Не точка, но многоточие

Ремонт невозможно окончить, говорят шутники. Его лишь можно приостановить. То же справедливо в разговоре о книгах. Никуда мы, к счастью, от них не денемся. Разговор о них не прекращается, но лишь на время замолкает. И даже следующие слова, выражающие мысль противоположную – не более чем молодежное хулиганство. Талантливое, но хулиганство:

 

Славьте меня! Я великим не чета.

Я над всем, что сделано, ставлю «nihil».

Никогда

Ничего

не хочу читать.

Книги? Что книги!

 

Маяковский. Облако в штанах

«Что книги?» – спрашиваешь. А ведь сам книги пишешь! Говоришь – не хочешь читать? Хочешь – не хочешь, а читать будешь. И еще как! Что история и доказывает, хотя бы на примере того же Маяковского. Есть, правда, такое явление, как добровольное умолкание, когда откладывают в сторону слова вообще, в том числе и написанные. Но это что-то из разряда неведомых для нас озарений и погружений в иную реальность. Есть китайский афоризм на эту тему: «Слова подобны силкам, а смысл подобен зайцу. Поймав зайца, отбрасывают силки. Найдя смысл всего, уже не пользуются словами». И в конце: где бы мне найти мудреца, уже не нуждающегося в словах? Я бы поговорил с ним…

И разговор о книгах, и чтение их действительно уводят нас в молчаливые пустыни и на вершины молчаливых гор. Чтобы думать. И молиться. Не только старцы молчат. И великие ученые отказываются от интервью. И великие писатели прячутся от мира в своеобразных затворах. Великое знание, как и великая скорбь, требуют одиночества. А где одиночество, там и тишина. Туда и ведут нас книги. И если ты читаешь, но не думаешь, читаешь, но не молишься, то зачем все это? Ведь «составлять много книг – конца не будет, и много читать – утомительно для тела» (Екклесиаст).

Прочь от шума уводят книги. Потому замирает барышня на картине с томиком стихов у заросшего пруда. Потому с книгой на лавочке сидит человек в пустынной аллее. Потому тихо в залах библиотек. А где еще сегодня тихо? Разве на кладбище, но разговоров на эту тему, как бес ладана, избегает современный человек. А мы, пожалуй, поговорим на прощанье о кладбище. Ну, не на прощанье даже, а просто в конце этого замыкающегося цикла коротких бесед о книжном слове.

У Данте в «Раю» есть длинный перечень святых, которые наслаждаются блаженной жизнью. Среди них поминается некий Петр, прозванный «Едок», от слова «есть». По латыни Petrus Comestor. Это французский богослов XII века, названный «едоком» за любовь к книгам. Жил и преподавал в Париже. Он буквально питался книгами, и его от них было не оторвать, как гурмана – от вкусной пищи. Есть у книжных монахов такая ненасытная любовь к келье и книге. Кто знает, вспомните нашего Нестора Летописца и его похвальные слова книжной учености. Кто не знаком с Нестором и «Печерским патериком», вспомните хотя бы Пимена из «Бориса Годунова». Что и зачем он там пишет?

 

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

 

А. С. Пушкин. Борис Годунов

Вот такие же Несторы и Пимены были по всему христианскому миру и за стенами келий вели летописи, изучали богословие, занимались переводами. Таким был и Петр Едок. Он интересен тем, что составил себе заранее эпитафию. Вот она:

 

Я Петр (камень) – лежу под камнем,

Назван «едоком», но ныне сам съеден,

Живым учил, учу и по смерти.

Вам говорю, а вы повторите:

Я тот, кто жил, и я буду живущим.

 

Это, по сути, гимн духовному писательству. Все здесь есть: ирония и игра слов (Петр – лежу под камнем); смелый взгляд в могилу (сам съеден); вера в вечную жизнь (жил и буду живущим); преодоление смерти через духовное знание (учил – учу и по смерти). Эпитафия – это же целый жанр словесного искусства. Рожденная в античности, она была чаще всего двух смысловых направленностей. Обращаясь к читателю от лица усопшего, текст говорил либо «поскорби обо мне, воздохни, вспомни», либо «не трать времени, живи в полную силу (с разными пониманиями “полноты”), скоро сам таким станешь». Христианство внесло в эпитафию смелость, надежду на милость Бога, нравственное увещание живым. И Петр Едок пятью строчками, написанными им прежде пришествия смертного часа, оставляет назидание всем пишущим и читающим.

Горе тем, кто и по смерти не перестает совращать, соблазнять, сбивать с толку. Горе тем, кто был уверен, что со смертью прекращаются все земные счеты, тогда как они лишь только проясняются и усиливаются. Благо тем, кто учил добру при жизни и продолжает учить по смерти. Горе одним и благо другим. И тут я ловлю себя на мысли, что пересказываю мораль басни Крылова «Сочинитель и разбойник». Самую сильную, без преувеличения, басню Крылова, которую можно вместо басен «Мартышка и очки» или «Слон и Моська» включить во все хрестоматии. Я ловлю себя на этой мысли и, значит, разговор о книгах все-таки не хочет заканчиваться. Он Крылова к себе тянет, а там и Эзопа, а там и еще кого… Он хочет заходить на новые круги и новые виражи, не оставляя возможности для ленивого отдыха.

Но нет, этот цикл мы все-таки замыкаем. Ради других тем и иных разговоров. Ради самостоятельного поиска, открытого для многочисленных любителей книжного слова. Добрый путь всем, кого не нужно убеждать в том, что чтение – это богатство! Спускайтесь пчелами в цветочные бутоны за пыльцой. Открывайте неизведанные страны, что в двух шагах от вас. Узнавайте новое о себе самих и о Господе Боге, чье имя благословенно во веки. И дай вам Бог на этом пути больше таких авторов, которые всем своим творчеством говорят: «Я тот, кто жил, и я буду живущим». Если это верно в отношении написавших, то столь же верно и в отношении читающих.

Добрый путь всем, кого не нужно убеждать в том, что чтение – это богатство!