Глава 2

Есть ли ложность в чувстве?

Относительно второго следует рассмотреть следующее положение: считается, что в чувстве ложности нет. Ведь говорит Августин в книге «Об истинной религии» (33): «Если все телесные чувства свидетельствуют так, как они ощущают, то я не знаю, чего же больше мы можем требовать от них». Таким образом, кажется, что мы не обманываемся чувствами; и, следовательно, ложности в чувстве нет.

2. Кроме того, Философ говорит в четвертой книге «Метафизики» (1010b 2), что ложность надлежит не чувству, а воображению.

3. Кроме того, в не-сложном нет ни истинного, ни ложного, но только в сложном. Но соединение и отделение не принадлежит чувству. Следовательно, в чувстве нет ложности.

Но этому противоречит то, что говорит Августин во второй книге «Монологов» (II, 6): «Очевидно, что мы обманываемся во всех чувствах, обольщаясь сходством».

Отвечаю: следует сказать, что ложность следует разыскивать в чувстве только там, где в нем есть истина. Но истина находится в чувстве не так, чтобы чувство познавало истину, а поскольку от чувственно воспринимаемого оно получает истинное восприятие, как сказано выше (q. 16, a. 2), и это случается благодаря тому, что чувство воспринимает вещи такими, каковы они суть. Поэтому случается, что ложность есть в чувстве из-за того, что оно воспринимает вещи или судит о них иначе, чем они суть.

Но вещь может быть познана, поскольку в чувстве есть подобия вещей, а подобие некоей вещи есть в чувстве трояко. Во-первых, первично и сущностным образом – так в зрении есть подобие цветов и другого собственного чувственно воспринимаемого. Во-вторых, сущностным образом, но не первично – так в зрении есть подобие формы, величины, и другого чувственно воспринимаемого, общего для всех чувств. В-третьих, не первично и не сущностным образом, но акцидентально; так, в зрении есть подобие человека, но не поскольку он есть человек, а поскольку иметь такой цвет случается человеку.

Таким образом, чувство не имеет никакого ложного знания относительно свойственного ему чувственно воспринимаемого, кроме как акцидентально и в немногих случаях, тогда, когда из-за расстроенности органа оно получает ощущаемую форму неверно; так же как другое, пассивно воспринимающее из-за его расстроенности получает неверно впечатления от активно воздействующего. И так, например, случается, что больным, по причине нездорового языка, приятное кажется горьким. Но относительно чувственно воспринимаемого, общего чувствам, и акцидентального, даже в правильно расположенном чувстве может быть ложное суждение, потому что чувство относится к ним не прямо, но акцидентально или как последствие того, что оно обращено к чему-то другому.

1. Относительно первого следует сказать, что аффицирование чувства есть его самовосприятие. Поэтому из того, что чувства возвещают, что они аффицированы, следует, что мы не обманываемся в суждении, в соответствии с которым мы судим, что мы нечто чувствуем. Но из-за того, что чувство аффицируется иначе, чем вещь есть на самом деле, следует, что оно порой возвещает нам о вещи иначе, чем та есть; и таким образом мы обмануты чувством относительно вещи, но не относительно самого ощущения.

2. Относительно второго следует сказать, что о ложности говорится, что она не свойственна чувству, так как чувство не обманывается относительно собственного объекта. Поэтому в другом переводе более ясно говорится, что «чувство свойственного ему чувственно воспринимаемого никогда не ложно». Ложность приписывается фантазии, поскольку она представляет подобие вещи даже в ее отсутствие. Поэтому когда кто-либо обращается к подобию вещи, как будто бы к самой вещи, то из такого восприятия следует ложность. И по этой причине Философ говорит в пятой книге «Метафизики» (1024b 23), что о тенях, картинах, и снах говорится, что они ложны, поскольку они обладают подобиями вещей, которые не существуют в наличии.

Фантазия – это слово, имеющее греческое происхождение, Фома Аквинский заимствует у Аристотеля, выделявшего в душе особую способность, фантазию, отличающуюся от продуктивной способности (то есть того, что мы сейчас называем фантазией или воображением). Фантазия у Аристотеля – это способность, которая сохраняет запечатленные в душе образы предметов (фантазмы), даже когда они не воспринимаются нами, благодаря чему мы способны их помнить.

3. Относительно третьего следует сказать, что из этого рассуждения следует, что ложность не находится в чувстве, поскольку оно не знает истинного и ложного.

Глава 3

Есть ли ложность в интеллекте?

Относительно третьего следует рассмотреть такое положение: считается, что ложности нет в интеллекте. Ведь, говорит Августин в 32 вопросе из «83-х различных вопросов», «каждый, кто обманывается, не понимает того, в чем он обманывается». Но о ложности говорится, что она бывает в каком-либо познании потому, что мы обмануты ею. Следовательно, ложности в интеллекте нет.

2. Кроме того, Философ говорит в третьей книге «О душе» (433a 26), что интеллект всегда правилен. Следовательно, ложности в интеллекте нет.

Но этому противоречит сказанное в третьей книге «О душе» (430a 27), что там, где есть соединение понятий, есть истинное и ложное. Но соединение понятий происходит в интеллекте. Следовательно, истинное и ложное суть в интеллекте.

Отвечаю: следует сказать, что, подобно тому как вещь имеет бытие благодаря свойственной ей форме, так и познающая способность имеет познание благодаря подобию познанной вещи. Поэтому, подобно тому как природная вещь не утрачивает от бытия, которое принадлежит ей по ее форме, но может утратить от что-либо акцидентального или дополнительного, например, человек – от того, что ему надлежит обладать двумя ногами, но не от того, что ему надлежит быть человеком, так и способность знания не потерпит неудачу в познании вещи, подобие которой оно получило, но может потерпеть неудачу в отношении чего-то дополнительного к ней или акцидентального в ней. Таким образом, как уже сказано (q. 16, a. 2), зрение обманывается не в отношении свойственного ему чувственно воспринимаемого, но относительно чувственно воспринимаемого, общего всем чувствам, которое относится к нему добавочно или относительно ощущаемого акцидентально. Но, как прямо информировано чувство благодаря подобию свойственного ему чувственно воспринимаемому, так и интеллект благодаря подобию чтойности вещи. Поэтому, как интеллект не обманывается относительно «того, что есть», так и чувство относительно свойственного ему чувственно воспринимаемого. Но в соединении и отделении он может обмануться, когда он приписывает вещи, чтойность которой он постигает, то, что не согласуется с ней или противоположно ей. Как интеллект относится к суждению о такого рода вещах, так и чувство – относительно суждения о чувственно воспринимаемом, общем нескольким чувствам, или акцидентальном.

Однако наблюдалось и такое различие, о котором прежде было сказано относительно истины (q. 16, a. 2), что ложность может существовать в интеллекте не только потому, что познание, осуществляемое интеллектом, ложно, но потому, что он сознает ложь, подобно тому как и истину; в чувстве же ложность не осознается, как сказано выше.

Но поскольку ложность интеллекта сама по себе есть только относительно соединения, осуществляемого интеллектом, то акцидентально может быть ложность и в том действии интеллекта, посредством которого он познает «то, что есть» – поскольку к нему прибавляется соединение, осуществляемое интеллектом. Это может осуществиться двояко. Во-первых, согласно тому, что интеллект приписывает определение одного другому, например определение круга он приписывает человеку. Поэтому определение одной вещи ложно для другой. Во-вторых, согласно тому, что интеллект соединяет друг с другом части определения, которые не могут сочетаться. В этом случае определение не только ложно по отношению к некоей вещи, но и ложно само по себе. Если, например, составить такое определение: «разумное четвероногое животное», то интеллект, так определяющий, ложен, поскольку он ложен в формировании такого сочетания: «некоторое разумное животное – четвероного». По этой причине при познании простых чтойностей интеллект не может быть ложен; он или истинен, или совсем ничего не понимает.

1. Относительно первого следует сказать: поскольку чтойность вещи это собственный объект интеллекта, относительно которого мы в собственном смысле говорим, что мы нечто познаем, когда сводим его к «тому, что есть», и так мы судим о нем; например, так случается при указаниях, в которых нет никакой ложности. В этом смысле следует понимать вышеприведенные слова Августина, что «всякий, кто обманывается, не понимает того, в чем он обманывается», а не так, что никто не обманывается ни в каком действии интеллекта.

2. Относительно второго следует сказать, что интеллект всегда правилен, когда он обладает первыми основаниями, относительно которых он не обманывается по той же самой причине, по которой он не обманывается относительно «того, что есть». Ведь самоочевидные основания суть те, которые тотчас познаются, как только поняты термины, из-за того, что предикат полагается в определении субъекта.