Братья наши меньшие

Китай удивляет постоянно. Густым и теплым шанхайским вечером я шел по мосту через какую-то районную речушку. Было душно, влажно, будто в огромной теплице. Над моей головой перекидывались туда-сюда летучие мыши. Ползли желтоватые от смога и освещения облака, назревал дождь, от которого не станет ни прохладнее, ни легче. Я спешил домой. Неожиданно в темноте прямо передо мной возникло нечто небольшое, продолговатое, похожее на черепаху. Это и была черепаха, самая настоящая. Она беззвучно плыла в воздухе, слегка покачиваясь на уровне моих глаз, едва не задевая лицо. Я замер. Сверкнула молния, и тут из предгрозового воздуха соткался еще и старичок на велосипеде. На самом деле он вырулил из-за моей спины, а черепаху он обмотал веревкой и за кончик этой самой веревки держал в вытянутой руке. Он ее хотел продать для вечернего супа. Но, разглядев во мне иностранца, долгое время из деликатности молча крался за мной по мосту на велосипеде, прежде чем решил соблазнить на покупку, просто показав свой превосходный товар. Да и правильно – чего зря говорить-то, ведь лаоваи все равно неразумные и китайскую речь понимать не способны.

Черепаху я у него купил. Счастливый старичок умчался прочь в темноту, а я спустился к реке в поисках подходящего места, куда можно было выпустить покупку. С собой я ее забрать не мог – я не ем черепах и держать ее дома тоже не было возможности. Уж не знаю, как дальше сложилась черепашья судьба.

А вообще быть животным в Китае нелегко. Само слово «животное» по-китайски дословно означает «движущаяся вещь». Во многих случаях и отношение к братьям нашим меньшим у китайцев соответствующее. Как к потенциальной еде или как к вещи для получения прибыли, развлечения, или какой-нибудь прикладной пользы – например, выпендрежа перед соседями и прохожими. До уровня члена семьи, как у нас, китайскому питомцу дорасти не удается почти никогда. Тут не принято слишком очеловечивать животных.

Мой договор на аренду квартиры категорически запрещает держать в ней любых домашних животных. Но я нашел выход и все же завел себе друга. Его зовут Конфуций. Так-то у него вообще никакого имени не было раньше. Он живет в маленькой фруктовой лавке на соседней с моим университетом улице. Хозяева лавки – классические «коричневые человечки», китайцы-простолюдины откуда-то из глубинки. У таких не принято давать имена животным. Просто – кошка, собака, да и всего делов. Пришлось придумать ему имя самому. Конфуций целыми днями находится возле дверей лавки и о чем-то непрерывно думает, смешно шевеля бровками. Конечно, беспородный – с рыжей спиной и головой, лапы и хвост с животом белые. Глаза – умные и печальные.

Мимо едет и гудит транспорт, входят и заходят в лавку покупатели – Конфуций отрешенно лежит, сидит или стоит, не обращая ни на что и ни на кого внимания. Такой постоянно размышляющей о чем-то собаки я раньше никогда не встречал. На днях обнаружил его достаточно далеко от лавки – аж метрах в пяти. Песик пустился в дальнее путешествие, не иначе. Решил пообщаться с ним. Протянул руку – с опаской ожидая, что залает на меня или тяпнет. Не тяпнул. Осторожно погладил его. Он закрыл глаза и обомлел, замерев. Минут десять так и провели с ним.

«Ты его хоть изредка-то гладишь?» – спросил я хозяина лавки. Ответ и даже взгляд, каким меня тот удостоил, я заранее знал, конечно. Такими глупостями заниматься серьезным людям некогда. Разве что лаоваи могут себе позволить почудить – они все богатые, им больше делать нечего.

Теперь Конфуций меня узнает среди прохожих. Это нетрудно, впрочем, даже для собаки – я довольно сильно выделяюсь из китайской толпы. Песик вскакивает и бежит на своих коротких лапках за ежедневной «пятиминуткой нежности». Недавно угощал его наггетсами из Макдоналдса. Конфуций, выросший на объедках типа китайских блинов и баоцзы, сначала не мог понять, что это такое. Нюхал с недоумением, поднимая брови домиков. Противники фастфуда, наверное, скажут – даже такая собака понимает, что это не еда… Ну да, ага. Едва песик осознал, что это съедобная вещь и осторожно попробовал первый кусок, потом мигом сожрал всю принесенную коробку. На днях хозяин лавки сообщил мне, что скоро вокруг все начнут сносить под новостройки и магазинчик переедет в другой район. Я узнал их новый адрес – далековато, но все же буду навещать своего дружка, хотя бы изредка. Он ведь ко мне привык и привязался. Как умею и могу, я ухаживаю за ним. Когда глажу его, ладонь быстро становится грязной – Конфуция никто не моет, разумеется. Однажды купил ему красивый ошейник от блох и теперь он щеголяет в нем, заодно обретя статус полноценного домашнего пса – местные городские власти с недавних пор озаботились проблемой бродячих животных и всякую собаку без ошейника стали приравнивать к бесхозным, с соответствующими для нее печальными последствиями.

Кошкам в Китае живется чуть проще. По крайней мере, на них пока не пал строгий взор службы по отлову животных. Худые и осторожные, они вечерами крадутся вдоль стен и заборов в поисках пропитания. Однажды я видел, как такую бедолагу пугал прохожий – солидный дядька профессорского вида, в костюме, очках, с портфельчиком. Увидев сидящую возле мусорного бака кошку, он резко сменил маршрут и направился прямо к животному, громко затопав ногами. Кошка метнулась в сторону, пронеслась вдоль контейнеров и припаркованных возле них машин. Вдруг замерла, увидев впереди меня. «Не бойся, я же – лаовай!» – сказал я ей. Кошка, будто поняв, без опаски прошмыгнула мимо и скрылась в густой темноте кустов.

Каждый раз, когда рассказываю о китайских кошках, невольно вспоминаю одну из них, тихую и особо ничем не примечательную. С ней я познакомился на северо-востоке Китая в одной из школ с изучением иностранных языков. До этого я преподавал лишь студентам вузов – людям относительно взрослым, но мне было интересно попробовать что-нибудь новое. Жизнь и работа в школе запомнились мне многим. Новая местность, новые знакомые, новые условия. Но, пожалуй, самым ярким впечатлением стал случай с кошкой и ее котятами. Расскажу о нем именно так, как он навсегда врезался в мою память.

…Кошка начала кричать под вечер. Хорошо, что школьники уже разъехались по домам на выходные. В субботу они всегда сваливают пораньше, еще засветло. Кампус пустеет, смолкает шестидневный гвалт. К семи часам останется немного народу: охрана в будке возле ворот, дежурная тетка на первом этаже нашей общаги, да мы, учителя-лаоваи. Окна общежитского коридора выходят на школьный двор – видны выложенные плиткой дорожки, невысокие фонарные столбы и фигурно остриженные кусты. Чуть дальше вечно неработающий фонтан и скульптурная группа – несколько гипсовых детей с волевыми лицами. Китайские пионеры-герои, погибшие в борьбе за народное счастье. Из наших комнат вид куда прозаичнее – на серую бетонную стену, она отделяет территорию школы от соседнего финансового института. Между стеной и общагой не больше пары метров, и эту узкую щель активно использует хозобслуга – дворик завален досками, ржавыми остовами двухъярусных кроватей, скелетами велосипедов, тележками и тачками разных размеров и кондиций, лопатами, граблями и еще черт знает чем. Поверх всего добра натянута бельевая веревка, на ней с достоинством висят безразмерные линялые женские трусы и майки. Это наша аи, тетушка-работница, затеяла сегодня днем постирушку. Сама она лет пятидесяти, довольно худощавая. Но трусы у нее просто огромные, причем не в ширину, а в длину – наверняка надежно прикрывают и пупок, и почти полностью бедра. Они покачиваются на легком ветру прямо под моим окном, на серо-шершавом фоне. Напоминают мне детство на даче – точно такое же белье было у бабушки, точно так же оно колыхалось между яблонями, над грядками с укропом и петрушкой…

Кошка кричит все сильнее. Я завариваю чай в кружке – опускаю в кипяток пару пакетиков заурядного черного чая. Такой уж я парень. Живу в царстве всевозможных чаев, но пью лишь тот, к которому привык с юности и чья дегтярная горечь мне милее всего. Завариваю и прислушиваюсь. Бедолага страдает уже почти час. С моего второго этажа разглядеть ее среди сваленного во дворике хлама невозможно. Там и днем сумрачно, а сейчас, когда стемнело, и вовсе ничего не разобрать. Кошку так и зовут – Мао. То есть просто Кошка. Она местная, школьная. Серая, худющая, в смешную «тигриную» полоску. Живет на задворках кампуса, держится ближе к охране, изредка совершая вылазки в столовую, где обитает вальяжный кот Бутчер. Такую кличку коту дал мой сосед по этажу англичанин Джо, а так-то наверняка того зовут или Кот, или он и вовсе без имени.

Кошка кричит не переставая, протяжно и с надрывом. Она рожает. Скорее всего, залетела от рыжего Бутчера. Тот сейчас безмятежно шляется бог знает где, а может, сыто дрыхнет в столовской подсобке. Плевать ему на нелегкую женскую долю.

Мне, никогда не имевшему домашних животных, всегда казалось, что кошки должны рожать легко и походя. Раз – и окотилась. Несчастная Мао явно не согласна. Вопли ее до жути напоминают человеческие. Я уже решаю свалить из общаги куда-нибудь до глубокой ночи. Но не уверен, что это прекратится к возвращению, или не продлится еще сутки. Я не знаю, как долго рожают кошки.

Кошачий крик не дает мне покоя.

Стук в дверь отвлекает от воплей. Открываю и вижу соседа. Джо, рослый парень с вьющейся шевелюрой и светлой бородкой, стеснительно вопрошает:

– Слушай, у тебя есть чай?

Этим вопросом он меня застает врасплох. На мгновение в голове возникает картина «Завтрак аристократа», и мне хочется стыдливо прикрыть стоящую на столе кружку, из которой свешиваются два хвостика с постыдными ярлыками. Угощать англичанина своим плебейским чаем мне неловко. К тому же, невеста у Джо – китаянка, наверняка он привык к разным улунам или пуэрам…

– Тебе какой надо? – зачем-то спрашиваю соседа, будто готов предложить на выбор.

Джо неожиданно складывает руки в молитвенном жесте и говорит:

– Какой-нибудь настоящий чай.

Слово «настоящий» он выделяет интонацией и с надеждой смотрит на меня.

– «Липтон»! – произношу я голосом врача-венеролога, сообщающего пациенту неприятную весть.

– О боже, да! – вдруг восклицает Джо. – Я в тебе не ошибся!

Лицо его светится от радости.

– Старый добрый черный «Липтон»! – продолжает он, чуть не приплясывая.

На всякий случай решаю уточнить и остудить его пыл:

– В пакетиках?

– Другого не видел и не знаю, – легко соглашается англичанин.

Со словами «Добро пожаловать в клуб, сынок!» протягиваю соседу раскрытую пачку и настаиваю, чтобы взял, сколько надо.

Вытаскивая пакетики, Джо неожиданно замирает:

– Ты слышишь?

Я прислушиваюсь и сначала не понимаю, в чем дело.

– Кошка замолкла! – говорим мы друг другу одновременно.

Джо просит его подождать. Через пару минут он заявляется вновь, с чашкой в руке и зовет меня с собой:

– Пойдем глянем!

Я прихватываю свою кружку и мы спускаемся на первый этаж. За конторкой возле стеклянной двери сидит дежурная. Лицом она слегка похожа на лягушку в очках. Тетка громко, с подвизгиваниями, треплется на местном диалекте по телефону. Завидев нас, на мгновение смолкает и показывает четыре пальца. Мы непонимающе переглядываемся и тогда очкастая лягушка с гордостью изрекает:

– Четырех родила!

Мы догадываемся, что это она не о себе.

– Когда только успела узнать… – удивляюсь я.

– Да наверняка стояла над ней и наблюдала, как та мучилась, – роняет Джо и толкает дверь.

Снаружи ощутимо теплее и душнее после охлажденного кондерами воздуха общаги. Но чувствуется близость октября, вечера уже не такие невыносимые, как совсем недавно.

– Давай не пойдем смотреть, – останавливаю Джо, который уже завернул за угол. – Дадим ей прийти в себя.

Я ожидаю, что Джо заупрямится, но он неожиданно соглашается.

Мы направляемся в сторону смутно белеющего памятника пионерам-героям. Вокруг него несколько неудобных скамеечек. На одну из них мы усаживаемся и принимаемся отхлебывать чай. Как старики, сидим в темноте и молчим. На небо уже выползла одутловатая луна, растерянно зависла над крышами соседнего жилого квартала.

Со стороны выключенного фонтана тянет болотным душком.

– Комар! – вдруг говорит Джо и тычет пальцем в мое лицо. – Вот тут!

Хлопаю себя по щеке. На ладони видна маленькая темная клякса с раздавленным телом насекомого посередине.

– На лице тоже кровь, – разглядывает меня Джо.

– Да хрен с ней, – провожу рукой по щеке.

До нас долетают визгливые выкрики нашей дежурной, любительницы телефонных разговоров.

– До чего же китайцы шумные… – говорю приятелю. – Хотя есть ведь исключения. Твоя Грейс, например.

Китайского имени невесты Джо я не знаю, да никто и не зовет ее иначе, чем Грейс.

Джо кивает:

– Потому-то мы с ней вместе уже второй год.

Настает мой черед усмехаться:

– Это не срок, приятель. Но дай бог, у вас все будет хорошо.

Я знаю, что следующим летом Джо вернется в Англию, там они с Грейс планируют пожениться и жить.

– Считаешь, правильный выбор? – неожиданно спрашивает меня англичанин.

Пожимаю плечами:

– Твоя жизнь, мужик.

Чай допит. Пакетики мы выбрасываем в темень кустов. Я поясняю англичанину, видя его сомнения насчет правильности нашего поступка:

– Это питательное удобрение для растений. Как настоящее дерьмо.

Луна освещает лица погибших за светлое будущее пионеров. Но кто из них мальчик, кто девочка – в обморочной желтизне не разобрать.

По дороге к общежитию переглядываемся и киваем друг другу. Ладно. Взглянем одним глазком, все ли там в порядке с Кошкой, и уйдем.

Подходя к общежитию, видим сквозь стекло дежурную. Она восседает за конторкой, прижимая к лягушачьей своей голове телефонную трубку и громко квакает в мембрану. Я не понимаю ни слова, хотя и пытался когда-то освоить здешний диалект.

Завернув во внутренний дворик, оказываемся почти в тишине и темноте. Крики дежурной здесь неслышны. Из освещения – бледные квадраты окон. Горит свет в моей комнате, в комнате Джо и у старичка-япошки с третьего этажа. Ребята-американцы с первого свалили в город еще засветло.

Мы слышим слабое мяуканье. Жалкое и словно виноватое. Джо включает экран мобильника и вытягивает руку. Железяки и доски в этом мертвенном свете кажутся мне пейзажем из злой сказки. Словно в подтверждение, где-то в глубине, куда свечение едва достает, вспыхивают два глаза. Тускло-серебристые, будто неживые.

– Пойдем, приятель, – говорю я. – Мы тут лишние.

– Пошли, – соглашается Джо.

…Утром в понедельник привожу себя в порядок – скребу бритвой подбородок, шурую зубной щеткой во рту и плещу на лицо холодной водой. На школьном дворе что-то происходит. Это я понимаю по крикам, доносящимся снаружи.

Причем кричат не дети – к их шуму я давно привык, как к фону, и не обращаю внимания.

Кричит Джо. Громко и страшно. Так кричат футбольные хулиганы, бросаясь на чужаков.

Наскоро натягиваю футболку и шорты, влезаю в кроссовки и выхожу в коридор.

В окно мне видна толпа школьников – ими забита вся дорожка, от самого памятника пионерам до нашей общаги. Лица их устремлены к нашей входной двери. Оттуда и разносятся крики Джо. Он орет сразу на двух языках – матерится на родном английском и сотрясает утренний воздух фразами на китайском, смысл которых я со второго этажа разобрать не могу. Спускаюсь по лестнице.

Входная дверь отворена настежь. Возле нее на корточках сидит дежурная – та самая, что трепалась весь пятничный вечер по телефону, сегодня вновь ее смена. Из-за своей позы она еще больше смахивает на лягушку. Она косит тревожными очками на возвышающегося над ней англичанина. Джо, растрепанный и краснолицый, тычет пальцем ей в лицо и надрывно орет:

– Грязная свинья! Сраная косоглазая обезьяна!

Бледная Грейс стоит за его спиной и делает робкие движения тонкими руками, пытаясь дотронуться до жениха и успокоить его. Встречается со мной испуганным взглядом. Я чуть покачиваю головой – в таком состоянии сосед может сильно толкнуть ее, или дать оплеуху. Мне, живущему за тонкой стеной, известны многие нюансы их жизни.

Грейс кивает, отходит на пару шагов и умоляюще складывает руки.

– Мерзкая жестокая жаба! – разоряется Джо. – Чтоб ты сдохла, паскудная тварь!

Жилы на его багровой шее взбухли. Кулаки сжаты. Глаза – белые от бешенства.

Школьники с явным удовольствием вслушиваются в его крики.

В правой руке дежурной я замечаю обломок вымазанного в чем-то кирпича. Потом перевожу взгляд к ее ногам – там лежит еще один кирпич, цельный, и тоже перепачканный. Чуть поодаль, на выложенной плиткой дорожке – несколько смятых комков. Даже не сомневаюсь, что их должно быть четыре.

Тусклая и пыльная Кошка жмется к стене неподалеку, беззвучно мяукая. В глазах ее пустота.

Джо подтверждает мою догадку.

– Эта сволочь убила всех котят! – говорит он мне срывающимся голосом, уже значительно тише. – Прямо на глазах детей!

Он жадно хватает ртом воздух, шумно выдыхает и принимается расхаживать туда-сюда вдоль толпы школьников. Из его объяснений, которые он бросает мне на ходу, становится ясна вся картина.

На первом занятии Джо с воодушевлением поведал классу о позавчерашнем событии. Поговорил с учениками о домашних животных. Спел с ними песенку про котят. И после урока повел своих подопечных полюбоваться на приплод Кошки. Так сказать, закрепить визуально.

«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят…»

– Она уже добивала последнего! – Джо останавливается возле неподвижно сидящей каменноликой дежурной и снова переходит на крик. – Ты представляешь – ей тут, на виду у всех, было это удобнее!

Дежурная по-прежнему сидит враскоряку на корточках и делает вид, что происходящее ее не касается. Терпеливо пережидает. Лишь пучит глаза на ненормального лаовая, все более уподобляясь земноводному. Мне кажется, продлись эта сцена еще минут пять, и тетка, плюнув на все, утробно заквакает и ускачет в сторону затхлого фонтана.

Из урны возле двери вытягиваю черный шуршащий мешок. Мусора успели накидать немного – вытряхиваю прямо на дорожку пару яблочных огрызков и несколько мятых салфеток. Осторожно подбираю невесомых изувеченных котят – одного за другим – и убираю их в мешок. Два серых, один рыжий и один непонятного цвета, весь в крови. Сплющенные головы, бескостные тельца, вылезшие прозрачные и скользкие кишки. Пальцы мои пачкаются. Самое оно вытереть их сейчас об очередные трусы, наверняка висящие на заднем дворе.

Кошка внимательно наблюдает за мной и снова несколько раз открывает пасть.

При виде разбросанного мусора дежурная оживляется. Кладет свой кирпич, вскакивает и убегает в помещение. Через пару секунд появляется с совком и метелкой. Сметает все, хватает орудия убийства и с озабоченным видом снова исчезает за дверью общаги.

Призывая к занятию, из динамиков в виде больших грибов раздаются громкие музыкальные звуки.

– Идите, идите, – машет толпе рукой Джо.

Школьники нехотя расходятся, возбужденно переговариваясь.

Почему-то я уверен, что больше взбудоражила их реакция тичера, а не судьба котят.

Замечаю, что Джо плачет.

– Успокойся, дружище, – говорю, положив ему на плечо свободную руку. В другой, вымазанной в крови, держу мусорный мешок. – Иди к себе.

Незаметно киваю Грейс, та осторожно подходит и берет своего парня за руку.

– А что с этим? – растерянно спрашивает Джо, глядя на мешок.

Губы его дрожат и кривятся. Он дергает ворот рубахи и пытается вытереть одеждой лицо.

– Закопаю у соседей на кампусе, там есть у них большой палисадник.

Прошу Грейс принести мне из общей кухни нож-топорик. Им я легко вырою ямку под кустом.

Я кладу мешок на дорожку.

Потом мы оба смотрим на выходящую из дверей Грейс с кухонным топориком в руке.

Желтый глаз солнца равнодушно взирает на нас сквозь пелену утреннего смога.

– Такие, брат, пироги с котятами, – по-русски говорю я.

Кажется, Джо понимает меня.