На том и кончилась эта беседа. Автолик – ему уже было время – встал, чтобы идти на прогулку. Отец его, Ликон, выходя вместе с ним, обернулся и сказал:
Время – занятия спортом подразумевали особый образ жизни (греч. «диету»), режим дня – атлету нельзя было слишком долго залеживаться за столом.
– Клянусь Герой, ты – благородный человек, Сократ, как мне кажется.
После этого сперва в комнате поставили трон, потом сиракузянин вошел и сказал:
Трон – ритуальное место для богов, которые должны прийти, как апофеоз пира. Богов обычно играли актеры, или же, реже, их явление представлялось мысленно. В «Пире» Платона такого явления богов нет: подразумевается, что Эрот уже присутствует среди пирующих.
– Друзья, Ариадна войдет в брачный покой, общий у нее с Дионисом; затем придет Дионис, подвыпивший у богов, и войдет к ней, а тогда они будут забавляться между собою.
Разыгрывание актерами брака Диониса и Ариадны должно было придать смысл всему пиру как возобновлению этого священного брака, благодаря чему будет и хороший урожай винограда в следующем году.
После этого сперва пришла Ариадна, в брачном наряде, и села на троне. Пока еще не являлся Дионис, флейтистка играла вакхический мотив. Тут все пришли в восторг от искусства постановщика: как только Ариадна услышала эти звуки, она сделала такой жест, по которому всякий понял бы, что ей приятно слушать это: она не пошла ему навстречу и даже не встала, но видно было, что ей трудно усидеть на месте. Когда Дионис увидал ее, он приблизился к ней танцуя, как бы выражая этим самую нежную любовь, сел к ней на колени и, обнявши, поцеловал ее. Она как будто стыдилась, но все-таки нежно обнимала его сама. При виде этого гости стали хлопать и кричать «еще!» Когда Дионис, вставая, поднял с собою и Ариадну, можно было видеть, как они мимикой изображали поцелуи и объятия. Гости видели, как на самом деле красив Дионис, как молода Ариадна, видели, что они не в шутку, а взаправду целуются устами, смотрели все в приподнятом настроении: слышали, как Дионис спрашивает ее, любит ли она его, и как она клялась ему в этом так, что не только Дионис, но и все присутствующие тоже поклялись бы, что юноша и девушка любят друг друга.
В приподнятом настроении – буквально «окрылившись». Можно найти здесь параллель с рассуждением Сократа в «Ионе» Платона, что поэт – «вещь крылатая», то есть зависит от собственного вдохновения.
Видно было, что они не заучивали эту мимику, а получили позволение делать то, чего давно желали. Наконец, когда гости увидали, что они обнялись и как будто пошли на ложе, то неженатые клялись жениться, а женатые сели на лошадей и поехали к своим женам, чтобы насладиться ими. А Сократ и другие оставшиеся вместе с Каллием стали прогуливаться вместе с Ликоном и его сыном. Таков был конец тогдашнего пира.
Мимику – буквально «схемы», танцевальные фигуры. Подспудный спор философии с риторикой: если риторика держится на фигурах речи, которые только выдает за естественное разумное рассуждение, то философия позволяет человеку быть свободным, свободно раскрыть собственную природу.
Перевод В.Н. Карпова и С.И. Соболевского.
Дальнейшие рассуждения Сократа выбраны из диалогов Платона и «Воспоминаний о Сократе» Ксенофонта. Конечно, это не прямые записи разговоров Сократа: они сделаны, когда Сократа уже не было в живых, скорее всего, по памяти и воспоминаниям друзей. Вели ли Ксенофонт и Платон какие-то записи при жизни Сократа – неизвестно. Одно ясно – Сократ произвел на них такое глубокое впечатление, что они помнили его облик, его интонации, его шутки, улыбку, манеры, жесты в мельчайших подробностях и потому могли на основе памяти или конспектов восстановить весь ход беседы Сократа.
Сократ часто в беседах цитирует своих учителей и современников, творчески перерабатывая их рассуждения. Когда Сократ пересказывает речь Аспасии или Диотимы, Продика или Дамона, мы задаемся вопросом: Сократ запомнил и воспроизвел эти речи, считая, что ему нечего особо прибавить, или, наоборот, он сочинил эти речи с целью передать мысли и внутренние настроения лиц, которым он их приписал? Оба ответа, как ни странно, верны: Сократ считал, что мысль рождается в диалоге и что мысль Продика или Диотимы по-настоящему прозвучит только тогда, когда он включит ее в диалог, независимо от того, развили ли авторы подробные монологи, сказали что-то кратко, дав это развернуть Сократу, или вообще просто косвенно навели Сократа на эту мысль. Поэтому мы смело включили в рассуждения Сократа и те эпизоды, где он пересказывает кого-то, считая, что Сократ сделал эти мысли частью дискуссии, наподобие того, как сейчас исследователь или бизнес-аналитик визуализирует на слайдах объективно существующие независимо от него данные, а значит, это часть философии Сократа.
Да и мой род – от Дедала, благородный Алкивиад, а Дедалов – от Гефеста, сына Зевсова. Однако ж их-то роды, начинаясь ими, восходят до самого Зевса линией царей, из которых одни всегда управляли Аргосом и Лакедемоном, другие – Персиею, а нередко, как и теперь, Азиею: напротив, мы и сами-то люди частные, и отцы наши. Если бы ты счел нужным указать Артаксерксу, сыну Ксеркса, на своих предков и на Саламин, отечество Эврисака, либо на Эгину, родину Эака, жившего еще прежде, то какой, думаешь, поднялся бы смех! Между тем смотри: мы малы не только по отношению к важности рода тех мужей, но и по отношению к их воспитанию.
Дедал – мифологический афинский художник и изобретатель, вместе с сыном Икаром персонаж трагедий и комедий, считался предком жителей одного из афинских демов, дедалидов. Сократ имеет в виду свою профессиональную принадлежность, скульптора: афинские скульпторы прямо или косвенно были дедалидами.
Аргос – город на Пелопоннесе, известен как один из главных городов, воевавших против Трои.
Лакедемон – распространенное название Спарты, по названию земли Лакония.
Эврисак – мифологический царь Саламина, почитался в Афинах как полубог, что обосновывало права Афин на Саламин.
Эак – мифологический царь Эгины, сын Зевса от нимфы Эгины.
Разве не знаешь, сколь важным преимуществом пользуются лакедемонские цари? Их жены, по закону, охраняются эфорами, чтобы царь не был зачат как-нибудь тайно – от другого, кроме гераклидов. А в Персии он так высок, что никто и не подозревает, будто царственное дитя может родиться от другого рода, кроме царского. Поэтому жена персидского царя охраняется одним страхом.
Эфоры – высшие должностные лица в Спарте, во время войны имевшие всю полноту власти даже над спартанскими царями.
Когда же рождается старший сын, наследник власти, – сперва тут же празднуют все в пределах его царства; потом этот день и в последующие времена, в память царского рождения, становится днем жертвоприношений и празднования для всей Азии; напротив, когда рождаемся мы, Алкивиад, тогда, по комической пословице, и соседи что-то не очень чуют. После того дитя воспитывается не какою-нибудь ничтожною женщиною-кормилицею, а евнухами, знатнейшими особами, окружающими царя. На них возлагается как всякое попечение о новорожденном, так в особенности заботливость о его красоте, чтобы, то есть, они развивали и выправляли его члены. Такое занятие доставляет им высокие почести.
Красота – в оригинале буквально «изощряются, чтобы он стал самым прекрасным». Речь здесь идет скорее о красоте как привлекательности, развитии светских манер и блеска, чем о красоте лица и фигуры.
Достигнув семилетнего возраста, дети знакомятся с лошадьми, ходят к учителям в верховой езде и начинают охотиться за зверями. А когда минет дитяти четырнадцать лет, – берут его к себе так называемые царские пестуны. Они избираются из персов и составляют отличнейшую четверицу своего времени: это – самый мудрый, самый справедливый, самый рассудительный и самый мужественный. Самый мудрый учит его магии, начертанной Зороастром Оромазовым: это наука о богопочитании, рассуждающая и о делах царских.
Магия – персидское слово, обозначавшее мудрость, ко времени Сократа и Платона уже было привычным для всех, кто интересовался жизнью персов. В магию входили все науки, необходимые для управления страной, а в основе лежало жреческое знание, откуда и позднейший смысл магии как искусства властно манипулировать окружающей реальностью с помощью тех или иных «религиозных» предметов.
Зороастр (Заратустра) – один из создателей персидской религии, которого платоновский Сократ явно считал полубогом, сыном бога Ормузда. Обычно греки после персидских войн приписывали Зороастру любую мудрость, которую узнавали от персов.
Самый справедливый располагает его следовать во всю жизнь истине. Самый рассудительный наставляет его не подчиняться ни одной страсти, чтобы получить навык быть человеком свободным – действительно царем, не рабствуя, но прежде всего господствуя над собою. Самый мужественный развивает в нем чувство безбоязненности и неустрашимости и доказывает, что, предаваясь трусости, он уже – раб.
Господствуя над собою – власть над собой, самоконтроль, умение быть сдержанным не только в поступках, но и в мыслях, и образовала после Платона античный этический идеал, который ставился выше любой политической власти. Господствовать над собой – сложнее, чем господствовать над половиной мира, но и почетнее, и при этом доступно каждому человеку. Его мы находим и в христианском «хранении помыслов», также проистекающем из представления о священном достоинстве каждого христианина, и в позднейших популярных вариациях античной философии, вплоть до пушкинского «Учитесь властвовать собою».
Напротив, тебе, Алкивиад, Перикл дал в пестуны одного из домашних слуг, Зопира Фракиянина, по причине старости человека самого бесполезного. Я раскрыл бы пред тобою и другие черты воспитания и образования твоих противников, если бы это дело могло быть непродолжительно и если бы из сказанного доселе не вытекало всё, что за этим следует.
Зопир из Фракии – раб, пленник, педагог Алкивиада (надсмотрщик, следивший за его поведением и правильностью учебы). Для Сократа рабы не могут быть воспитателями, так как не могут научить свободным и благородным поступкам, а считать, что старый раб не имеет тех пороков, которые имеют большинство людей, неверно, потому что мы можем говорить только о неспособности к порокам из-за старости и болезней, но не об освобождении от них.
Что же касается до рождения, воспитания и образования тебя, Алкивиад, или всякого другого афинянина; то это, смею сказать, ни для кого незанимательно, исключая тех людей, которые тебя любят. Взглянешь ли опять на богатство, на пышность, на одежды, на шлейфы плащей, на разлияние благовоний, на многочисленные свиты прислужников и на другое довольство персов, – тебе будет стыдно за самого себя, ты увидишь, как далеко отстал от них.
Шлейфы плащей – буквально «облачение плащей»: греки смеялись над персами за то, что те носили сложно устроенные одежды, сшитые из множества пышных и часто лишних элементов, видя в этом образцовое излишество роскоши. Далее идеализация скромных и мужественных спартанцев была общим местом в трудах учеников Сократа, считавших, что в Афинах борьба за первенство и богатство уничтожает государство, тогда как Спарта устойчива благодаря продуманным законам.
Потом, если захочешь обратить внимание на рассудительность, благонравие, ловкость, ласковость, великодушие, добропорядочность, мужество, терпеливость, трудолюбие, стремление к добродетели и честолюбие лакедемонян; то во всем этом признаешь себя дитятею. А когда ещё остановишься на богатстве и по богатству будешь придавать себе некоторое значение, то и тут мы можем сказать, в каком ты найдешь себя состоянии. Пожелай только обозреть лакедемонские богатства, и узнаешь, что здешнее далеко отстало от тамошнего. Никто не будет сомневаться как в обширности, так и в доброте земли, которою они владеют и у себя, и в Мессине; всем известно, какое множество у них рабов, особенно илотов, также лошадей и другого скота на пастбищах мессинских. Но я оставляю всё это, говорю только, что золота и серебра нет столько в целой Элладе, сколько находится его в одном Лакедемоне. В продолжение многих поколений оно стекается туда от всех эллинов, а нередко и от варваров, выхода же ему никуда нет. Это точно как в Эзоповой басне лисица говорит льву: следы денег, втекающих в Лакедемон, видны, а вытекающих из него никто и нигде не видит.
Выхода же ему никуда нет – в Спарте не было хождения золотой и серебряной монеты, поэтому весь государственный доход оставался достоянием государства.
Эзоп (ок. 600 г. до н. э.) – создатель жанра басни; имеется в виду его басня, как лисица отклоняет приглашение льва зайти в гости, обратив внимание на то, что все следы зверей ведут в пещеру, но ни один след – из пещеры. Владимир Набоков в начале романа «Бледное пламя» приписал этот образ следов А. Конан Дойлю.
Отсюда легко понять, что тамошние жители золотом и серебром богаче всех эллинов, особенно же царь их; потому что важнейшие и большие из таких доходов назначены царям. Сверх того, не мала и подать, которую лакедемоняне платят своим государям. Впрочем, как ни велики богатства лакедемонян в сравнении с эллинскими, но в отношении к богатству персов и их царя они ничего не значат. Когда-то я слышал от человека достоверного, – от одного из тех, которые сами ездили к царю: он рассказывал, что проезжал чрез обширную и прекрасную область, простирающуюся почти на целый день пути, и что эту область туземцы называют поясом царицы. Есть будто бы и другая, называемая опять головным покрывалом. Есть и несколько столь же обширных и прекрасных мест, назначенных для украшения царской жены, и каждое из них носит название особого ее наряда.
Человек достоверный – вероятно, речь о каком-то из афинских дипломатов. Вряд ли это Ксенофонт, который ездил в Персию с военной миссией. То, что все земли в Персии принадлежат царю, а он только делегирует управление ими ближайшим родственникам и сатрапам, поражало воображение греков.
Итак, я думаю, если бы кто матери царя и жене Ксеркса, Аместрисе, сказал, что с ее сыном затевает состязаться сын Димонахи, которой наряд стоит, может быть, много как мин пятьдесят, а у самого сына земли в Эрхии не будет и трехсот плетров, то она удивилась бы, на какие же средства полагается этот Алкивиад, затевая вступить в борьбу с Артаксерксом, и, кажется, заметила бы, что у него быть не может никаких других способов, кроме старания и мудрости; потому что у греков только это имеет цену.
Димонаха и Клиний – родители Алкивиада.
Наряд – в оригинале «космос», что может означать и все одежды и украшения. Пятьдесят мин – большая сумма для простого человека (все имущество Сократа оценено было в пять мин), но не для царя.
Плетр – минимальная мера площади, вероятно, как и латинский югер, изначально выделенная как та, которую вол может распахать за один день. Триста плетров – большой объем земли для простого человека, требующий работы нескольких десятков волов, но крохотный в сравнении с владениями монарха в монархических государствах.
А когда донесли бы ей, что тот же самый Алкивиад решается на такое предприятие, во-первых, не имея от роду и полных двадцати лет, во-вторых, нисколько не приготовившись к тому учением, да сверх того, если любящий его человек советует ему наперед учиться, упражняться, трудиться и потом-то уже состязаться с царем, – он не хочет и утверждает, будто довольно ему быть и таким, каков есть; тогда она, думаю, изумилась бы и спросила: что же бы такое могло быть, на что этот мальчик надеется? и как скоро мы сказали бы ей, что на красоту, знаменитость, происхождение, богатство и способности души; то, видя у своих все такое, она почла бы нас, Алкивиад, сумасшедшими. Да хоть взять Лампиду, дочь Леонтихида, жену Архидама и мать Агиса (все эти мужи, известно, были царями): ведь и она, видя, как велики способы ее родных, удивилась бы, кажется, если бы узнала, что ты, столь худо приготовленный, намереваешься состязаться с ее сыном. А не стыдно ли, думаешь, что неприятельские женщины лучше судят о нас, какими нам должно быть, восставая против их граждан, нежели мы – о самих себе?
Способности – в оригинале «природа», то есть природные свойства души, естественные проявления человека, например склонность к деятельности или воинственность. Тогда еще не существовало более тонкой характерологической психологии, психологии аффектов и психологии «добродетелей», которые разработали Платон и Аристотель.
Способы – буквально «находящееся под началом», имущество и способности. Впоследствии это слово стало означать «качества» и вообще «существующее», существование той или иной вещи.
Так поверь, почтеннейший, и мне, и дельфийской надписи: «Познай самого себя» – что это-то наши противники, a не те, которых ты представляешь, и что из них ни одного не пересилим мы иначе, как старанием и искусством. Если в этом будет у тебя недостаток, то не сделаться тебе славным между эллинами и варварами, к чему ты, кажется, стремишься, как никто ни к чему не стремился.
Познай самого себя – одна из надписей на фронтоне храма Аполлона в Дельфах, которая стала одним из девизов Сократа, хотя изначальный смысл ее неясен. Вероятно, она могла означать понимание человеком своей ограниченности (в соответствии с изречениями древнейших Семи мудрецов Греции, что «мера лучше всего») или же, что скорее – это призыв предстать перед богом Аполлоном как ты есть, а не как ты себя воображаешь. Познание тогда соответствует бытию: познавать себя – значит понимать, что на призыв Бога можно ответить только своим настоящим бытием, а не отдельными обещаниями. После Сократа эти слова – «Познай самого себя» – употреблялись уже в том смысле, что понимание человеком собственных ограничений и возможностей, в том числе собственного неустойчивого существования в бытии, предшествует любому правильному утверждению о бытии.