2.5. Спиритические сеансы

Я давно был наслышан о разных забойных историях по поводу вращающегося блюдца, через которое духи якобы разговаривают с аудиторией. Все это было настолько интригующе, что я решил наконец сам попробовать, что к чему. Поводом к моему первому спиритическому сеансу послужил очередной зачет в институте. Сдавали мы что-то вроде иностранной литературы, где требовалось знание массы текстов, которые я читать ленился. А что, если напрямую спросить у духов, какой билет мне попадется? Чтобы блюдце вращалось и двигалось, требовалось – насколько я мог себе представить – одновременное наложение нескольких рук. Как раз с этим был большой дефицит. В конце концов я уговорил маму мне ассистировать.

Я взял большой лист ватмана, начертил на нем круг, вписав туда 33 буквы русского алфавита, а во внутреннем круге, поменьше, разместил все номера билетов. В правом поле листа я написал крупными буквами «ДА», в левом – «НЕТ». В центр круга положил тонкое фарфоровое блюдечко, нарисовав на нем указующую стрелку. Мы с мамой положили кончики пальцев на края блюдца, и я начал процедуру призывания духа. В качестве такового я выбрал Шанкарачарью – древнеиндийского философа, ряд вещей которого недавно прочел. Минут десять, несмотря на все наши старания, ничего не происходило, блюдце не двигалось. Я уже начал разочаровываться, думая, что двух пар рук не хватает. И тут неожиданно блюдце шевельнулось! Влево-вправо, потом задвигалось резко туда-сюда, а дальше вдруг перешло на круговые траектории, описывая на ватмане замысловатые спирали.

– Дух Шанкарачарьи, слышишь ли ты меня?

Блюдце дернулось к отметке «ДА» и остановилось прямо перед ней.

– Можешь ли сообщить мне номер билета?

– «ДА».

– Какой это номер?

Блюдце подошло к номеру 13, указывая на него стрелкой. Ого! Очень остроумно, но чем, как говорится, Он не шутит? Я не стал чрезмерно эксплуатировать духа вопросами и отпустил с миром.

На следующий день я хорошо выспался и пришел на зачет одним из последних. В коридоре наши девочки все еще кучковались, и я попросил у них шпаргалку на вопрос номер тринадцать.

– Ты этот вопрос плохо знаешь? – спросила меня Алла, которая тоже собиралась идти на сдачу.

– Откровенно говоря, совсем не знаю!

– А другие знаешь, или у тебя на них шпаргалки есть?

– Шпаргалок нет, я их никогда не делаю, а с другими вопросами тоже не ахти. Ну, где наша не пропадала!

Мы вместе вошли в аудиторию, где принимался зачет. Сначала к столу подошла Алла, взяла билет. Тут же подхожу я, тоже беру билет. Поворачиваю его, чтобы посмотреть на номер. 13!!! У меня аж дыхание перехватило.

– Какой номер? – спрашивает преподаватель.

– Тринадцать!

– Тринадцать? – переспрашивает стоящая рядом Алла.

Преподаватель недоуменно смотрит на нее:

– У вас тоже тринадцать?

Алла смущается, недоумевая не меньше преподавателя, но совсем по другому поводу:

– Да нет, у меня не тринадцать. Извините…

Я тем временем занимаю место за отдаленным столом, достаю шпаргалку. Ответ подготовил по полной программе, а сам все думаю: «Надо же, как круто! Вот это да!» Посидел для видимости чуть подольше, наконец, пропустив вперед Аллу, вызвался отвечать. Бодро сыплю по первому пункту, но буквально через полминуты преподавательница меня резко осаживает:

– Да, Владимир, я вижу, что вы хорошо знаете эту тему, однако у вас рекорд по пропускам в вашей группе, и я не уверена, что так же хорошо вы знаете другие темы.

И она начала меня бомбить какими-то французами, которых я не только не читал, но чьи имена вообще впервые слышал! В общем, зачет я тогда не сдал. Выхожу из аудитории в коридор – навстречу кидаются наши девушки вместе с Аллой:

– Ну что, Коша, сдал?

– Знаете, как в классическом анекдоте: «Мочу и кал сдал, математику – нет!»

– Как не сдал? А шпаргалка? Алла рассказала, ты вытащил как раз нужный номер!

– Ну, видать, не в номере счастье!

Несмотря ни на что, девушки все же вынудили меня выдать им секрет угаданного билета. Ведь в следующий раз духа можно будет спросить, не «какой билет попадется», а «по какому будут спрашивать»! Однако провести обещанный спиритический сеанс нам полноценно так и не удалось. Проблема была в том, что для этого мы собирались в общежитии студентов педагогического и художественного институтов, а тамошние нравы диктовали особую манеру поведения. Художники-молдаване, с которыми дружили некоторые из наших дам, неизбежно превращали каждое групповое собрание в закарпатский банкет, где вино не иссякало в принципе. Поэтому в лучшем случае дело могло закончиться постелью, но никак не блюдечком.

Однако в целом в нашей таллинской компании вращение блюдечка как-то не пошло. Все хотели психоделики. Зато мне удалось привить эту практику в Москве, точнее – в подмосковном Красногорске. Здесь жил мой приятель Дима, с которым мы ездили в Бурятию. Вернувшись домой, он впал в ламаизм, который, впрочем, очень быстро был вытеснен культом Че Гевары и модной тогда теорией городских партизан. А потом красногорская тусовка заразилась вирусом тантризма: несколько местных флэтов были превращены в эффективные тантрадромы, где практиковались самого широкого разлива возлияния, влияния и вливания.

Однако, согласитесь, находясь в Москве, жалко тратить время на оргии – ведь тут столько вокруг всего! Как-то раз в перерыве между пуджами я предложил провести экспериментальный спиритический сеанс. А то какая тантра без реальной мистики? Одной трын-травой сыт не будешь! Расчертили лист, достали блюдце. На этот раз руки наложили человек шесть. Я начал инвокацию Тары: «Ом таре туттаре туре соха!» И буквально через минуту блюдце зашевелилось! Всех как будто замкнуло током. Я продолжал спрашивать Тару, будет ли она с нами разговаривать и так далее. В ответ блюдце стало ходить по кругу, а потом указывать стрелкой на буквы, которые кто-то тут же старательно записывал. Блюдце обошло уже два десятка букв, но никакого вразумительного смысла в них не наблюдалось. Просто какая-то абракадабра. И тут до меня дошло: ведь Тара-то разговаривает по-тибетски! Прочитав к тому времени достаточно тибетологической литературы, я привык к латинской транскрипции тибетских слов. И вот теперь до меня дошло, что ответы Тары – это такая же транскрипция, но кириллицей, ибо я увидел, что полученный текст расчленим на характерные тибетские слоги.

– Послушайте, она говорит по-тибетски. Может быть, вызовем кого-нибудь из русскоговорящих?

– Пушкина!

Вызвали Пушкина. Тот сыпал полными банками, очень по-пушкински. Потом – еще кого-то… В общем, люди очень плотно подсели после этого сеанса на блюдечко. Некоторые даже умудрялись оперировать с ним в одиночку – оно продолжало бегать и вращаться. Постепенно Красногорск стал превращаться во всесоюзный центр спиритизма: вряд ли где еще в стране тогда гоняли блюдце одновременно столько людей и с таким азартом. В пик сезона спиритические сессии проходили буквально каждый день, иногда параллельно на нескольких квартирах, так что люди перезванивались, делясь результатами и сверяя данные. В конце концов духи из загробного мира начали манифестироваться даже в общественном пространстве города. Как-то раз мы шли с Димой через местный парк и тут увидели два огромных, метра три высотой, неизвестно откуда взявшихся в этих местах куста! Это была полная неожиданность. Мы, разумеется, эти кусты тут же ободрали, потом присели на ближайшей скамейке, прибили «Прибой».

– Это бывшее кладбище, – с энтузиазмом сказал Дмитрий. – Вот здесь, на удобрениях, такие дела и вырастают!

Я подумал про себя: «Интересно, а место, где стоит эта скамейка, – тоже чья-то могила? Кто бы это мог быть здесь похоронен?» В этот самый момент перед нами появляются две женщины печального образа, в длинных плащах и платках, напоминая чем-то персонажей византийской иконы, и спрашивают, не хотим ли мы пересесть на другую скамейку. Чтобы развеять недоумение, одна из них объясняет, что как раз на том самом месте, где мы сидим, покоится прах их папы и они хотели бы сейчас специально посидеть именно на этой скамейке. Мы, разумеется, дамам уступили, а потом я все думал: «Вот вырос индийский куст на тайной могиле, как некогда акация на могиле Хирама… Но все тайное станет явным, и имена раскроются!»

Весной 1975 года в таллинских университетских кругах поползли слухи об аресте группы интеллигентов, якобы пытавшихся создать нечто вроде социал-демократической партии. Именно так мне представила дело однокурсница, от которой я впервые узнал об этой истории. Позже оказалось, что речь шла о так называемом Эстонском демократическом движении, где участвовало около полутора десятков человек, из которых пятерых арестовали.

В нашей узкой студенческой компании мы активно обсуждали смутные тогда еще детали столь экстраординарного для маленькой Эстонии события. В весеннем воздухе повеяло революционной романтикой: ну как же, политическая диссидентура на марше! Однако достоверных сведений почти не было. Тему жестко законспирировали, и даже наши преподаватели с русской кафедры, ученики и близкие друзья Юрмиха (тартуского профессора Юрия Михайловича Лотмана, известного либерала), наверняка что-то знавшие об этом эксцессе не из последних рук, не спешили раскрывать карты. Хотя в иных случаях они потчевали нас полуподпольной литературой – от Мережковского и Замятина до Булгакова и Пастернака – и даже могли себе позволить без осуждения говорить о Солженицыне. В принципе, их молчание не удивляло: как утверждалось, однажды они уже пострадали от доноса коллеги. Второй раз на те же грабли?..

Сдав сессию, я отправился путешествовать автостопом вместе с Сипсиком. Сначала мы взяли курс на Псков, где училась наша старая знакомая из «Песочницы» Ирка Коплинская. До тогдашней административной границы с РСФСР доехали более-менее без приключений – они начались сразу же после ее пересечения. Еще на эстонской территории мы подсели в небольшой автобусик, на котором российские колхозники ездили закупаться к своим прибалтийским соседям. Сразу же за границей асфальт закончился, и дальше пришлось трястись по ухабам «непричесанного» тракта из красного суглинка. Многочисленные пакеты и коробки, которыми труженики села набили автобусик, стали разъезжаться и падать на пол, завалив все свободное пространство между людьми.

– Давай быстрее! – кричал водителю народ. – Чем скорее будем дома, тем скорее кончится этот кошмар!

Лиха беда начало. Водитель прибавил газу – затрясло еще сильнее. Люди, в основном женщины, вцепились в авоськи с озверевшими лицами, тупо глядя перед собой. В этот момент, перелетая через очередную колдобину, автобус дернулся особенно сильно и, издав стремный звук, резко затормозил, вызвав окончательный товарный хаос в салоне. Все хором заматерились. Водитель выскочил наружу и бросился под колеса своего тарантаса.

– Ну, че там? – нервничал народ. – Давай быстрее!

– Быстрее, быстрее… Какой, нахуй, быстрее? Рессора ебанулась. Давай, вылазь, мать твою! Никуда дальше не поедем!

После небольшого, минут на пятнадцать, скандальчика с матерными разборками возле автобуса появилась фигура аборигена на велосипеде, который объяснил, что вот тут, метрах в двухстах, есть некая МТС, где за бутылку водки механик сможет все поставить на место.

– Давай, бабы, водку! – крикнул водила. – Чиниться надыть, аль как?

Бабы, загудев, достали-таки откуда-то из тюков бутылку белой. На МТС вместе с аборигеном и водителем пошли человек пять, ну и мы с Сипсиком. Остальные остались сторожить товар. В общем, приходим мы на станцию техобслуживания. Представляет она собой три стоящих в форме буквы «П», полуразрушенных кирпичных корпуса, забитых каким-то ломом. Лом – вероятно, нетленные останки былой сельхозтехники, – лежит и снаружи, а прямо в центре двора – огромная грязная лужа.

– Ну и что, где тут механик? – спрашивает водила аборигена.

– Да вот он, сука, уже нажрался, видать…

И тут я замечаю прямо посреди лужи раскинувшееся в форме буквы Х тело. Механик. Местное время – 16:00. Да, видать, недотянул немного до конца рабочего дня парниша… Понятное дело, что ремонта не будет. В общем, просто классика жанра: дороги и дураки. Мы с Сипсиком, ясен пень, не стали вникать в подробности ситуации и просчитывать ее возможные последствия, а просто отправились голосовать дальше. Слава богу, удалось тормознуть белую «Волгу», на которой мы уже через час триумфаторами въехали в древний русский город Псков.

Здесь мы гуляли около недели. Ирка водила нас по своим знакомым, в основном художникам, имевшим мастерские в старинных церквах и башнях, которых во Пскове невероятное количество. Нет там такого угла зрения, чтобы не просматривалась хоть одна маковка. Самый интересный тип жил в руинах Спасо-Преображенского Мирожского монастыря. К сожалению, не помню, как звали этого человека. Он оборудовал себе убежище от прозаической действительности в одной из келий всесоюзного памятника архитектуры, находившегося к тому времени в крайне упадочном состоянии – несмотря на официальную мраморную доску, удостоверявшую высокий культурный статус объекта. На одной из внутренних стен монастырского двора был воспроизведен в нехитрой манере граффити огромный лик Христа, скорбно взиравшего на останки былого величия древних русичей: Sic transit gloria mundi…

Из Пскова мы отправились в Москву. Там, разумеется, гульба продолжалась. Через несколько дней Сипсик где-то затерялась, а я оказался на флэту у своего старого приятеля Юры Диверсанта. В историю Системы он вошел прежде всего тем, что как-то раз наклеил антисоветскую листовку на здание югославского посольства. Однако прежде всего Дивер был художником. Его фирменный стиль – миниатюрный сюр: он рисовал акварелью, часто под лупой, крошечные психоделические фигурки, что-то среднее между Босхом и Дали, но по таланту, по-моему, превосходил обоих вместе взятых. Такими фигурками – правда, более масштабными, – он однажды от нечего делать, коротая длинные зимние ночи, разрисовал мою комнату на Пярну-мантеэ (которая после этого стала, вероятно, первым и последним музеем художника). В его московском жилище посреди просторной комнаты стоял огромный стол, заваленный тысячами мелких листочков, часто размером с трамвайный билет, покрытых удивительными композициями, от которых крыша ехала реально. Однако в тот момент Юра не занимался художествами. Его в очередной раз накрыла волна политического активизма. Поверх рисованного сюра стояла старинная пишущая машинка, на которой Дивер вместе со своей подругой-секретаршей перепечатывали диссидентскую «Хронику текущих событий» – подпольный информационный бюллетень советских правозащитников. «Хронику» я тогда увидел впервые, однако еще раньше слышал про нее по заграничным «голосам». В течение нескольких дней я помогал ребятам с перепечаткой, пытаясь пробить через копирку шестислойную пачку пергамента. К своему удивлению, я обнаружил, что скопированный мной экземпляр бюллетеня (1975, выпуск 36) содержал материал о событиях вокруг Эстонского демократического движения:

«Аресты в Таллине

13–14 декабря 1974 года в Таллине были арестованы врач Арво Варато (40 лет), инженер Мати Кийренди (26 лет), преподаватель Политехнического института Калью Мяттик (41 год) и инженер Артем Юскевич (43 года, украинец, член КПСС). 4 января 1975 года по тому же делу арестовали бывшего преподавателя Политехнического института инженера Сергея Солдатова (41 год). В 1969 году Солдатова допрашивали в качестве свидетеля по делу офицеров Балтфлота (Хр. 11). Тогда же его как свидетеля подвергли амбулаторной психиатрической экспертизе и признали невменяемым. Арестованные обвиняются в „антисоветской агитации и пропаганде“. Им инкриминируется, по-видимому, изготовление и распространение „Программы Национального фронта Эстонии“, статьи „Русский колониализм в Эстонии“ и журнала „Луч свободы“. При обыске у них вроде бы нашли магнитофонные записи „Архипелага ГУЛАГа“ (на русском) и черновики его перевода на эстонский. Арестованных шантажировали возможностью обвинения в диверсии (в Таллине была сожжена пустая машина КГБ) и в каком-то убийстве. В результате этого шантажа Варато, кажется, начал давать показания. Следствие ведут следователи КГБ по особо важным делам Пименов и Берзиньш. В марте Солдатова перевезли в Москву: по-видимому, на стационарную психиатрическую экспертизу. Следователь сказал жене Солдатова, что его, вероятно, признают невменяемым.

Солдатов передал из тюрьмы следующее письмо: „Это испытание мне ниспослано Богом, и я вверяю свою судьбу в Его руки. Ничто, даже сама смерть, не лишит меня честного имени. В смысле предъявленных мне обвинений по ст. 68 УК ЭССР я совершенно неповинен, ибо не об ущербе или вреде, а о пользе и улучшении жизни, об установлении человеческих отношений между людьми я всегда мечтал. Суд человечества и истории меня, безусловно, оправдает, а передовая общественность на моей стороне. Они это скоро поймут и почувствуют. А сейчас нужна очередная жертва, и я со святым сознанием понесу свой крест. Что владело мной, кроме идеалов любви и истины? А меня изображают преступником заблудшие и ослепленные люди. Они не понимают, что судят не отдельное лицо, а нарождающееся общественное явление, за которым – будущее и которое, наперекор всему, неизбежно. Не успеют истечь 80-е годы“.

В течение нескольких месяцев по их делу шли обыски и допросы в Таллине, Тарту и Риге. Число обысков достигло нескольких десятков. По крайней мере три обыска по „таллинскому делу“ прошли в Москве. Один из них – у филолога Игоря Кочеткова. В марте из Владимирской тюрьмы был перевезен в Таллин Георгий Давыдов (Хр. 29, 34). Подтвердив показания, данные им в качестве обвиняемого на следствии по собственному делу, дальнейшие показания он давать отказался. 27 мая Давыдов прибыл обратно во Владимир. В пермских лагерях был допрошен по „таллинскому делу“ подельник Давыдова Вячеслав Петров (Хр. 29). В мордовских лагерях по тому же делу был допрошен Александр Болонкин (Хр. 29, 30). Допрашивал его заместитель начальника следственного отдела Дубровлага подполковник Никитин, работающий в КГБ со сталинских времен. Из Москвы в Таллин вызывали на допрос подельника Болонкина Валерия Балакирева (Хр. 29, 30)».

Таким образом, мне стала известна подноготная ситуации с эстонскими «социал-демократами» и их русскими подельниками. Диссидентский интернационал действовал, и я ощущал себя его частью. Особенно запомнилось пророчество Солдатова: «Не успеют истечь 80-е годы…» Суд по этому делу состоялся уже осенью. Варато, пошедшему на сделку со следствием, дали условный срок, остальные участники процесса получили от пяти до шести лет.