2.2. Буддийский рай

И я поехал, уговорив присоединиться своего красногорского приятеля Диму, с которым мы предыдущим летом ездили в Минск. Дима был человеком хипповым, но не очень мистическим, хоть и подарил мне незадолго до этого значок с китайским иероглифом «Мо» («вершина»), который, в свою очередь, получил от Гены Зайцева (впоследствии основателя питерского рок-клуба) как знак членства в особом дзеновском ордене.

До Улан-Удэ нужно было ехать из Таллина с неделю. При посадке в поезд у меня в кармане было 14 рублей. Помню, как в Москве перед самым отправлением на вокзал мы с Димой пошли стрельнуть денег к приятелям, которые в этот момент находились в каком-то очередном МАТИ на концерте еще никому за пределами узкого круга не известной «Машины времени».

– Дима, ты куда уезжаешь-то? – спросили его приятели.

– В Тибет! – не моргнув глазом, отвечал тот. – Послушай, мэн, одолжи чирик. Бабок на дорогу совсем нет!..

У приятелей бабок тоже не было, и в результате Дима так и уехал с рублем в кармане.

Мои 14 рэ ушли частично уже в Москве, а остаток начал резко таять в поезде, где нужно было что-то есть в пути. Ехали мы в общем вагоне, что было совершенно чудовищно, ибо временами набитость была настолько тотальной, что люди сидели по четверо даже на вторых полках! Я лежал на третьей, задыхаясь от жары и в полном офонарении. Иногда, правда, народ спадал, и в моменты такого затишья кое-кто ухитрялся даже потрахаться (как наши нижние соседи по купе, например).

В общем, все было довольно сурово, но положение спасла некая девица, с которой мы познакомились в вагоне-ресторане, когда пили на последние. Поинтересовавшись, откуда мы и куда, она необычайно прониклась нашим романтизмом и сообщила, что выходить в Кемерово, куда она ехала, не будет, а присоединится к нашему паломничеству по священным местам Центральной Азии. Более того, девица, которую звали Ирой, оказалась при кое-каких деньгах и практически с момента нашего знакомства не только кормила нас обоих, но и упаивала в хлам. Мы все втроем так надирались, что даже видавшие виды официанты транссибирского экспресса отказывались продавать нам вино и грозились высадить, поэтому приходилось посылать за бухаловом посторонних пассажиров за стакан.

Я вообще заметил, что чем дальше едешь от Таллина на восток, тем «меньше хлеба и больше лозунгов» (как сказал некогда мой родственник дядя Коля). В самом деле, если в Эстонии с агитпропом дела в те времена обстояли более чем скромно (ну там, пара портретиков в центре города да флаги по праздникам), то Москва – это уже просто кумачовое море. Дальше – больше. На Урале от лозунгов просто уже некуда было деваться, причем габариты их тоже заметно вырастали по сравнению с московскими. Однако сибирский размах – это совершенно новая стадия. Апофеозом этого стиля представлялся огромный склон бурьяна вдоль железнодорожного полотна, в котором был выстрижен профиль Ленина: графически один в один, как в Кремлевском Дворце съездов, но раз в десять больше размерами. Можно себе только представить, сколько же красного агитпропа встречается путнику в Китае! Ну а пиком всего должна быть Северная Корея – страна победившей идеологии чучхе (то есть «опоры на собственные силы»).

Наконец Улан-Удэ! Выходим в полном ошалении на перрон, почва под ослабшими от долгого сидения ногами качается. Естественно, похмелье. Что делать, куда идти – тоже непонятно. Выходим с вокзала в город. Я смотрю по сторонам и замечаю идущего по улице человека интеллигентного вида в очках – тип сибирского ученого из Академгородка. Полагаю, что человек должен знать, где тут в принципе может находиться буддийский монастырь. Когда он поравнялся с нами, я его так и спросил:

– Скажите, пожалуйста, как пройти к буддийскому монастырю?

Интеллигент смотрит на всех нас некоторое время с полным недоумением, но, выяснив в общих словах, кто мы и что мы, предлагает первым делом пойти опохмелиться. Он, собственно говоря, и шел поутру опохмеляться. В каком-то аквариумного типа шалмане мы все принимаем за его счет по полному граненому стакану настоящей сибирской водки, фонареем окончательно, и тут человек предлагает нам, как гостям издалече, отправиться к нему домой, отдохнуть с дороги. Мы, естественно, не отказываемся.

Человека этого звали Володя (по фамилии что-то вроде Подберезского). Он был одним из главных местных богемщиков, известным, как нам потом рассказали его приятели, своими пижонством и запойностью. Вскоре после нашего прибытия Володина квартира стала заполняться другими людьми, каждый из которых приходил непременно с батлом, причем обязательно белой. В общем, квас, музыка, сибирский хаус…

Наконец я спрашиваю хозяина:

– Володя, а трава тут у вас есть?

– Ну, этого добра здесь море!..

Он тут же куда-то звонит, и через пять минут в дверях появляется юный бурят по имени Вадик. Оказывается, что это младший брат одного из Володиных гостей, и тут же парню дается задание свезти нас на плантацию незамедлительно. Мы с Димой, Ирой, Вадиком и неизвестно откуда взявшимся малолетним приятелем Вадика Витей Шкетом, садимся в автобус на остановке перед самым домом и едем минут десять.

Выходим и, пройдя через какие-то заросли, оказываемся на практически бескрайней плантации каннабиса. Каннабис, естественно, дикий. Его качество нам пришлось оценить уже через несколько минут. Я впервые в жизни видел как живую плантацию, так и элементарный метод сбора ручника. Растения растираются между ладонями, одно за другим, пока кожа не покроется зеленым налетом пыльцы. Потом эта пыльца скатывается в шарик – и можно курить. Бурятская масть, а именно ручник – одна из самых застебывающих, которые мне когда-либо приходилось пробовать. Стебает с нее так, что просто дыхание перехватывает, а бедному Вадику просто стало плохо: побелев, он полувозлег, но при этом мышцы лица и брюшной области мучительно продолжали сокращаться от беззвучного смеха…

На следующий день решили поехать наконец в монастырь, или, как это называется по-бурятски, дацан. Путь к дацану оказался неблизким, ибо находился тот километров за восемьдесят от Улан-Удэ, под Иволгинском. До самого Иволгинска мы с Димой, Ирой и Вадиком добрались автобусом, а потом нужно было пилить через гигантское поле, густо поросшее конопелью, еще несколько километров в сторону сверкавших на фоне голубого Саянского хребта золотых крыш монастырского комплекса.

Пересечение этого поля отняло у нас несколько часов, ибо периодически мы делали остановки для сбора пластилина (гашиша) и его раскуривания. Перед дверями обители мы предстали уже перед самым закатом. Наши руки отягощались целлофановыми пакетами, набитыми свежесобранной травой, а у Димы ею был набит еще и рюкзак. На голове у него красовалась большая фетровая шляпа а-ля Джон Мэйалл, из-под которой выбивались космы нечесаного хайра, на заднице – вытертые драные джинсы, в руках – паломнический посох. На мне была надета белая футболка с надписью черной тушью по-тибетски «Ом мани падмэ хум», на шее – колокольчики и магические амулеты, на бэксайде – такие же джинсы, на голове – такой же хайр. Кроме того, мы все были обмотаны длинными лентами серебряной фольги, которую нашли по пути.

Оказавшись перед вратами святой обители, я сложил ладони на груди, громко сказал: «Ом мани падмэ хум!» – и пал ниц. То же самое сделали все остальные. После этого мы хотели было войти, но врата оказались запертыми. Постучались. Через некоторое время в приоткрывшемся проеме показалась бритая голова ламы, который спросил, чего нам нужно. Услышав, что мы паломники из отдаленных частей Советского Союза, лама ответил, что монастырь будет вновь открыт с восьми утра. Переночевать он посоветовал в близлежащей бурятской деревне, население которой принимало паломников на постой.

Мы действительно затормозились в этой деревне, в семье, где один из детей, как выяснилось совершенно случайно, учился в Монголии на ламу. Мы пытались изо всех сил раскрутить семинариста на профессиональные тайны тибетских магов, но он, не теряя спокойствия, объяснил, что у них в улан-баторском дзогчене главным предметом является история КПСС, затем следует Конституция СССР, а уже потом, чуть ли не в факультативном порядке, изучается все остальное. Что парень не врал, я убедился на следующее же утро: когда ровно в восемь я вошел в ворота дацана, меня встретила кумачовая растяжка с надписью по-русски и по-бурятски: «Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!»

Однако реальная храмовая служба, надо сказать, производила весьма мистическое впечатление. В основном весь ритуал состоит из чтения заклинаний и текстов, сопровождаемого ударами в бубны и барабаны, звоном литавр и колокольчиков, а также работой духовой секции (раковины, трубы, флейты, рожки). Интерьер храма напоминает церковный: в середине – четыре колонны, с потолка и со стен свисают хоругви или так называемые танка – матерчатые иконы. На месте иконостаса – композиция из тысячи Будд. На амвоне восседает лама, читающий мантры и бьющий в огромный бубен изогнутой в виде буквы «S» колотушкой.

Вдоль стен храма – визуальный ряд из двенадцати событий Священной истории. Если в христианстве это этапы жизни Христа, то в буддизме – Будды. Двенадцать страстей здесь соответствуют двенадцати стадиям закона зависимого возникновения – пратитьи-самутпады. Сюжет о сошествии Христа в ад и дальнейшем вознесении на небо представляется в буддийском метафизическом понимании как аллегория блуждания души в колесе бытия, сансара-чакре, по-бурятски – сансарыйн хурдэ. Это колесо состоит из пяти областей сансарного (то есть бренного) существования, по которым блуждают души творений до тех пор, пока не просветлятся мудростью будды и не выйдут за пределы действия законов этого колеса в стихию окончательного освобождения – нирвану. Паствы как таковой в храме нет. Люди лишь заглядывают ненадолго, подходят к ламе и подносят ему деньги или иные жертвоприношения. У меня сложилось впечатление, что это, как правило, водка. Основной ритуал для прихожан состоит в обходе монастырских святынь, который сопровождается вращением молитвенных мельниц, расположенных в ряд и содержащих в себе свитки священных текстов.

Нам, как особым экзотическим гостям, выделили ламу-экскурсовода, который показал, кроме всего прочего – даже монастырской кухни, – специальное помещение на втором этаже главного храма, где располагался внушительный макет «рая будды Амитабы», исполненный в стиле кукольного театра для дошкольников: с древом мира типа новогодней елки в центре всей композиции, в окружении кукольных небожителей и разбросанных повсюду кусочков сахара и конфет «Красная Москва» в блестящих обертках. Потом у нас была аудиенция у тогдашнего главы буддистов СССР бандидо-хамбо-ламы Сандо, а также у ламы-лекаря Мунко (будущего бандидо-хамбо-ламы). В свои профессиональные колдовские тайны высокие ламы нас, разумеется, посвящать не стали, проявляя неуместную, как нам казалось в данном случае, идеологическую корректность. Тем не менее посещение дацана произвело на меня совершенно неизгладимое впечатление. Это было мое практически первое реальное знакомство с неевропейской культурой: я находился в самом центре Азии, в максимальном отдалении от всякого моря, в мистической области «континентального максимума».

После посещения дацана наша спутница Ира уехала-таки в Кемерово, а мы с Димой разместились у Вадика. Его старший брат Леша жил отдельно с молодой женой и только что родившимся бэбиком. Вадик же пребывал в одной квартире с бабушкой, мамой (обе дамы, как и жена Леши, были из сибирских казачек) и папой – бурятским партийным номенклатурцем. Папа в основном квасил по министерствам с друзьями, но к нам отнесся очень великодушно. По его инициативе мама даже безвозмездно выдавала нам из семейной кассы карманные деньги по три рубля в день на человека (и это в течение всего нашего пребывания в Улан-Удэ, то есть недели две как минимум!). Ели мы вместе со всей семьей. Спали в отдельной комнате, как в двухместном гостиничном номере.

Вадиков папа познакомил нас, через свои партийные контакты, с местными востоковедами из АН Бурятской АССР. Люди, которых мы тут нашли, оказались учениками из группы Бидии Дандарона, имевшими контакты в Эстонии. Улан-удинские буддологи задарили нас индо- и тибетологической литературой, включавшей в себя несколько работ мастера. Я спросил, можно ли с ним повидаться, но оказалось, что он был в очередной раз осужден как диссидент (формально по уголовной статье) и недавно умер в заключении. Это, конечно, меня очень опечалило, ибо, отправляясь в Бурятию, я надеялся не только на колдовское пери-пери местных шаманов, но и на квалифицированное разъяснение отдельных мест из материала о технике тантрического созерцания, опубликованного Дандароном в одном из тартуских сборников. Впрочем, его «Буддийская теория индивидуального Я», обнаруженная мной в числе подаренных изданий по истории и филологии Центральной Азии, многое проясняла в этом вопросе.

В «Хронике текущих событий» (1972, выпуск 28) появилась следующая статья.

«Улыбка Будды (Новое дело о ритуальных жертвоприношениях)

С 18 по 25 декабря 1972 г. в народном суде Октябрьского р-на г. Улан-Уд э проходил судебный процесс над научным сотрудником Бурятского института общественных наук (БИОН) Сибирского отделения АН СССР Б. Д. Дандароном, обвинявшимся по ст. 227 ч. I („Посягательство на личность и права граждан под видом совершения религиозных обрядов“) и ст. 147 ч. III („Мошенничество, то есть завладение личным имуществом граждан или приобретение права на имущество путем обмана или злоупотребления доверием, причинившее значительный ущерб потерпевшему, либо совершенное особо опасным рецидивистом“) УК РСФСР…

Б. Д. Дандарон – крупнейший ученый-буддолог, родился в 1914 г., был репрессирован в 1937 г. по ст. 58 тогдашнего Уголовного кодекса, получил второй срок в 1947 г., отсидел почти 20 лет, в 1956 г. полностью реабилитирован. На теперешнем процессе Дандарон обвинялся в организации и руководстве в 1971–1972 гг. „тайной буддийской сектой“; в частности, Дандарону и восьми его „ученикам“ инкриминировалось отправление на дому религиозных обрядов-согшодов (в городах Ленинграде, Тарту, Улан-Удэ, Кижинге), сопровождавшихся „кровавыми жертвоприношениями“, „ритуальными совокуплениями“, свидетельствующими о „cексуальном мистицизме“ членов „секты“. В числе формулировок обвинения фигурировали также „покушения на убийство и избиения бывших членов секты, пожелавших порвать с ней“, и „связи с заграницей и международным сионизмом“…

Четверых из арестованных вместе с Дандароном: Ю. К. Лаврова, А. И. Железнова, Д. Буткуса и В. М. Монтлевича – психиатрическая экспертиза городской больницы № 1 г. Улан-Удэ (в составе Ф. П. Бабаковой, В. М. Веселова и В. С. Смирнова) признала невменяемыми с рекомендациями о направлении в психбольницы специального типа; диагноз „шизофрения“ (с вариациями от „вялотекущей“ до „параноидальной“) следовал во всех случаях после фраз: „в окружающем ориентируется правильно“, „со стороны центральной нервной системы патологических изменений не обнаружено“, „эмоционально упрощен“, „недостаточно обеспокоен своей личной судьбой“, „память и интеллект соответствуют полученным знаниям и приобретенному опыту“, „склонен к резонернству“ и „на вопросы отвечает формально“; наиболее явными различиями в характеристиках оказалась степень готовности отвечать на заданные вопросы – от „сдержанно“ до „охотно“)…

…Прокурор Байбородин был одновременно главным следователем по делу Дандарона; ходатайство адвоката о его отводе не было удовлетворено. На суде Байбородин заявил, что ненормальность и ущербность причастных к процессу лиц видна из того, что „все умные люди уезжают из Бурятии“, а эти в ней остались…

Верховный лама Бурятии, пандид-хамбо-лама, отказался поддержать обвинения Дандарона в сектантстве и опроверг их, дав исчерпывающие (хотя и не „научно-атеистические“) разъяснения по поводу характера буддийских ритуалов. Адвокат Нимиринская в четырехчасовой речи полностью доказала невиновность своего подзащитного. Таким образом, налицо поразительное сходство „дела Дандарона“ со знаменитым „делом Бейлиса“, описанным В. Г. Короленко, и закончившимся оправданием обвиняемых инородцев, благодаря его же вмешательству, делом о „мултанских жертвоприношениях“. Но налицо и отличие: обвинительный приговор. Цитируем с сохранением особенностей стиля:

„Доказательства виновности:

1) …Участники группы в полном составе собирались на моления-согшоды, о чем подтверждали как Дандарон, так и все его ученики.

2) Была создана подпольная касса. Дандарон назначил кассиром сначала Бадмаеву, а затем Лаврова. Об этом подтвердили Дандарон, Бадмаева, Аронов, Пупышев и др.

3) Из заключения научно-атеистической экспертизы видно, что буддизму свойственны преклонения, почитания, обожествление учителя, преподношения ему. Дандарон не оспаривает, что он был учителем, свидетели Петровы, Репка, Альбедиль и многие другие подтвердили, что они преклонялись перед ним как перед духовным учителем. Об этом свидетельствуют репродукции фотографий Дандарона в ламском одеянии… [Речь идет о фотографии, снятой корреспондентом агентства печати „Новости“ по его просьбе в „этнографических“ целях.]

В результате Б. Д. Дандарон признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 227 ч. I и 147 ч. III, и приговорен (на основании второй из этих статей) к пяти годам лишения свободы».

Мы отрывались в Улан-Удэ недели две. Днем ездили с номенклатурным папой по живописным окрестностям, посещая местные достопримечательности, а по ночам лазили с его старшим сыном Лешей в окна женского общежития и добирали духами, когда заканчивалась водка. Улан-Удэ – довольно своеобразный город. Здесь уже ощущается близость Китая – и в человеческих лицах, и в дизайне общественного пространства. На центральной площади красовалась безумная мегалитическая композиция, изображавшая, как мне сначала показалось, бой Руслана с головой. Впрочем, приглядевшись, я понял, что голова-то это не чья-нибудь, а самого Ленина, причем таких размеров, что в ней вполне мог бы разместиться небольшой валютный бар для жаждущих экзотики иностранных туристов. Напротив огромного мраморного кубического постамента с бронзовой головой высилось здание Бурятской национальной оперы, украшенное бронзовым конником с пикой наперевес. Это, вероятно, был Гэсэр-хан – один из главных мифических героев народов Центральной Азии. Оперный конник и голова Ленина и формировали, строго говоря, композицию «боя» персонажей пушкинской сказки.

Вообще места тут, надо признаться, действительно мифологические. Все вокруг так и дышит легендами. Чего стоит один только Байкал! Лешин и Вадиков папа, к примеру, происходил из прибайкальского местечка Баргузин и утверждал, что именно здесь родился Чингисхан – дальний предок их семьи. «Баргузин» – это еще и название особого и очень опасного байкальского ветра, пустившего на дно не одно судно. Кстати, одной из его жертв стал известный сибирский драматург Вампилов. Говорят, что сейчас Байкал сильно загрязнен, но в середине семидесятых уловы тут были неплохие. Никогда не забуду байкальского омуля, которого нам с Димой подавали под водочку в одной исключительно гостеприимной академической семье дандаронцев-буддологов, а мы в свою очередь предлагали радушной хозяйке и ее очаровательной подруге, разделявшей наше застолье, погрузиться в магическую атмосферу ориентальной мистики не через бесплодные умствования, а чисто практически, посредством волшебных трав саянских склонов.

В конце концов мы решили, что пора и честь знать. Поскольку личных денег у нас не было с самого момента прибытия в Улан-Уд э, мы воспользовались любезным предложением курировавшей нас семьи взять в долг на билеты домой. Но мы купили плацкарты не до Москвы, а до Харькова – ближайшего из возможных пунктов назначения на пути в Крым, где Дима собирался пересечься со своей подругой Трушкиной. Вадик подарил мне как фанатичному ламаисту красную монгольскую маску буддийского божества, привезенную некогда его папой из Улан-Батора. Съездили напоследок с ним и Витей Шкетом на плантацию, натерли в дорогу пыли, выпили со всеми друзьями на посошок. Дима позвонил в Москву Трушкиной: «Сегодня выезжаю. Буду где-то через неделю…»