7.3. Таджикистан богемный

В том году в Душанбе я много общался с Сашей-художником и кругом его знакомых. Саша – друг Рыжего по ВГИКу – принадлежал к местной богеме и пользовался всеми халявами, которые ему предоставлял статус официального члена Союза художников Таджикистана. Мастерская, материалы, выставки, санатории – все, чего душа ни пожелает! Саша проводил половину своего времени в Москве и различных поездках, возвращаясь в Душанбе как на глубокую кланово-родовую базу. Тут все были свои, все знакомые, все схвачено, без проблем, без напрягов.

Самое интересное, что никакой реальной продукции при этом производить не требовалось. Саша рассказывал, что за два года так и не представил дежурной комиссии ни одной новой работы, регулярно получая при этом зарплату, пользуясь личным ателье в центре города и так далее. Это не значит, что он все это время ничем по жизни не занимался, проводя дни в праздном безделье. Александр работал, как я понял из его слов, со светом. Его живопись воспроизводила традиционный ориентальный ландшафт, пропущенный сквозь призму специфического импрессионизма с «ренессансным» лицом. Каждое полотно делалось посредством многократной лессировки, нагнетавшей воздушный свет в тусклую материю холста. Сашиной кисти принадлежит культовый портрет Рама, сделанный накануне отъезда последнего из СССР в 1981 году.

У Саши был кент, которого звали Яша. Яша происходил из старинной семьи бухарских евреев и чем-то напоминал Чарли Чаплина – такой же рыцарь печального образа: гуманист и циник одновременно, существо совершенно беззащитное, но способное неожиданно опустить кого угодно. Он играл на саксофоне в цирке, располагавшемся как раз напротив Каландаровского дома, у «Гулистона».

Саша и Яша представляли собой дуэт, которому позавидовали бы сами Карандаш и Олег Попов. Однажды они выбрили себе макушки, оставив по краям черные как смоль волосы. В таком виде и гуляли по городу, прикалываясь к интеллигентного вида прохожим: «Эй, ты, дай рубчик! Ну чо ты, рубчик дай!» Реакция ошарашенных сограждан тайно записывалась на маленький шпионский магнитофончик, а потом все это дело прослушивалось в веселой компании. Впрочем, ребята не ограничивались в своих перформансах родным городом. Те же самые акции с «рубчиком» они проделывали, к примеру, в Таллине, посещая наши туманные края. Реакция чопорных эстонцев на такие прихваты представлялась им на порядок забойнее, вызывая просто бешеный стеб.

Однажды они устроили «телефонный террор» какому-то известному таджикскому оперному певцу – лощеному толстячку, портрет которого для прикола висел у Саши в комнате. Они где-то раздобыли телефон артиста, и вот Яша набирает номер и начинает пародийным голосом нацмена:

– Але, Розочка? Дайте мне Розочку!

Розочка – это жена певца, такая же толстая бухарская тетя. На другом конце провода раздается непонимающий голос:

– Какая Розочка? Что вам нужно?

– Как что нужно? Ты вообще кто такой? Розочку позови!

– Я сейчас милиционера позову! Чего вам надо, вы куда звоните?

– Эй, ты че? Ты меня милицией пугаешь? Ты вообще знаешь, кто я такой?

В трубке короткие гудки. Вторая попытка:

– Але, Розочка? Дайте мне Розочку! – И все прокручивается заново: – Ты че, ты меня милицией пугать будешь? Ты посмотри лучше в окно! Я сейчас подойду туда со своими ребятами, да? Мы тебя, как сурка, караулить будем! Что с Розой, где она?

Наконец после нескольких попыток выйти на Розочку в трубке слышна какая-то суета, долетают слова певца к супруге:

– Тебя какой-то хулиган спрашивает.

– Меня? Хулиган?..

– Тебя-тебя, не меня же!.. – В голосе певца нервические нотки.

Роза берет трубку:

– Алло, вам кого нужно?

– Розочка, это ты? Здравствуй, дорогая! А это что за козел у тебя там сидит?

Роза к такому обороту дела явно не готова. Возмущается, бросает трубку. Но Саша с Яшей – ребята упорные: show must go on! Все это продолжается час-полтора. Наконец коллекция голосов собрана – еще одна «папка» в архив. Такого рода записей у них было сделано множество. При желании отдельные голоса и фразы обрабатывались и менялись местами, создавая совершенно немыслимые сцены.

Но этим творческая фантазия молодцов не ограничивалась. Чего только стоил проект с шахом мира – Махмудиком! Это был двенадцати-тринадцатилетний подросток, которого Саша с Яшей встретили на базаре, где тот пытался заработать деньги пением каких-то невероятных куплетов. Ребята сразу поняли, что парень – талант. Ну и стали его «растить». Но не как уличного артиста, а как шаха мира.

Махмудик должен был ощутить себя реальным шахом мира, и главное – выработать командный голос и вальяжные манеры. На практике это выглядело примерно так. К Саше на квартиру приглашались гости, часто симпатичные девушки. В одной из комнат на огромной тахте возлежал обложенный подушками Махмудик в золотой тюбетейке и расшитом шелковом халате. Саша с Яшей вели себя по отношению к нему крайне подобострастно: приседали, кланялись, складывая у груди ладони: «Чего изволите, величайший?» Шах обводил всех полупрезрительным взглядом и командовал: «Ты – пойди сделай мне чай! А ты – помой арбуз!»

Постепенно возник целый культ Махмудика, в котором участвовали лучшие представители душанбинской богемы. Если в ситуацию попадали люди со стороны, не посвященные в суть происходившего, то очень скоро крыша у них начинала ехать. Махмудик вел себя безукоризненно, ни перед кем не смущался и был готов спокойно протянуть туфлю для поцелуя какому-нибудь чиновнику из Министерства культуры. А то и девушке. И целовали! Такая была накачана атмосфера.

Иногда Махмудик раскручивался-таки на песни и даже танцы, как правило – в людных местах, непременно желая при этом заработать. Надо сказать, собирал он хорошо. Очень уж забойно выглядели его перформансы, особенно после Сашиных и Яшиных проработок. Но самое интересное было в том, что ни Саша, ни Яша, ни кто-либо еще из почитателей Шаха мира никогда не видел ни родителей, ни родственников монарха. Никто вообще не знал, где и с кем живет Махмудик. Единственное, что удалось выяснить из его личной жизни, – что он учился в школе для умственно отсталых детей. Видимо, его своеобразие воспринималось в семье как сдвиг.

Одним из Сашиных друзей был Исик – тоже художник, сын усто Мамадали Халикова (с которым я познакомился во время своего самого первого посещения Таджикистана). В эту же компанию входил Алексей Сафаров (брат шаномага Вовчика), охаживавший тогда одну финку и в конце концов сваливший в Суоми. Позже в передовице одной из душанбинских газет я прочел, что некий «финский бизнесмен таджикского происхождения собирается выкупить у города гранитный памятник Ленину на центральной площади, чтобы затем украсить им участок перед своей виллой». При этом называлась какая-то бешеная сумма порядка миллиона баксов. Но Ильич, насколько мне представляется, до сих пор стоит невыкупленным на старом месте (если его не снесли исламисты во время гражданской войны).

Были в компании и музыканты, в том числе те, с которыми Яша выступал на разного рода мероприятиях – от свадеб до обрезаний. Брат одного из музыкантов, Давлат, превращался в то время в мастера таджикского кино, потом возглавил Федерацию Союза кинематографистов СССР, а после распада Союза стал одним из лидеров таджикской оппозиции. По его инициативе в 1979 году московско-душанбинская кинотусовка сняла совершенно чумовой фильм под названием «Телохранитель» (Таджикфильм). Эта картина является в буквальном смысле слова параллельной версией «Сталкера» – как по сюжету, так и по актерскому составу, одновременно представляя собой уникальный инспиративный прорыв в тему чингисидовского наследия, которая с 1992 года обрела реальное политическое измерение.

А началось все с оттяга. После завершения съемок фильма «Сталкер» творческий коллектив приехал расслабиться в Душанбе. И тут вышеупомянутый брат-киношник им говорит: «Ребята, а почему бы нам не поэкспериментировать?» Вот и поэкспериментировали.

В фильме «Телохранитель» три главных героя: горец-пастух (Александр Кайдановский), шейх (Анатолий Солоницын) и красный комиссар (Николай Гринько). Сюжет вкратце такой. Красные поймали в горах шейха – крупного басмаческого авторитета. Теперь его требуется переправить тайными тропами – чтоб не отбили соратники – в Бухару, в штаб армии, и передать комиссару. Пастух берется выполнить это задание. Игра начинается. Вместе с тем при щейхе находится специальная инициатическая тамга, дающая власть над всей Азией. Некая «царица Азии», обитающая в заоблачных снежниках на Крыше мира, посылает за тамгой своих архаровцев, которые рыщут повсюду в поисках шейха. Одновременно за тамгой охотятся и другие автохтонные структуры. Попутно инициацию проходит особый магический младенец, призываемый эмиром джамаата крепко держать в руке меч Азии.

Фильм представляет собой один из ранних советских ис-тернов, где авантюрный сюжет закручен на густой мистике и тотальном стебе одновременно. Бешеная природа, крутые горцы, сексапильные красавицы, перестрелки, зависания над пропастью, уходы в последнее мгновение от пуль и облав, обряды посвящения в высшую мировую власть – все это превращает «Телохранителя» в совершенно культовый фильм, причем элементы истинной азиатской эзотерики делают его в чем-то гораздо интереснее интеллигентски-надуманного «Сталкера». В конечном счете пастуху (то есть телохранителю), преодолевшему все западни и напасти, удается-таки доставить шейха в Бухару. В конце фильма шейх, прежде чем сдаться комиссару, снимает с шеи тамгу и передает ее профану пастуху, ничего не ведающему об истинном значении амулета.

Мораль сей басни в том, что именно пастух показал себя во всей тусовке наиболее достойным носителем качеств, требуемых от кандидата на высшую инициацию. Политика и советская власть здесь как бы вообще ни при чем. Главное – личные «онтологические» качества. Вот такой сюжет. «Много званых, мало избранных…» Сам Давлат тоже делал ленты «под Тарковского». Одну из его работ на национальном материале – «В талом снеге звон ручья» – я видел в Душанбе во время предыдущего посещения таджикской столицы. Нас с Хайдар-акой тогда специально пригласили на премьеру в местный Дом кино. Но «Телохранитель» неизмеримо круче. Это просто истинный шедевр для понимающей публики.

Однажды Яша предложил Ирине выступить вместе с его биг-бэндом на таджикском худои в качестве исполнительницы ориентальных танцев. Ирина местных танцев не знала, но неплохо владела техникой индийского катхака, имеющего сильные персидские корни. На этой базе можно было свободно импровизировать, и она согласилась. В один прекрасный день мы погрузились всей компанией в автобус, и наш музобоз отправился в кишлак, где готовилось обрезание двух мальчиков. Мальчиков тут «режут» в шесть-семь лет, отмечают это событие всей махаллей, так что гостей иногда собирается до нескольких сотен человек. Финансируется мероприятие тоже вскладчину, иначе у семьи виновников торжества никаких денег не хватит. Это в кишлаках – в городах нравы чуть скромнее, но тоже выходят далеко за рамки привычных западным людям семейных посиделок.

Мы прибыли на место, ребята разгрузили аппаратуру. Нас с Ириной, как заморских гостей, пригласили в дом. Провели по комнатам, показали даже женскую половину, где в платье из золотой парчи и такой же тюбетейке среди десятка других женщин восседала какая-то важная матрона, наверное, мать мальчиков. Все мероприятие, однако, должно было проходить во дворе, где уже стояли по всему периметру огромные столы, ломящиеся от разнообразных яств. Тут же, во дворе, размещались гигантские котлы, в которых готовились плов, шурпо и прочая снедь. Над центральным местом, где во время церемонии восседают «обрезанты» с родителями, висел большой бордовый ковер традиционной выделки, на котором огромными буквами мелом было выведено: «Москва». А рядом, тоже мелом, воспроизводился логотип московской Олимпиады из пяти колец и стилизованной кремлевской башни со звездой. «Вот это номер!» – подумал я, но спрашивать распорядителей бала о действительном смысле начертанных рун не стал.

Человеку, знакомому с восточной ментальностью, особенно в ее советском измерении, и так ясно, что в настоящем случае речь шла вовсе не об Олимпиаде как таковой (которая к тому же имела место в 1980 году, а на дворе стоял аж 1986-й), но об особой форме симпатической магии, где ключевым понятием служила «Москва». Иначе говоря, ковер с такой надписью представлял собой сверхъестественное «окно» в настоящую столицу как место силы советоидной мифологии, а олимпийский логотип играл роль своеобразной общепонятной пиктограммы той же идеи. Таким образом, худои по поводу обрезания проводился в присутствии «официальных духов», от которых ожидались в дальнейшем защита и благодать, а возможно, и способствование дальнейшей карьере виновников торжества. То есть все было очень традиционно, в соответствии со старинной адатной практикой. А какого цвета кошка, совершенно не важно: главное, чтобы она мышей ловила.

Тем временем схак начался. Прочли молитву, сказали «иншалла» и поехали! Яшин бэнд выдал разогревающее попурри из попсы и местных напевов. Мне поднесли пиалу, почти до краев наполненную, как сначала показалось, водой. Ну, думаю, типа минералки для разгона. Поднес к губам – а там чистый арак! Выяснилось, что откровенно ставить на мусульманский стол батлы с бухлом считается неэстетичным, да и по чину не положено. Отсюда такой трюк: разливают это дело сначала где-нибудь за кулисой, по-тихому, в чайники, а потом уже выставляют на стол и пьют опять же не из рюмок, а из пиал. Причем пьется, как правило, именно водка или коньяк, но ни в коем случае не вино. Почему? В народной ментальности существует такая идея, что пророк якобы запретил пить именно вино, а крепкие напитки – формально нет. Это, конечно, противоречит действительным кораническим предписаниям (где конкретно запрещается пьяное состояние во время молитвы), но в данном случае фольклор как часть адата оказывается сильнее.

Ясное дело, что с таким «чаем» народ быстро разошелся. Яша дал Ирине сигнал. Она уже была в униформе, выглядела как классическая персидская танцовщица, и даже мейкап был соответствующий. Однако недоставало главного – тюбетейки! Дело в том, что здесь принято во время перформанса засовывать танцорам деньги под тюбетейку. Нет убора – нет денег! Благо, промах удалось быстро ликвидировать: кто-то из Яшиной труппы дал Ирине вышитую памирскую шапочку. Она вышла в центр круга, Яша взял свой хорн, бэнд ударил по струнам, включилась перкуссия, процесс пошел…

Для Ирины это было практически первое выступление перед подобной аудиторией, что ее, однако, нисколько не смутило и даже наоборот простимулировало. Она очень ловко «вытаптывала» ритмы, сопровождая их мануальной пантомимой и характерными движениями корпуса. Бубенчики на ногах интригующе позвякивали, а длинная юбка и шаль плыли горизонтально во время продолжительных вращений по типу суфийских радений. Со всех сторон на танцплощадку бросились поддавшие молодцы, включившись в зикр. Время от времени кто-нибудь из них доставал из кармана купюру и, покрасовавшись с ней в высоко поднятой руке или даже обойдя весь круг вдоль столов, подскакивал наконец к Ирине и демонстративным жестом совал деньги ей под шапочку. Танцорша периодически перекладывала ассигнации оттуда себе за пазуху, в расшитую жилетку, но на «паркет» выскакивали новые плясуны, и схак продолжался. Через некоторое время Ирина была набита деньгами буквально по самое горло, а народ все продолжал расходиться.

Традиция одаривать деньгами танцующего артиста имеет давние магические корни. Смысл здесь в следующем. Танец, как известно, в наибольшей степени, по сравнению с другими видами искусств, связан с экстазом. Экстатическое же состояние издревле рассматривалось как некая одержимость чем-то сверхъестественным, божественным. Таким образом, танцор выступает как медиум-шаман, связывающий в момент перформанса этот мир и потустороннюю реальность, а тело его становится вместилищем духа. Стало быть, если обратиться теперь к этому духу с какой-либо просьбой, он может донести ее «до неба» высшим силам. Но для этого танцора надо как-то «подмазать».

Иными словами, если тело артиста – живой алтарь, то на этот алтарь требуется возложить жертву. Роль жертвы в данном случае выполняют деньги или иные дары. Как считают на Востоке, чем выше степень экстаза артиста, чем более он одержим, тем более высокий дух вселился в его тело. С точки зрения философии искусства здесь можно говорить об уровне эстетического совершенства, а с точки зрения психологии творчества – о совершенстве техническом. Чем выше техника, тем выше эстетический и инспиративный уровни. Таким образом, чем лучше артист выступает (с точки зрения публики по крайней мере), тем ближе он к божеству и тем больше шансов, что через него на контакт выходит высокий и могущественный дух.

Люди, выходящие с деньгами к артисту, исполняют часть ритуала, цель которого – умилостивить духа. Во-первых, они сами пляшут, как бы стараясь понравиться духу и одновременно еще более раззадорить танцора, усилить его инспирацию. Этой же цели служит и предварительная демонстрация денег. Чем крупнее сумма в руке, тем круче она должна зажигать шамана, от творческого состояния которого зависит в конечном счете финальный контакт с духами небесной иерархии соответствующего уровня.

Кроме того, небо, по древним поверьям, реагирует в соответствии с щедростью просителя. Отсюда опять же стремление дать артисту купюру покрупнее. Хотя в наше профаническое время многие пытаются обмануть высшего судию и идут на чисто внешний эффект, предпочитая пачку мелких купюр одной крупной. Тем не менее от перестановки слагаемых сумма не меняется. В тот вечер Ирине накидали примерно с полштуки – чуть ли не полугодовую зарплату среднего советского инженера. А потом еще пришли заказы, и она выступала уже не только на обрезаниях, но и на свадьбах, причем в сопровождении настоящих народных музыкантов из самой, так сказать, аутентичной среды.

Как-то вечером я прогуливался по улице Ленина и неожиданно встретил Сашу. Присели на лавочку, закурили, разговорились. Саша тоже собирался сваливать из Союза и прорабатывал возможные варианты. Главной его мечтой был Нью-Йорк. Туда же рвался Рыжий. В Городе желтого дьявола давно обитал один из их общих югославских приятелей по ВГИКу, маня собственным примером в заповедное, как тогда казалось, зазеркалье.

– Я, конечно, понимаю, – сказал мне тогда Саша, – что высшая цель – это тишина и спокойствие где-нибудь на природе, где тебя никто не достает и ты можешь заниматься собственными делами, как Рам, к примеру. Однако прежде требуется пройти через все высшие канализации, так как без этого, опять же, как проклятый, не будешь себя чувствовать полноценно…

Я был с ним полностью согласен. Высшие канализации манили и меня. Билет ТУДА, в отличие от Саши с Рыжим, уже почти лежал у меня в кармане. Оставалось только паковать чемоданы. Мы зашли с Александром в бар, выпили водки – как положено, не из пиалы, а из рюмки. Это был в то время первый душанбинский бар а-ля вест. «Высшие канализации начинаются отсюда», – подумалось мне.

– Ну, Саша, давай, за все высшее!..