6. Питерские гонки

Ленинград – Прибалтика, 1985–1986

В начале 1985 года я увидел у себя на пороге молодого кудрявого парня с улыбкой Марлона Брандо. Он представился другом Каландара, с которым якобы познакомился минувшим летом в Фанских горах. Каландар, прозвавший парня за его невинные голубые глаза Ясным Соколом, уже рассказывал мне, как встретил очень веселого человека на трассе Искандеркуль – Душанбе, возвращаясь с Сашей, братом своей жены Каи, из поездки за мумие. Сокол, узнав от Володи про Рама, сразу объявил, что собирается примкнуть к нашей инициативе по выезду из СССР и тоже хочет к мэтру в Америку. Каландар перенаправил его ко мне, тем более что жил Ясный Сокол по соседству – в Питере.

Сокол рассказал, что знакомый мне еще по хутору в Лан-герма Олег-барабанщик, на которого он тоже как-то замкнулся, организовал вокруг себя целую группу Рамовских фанов, строивших планы свала за границу любым способом в надежде на заокеанскую встречу с гуру. Помимо Сокола, в эту компанию входили его пассия Вера, ее подруга Татьяна-художница с другом Лешей-музыкантом, пианистка Клава, мастер астрального карате Кирилл, его подруга Люда, художник и музыкант Сережа Седой и еще несколько человек. Сам Олег уже был женат на одной голландской панкушке с красными волосами и готовился к отъезду в Амстердам. Эстафету надо было перенимать нам.

В мае наша новая «группа выезда» провела свое первое крупное мероприятие, как бы затравочное. Позвонила Татьяна и сказала, что по линии какой-то официозной молодежной инициативы, членом которой она формально являлась, ей совершенно неожиданно предложили курировать на общественных началах группу американских гостей. Теперь она звала нас с Ириной приехать в Питер и принять участие в программе.

Весь наш спецназ собрался у Тани на квартире, вернее, в одной из комнат многосемейной коммуналки на канале Грибоедова, недалеко от площади Мира, в том самом доме, где, по преданию, некогда проживала легендарная старуха-процентщица. Это было довольно мрачное здание у живописно изогнутого мостика над черными водами в гранитном ложе. Все это должно было вставить американцев уже само по себе. Они вошли в комнату, пройдя сквозь инициатический лабиринт коридоров, с лихорадочно сверкающими глазами и безумными улыбками: «Хай!»

Штатников было человек десять: молодые ребята и девушки из разных концов Америки, приехавшие в Союз формально по какому-то обмену, а в принципе просто поглазеть. Интересно, что всех их объединяла тяга к сверхъестественному, чудесному и таинственному. Как выяснилось, многие из них занимались йогой или медитацией, небесным боксом, цигуном или тантрой, как Майк из Техаса – здоровенный реднек с бычьей шеей, увешанный тибетскими талисманами типа ваджры и четок из змеиных позвонков. Он вышел в центр круга и сказал, что сейчас всех поприветствует традиционным тибетским образом. Народ замер.

Майк снял с себя змеиные четки и с поклоном передал их новому русскому другу. Потом подошел к следующему и тоже с поклоном передал что-то снятое с себя. И так он по очереди одарил амулетами и талисманами практически всю нашу компанию. Мне самому в руки попало какое-то симпатичное божество, и я, словно язычник, втайне радовался удаче: вот какой хороший идол мне достался, ай да идол, не зря я сюда, за тридевять земель, летел!.. Но это, как выяснилось, была только первая часть приветствия.

– Спасибо, друзья! – радостно воскликнул Майк. – Теперь, когда вы зарядили эти предметы своей позитивной энергией, они станут еще более лечебными!

И началась вторая часть маски-шоу. Майк вновь пошел по кругу… забирать подарки! Да-да, он, к полному недоумению счастливых «наших», последовательно отнимал только что розданные роскошества назад, снова вешая амулеты себе на шею и убирая будд в складки одежды. Самое ужасное, что при этом нужно было улыбаться и делать вид, что ничего иного ты изначально и не ожидал, ибо трезво понимал правила игры.

Наши к таким стратегиям, откровенно говоря, не были готовы. Вот уж действительно, «не ждали». Однако не будем обобщать. Девушка Дженис из той же группы совершенно искренне подарила мне книгу по тайцзицюаню – большой тогда дефицит в СССР. Мы с Соколом свозили американцев в Москву, поводили отдельных товарищей по местным эзотерикам. Как трудно было постоянно говорить по-английски! К концу дня язык буквально болел и отказывался вообще шевелиться, даже по-русски. Это была хорошая школа интенсивного американского.

Довольно быстро мы научились забалтывать и убалтывать практически любого. Контакты с иностранцами были нужны не только для поиска, как говорится, «паровоза» за бугор, но и для обретения твердой валюты, которая требовалась для финансирования многосложной операции по выезду из страны. Вернувшись из Москвы в Питер, мы тут же сняли, прямо в метро, двух швейцарок, Уши и Розмари, приехавших на двухнедельные курсы русского языка, которые организовали тогда в Ленинградском университете.

Гуляя с ними, мы параллельно вышли на целую группу англосаксов, тоже «курсантов». Те направили к нам своих сменщиков, и так процесс пошел. За короткое время мы обросли огромной компанией западных студентов, в различной степени серьезности и интенсивности занимающихся изучением русского языка. Бульшую часть контингента составляли англосаксы; кроме них, были в основном немцы, швейцарцы и голландцы.

Среди наших новых знакомых оказался целый ряд людей, ставших впоследствии известными специалистами в области советологии и кремлевской политики в Евразии, например: научный сотрудник Американского института мира (USIP), аналитик Американской комиссии по международным религиозным свободам (USCIRF) Патриция Карли; профессор американского Центра стратегических и международных исследований (CSIS) Сара Мендельсон, аналитик Би-би-си и специалист по Кавказу Том де Ваал…

Наши друзья периодически привозили из Лондона новые записи и новые сплетни: что там сейчас модно, о чем говорят в разных тусовках. Практически каждый вечер мы устраивали всевозможные party: в Дюнах, Сестрорецке, на квартирах у знакомых, в валютных барах и номерах «Интуриста». Чтобы посещать известные места, да к тому же в компании иностранцев и с валютой на кармане, нужно было определенным образом выглядеть. Я принял соответствующие меры и вскоре вполне мог закосить под финна, при необходимости пуская в ход дежурные фразы типа: «Кuinka on, jollari jo, puhuteko suomea?»На худой конец всегда выручал эстонский, неотличимый для славянского уха от финского.

В самый разгар наших летних гонок Сокол неожиданно предложил зайти в гости к Кэт – старой знакомой Хайдар-аки, Адмирала и Володи Степанова, жившей на улице с двусмысленным названием Благодатная. Сам Сокол познакомился с Катей через Степанова, в период работы в «Арсенале» вместе с Константином и Гурием – вечными оруженосцами мэтра. Мы зашли и, как выяснилось, вовсе не зря. Для начала, я узнал про себя много интересного.

Прежде мы с Кэт не были знакомы. Я слышал о ней заочно, прежде всего от Хайдара, который, как я понял, одно время ходил на Благодатную как к себе домой. Кэт в то время была замужем за Колей-Математиком – молодцем, по описаниям очевидцев, красоты совершенно античной. Он был златокудрым, голубоглазым, культуристически накачанным русским Гераклом, при том постоянно занятым задачами математического космоса и в упор не замечавшим супругу и очаровательную дочь. Зато их приметил своим интеллектуальным центром мастер Джи, который для начала преподал Кэт основы шахматной игры по Мейерхольду.

Вот как об этом пишет Константин Серебров: «Для поднятия ее боевого духа я привез в Питер крупную фигуру московского андеграунда – Али, который покорил Кэт великолепными мистическими мифологемами. По сравнению с Али ее муж никак не смотрелся, и Кэт влюбилась в нового героя. Николай тут же был вытеснен из квартиры к одной из своих обожательниц, а Кэт зажила с гениальным философом. Али, не теряя времени даром, тут же взялся за воспитание Кэт и стал вводить ее в курс мистической жизни. В процессе обучения Али постоянно упоминал алхимического мэтра Адмирала, и Кэт заочно была им очарована. Когда воспитанница была готова, Али решил показать ее Адмиралу для контрольной проверки. Привезя ее в Москву, Али гордо и величаво отправился на ночное заседание мэтров. Как только Кэт увидела Адмирала, левый глаз ее необычайно заблестел, и она, подойдя к нему, прошептала:

– Как вы можете жить среди этих ублюдков? Давайте я вас заберу к себе в Питер!..»

Но человек, связавшийся с Бароном Субботой, сам по себе из-за стола уже не встанет. В народе считают, что он начинает проявлять невоздержанность в допингах и страстях.

«Кэт сорвалась с моих колен и стала яростно отдирать Лорика от Адмирала.

– Ты чего обижаешь мою маму?! – гневно закричал вдруг Юрашка и, схватив бутылку, прицелился в голову бушующей Кэт.

В зеленых глазах Кэт засверкал яростный и холодный огонь и, не найдя выхода, обрушился на меня.

– Ты, сволочь, немедленно успокой ребенка, – с ненавистью проговорила она, – а то я принесу тебя в жертву Бафомету…»

Кэт тоже заочно слышала обо мне, в основном из рассказов Айвараса и Вяйно, с которыми она каким-то непонятным мне образом пересеклась. С большой вероятностью – через мастера Джи…

Ребята завлекли ее пустотной мистикой, а заодно сообщили, что в Таллине живет-де очень опасный черный маг, которого зовут Володя. «Вот тебе на: опять двадцать пять», – подумал я. В черной магии меня обвиняли не впервые. Хайдар-ака рассказывал, что Каландар ему однажды очень долго объяснял и даже чертил схемы, по которым выходило, будто все кармические связи сходятся на мне, что дает мне возможность якобы черномагически манипулировать другими, в том числе самим Каландаром. Он считал, что и Хайдар сидит у меня под колпаком, и все остальные, кроме, возможно, Рама. Вот такое исключение.

Игорь Дудинский представлял Хайдару нас с Ириной как «заезжих магнетизеров», черномагически изолировавших мэтра от истинных друзей. Мать самой Ирины при этом считала меня гипнотизером, управляющим ее дочерью на расстоянии. К такому же мнению была близка мать Татьяны – другой таллинской девушки, ходившей ко мне на йогу и переводившей Рамовские тексты с эстонского на русский. Йог Паша прямо говорил, что я его заколдовал. Не раз мне также говорили, что я произвожу впечатление шпиона, тайного агента, секретного манипулятора. И вот теперь – Айварас с Вяйно. Great! У меня начали раскрываться глаза. Я понял, что, вероятно, сама Ирина какое-то время считала меня черным магом и что уж точно меня остерегались Олег-барабанщик и Тийна – жена Айвараса, с которой Кэт сильно сдружилась в последнее время. Все они были сбиты с толку, видимо, нашими мальчиками. Откуда же у них этот бред?

Я вспомнил о Раме, которого тоже несколько человек упорно почитали за черного мага или, по крайней мере, за очень плохого дядю. Рам объяснял, что шизофренические личности, как правило, не выносят пустого излучения, подрывающего базис всякой эгоистической шизы – как личной, так и благоприобретенной. Субъективно, в силу паталогической перверсии, они воспринимают такое стабилизирующее излучение (мезонойя, или срединное состояние) как оказываемое на них давление, которому пытаются агрессивно противостоять: «бороться с черной магией средствами черной магии». Откуда Айварас с Вяйно нахватались подобного мусора? Вряд ли это была их личная шиза – скорее благоприобретенная. Речь шла об энвольтациях того, кого Рам называл словом «enemy» – врагом общего дела…

Кэт поначалу держалась очень напряженно, но поскольку я пришел вместе с Соколом, которого она явно обожала как душечку, это спасло положение. Убедившись, что у меня нет рогов и хвоста, Катя расслабилась и стала очень мило щебетать, что она тоже, мол, собирается в Штаты, к Раму, и вообще… А потом она сообщила, что несколько дней назад у нее в гостях был Вяйно.

– Так он что, сейчас здесь, в Питере?

– Нет, он уже в Америке!

– Как в Америке?!..

Это не умещалось у меня в голове. Ведь в Америке – Айва-рас, а Вяйно…

– Вяйно тоже в Америке. Он только что туда прилетел из Швеции, куда попал после успешного побега через Финляндию…

И Кэт рассказала, как недавно к ней наведался Вяйно, да не один, а с тартуским приятелем Мадисом. Это была их последняя остановка перед броском к границе. Вяйно попросил, чтобы Кэт никому ничего не говорила до момента, когда они дадут о себе знать. И вот дали – через эфир «Голоса Америки».

Испытывая, в противоположность Айварасу, сложности в практике знакомств с нужными людьми и попадания в нужные ситуации, Вяйно решил справиться с задачей по-македонски: «разрубив» все одним ударом. Этим ударом должен был стать дерзкий побег из Союза через Финляндию. Вяйно привлек к этой затее своего друга, и они вдвоем отправились летом 1985 года в район советско-финской границы в Карелии. Проникнув в запретную зону, беглецы шли исключительно в темноте, а днем отлеживались где-нибудь в укромном месте. Потом требовалось выйти на патрульную полосу и определить график смены дежурных нарядов. Для этого приятели с неделю лежали в кустах, внимательно фиксируя все передвижения на контрольной полосе и помечая их в специальном дневнике. Наконец график патрулей был составлен. Путь лежал через болота. На этот случай заранее беглецы припасли надувные детские игрушки типа крокодилов, которые позволяли держаться на воде и не тонуть в глубоких местах.

Почти сутки двигались они через болото. Не ели до этого несколько дней. Наконец достигли спасительного финского берега. Впрочем, спасительного в больших кавычках: по существовавшему тогда двустороннему договору финская сторона выдавала советской всех обнаруженных на своей территории перебежчиков. Тем не менее финские хуторяне, а подчас и сами пограничники, проявляли сочувствие к прибалтам. К примеру, бежавших на Запад эстонцев они не выдавали, позволяя им спокойно добраться до шведской границы, по ту сторону которой уже начиналась для бывших советских граждан уже истинная свобода. Вяйно с Мадисом тоже добрались до шведской границы и сдались американцам в Стокгольме. Их признали политическими беженцами и впустили в Штаты. Так Вяйно вслед за Айварасом буквально в тот же год оказался в Нью-Йорке, получив место сотрудника Эстонского дома в Рокфеллер-центре.

Однажды Вера представила мне Лорана. Это был швейцарец из Женевы, занимающийся историей русского масонства. Лоран, в свою очередь, свел меня с Иваном Федоровичем Мартыновым – питерским историком-литературоведом из Библиотеки Академии наук, впавшим в диссидентуру и сидевшим в отказе. Этот человек выдавал себя за последнего иницианта в цепи русских розенкрейцеров. Он говорил, что по масонским правилам мастер на смертном одре имеет право на неформальную инициацию неофита, которая приравнивается к полноценному посвящению с исполнением всех обрядов и свидетельств. Ивана Федоровича, специалиста по деятелю русского Просвещения XVIII века Новикову, якобы посвятил «по чину последнего дыхания» мастер Борис Львович Киселев, наследовавший линию дореволюционных лож «карбонариев» (таких, как «Северная звезда») под юрисдикцией знаменитого оккультного энциклопедиста Григория Оттоновича Мёбеса.

Мастер Мартынов участвовал в правозащитном движении, подвергался обыскам и вызовам в Контору, слежке и прослушке. Постоянная конспирация, конечно, не на шутку грузила психику. Федорыч сильно попивал и курил «Беломор» как паровоз, но при этом не терял оптимизма. «Вставайте, граф, нас ждут великие дела!» – любил он повторять. Его главной мечтой было выехать в Израиль и принять участие в мистическом строительстве Соломонова храма в титуле масонского мастера, на который он претендовал. Иван Федорович примкнул к нашей выездной команде. Теперь в его роскошной комнате с видом на Фонтанку можно было устраивать эксклюзивные пьянки для специальных заморских людей, да и для своих тоже.

Помимо Ивана Федоровича, был в СССР еще один примечательный Федорович, тоже большой мастер: Павел Федорович Беликов – личный друг Рерихов, действующий апостол «Живой этики» в Прибалтике, с которым меня познакомил Тынис. Беликов родился и вырос в Эстонии, в довоенные годы работал в таллинском представительстве советской фирмы «Международная книга». Через него Рерихи выписывали себе в «свободный мир» новые советские издания. Позже Беликов стал главным связным многочисленных советских групп агни-йоги с семьей Рерихов в Индии.

Жил Беликов вместе с супругой неподалеку от Таллина, в Козе-Ууэмыйза. Его квартира была наполнена культовыми предметами типа портрета Матери Мира с автографом или гималайских пейзажей кисти самого Махатмы. Фотографии, письма, книги, ритуальные фигурки и разного рода объекты с двойным кодированием были здесь представлены в изобилии. Сам Павел Федорович производил впечатление приятного, тихого человека, без претензий на лидерство. На пост магистра агни-йоги его поставила сама история.

Мастер, находясь уже в преклонном возрасте, жаловался на истощенность, и я однажды предложил ему провести сеанс оздоровительного пранирования. Он лежал на спине, закрыв глаза, а я, сидя в изголовье, пытался генерировать эфирное поле глубокого сна. Именно пустота глубокого сна является лучшим медикаментом души и тела, приводит энергии человеческой композиции в соответствие с небесным замыслом. Через некоторое время Павел Федорович в самом деле заснул, и я потихоньку ушел, не тревожа его. А через несколько дней узнал, что магистр так больше и не проснулся. Его душа окончательно отошла в ту ночь от бренного тела, отправившись сквозь лабиринты бардо-тхедола на зов высших учителей. Не получалось ли в таком случае, что я тоже оказывался некоторым образом инициированным по чину «последнего дыхания»?

Алис после визита к Беликову сказал мне, что если в СССР падет коммунизм, то главным культом в России станет агни-йога. Рериховцы в самом деле были весьма активны, а агни-йога понималась ими чуть ли не как национальная русская йога. Как же, ведь здесь братом махатм объявлялся сам Ленин, а советская власть подавалась как предзнаменование наступления эпохи Майтреи – будды коммунистического будущего! В 1926 году Николай Рерих вручил наркому иностранных дел Советской России Чичерину письмо от якобы высших иерархов Шамбалы: «На Гималаях мы знаем совершаемое вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков жизни. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов общего блага! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признали своевременность вашего движения и посылаем вам нашу помощь, утверждая Единение Азии! Знаем, многие построения совершатся в годах 28–31–36. Привет вам, ищущим общего блага!»

Вокруг истории с Рерихами, Шамбалой, махатмами и советской властью всегда ходили самые противоречивые слухи. В конспирологической среде мне приходилось слышать разговоры о том, что ОГПУ якобы еще в двадцатые годы отправляло спецэкспедиции из Памира в Тибет – в поисках, как это тогда формулировалось, «замкнутого научного коллектива в Центральной Азии». На самом деле чекисты принимали участие только в одной тибетской экспедиции – рериховской. Все остальное – чистая легенда, хотя планы были…

Как известно, интерес к Тибету проявляла еще царская Россия. В начале ХХ века планы присоединения Тибета к Российской империи разрабатывал приближенный к придворным кругам бурятский доктор Петр Бадмаев. В Центральную Азию отправлялись научные караваны и засылались лазутчики-топографы. За Крышу мира разыгрывался геополитический покер между Петербургом, Лондоном и Токио. Разговоры о том, что где-то в Гималаях существует высокоразвитая, но при этом тайная цивилизация, владеющая ключами оперативной науки, стали распространяться на Западе вместе с писаниями Елены Петровны Блаватской об индийских махатмах – буквально «великих душах» – как продвинутых учителях человечества. В Европе и Америке стали появляться люди, выдающие себя за посланцев мистических учителей из закрытой гималайской страны Шамбалы.

Одним из самых больших энтузиастов установления живого контакта с махатмами был Александр Барченко – биолог и автор мистических романов, член дореволюционных питерских тусовок масонов, мартинистов и розенкрейцеров. Партнером Барченко по шамбалическому проекту выступил Глеб Бокий – такой же тусовщик, пошедший при большевиках служить в ОГПУ и поднявшийся до уровня руководителя спецотдела. В 1924 году этими товарищами было организовано так называемое Единое трудовое братство, целью которого являлись подготовка экспедиции в Шамбалу и установление прямых контактов с ее руководителями для привлечения тысячелетней мудрости Востока на благо всех трудящихся земли и мировой революции.

К лету 1925 года к экспедиции все было готово, за исключением подписи наркома Чичерина. Однако из-за интриг Якова Блюмкина (знаменитого террориста, убившего Мирбаха), который вынашивал собственные планы агентурного проникновения в Центральную Азию, мероприятие в последний момент было сорвано. В результате в Тибет поехал один Блюмкин, присоединившись в качестве ряженого «монгольского монаха» к альтернативной экспедиции Рерихов. Вот как отражен образ Блюмкина в путевом дневнике самого Николая Рериха: «Приходит монгольский лама и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут нашего приезда. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающая эта организация лам!»

Потом Блюмкин понимает, что Рерих ни во что не въезжает и начинает его понемногу грузить. Художник записывает: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей. Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклами разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия, как корнями, пронизана этой странствующей организацией».

Знаменитое письмо махатм советским вождям тоже, по всей вероятности, не обошлось без Блюмкина. Вот что пишет на этот счет Вадим Лебедев в статье «Секретная экспедиция ОГПУ в загадочную страну Шамбала. Фальшивый лама»: «Любопытно, что Рерих, узнав, что лама разбирается в тонкостях политической обстановки в России, просил у него совета. Рерих мечтал вернуться на родину, но боялся преследования органов, и позже, по совету Блюмкина, художник оформит официальные документы как специальный представитель чародеев-махатм, которые якобы всецело одобряют действия большевиков и дают согласие на передачу таинственных знаний советскому правительству. Так Блюмкин поможет Рериху вернуться в Москву».

Сам Блюмкин, из странствий дальних возвратясь в столицу, сильно наехал на Барченко за россказни про Шамбалу, ради бесплодных поисков которой ему пришлось мотаться к черту на рога (сам виноват – зачем интриговал?). И уехал в Палестину – организовывать советскую резидентуру под прикрытием торговли старинными еврейскими манускриптами. В 1929 году Блюмкина расстреляли по постановлению судебной коллегии ОГПУ «за повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной чекистской армии» (на самом деле – за связь с Троцким, которому Блюмкин передал в Турции часть денег от сбыта конфискованных большевиками хасидских рукописей).

А в 1936 году начались расстрелы членов Единого трудового братства, которое было объявлено контрреволюционной фашистско-масонской шпионской организацией, связанной с заграничным центром масонской шпионско-террористической организации «Шамбала-Дюнхор», занимавшейся сбором секретных сведений и подготовкой терактов, пытаясь получить доступ к руководящим советским работникам. Ну а как же, если сам Рерих писал о «мощности и неуловимости организации лам».

Потом на разговоры про «организацию лам» клюнули немцы, которые пытались со своей стороны интриговать через Лхасу против Лондона и заполучить союзников в тылу Британской Индии. По личному заказу Генриха Гиммлера Шамбалу искала экспедиция Эрнста Шеффера в 1939 году. Но тоже не нашла. Зато немцы привезли из Лхасы письмо настоящего тибетского махатмы – хутухты-регента Кватухту – своему вождю: «Глубокоуважаемый господин (король) Гитлер, правитель Германии, господствующий над обширными странами. Да пребудут с Вами здоровье, радость покоя и добродетель! Сейчас Вы трудитесь над созданием обширного государства на расовой основе. Поэтому прибывший ныне руководитель немецкой Тибетской экспедиции сахиб Шеффер не имел ни малейших трудностей в его пути по Тибету, ни в осуществлении своей цели установления личных дружественных отношений; более того, мы надеемся на дальнейшее расширение дружественных отношений между нашими правительствами. Примите, Ваша Светлость, господин (король) Гитлер, наши заверения в дальнейшей дружбе в соответствии со словами, сказанными Вашей стороной. Это Я подтверждаю Вам! Написано 18 числа первого тибетского месяца года Земляного Зайца (1939 год)» (Ганс-Ульрих фон Кранц. Аненэрбе. «Наследие предков». Секретный проект Гитлера).

Из опубликованных дневников Гесса (Рудольф Гесс, член Тайного кабинета и заместитель Гитлера в нацистской партии, посвященный из ближайшего окружения фюрера, член Общества Туле): «Поход Германии на Восток, по сути, был санкционирован Центром космического контакта на Земле, так называемой Шамбалой. Махатмы не только подсказали Гитлеру необходимость разгромить источник пролетарского зла, захватившего территорию Россию, но и направили в генштаб рейха своих специалистов. Воины Шамбалы (тибетцы) оказались не только в личной охране фюрера, но и в центре стратегического планирования. Именно они называли день и даже час нападения. Беда в том, что Адольф был наполовину сумасшедшим и наполовину гением, и первое взяло верх над вторым: он отдал приказ уничтожить под корень все сущее на пространствах противников. Это полностью изменило отношение махатм к нему. И хотя посланники Шамбалы оставались при Гитлере до его последнего часа и лишь позднее были перебиты русскими, энергетическая поддержка Шамбалы исчезла. Уже к середине 1942 года мы были обречены на полное поражение» (Сергей Волков. Экспедиция СС в Тибет).

Может быть, именно поэтому Варавера считал, что Шамбала – это оплот астрального фашизма? Нынешний далай-лама от дискуссии в этой плоскости дипломатично уходит, ускользая в беспредметную риторику философии, разработавшей 22 категории пустоты. Впрочем, далай-лама – вовсе не первоиерарх в агни-йоге, а миф о Шамбале присутствует не только в буддийской, но и в бонской традиции, и даже представляется, что именно из последней он и был заимствован махаяной. Русский ученый Б. И. Кузнецов в одной из своих работ убедительно показал, что бонские хроники имеют в виду под Шамбалой Сирию, откуда Шенраб Миво, основатель религии бон, вынес свои откровения после женитьбы на еврейской принцессе в Иерусалиме.

Сокол познакомил меня со своим приятелем Ильей, который активно интересовался мистикой, много лет занимался хилерством. В то время он был женат на Кате – правнучке загадочного придворного доктора Петра Бадмаева, о котором широкая общественность страны узнала из фильма «Агония». Там этот бурят-монгольский доктор выступает ментором Распутина как движущей силы русской истории: «Твой, Гришка, паровоз, мой пар!» – говорит он поучительно «старцу».

В начале 1920-х годов в СССР вышла документально-пропагандистская книга «За кулисами царизма», в которой рассказывалось об империалистических планах российского самодержавия утвердиться в новых регионах Евразии за счет ослабления китайского фактора в силу распада Цинской империи. В этом издании приводятся выдержки из подлинных записок доктора Бадмаева его крестному отцу, императору Александру III, а также Николаю II, где сказано, как нужно перебросить монгольскую конницу к вратам Пекина – на случай сопротивления в столице Поднебесной новой власти возрожденного Каракорума, утвержденной священным ярлыком Белого царя.

По утверждению доктора, чингисиды, к роду которых он сам принадлежал, всегда выступали посредником исторического объединения элит России и Китая, что не удивительно: эта старинная каста потомков Великого хана в разные исторические периоды правила в Монголии, на Тибете, в Китае, Индии, Персии, на Кавказе и в Восточной Европе, включая русские улусы Золотой Орды. По инициативе Бадмаева, обещавшего активировать свои трансконтинентальные связи в интересах глобального евразийского проекта, царское правительство послало в Центральную Азию ряд экспедиций, целью которых было составление карт местности и изучение настроений населения: не пойдут ли против Белого царя, если что? Тибетские миссии Цыбикова и Маннергейма, сидение Унгерна в Урге и гималайские экспедиции Рерихов – все это, похоже, явления одной конспирологической серии.

По сведениям Ильи, в семье потомков Петра Бадмаева сохранялся архив последнего, включавший перевод с тибетского на русский трактата «Чжуд-ши» – основного медицинского канона Центральной Азии. Кроме того, здесь могли быть геополитические записки доктора и прочие материалы по восточному чародейству. Ом мани падмэ хум, хрих йа сваха! Иван Федорович Мартынов был уверен, что на архив Бадмаева можно найти хороших покупателей, в том числе валютных.

Самого Илью этот архив мало волновал, гораздо больше его привлекали методы так называемой кунта-йоги – изобретения пермяцкого гуру Тоши, тоже ссылавшегося на Шамбалу, но в контексте совершенно фантасмагорическом, не имеющем отношения к древней мудрости тибетских лам, адептом которой выступал при русском императорском дворе Катин прадед. У Ильи в квартире, на улице Школьной, увешанной анаграммами «Тошиного письма», часто собирались богемные тусовки с мистическим уклоном, велись разговоры, проводились хилерские сеансы, призывались духи и заклинались души заморских гостей, занесенных в ингерманланд-скую топь коварными ветрами заполярной Гипербореи…

В Питере через знакомых Веры я снял комнату в желтом доме на улице Жуковского, на последнем этаже типичного каменного колодца. Еще в этой же квартире жила наркотская пара, Он и Она. Эти торчки практически каждый день варили на кухне мачье, распространяя невыносимый шмон по всему этажу. Опасаясь милицейских налетов, они постоянно перекрывали входную дверь огромным железным крюком длиной в локоть. Причем чтобы попасть домой, мне приходилось подолгу названивать или даже колотить в дверь ногами. Засада состояла в том, что звонки и тем более стук наркуты воспринимали не иначе как попытку ментов прорваться в их логово и взять с поличным, поэтому не открывали. Приходилось кричать во всю мочь: «Эй, это я, Вова!»

Особенно туго бывало, если я возвращался домой поздно ночью. Подчас на мои стуки и крики выскакивали обитатели соседних квартир, принимая меня за пьяного или заширен-ного беспредельщика – под стать самой парочке, травившей весь этаж запахами своего отвратного зелья, – и грозились вызвать упаковку или перевозку. Этого я никак не мог допустить. Мало того, что я жил здесь без прописки, так еще хранил иностранную валюту, которую скупал в перспективе выезда за границу. Я выдавал себя соседям за обиженного интеллигента, который сам пал жертвой невменяемых психов-маньяков, и уважающие все культурное питерцы шли навстречу, оттаивая:

– Вы бы хоть их как-то предупреждали, что ли…

Разумеется, я пробовал и предупреждать, и договариваться насчет специальных условных стуков. Но если наркоты зарубались от своих препаратов в несознанку, то поднять их не удалось бы даже краном. Искать же новое место жительства было не с руки, поскольку квартира на Жуковского считалась местом весьма центральным и к тому же хорошо известным многим моим иностранным друзьям, приходившим сюда менять валюту и посылавшим ко мне с этой целью собственных знакомых.

Подчас отдельные заморские девушки даже оставались тут ночевать, ломаясь в поздний час пилить в гостиницу куда-нибудь на Петроградскую. Для них это была бешеная экзотика: железные питерские крыши, двор-колодец, огромный крюк на дверях, странные соседи. Последних я выдавал за духовных диссидентов, выпавших из системы социалистического производства и промышляющих отварами в духе альтернативной медицины. Жилище парочки, состоявшее из огромной комнаты с наглухо завешанными тяжелыми шторами окнами, было сплошь заставлено древними шкафами, диванами и креслами, заваленными сверху какой-то неразличимой в темноте рухлядью. Свет как таковой отсутствовал. Лишь маленькая свечка на полу запаливалась в экстренных случаях, чтобы не промазать по венякам. Конспирация! Не ровен час, менты засекут свет в окошке – и тогда наряд неизбежен…

Иногда я устраивал в своей комнате небольшие сборища в стиле среднеазиатских худои. На застланном одеялами полу расставлялись напитки с закусками, здесь же на электроплитке готовился чай. Со стен из многочисленных застекленных рам на нас глядели мутными глазами неизвестные люди. Дама, сдавшая мне эту комнату, рассказывала, что здесь до самой смерти жила ее бабушка-блокадница. Видимо, нас окружали родственники и знакомые этой бабушки – целая вереница портретов в камзолах, униформах, открытых платьях с рюшами или с глухими воротниками под горло. Дети, молодежь, взрослые дяди и тети, пожилые люди и совсем старики… Я представлял себе, как эта бабушка годами сидела у окна, в самом конце длинной и узкой комнаты, словно в экзистенциальном тупике, созерцая море железных крыш и мрачный колодец двора – сразу за обрывом подоконника. А сзади на ее давило поле воспоминаний, манифестированное мутными взглядами человеческих теней из застекленных портретов…

Питерские квартиры – питомники привидений. Делая ремонт, можно обнаружить под многослойными обоями еще дореволюционные газеты. Олег-барабанщик случайно наткнулся у себя на Лиговке на тайную замурованную комнатку, нечто вроде чуланчика без окон, метра два на два, а там – целый склад дореформенных вещей: одежда образца эпохи Серебряного века, фарфоровые чайные сервизы, пачки царских денег и прочая хренотень. Наверняка толстые стены городских коммуналок до сих пор хранят в себе секреты былых состояний и состояньиц. Убегая от беспредела пьяных матросов, люди наскоро прятали то, что не могли взять с собой, рассчитывая на скорое возвращение. Никто не предполагал, что триумф советской власти затянется на семь десятилетий…

Здесь же, на Жуковского, давал под гитару свои первые публичные концерты Саша Дугин, приезжавший в Питер навести европейские каналы для выхода к интересовавшей его герметической литературе.

 

Ваш воспаленно-томный шелк

Украл сиреневый закат,

И кто-то много раз подряд

Пугал вас лезвием зеркал.

 

 

Но ваши узкие зрачки

Тянулись в сумасшедший бриз,

Где инфернальный парадиз

Дрожал в нервическом Ничто…

 

Стайка итальянских девушек с лицами моделей художников эпохи кватроченто слушала его, затаив дыхание. Узнав, что Александр большой поклонник писателя Габриэле д'Анунцио и оккультиста Юлиуса Эволы, они окончательно убедились, что все русские – опасные сумасшедшие и неисправимые дадаисты. Одна из них, миланская красавица Лиза Чиккерини, едва не испытала всей беспощадной тяжести русского дада на собственной шкуре. Правда, Саша в данном случае был совершенно ни при чем. Речь идет о Каландаре, тоже крутившемся в Питере в это время и познакомившемся с очаровательной итальянкой на одной из наших вечеринок. Он так на нее запал, что принял бескомпромиссное решение бежать на Запад, в Италию – к Лизе.

Для этого он решил воспользоваться тропой, протоптанной Вяйно через финскую границу. Рассказанная мной история о бегстве на крокодиле настолько поразила его своей изобретательной наглостью, что он с бескомпромиссной решительностью уверовал в собственные силы. Ведь ему случалось без всякого специального снаряжения преодолевать заснеженные хребты Припамирья, а здесь – какая-то лесная лужа. Смешно прямо! А главное – каков стимул! Он мне позже рассказывал, как собирался без предупреждения появиться на пороге Лизиной квартиры в Милане: типа вот он я, прошел через пол-Европы ради твоих черных глаз! Ну а потом можно и к Раму, в Америку…

Каландар собрал рюкзачок, не забыл положить туда и карту. Правда, не приграничной местности, а Италии, чтобы Милан найти. И отправился на петрозаводском поезде в Карелию. Все делал, как и положено братьям мистического ордена Каландария, – интуитивно. Сошел на какой-то мелкой безлюдной станции и отправился по солнцу на запад. Одного не учел дервиш: пограничная зона начиналась не в километре-двух от нейтральной полосы, а в полусотне. Зашел он на первый попавшийся по пути хутор воды попить, хозяин ему говорит:

– А чо воды? Давай, я тебя обедом угощу. Чай, далеко собрался-то?

Каландар, конечно, от такого предложения не отказался. В самом деле, где еще придется плотно поесть? Наверное, уже в Финляндии… Присел он на лавку подождать, пока хозяйка за сметаной к соседке сходит, а та вернулась уже не одна, и даже не с соседкой, а с целым нарядом погранцов. Подходит к Каландару офицер:

– Что делаем, отдыхаем?

– Отдыхаем, гражданин начальник.

– Сюда-то как попали, зачем?

– Да вот решил по грибы сходить.

– Что ж непременно к нам? Сами-то откуда будете?

– Из Душанбе. Средняя Азия.

На офицера накатывает ступор. Такого, видимо, даже он не ожидал. Может, человек просто прикалывается? Проверили документы: точно – Душанбе.

– А в рюкзаке что? Небось карта?

– Есть такое дело.

– А ну покажь!

Карта Италии произвела на погранцов еще большее впечатление, чем душанбинская прописка. А Каландар и дальше под дурика косит – в принципе, единственная возможность в его ситуации избежать крупных неприятностей. Приехал, мол, в Питер к другу на свадьбу, решил по этому случаю грибов собрать, фирменный супчик приготовить. В пригородах – народу тьма, все срезано. Вот сюда и занесло. Сел на поезд, слез на станции поглуше, где явно грибники толпами не шастают. Ну и… Одним словом, парню выписали штраф за «непреднамеренное» нарушение приграничного режима и отправили обратно на станцию. Легко, нужно сказать, отделался. Видимо, сильно пробила зеленопогонников итальянская карта!

Вскоре в Амстердам уехал Олег, предварительно познакомив меня со своей старой приятельницей – бандершей центровых валютных проституток. У этих девочек скупать иностранную наличность оказалось намного проще, чем у случайных туристов или даже знакомых студентов, хотя и чуть дороже. Зато валюты было много. При необходимости я даже мог частично перепродавать ее студентам из третьего мира, постоянно мотавшимся в Европу за барахлом. Через них мне удалось к осени того же года познакомиться с Лизой – университетской профессоршей из колумбийской Боготы, проходившей стажировку в Ленинграде и согласившейся, мягко говоря, пойти мне навстречу.

Я снял для Лизы отдельную квартиру, а также оплачивал ее периодические поездки в Париж к любовнику. Латиносы – люди небогатые. Тот уровень жизни, который моя профессорша могла себе позволить в Питере, был по их меркам весьма нехилым. Единственное, что ее раздражало, так это неспособность советских обывателей адекватно оценить ее одежду и бижутерию.

– Боже мой, какая дичь! – возмущалась Лиза. – Вот я специально купила в Париже наручные часы, а тут никто даже не понимает, что это за фирма! Я уже не говорю про шубу и сапоги!

Еще Лизу раздражали немытые автомобили и столпотворение мятых людей на центральных улицах. То ли дело в Париже! Лиза, в отличие от подавляющего большинства латиноамериканских студентов и аспирантов, обучавшихся в СССР, попала сюда не по путевке компартии, а просто на халяву, по какому-то академическому обмену. Ее единственным мотивом приехать на год в Ленинград была относительная близость Западной Европы, столь труднодоступной для большинства латиноамериканской интеллигенции, включая академическую профессуру.

Кроме Лизы, среди всего контингента латиноамериканских учащихся были еще два некоммуниста: Хорхе – тоже университетский профессор, интеллектуал, и Карлос – искатель приключений и плейбой, для которого в Северной столице главный интерес представляли местные девушки. Они втроем формировали в латиноамериканском землячестве как бы буржуазный блок, ни с кем из других соплеменников не общаясь по соображениям классового противостояния. Мы взяли их в свою англосаксонскую тусовку, где они смогли немного расслабиться: ведь тут были совершенно другие игры…

Именно Карлос, знавший Татьяну через театральную студию, познакомил меня с Лизой, а Ирину – с Хорхе, который, как интеллигентный человек, сразу понял проблему и предложил конструктивное решение. За свою свободу Ирине пришлось расплатиться фамильной коллекцией старинных монет, в том числе золотых.

К весне 1986 года бульшая часть нашей компании достигла поставленной цели: нужные люди были найдены, документы оформлены, ходатайства о выезде поданы. Нашим культовым местом стал особняк загса на Петровской набережной и в еще большей степени – каменные маньчжурские львы у самой воды. У этих зверей неоднократно совершались водочные возлияния в знак освобождения от советской кармы. Даже чисто юридически мы теперь имели намного больше прав, чем обычный гражданин СССР. Например, при наличии иностранной супруги позволялось иметь при себе валюту, отовариваться в «Березке» и без проблем заходить в любые интуристовские гостиницы. Первое время было очень странно сидеть где-нибудь в валютнике «Европейской» и спокойно заказывать дринки по-русски, не кося под термолая или стейтса…

Улетел, махнув серебряным крылом, в Вену Кирилл. Его старая подруга, безбашенная Люда, отправилась в Люксембург. Сокола ждал Гамбург, Татьяну с Верой – Лондон, ну а мы с Ириной собирались осмотреть останки доколумбовых культур Южной Америки. Практически в этом же сезоне сделали себе документы в Штаты Кэт и Тийна, выйдя замуж за отъездных советских диссидентов. И даже Иван Федорович получил разрешение на выезд в Израиль. В сущности, все, кто из наших хотел уехать, добились своего. Единственным исключением стал Леонид. Его семья наконец-таки нашла однофамильцев в ФРГ и уже получила разрешение на выезд, Леня активно паковал чемоданы, но судьба распорядилась иначе… Он утонул, купаясь в карьере со своей подругой-татарочкой: нырнул и не вынырнул, а когда достали – было слишком поздно… Memento mori.

Однажды я совершенно случайно посмотрел по телевизору передачу «Человек и закон», которая оказалась посвященной делу Мирзабая – Абая, обвинявшихся в убийстве известного ташкентского киноактера Талгата Нигматулина. Об этом инциденте мне тогда уже доводилось кое-что слышать, но здесь представилась возможность многое увидеть собственными глазами. Зал суда, лица обвиняемых, судебная хроника и видеоархивы. Вот показывают Султан-Бобо, священный хауз. В него с разбегу прыгает резвящаяся компания: Мирза, Абай, с ними еще несколько человек…

В целом криминальная эпопея бирунийской пары сводилась к следующему. Покрутившись достаточно вокруг Мирзы с Абаем, некоторые литовские мюриды худо-бедно смекнули, что последний им просто парит мозги, и стали постепенно отходить от его чуткого руководства. В это же самое время московская группа пыталась пробить для Абая столичную прописку и прочие халявы типа должности директора в так называемом Институте развития человека, который должен был открыться под крышей авторитетов из Академии наук. В этой ситуации литовский бунт был совершенно ни к месту, и Абай поехал на разборку в Вильнюс. Там его не хотели принимать, но когда подъехал Мирза, то встреча сторон состоялась.

Между тем Мирзу в этой компании продолжали считать «специалистом» чуть ли не вынужденно, ибо без него вся тусовка лишалась концепции и мистической легитимности одновременно. Абай же все чаще давал понять, что уже не он ставленник Мирзы, как изначально предполагалось, а Мирза – его. «Ученик превзошел учителя» – так теперь гласил официальный лозунг новой школы. Мирза ничего против такого пиар-хода не имел. «Космос большой», – отвечал он на все каверзные вопросы.

Теперь Абаю требовалось жестко подавить оппозицию. И добился он этого не посредством тайных магических козней, как можно было бы ожидать, нет; подход у него был вполне материалистический: он действовал прямо-таки по-сталински, не позволяя никому распредмечивать проблему. По свистку хозяина из Москвы прибыла группа клин-гонов во главе с научным сотрудником НИИ мировой экономики и социализма Вострецовым. Эта зондеркоманда сразу начала терроризировать отступников избиениями, разбойными ограблениями и погромами квартир. Все в ужасе попрятались по щелям, каждый ожидал ночного звонка в дверь.

Абай вызвал в Вильнюс и Талгата – старого приятеля Рыжего по ВГИКу, – который занимался карате-марате и очень интересовался мистической стороной вопроса. Абай зацепил его на этом интересе и начал эксплуатировать. Талгат демонстрировал сверхъестественную преданность, рабски служа мастеру и идее космического всезнания. Устраивал социальные контакты, пиарил бирунийскую пару в кинобизнесе, наконец, тысячами платил Абаю «за обучение». Однако в Вильнюсе мочить схизматиков отказался. Это уже было больше, чем бунт, – это была революция!

Подавив оппозицию – во всяком случае, продемонстрировав ей who is who, – Абай решил взяться за Талгата. Поздно вечером он в сопровождении зондеркоманды научного сотрудника НИИ мировой экономики и социализма явился на квартиру, где находился отступник. Тут же были Мирза и литовские хозяева. По приказу Абая клингоны набросились на Талгата, но тот воспринимал все происходящее как очередной урок, который нужно пройти до конца в смиренной покорности. Гуру всегда прав! Талгат не сопротивлялся. Абай заставил включиться в процесс даже Мирзу. Мирза, пнув Талгата пару раз, тем самым засвидетельствовал свое подчинение репрессивному авторитету Абая, который, по сути дела, рвался позиционировать себя в роли деспота-абсолютиста. В результате многочасового избиения, длившегося до самого утра, Талгат погиб. Команду взяли, судили. Абай получил пятнадцать лет строгача, Мирза – двенадцать, Вострецов – тринадцать, клингонам дали поменьше, но времени подумать у них все равно хватило.

Не могу сказать, о чем думал сам Абай, умирая на тюремных нарах от туберкулеза: о Боге, душе, мире или каких-нибудь людях, может быть, о Талгате. На примере бывшего ученика он мог видеть, как человеку, следующему высшими путями, следует смирять себя перед судьбой, помня заветы древних мудрецов: «Совершенномудрый не действует там, где действует Небо». Интересно, пытался ли Абай представить себе, о чем были последние мысли Талгата? Понял ли тот истинную сущность Абая или же до конца почитал его за гуру?

Есть такая японская притча. Один Простец решил найти себе учителя, чтобы тот показал ему путь на небо. Во время этих поисков он наткнулся на Хитреца, который решил использовать наивное рвение Простеца. «Я покажу тебе путь на небо, если ты согласишься двадцать лет на меня бесплатно работать», – предложил Хитрец. Простец с радостью согласился. И вот пашет он, пашет, но постепенно приближается время «расплаты». Хитрец начал задумываться, как же ему избежать разоблачения. Ужесточает и ужесточает условия труда, в надежде что Простец надорвется и отбросит копыта: нет человека – нет проблемы. Но тот как двужильный – ничто его не берет. Вот упорный! Наконец настал конец срока. Хитрец недобро так посмотрел на Простеца и говорит:

– Ну вот, пришло время расчета. Теперь я покажу тебе путь на небо. Залезай на дерево!

Простец с готовностью полез на ствол высокой сосны.

– Лезь выше, на самый верх! – кричит ему снизу Хитрец.

Тот лезет. Залез на самый верх:

– Да, сэнсэй, что дальще?

– А дальше, – говорит Хитрец, – отпускай руки и иди по воздуху!

Простец отпустил ствол, сделал шаг в пустоту и… как ни в чем не бывало пошел дальше.

– Спасибо, сэнсэй, за указанный путь! – крикнул ликующий Простец Хитрецу. – А рай я уже найду самостоятельно!

Если следовать логике инициатических притч, то во всей этой истории именно Талгат представляется мне истинным учителем, показавшим и Абаю, и Мирзе, и всем остальным удивительный пример преданности принципам, которым следовал до конца. Я думаю, что если есть «тот свет», то Талгат наверняка занял там почетное место высокого учителя восточных единоборств и может оказывать помощь землянам в овладении высшими навыками, за постижение которых ему пришлось так дорого заплатить. Если Мирза – вменяемый человек, то ему следовало бы публично признать Талгата своим мастером как человека, более продвинутого духовно и морально. А если Мирза – истинный дервиш, то такого решения ожидает от него, насколько я могу себе представить, и сам Аллах.