теперь они вдруг возбуждаются у него, как сновидение. Когда же кто-нибудь начнет часто и различным образом спрашивать его о том самом предмете, то согласись, что, наконец, он без всякого сомнения будет знать о нем ничем не хуже другого.
МЕНОН. Вероятно.
СОКРАТ. Поэтому будет знать, не учась ни у кого, а только отвечая на вопросы, то есть почерпнет знание в самом себе?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Но почерпать знание в самом себе, не значит ли припоминать?
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. И припоминать не то ли знание, которым он обладает теперь, которое приобрел когда-нибудь, или имел всегда?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Но как скоро он имел его всегда, то всегда был и знающим. А если допустим, что приобрел когда-нибудь, то приобрел, конечно, не в этой жизни. Разве кто выучил его геометрии? Ведь он в отношении к этой науке будет делать то самое, что и в отношении ко всем другим. Итак, кто же научил его? Ты, без сомнения, должен знать это, особенно когда он и рожден и вскормлен в твоем доме.
МЕНОН. Да, я знаю, что его никто и никогда не учил.
СОКРАТ. Однако же он имеет эти мнения или нет?
МЕНОН. По-видимому, необходимо допустить, Сократ.
СОКРАТ. Так не очевидно ли, что, не получив их в настоящей жизни, он имел и узнал их в какое-то другое время?
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. И не то ли это время, когда он не был человеком?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Если же в то время, когда он был, но не был человеком, долженствовали находиться в нем истинные мнения, которые, будучи возбуждаемы посредством вопросов, становятся познаниями, то душа его не будет ли познавать в продолжение всего времени? Ибо явно, что она существует всегда, хотя и не всегда человек.
МЕНОН. По-видимому, так.
СОКРАТ. А когда истина сущего всегда находится у нас в душе, то не бессмертна ли эта душа?
МЕНОН. Мне кажется, Сократ, ты говоришь так хорошо, что я и не знаю.
СОКРАТ. Да и мне то же кажется, Менон. Впрочем, о дальнейшем более надлежащего утверждать не могу; а за то, что признавая нужным исследовать, чего кто не знает, мы были бы лучше, мужественнее и деятельнее, чем тогда, когда бы думали, что чего не знаем, того и нельзя найти и не должно исследовать, – за это я, сколько достанет сил, буду стоять и словом и делом.
МЕНОН. Вот и это, мне кажется, хорошо сказано, Сократ.
СОКРАТ. Если же мы согласны между собою, что надобно исследовать предмет, которого кто-нибудь не знает, то хочешь ли, приступим сообща к исследованию того, что такое добродетель?
МЕНОН. И очень. Однако же я гораздо охотнее рассматривал бы и слушал то, Сократ, о чем сначала спрашивал, а именно: к добродетели должно ли приступать, как к чему-то изучаемому, или как к такому предмету, который дается природой, либо достается людям каким-нибудь иным образом? <…>
СОКРАТ. Так изучима ли добродетель? Или всякому понятно, что человек ничего не изучает, кроме знания.
МЕНОН. Кажется.
СОКРАТ. Если же, напротив, добродетель есть знание, то явно, что ей можно учиться.
МЕНОН. Как не мочь?
СОКРАТ. Значит, от этого мы вдруг отделаемся: когда она такова, то изучаема, а когда такова, то нет.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Так видно после сего надобно рассмотреть, добродетель есть ли знание, или отлична от знания.
МЕНОН. Мне кажется, после сего нужно именно такое исследование.
СОКРАТ. Что же? Не назовем ли мы добродетели самым добром, оставаясь верными тому предположению, что она есть самое добро?
МЕНОН. Без сомнения.
СОКРАТ. Но если есть какое-нибудь добро, отдельное от знания, то вот добродетель и не будет уже знанием? Напротив, когда нет ничего доброго, что не заключалось бы в знании, то не справедливо ли гадали бы мы, что она есть знание?
МЕНОН. Так.
СОКРАТ. Однако же мы добры ведь добродетелью?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. А когда добры, то и полезны, потому что все доброе полезно. Не правда ли?
МЕНОН. Правда.
СОКРАТ. Следовательно, добродетель и полезна?
МЕНОН. Из допущенного это необходимо.
СОКРАТ. Возмем же все порознь и рассмотрим, в чем состоит та польза, которую она приносит нам. – В здоровье, скажем мы, в силе, красоте, богатстве: вот это и другое тому подобное мы называем полезным. Не так ли?
МЕНОН. Так.
СОКРАТ. Но тому же самому иногда приписываем и вред. Так ли бы ты сказал или иначе?
МЕНОН. Не иначе, а так.
СОКРАТ. Смотри же: когда и под каким управлением каждая из этих вещей бывает полезна нам, когда и под каким вредит? Не тогда ли полезна, когда правильно употребляется, и не тогда ли вредит, когда неправильно?
МЕНОН. Без сомнения.
СОКРАТ. Рассмотрим еще и то, что есть в нашей душе. Ты допускаешь рассудительность, справедливость, мужество, понятливость, память, благородство и другое тому подобное?
МЕНОН. Допускаю.
СОКРАТ. Вникни же, которая из этих вещей кажется тебе не знанием, а чем-то отличным от знания, и не таковы ли они, что иногда вредят, а иногда приносят пользу. Например, мужество, когда оно не есть рассудительность, а походит на дерзость. Не правда ли, что человек смелый, без ума, получает вред, а с умом – пользу?
МЕНОН. Правда.
СОКРАТ. Не таким же ли образом и рассудительность, и понятливость? Познаваемое и исполняемое с умом полезно, а без ума – вредно.
МЕНОН. Без сомнения.
СОКРАТ. Следовательно, все вообще преднамерения и усилия души, под руководством благоразумия, оканчиваются счастьем, а под руководством безумия – противным тому?
МЕНОН. Вероятно.
СОКРАТ. Если же добродетель принадлежит к тому, что находится в душе, и необходимо полезна, то надобно, чтобы она была благоразумной, ибо все, находящееся в душе, само по себе и не полезно и не вредно, а вместе с благоразумием или безумием – либо вредно, либо полезно. На этом основании добродетель, признанная полезной, должна иметь некоторое благоразумие.
МЕНОН. Мне кажется.
СОКРАТ. Не таким же ли образом и прочее, о чем мы недавно упомянули, то есть богатство и другое тому подобное, – иногда благодетельно, иногда вредно? Как благоразумие, управляющее иными свойствами души, делает их полезными, а безумие – вредными: не так ли душа поступает и с ними? Употребляя и распределяя их справедливо, она делает их полезными, а несправедливо – вредными.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Но справедливо ведь управляет разумный, а погрешительно – неразумный?
МЕНОН. Так.
СОКРАТ. Не то же ли надобно сказать и вообще? Все прочее в человеке, чтобы быть ему добрым, зависит от души, а все душевное – от благоразумия. По этой причине благоразумие должно быть полезно. Но мы и добродетель назвали полезною?
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. А благоразумие назвали добродетелью – всецелою, или некоторою ее частью?
МЕНОН. Слова твои, Сократ, мне кажется, весьма хороши.
СОКРАТ. Если же так, то добрые – добры не от природы.
МЕНОН. Кажется, нет.
СОКРАТ. Да пусть бы и это было. Если бы добрые были добры от природы, то между нами нашлись бы люди, которые юношей, добрых по природе, узнали бы, а мы, по указанию этих людей, взяли бы их и берегли в крепости, запечатавши тщательнее, чем золото, чтобы никто не развратил их и чтобы, пришедши в возраст, они благодетельствовали обществам?
Государственные драгоценности Афин обыкновенно сохранялись в акрополе. Афинский акрополь – это 156-метровый скалистый холм с пологой вершиной (около 300 метров в длину и 170 метров в ширину). Это было главное место для нахождения царя.
МЕНОН. Следовало бы так, Сократ.
СОКРАТ. Но когда добрые добры не от природы, то видно – от науки?
МЕНОН. Мне кажется, это уже необходимо. Да и из предположения явствует, Сократ, что как скоро добродетель есть знание, то она изучаема.
СОКРАТ. Может быть, клянусь Зевсом <…>
