Часть III

15

После кофе и залитого кипятком гурманского завтрака из пакетов, которые нам оставила Рейган, Леннон разворачивает свою большую топографическую карту местности и достает черный металлический компас с несколькими циферблатами, часами и линейкой. Потом делает какие-то измерения и производит механическим карандашом расчеты. Для меня это темный лес.

– Как ты? – спрашивает Леннон, кивком показывая на руку, которую я как раз чешу.

– Немного зудит, – признаюсь я.

Нападение медведя и ссора вчера вечером вновь ввергли меня в пучину крапивницы.

– У меня кое-что есть, чтобы приложить к коже, но…

– Что «но»?

– Это лекарство, которое я покупаю у мисс Анджелы.

Он корчит гримасу.

– О боже! Тот чудодейственный лосьон из лекарственных трав, пахнущий, как фабрика по производству ароматизированных свечей, в которую угодила бомба?

Я тычу в него пальцем.

– Он самый. И проблема не только в том, что у меня от него слезятся глаза. После вчерашнего я, типа, боюсь им пользоваться. Не хочу привлекать медведей.

– Хм… – говорит он. – Твоя тревога оправданна. Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. А пока… вот она, дорога, которую я имел в виду.

Он переворачивает карту, чтобы показать мне, открывает блокнот и кладет сверху. Потом, не особо стараясь придерживаться масштаба, рисует на двух его страницах карту запланированного нами маршрута, дополняя ее несколькими крохотными рисованными символами мест привалов.

Я вижу внизу условный знак водопада и спрашиваю:

– Это мы?

– Ага, – подтверждает он.

– А эти палатки…

– Это места, где мы будем делать привал. Чтобы добраться до Кондор Пик, нам придется преодолеть две горные гряды.

– Лазить по скалам? – спрашиваю я, неожиданно чувствуя, что теряю голову.

– Нет. Спокойно, кузнечик. Если мы направимся вот сюда, – говорит он, чертя пальцем пунктирную линию, – то сможем пройти по веренице пещер, которая идет под горой. Из них есть четыре выхода, причем один из них по южную сторону гор. Как только они останутся позади, нашему взору предстанет чудесная долина, где вечером можно будет разбить лагерь.

– Стой, не гони. Ты намекаешь на спелеотуризм?

– Пройти по веренице пещер – это не спелеотуризм, а пеший поход.

– Но в темноте.

– Наденем на голову фонарики, – говорит он и показывает телефон. – Я сохранил PDF-файл туристической книжки, в которой есть все маршруты в глубине территории заповедника. В ней говорится, что у подножия этих холмов тянется несколько больших пещер, но вот эта самая длинная. Оказавшись по ту сторону гор, мы тут же сможем воспользоваться более проторенной тропой.

Я смотрю на точку, которую он показывает на своей самодельной карте:

– Здесь три символа палаток. Значит, нам придется ночевать три ночи?

– Да, чтобы добраться до Кондор Пик живыми. Если же передумаешь, здесь располагается ближайшая станция рейнджеров. Она нам по пути, мы пройдем мимо нее завтра. Что бы ни случилось, я не оставлю тебя в беде. И если ты думаешь, что это я тебя тогда бросил…

– Даже не собираюсь.

Хотя на деле совсем наоборот.

Он сжимает губы и добавляет:

– Обещаю, нам это по силам. И если мы будем следовать правилам, никаких проблем с медведями больше не будет. В этом походе будет даже безопаснее, чем провести три дня в лоне цивилизации. В автомобильной аварии шансов погибнуть больше, чем в заповеднике.

– Ну вот, ты уже о смерти заговорил, – язвительно говорю я, – извини, я совсем забыла, но теперь ты освежил мою память, и за это тебе отдельное спасибо.

– Всегда пожалуйста, – с ухмылкой говорит он, – а теперь давай паковать вещи и вперед. Перед тем как лечь спать, нам надо протопать не одну милю.

Ну хорошо, мне это действительно по плечу. Это не тот план, к которому я стремилась, но все же хоть какой-то. Из числа просчитанных и нарисованных на бумаге. Так мне уже нравится. От этого меня меньше терзает паника. Единственное, мне хотелось бы, чтобы этот план составлял не Леннон, а я.

Чтобы приготовиться и тронуться в путь, требуется больше времени, чем я думала. Ребята оставили не только изуродованный труп палатки Бретта. Они бросили также палатки Рейган и Саммер и кучу туристических принадлежностей, приобретенных Рейган для похода. Она, надо полагать, больше не намерена ими пользоваться, но, блин, это просто пустая трата денег. Леннон бесится от злости, ведь весь этот бардак нарушает правила, предписывающие не оставлять после себя никаких следов в глубине территории заповедника. Взять все с собой мы физически не можем: это невозможно. Нам остается лишь упаковать немного еды в медвежьи сейфы и отчистить от грязи кое-что из того, что может понадобиться. Походную плитку с одной горелкой. Еще одну бутылку «Налджин». Запасную зажигалку. Экологически чистые влажные салфетки. Купленные Рейган фильтры для воды. Из-за телескопа я не могу сунуть в рюкзак дополнительно много вещей, поэтому большую часть придется нести на себе Леннону, пристегнув их к рюкзаку карабинчиками. Все, что нам не потребуется, мы сваливаем в одну кучу в палатке Рейган.

– Сообщим об этом на станции рейнджеров, – говорит он мне, – тогда они пошлют кого-нибудь из своих, чтобы все забрать.

– Если раньше сюда опять не заявится медведь и все не растопчет.

– Это точно, – со вздохом говорит Леннон.

Когда мы заканчиваем все дела, солнце уже близится к зениту. Я переодеваюсь в свежую одежду, чищу зубы и пытаюсь укротить вьющиеся кудри. А когда наконец все подготовительные мероприятия позади, снимаю купольную палатку. Упаковать ее труднее, чем распаковать. Понаблюдав немного за мной со стороны, сказав несколько раз «нет» и «так неправильно», Леннон наконец проникается ко мне жалостью и помогает. Теперь остается лишь запихнуть ее мне в рюкзак – и я готова.

По крайней мере, готова, насколько это вообще возможно.

Мы забираемся на вершину водопада, с которой Кендрик с Бреттом накануне сигали вниз. Я до сих пор не могу поверить, что они ушли. Или что я осталась наедине с Ленноном. Это безумие. К тому же требующее значительных физических усилий. Взбираться вверх по холмистому маршруту, как вчера, это одно, но карабкаться на громоздящиеся ярусами скалы с гигантским рюкзаком за спиной – совсем другое. Мне для этого требуется больше времени, но, преодолев половину пути, я немного осваиваюсь. В восхождении в гору должен быть определенный ритм, размеренный и спокойный. Ищешь, за что ухватиться правой рукой, и неторопливо поднимаешься наверх, прижимаясь к скале. Когда мы взбираемся на гору, я тяжело дышу, но при этом испытываю настоящий восторг.

– До свидания, водопад Макензи, – говорю я, заглядывая сверху в чашу внизу.

Леннон смеется:

– В книге, где я его нашел, он называется «Безымянный водопад № 2» или «Водопад реки Гривз».

– Какие ужасные названия.

– Да, водопад Макензи звучит намного лучше, – соглашается он. – Когда буду писать собственную книгу, посвященную пешему туризму, назову его именно так.

– Эге, а ты у нас теперь заделался писателем? И когда же мы увидим на полках магазинов «Зловещий путеводитель по мрачной дикой природе в духе суперготов?»

– Значит, запомнила мою кликуху? – с улыбкой говорит он.

– Еще бы не запомнить. Я же сама ее когда-то и придумала.

Он радостно хрюкает, мы улыбаемся друг другу, потом я вдруг понимаю, что процесс несколько затянулся, разрываю зрительный контакт и отвожу взгляд. Вы понимаете – чтобы не запутывать ситуацию.

То есть не запутывать еще больше.

– Вперед! – говорит он. – Тропа, по которой я в первый раз нашел это местечко, начинается вон за тем валуном.

Мы пробираемся через кустарник, и я вижу перед собой тропу Леннона. Подобно той, по которой мы сюда пришли, эта тоже узкая и едва заметная. Ее даже можно спутать с тропой, протоптанной оленями или другими дикими животными. Я от ее вида немного нервничаю, однако Леннон заверяет меня, что это реальный маршрут для реальных людей. По крайней мере, он по большей части проходит под деревьями, ведь чем ближе к полудню, тем становится жарче. К такому я готова: стаскиваю с себя футболку с длинным рукавом и остаюсь в другой, с коротким. Такие вот мы многослойные.

Прошагав с полчаса в молчании, я чувствую себя комфортнее – и на маршруте, и в компании с Ленноном. Серьезный и спокойный, он размеренно шагает рядом со мной, постоянно вглядываясь в даль. И несмотря на зомби, бензопилы и анархические символы, покрывающие его джинсовую куртку, самым странным образом совсем не выглядит в этом окружении неуместно.

– Давно в тебе пробудилась страсть к туризму? – спрашиваю я.

Он откидывает с глаза прядь темных волос и говорит:

– Думаю, в прошлом году. У меня… э-э-э… были некоторые проблемы, и Мак предложила съездить всей семьей в Долину Смерти. И во мне будто что-то щелкнуло. Мне так все понравилось.

– Спать на булыжниках?

У меня до сих пор болит бедро в том месте, где в него прошлой ночью воткнулся камень.

– Нет, но если положить под спальник пенку, будет лучше, – отвечает он, протягивает назад руку и хлопает по свернутому матрацу, притороченному к дну его рюкзака.

А почему я об этом раньше не знала?

– Просто мне показалось, что отдых на лоне природы в палатке – это восторг, – объясняет он, – ты остаешься наедине со своими мыслями. Ни тебе стресса, ни давления. Никаких расписаний и графиков. Если хочешь, можешь целый день читать. Просто разбивай лагерь и делай что душе угодно. К тому же мне понравилось делать все самому. Дома ты на всем готовом. Школа по расписанию, обед подают. Включаешь телевизор, а там тоже все по программе. Но чтобы что-нибудь произошло здесь, надо постараться самому. Тебе может показаться странным, но, когда я разжигаю костер или готовлю на нем, у меня возникает ощущение, что это нечто настоящее. Типа, наступил конец света, а мне удалось выжить. Большинство ребят из нашей школы на природе через неделю-две наверняка погибли бы – от холода, голода или нападений диких зверей.

– Да, с тем вчерашним медведем ты действительно произвел на всех впечатление, – признаю я, – если бы ты не сказал, я, скорее всего, побежала бы и досталась зверюге на ужин.

– Медведи нападают редко, и если следовать нескольким основным правилам – все будет в порядке. Если ты поведешь себя агрессивно перед медведицей с малышами, шансы на то, что она тебя исколошматит, конечно же выше. В принципе, это просто здравый смысл.

– Но ты, что ни говори, знал, как себя вести.

– Весь фокус в том, чтобы вообще их избегать, – отвечает он, – но когда это невозможно, а в поход с тобой пошли кретины…

– Но не все же, – перебиваю Леннона я.

– Не все, – соглашается он, и в уголках его рта обозначается намек на улыбку. – Но когда избежать их не получается, тебе не остается ничего другого, кроме как угрожать медведю, пытаясь выставить себя реальной угрозой, при этом уважая его власть.

А что, в этом есть смысл.

– Значит, ты занялся туризмом, потому что любишь разводить костер и дурить голову медведям?

– У меня такое чувство, будто я делаю что-то стоящее. Могу сам себя кормить…

Он придумал, как готовить здесь кофе, что в моих глазах представляет собой вершину кулинарного искусства.

– …и научился самостоятельно находить дорогу, не прибегая к помощи компьютерного голоса, каждый раз подсказывающего, куда поворачивать. Теперь я знаю правила оказания первой помощи. Умею собирать воду, когда поблизости нет реки. Смогу построить в лесу шалаш. А это…

– Уже кое-что.

– Ну да, – говорит он, – это означает стать человеком, который на что-то способен. На мой взгляд, сегодня многие забыли, как это делается.

– Получается, что ты отправляешься в поход, чтобы почувствовать себя храбрым мужчиной, – говорю я.

– Угадала, – насмешливо отвечает он, – этаким здоровенным, широкоплечим лесорубом. Это я и есть.

Да, фигура у него ничего. Когда я иду рядом, его высокий силуэт загораживает от меня солнце.

– Я хожу в походы по всем этим причинам, вместе взятым. Да и потом, посмотри вон туда, – говорит он и машет рукой на деревья. – Это называется «безмятежность». Свою фразу «Я верю в красоту» Энсел Адамс произнес здесь, в Сьерре. Может, даже когда шагал по этой самой тропе.

Меня охватывает странное чувство дежавю, потому что так может говорить Леннон, которого я хорошо знаю, выстреливающий непонятные цитаты и отзывающийся о городских огнях залива Сан-Франциско так, будто они волшебные. Так что я, вероятно, действительно понимаю, почему он так увлекся пешим туризмом.

Теперь он немного смущается и тихо смеется:

– А кроме того, никогда не знаешь, что здесь может произойти. И это самое захватывающее. Ведь что угодно может пойти не так.

Из моей груди вырывается стон:

– Ну уж нет, об этом я даже слышать не хочу. Мне нравится, когда все идет по плану.

– Но мир устроен по-другому.

– А должен быть устроен так, – упираюсь я, – мне нравится, когда план реализуется без сучка и без задоринки. Это та красота, в которую верю я. Когда ситуация развивается как задумано, о большем и мечтать нечего.

– Я знаю, что ты любишь именно так, – говорит он, щурится от солнца и опускает на меня взгляд, – и в этом конечно же есть своя прелесть. Но когда твои планы рушатся, знать, что ты в состоянии выжить, тоже здорово. Что может случиться самое худшее, а ты все равно сможешь преодолеть любые трудности. Вот почему я так люблю читать романы ужасов. Дело ведь не в монстрах, а в героях, которые с этими монстрами справляются и остаются в живых, чтобы рассказать нам свою историю.

– Рада, что ты воспринимаешь это именно так, – говорю я, – но не уверена, что отношусь к этому с тем же спокойствием. Некоторым из нас не суждено выжить.

– Но ты же ведь осталась жива, когда нас бросили ребята.

– На данный момент да. Пока прошло лишь несколько часов. Я ослабела и могу не пережить ночь.

– Вот потому-то я и здесь, – посмеивается он, – если не можешь выжить сама, обратись за помощью.

– Надеюсь, ты знаешь, что Эверхарты, шутки ради, разорились, так что никакого вознаграждения за то, что вернул меня им живой, ты не получишь.

– Тогда уж живой или мертвой. Отлично. По правде говоря, ты сняла с моих плеч значительную часть груза, – говорит он с дьявольской улыбкой на лице. – Кстати, а вот и ведущая к пещерам тропинка. Ну что, хорош я или нет?

В том месте, где наша тропа пересекается с другой, чуть более широкой, красуется деревянный столб с несколькими высеченными на нем символами. Пещеры, оказывается, отсюда в пяти часах ходьбы. Под полуденным солнцем. В гору. Фантастика. На самодельной карте Леннона все выглядело намного милосерднее и проще.

Мы идем до самого обеда, время от времени перебрасываясь парой фраз об ориентирах на окружающей нас местности и тех уголках, где Леннон бывал раньше. Но когда я не отвечаю на его очередной вопрос, слишком упорно глядя на каменистую тропу под ногами, тревожась, что вот-вот отрублюсь, он останавливается и объявляет перерыв на ланч.

Мы снимаем куртки, садимся на них, я выпиваю половину своего запаса воды и разворачиваю подаренную мамой вяленую индейку, а он – жареные орешки и сухофрукты. Решаем друг с другом поделиться. Он рассказывает, что в походе лучше всего высококалорийная соленая пища. Я такую как раз люблю, поэтому мы с пешим туризмом в конечном счете, может, еще и подружимся.

После ланча мы наполняем бутылки «Налджин» фильтрованной водой из протекающего неподалеку ручья и вновь выходим на тропу. Почва здесь более каменистая, что хуже некуда, потому как уже через час ходьбы я устаю, а мои ноги то и дело спотыкаются о гальку, перекатывающуюся по песчаной земле. Это примерно то же, что уворачиваться от тысяч противопехотных мин. Мне в голову приходит мысль, что туристические ботинки в этой ситуации были бы лучше.

– Теперь уже недолго, – говорит мне Леннон, когда я поскальзываюсь и чуть не падаю.

Не думаю, что у меня получится. Нет, я правда не могу. Солнце клонится к горизонту, и мы идем уже не первый час. От того, чтобы отбросить гордость и попросить его опять сделать привал, меня отделяет один-единственный круглый скользкий камешек.

Но в этот момент мы выходим на вершину холма и обнаруживаем небольшую тропинку, которая уходит в сторону от главной. Тяжело дыша, я поднимаю глаза и с удивлением вижу перед собой небольшое открытое пространство, а сразу за ним огромную гранитную гору. Еще мгновение назад ее силуэт маячил вдали, а вот теперь уже прямо перед нами.

– Вот она, – взволнованно говорит Леннон, показывая на тропу поменьше, – в ее конце расположен один из входов в пещеры.

– Боже праведный, я уж думала, нам никогда сюда не дойти, – говорю я и обнаруживаю в себе новую вспышку энергии, помогающую направиться по новому пути. – Я не чувствую ног. По этому поводу надо волноваться?

– Нет, – говорит Леннон. – Радуйся, что не чувствуешь. Потом, когда они станут так болеть, что ты будешь умолять меня их отрезать, эти минуты будут вспоминаться с ностальгией. Эй, смотри! Видишь?

Да, вижу. Черный зев, ведущий в глубь серой горы. Когда мы пересекаем открытое пространство и подходим к нему, меня пугает, что он такой большой. Тропа обрывается. И все. Ни предупреждений. Ни столбов.

– По-моему, ты говорил, что эту пещеру обследовали, – говорю я, – разве здесь не должно быть какого-нибудь возвещающего об этом знака? Ну или чего-то в этом роде?

– Их оставляют только у пещер, использующихся в коммерческих целях. В некоторых из них здесь протянуты электрические провода и есть освещение. В этой постоянно бывают диггеры.

– Диггеры?

– Ну да, те, кто занимается исследованием пещер.

– Я думала, их называют спелеологами.

– Спелеологи – это идиоты, совершенно не ориентирующиеся в пещерах, которых приходится спасать диггерам, – говорит Леннон, опускает глаза и скользит взглядом по моему лицу. – Из Бретта получился бы отличный спелеолог.

Я закатываю глаза, хотя в душе считаю, что он, скорее всего, прав.

– И какой у нас план? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся у входа в пещеру, чтобы снять рюкзаки и нацепить на головы фонарики.

Я решила прихватить тот, что оставила Рейган, потому как Леннон сказал, что он стоит на пару сотен долларов больше, чем моя базовая модель, и просто выбросить его было бы досадно.

– От выхода по ту сторону нас отделяют какие-то две мили, – говорит он мне, затягивая ремешки своего фонаря, – опасности нет никакой, поэтому можешь не волноваться. До нас здесь прошла не одна тысяча человек.

– Уговорил, – говорю я, чувствуя, как из мрака внутри веет холодным воздухом.

Что-то вроде естественного кондиционера. Ощущение приятное.

– Тогда в чем подвох? Мы что, должны победить пещерного тролля?

– Это не Мория, Зори. И мы с тобой не в Мглистых горах.

– Злобные армии подземных гоблинов?

– Тогда уж орков. Гоблины никогда не были злобными. Разве мы с тобой каждый год в декабре перед Рождеством не просматривали по воскресеньям за ужином трилогию «Властелин колец»?

– К несчастью, да.

– И она тебе всегда нравилась.

И правда нравилась.

– Ладно, Гэндальф. Так в чем же с этими пещерами проблема?

– Нам не надо будет сражаться с балрогами, да и вообще никаких подвохов здесь нет. По крайней мере, известных мне. Просто я в этой пещере никогда не бывал.

– Но зато бывал в других, правда?

– Только в пещерах Мелита Хиллз, – говорит он, и у него слегка приподнимаются уголки рта.

– Когда мы ездили от школы на экскурсию?

– Ага, когда Барри Смит сблевал прямо в автобусе после катания на канатной дороге.

– Но мне, кроме них, в других тоже бывать не приходилось, – с тревогой в голосе говорю я.

Причем те пещеры были лишь предлогом открыть там магазинчик сувениров и продавать всем кока-колу по цене чуть ли не миллион долларов.

– Может, нам не стоит этого делать?

– Все будет отлично, – заверяет меня он, – если верить книжке, главная проблема в том, что все эти тоннели соединены друг с другом. Они представляют собой один большой лабиринт. По идее, там в некоторых местах должны быть канаты, ведущие на более высокие уровни, именно ими мы с тобой и воспользуемся.

– Нам еще придется лазить по канатам?

На меня накатывает тот же ужас, что обычно в спортзале.

– Нет.

– Ну слава богу, – бормочу я.

– Канаты будут служить нам лишь визуальными ориентирами. Из этих пещер есть несколько выходов, и тот, который нужен нам, расположен как раз неподалеку от них. С его помощью мы окажемся на северной стороне, где начинается широкая тропа, ведущая в долину, о которой я тебе говорил. – Он натягивает толстовку. – Думаю, тебе лучше надеть куртку. Внутри будет прохладно. Чтобы преодолеть эти пещеры, нам, думаю, понадобится примерно час. А по ту сторону нас ждет несложный маршрут в долину, где можно будет разбить у какого-нибудь ручья лагерь и поужинать.

Час. Мне это по силам. Все лучше, чем взбираться наверх по каменистой тропе, оставшейся у нас за спиной. И как минимум не в лучах солнца. Эх, говорила же мама взять шляпу. По всей видимости, мои волосы частью выгорели на солнце. Да и щеки наверняка тоже. Зато теперь никто не скажет, что у меня дефицит витамина D!

Когда мы ступаем в провал пещеры, я включаю лампу Рейган. Вход представляет собой большое круглое пространство. Камни сложены в кучки, в стороне виднеется пара пустых бутылок из-под воды и, похоже, ворох туалетной бумаги. И это называется «не оставлять следов»?

Широкий тоннель в задней части зала ведет в глубину горы, куда мы, собственно, и направляемся. Как только оказываемся внутри, свет дневного светила за нашими спинами меркнет, и фонарики у нас на головах становятся новыми солнцами. Здесь намного холоднее, в воздухе пахнет сыростью и плесенью – надо полагать, от камней. Никогда не думала, что камни могут обладать таким сильным запахом. Назвать его неприятным в то же время нельзя, да и легкие чувствуют себя лучше от прохладного воздуха. Чистого. Ничем не загрязненного. В значительной степени, как весь наш маршрут. Тоннель достаточно широк для того, чтобы по нему рядом могли шагать два человека, до потолка от наших голов еще пару футов. Каменные стены пронзают цветные прожилки – Леннон считает, что это мрамор, – земля под ногами хоть и каменистая, но идти по ней лучше, чем снаружи.

– Не так уж плохо, – говорю я, пока луч моего фонаря скачет по стенам.

– А я тебе что говорил?

Вскоре мы выходим в другой тоннель. На самом деле их два: один уходит влево, второй – вправо. Оба той же ширины, что и тот, по которому мы сюда пришли.

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Зори, здесь можно говорить не шепотом, а вслух.

– Но в этой пещере каждое слово отражается таким эхом…

– Эхо, эхо, эхо… – говорит своим глубоким голосом Леннон, прикладывая ко рту рупором рук, – если эхо и отражается от стен безлюдной пещеры в диком лесу, это еще не значит, что его кто-то слышит.

– Это все, что ты можешь сказать?

– На данный момент да. – Леннон снимает с пояса джинсов свой черный компас и открывает крышку. – Нам надо на юг. По всей видимости, впереди нас ждет тот самый лабиринт, о котором я тебе говорил.

– Он хоть не такой, как лабиринт из живых изгородей в фильме «Сияние»? – спрашиваю я.

– О господи, надеюсь, что нет. Обожаю эту киношку. – говорит Леннон. – А ты знаешь, что в книжке присутствует армия оживших топиарных зверей?

– Будь так любезен, не говори мне о таких вещах, когда мы шагаем по мрачной пещере в диких краях, где ни одна живая душа не в состоянии прийти нам на помощь, – говорю я. – И пожалуйста, ради всего святого, никаких историй о привидениях. Кстати, тот инструктор по выживанию среди дикой природы в самом деле рассказал тебе эту историю? Хотя нет. Неважно. Я не хочу ничего знать.

– Историями о привидениях мне надо было бы зарабатывать на жизнь, – отвечает Леннон, – это было забавно. Пока не появился медведь. Впрочем, медведь – это тоже забавно. Было. Пока все не перессорились…

Мне в лицо светит луч его фонаря.

– Я зря завел этот разговор? У тебя еще не отболело? Я поднимаю руку, чтобы загородиться от света:

– Ты не мог бы не слепить мне глаза?

Он поворачивает голову и светит вперед:

– Прости.

– Если ты имеешь в виду Бретта, то я о нем совсем не печалюсь, – звучат мои слова.

– Вот и хорошо. Он не стоит твоих слез. Чисто для протокола, вкус на парней у тебя просто ужасный, – продолжает Леннон и опять светит на компас на своей ладони.

– Может, мне у тебя за это еще и прощения попросить? – говорю я и слегка толкаю его локтем в сжимающую компас руку.

– Ты помилована. Я тебя простил. И попутно отпустил все грехи. Так что давай лучше соберемся с силами и пройдем этот лабиринт, а то я есть хочу как собака. – Он вновь придает компасу устойчивое положение. – Итак, как я уже говорил, все эти тоннели ведут в одну огромную пещеру. Если мы пойдем по этому, то заберем слишком далеко на запад. Поэтому, насколько я понимаю, нам надо всего лишь выбрать тоннель и двинуться в северном направлении.

– Значит, сворачиваем направо? – спрашиваю я.

– Ложный север. Также известный как юг. Поворачиваем налево.

Для человека, имеющего лишь смутное представление о том, куда мы идем, он до ужаса весел. Мы сворачиваем налево, углубляемся в тоннель и несколько минут идем молча. Звук наших шагов отражается эхом в дальних тоннелях, и сердце от этого бьется быстрее. Наверное, надо было спросить его о летучих мышах. Хотя об этом лучше вообще ничего не знать.

Когда тоннель совершает резкий поворот, до меня доходят его слова.

– Грехи? – переспрашиваю я.

– Что?

– Ты сказал, что отпустил мне грехи. Что ты имел в виду?

– Ничего, просто дразнил тебя.

Что-то непохоже.

После непродолжительной паузы он говорит:

– В общем… ты знаешь, как я отношусь к Бретту. А как насчет Андре Смита? Вы с ним мутите или как? Или у вас уже все?

Разговор возвращает меня к событиям, которые я не хочу еще раз переживать.

– Андре хорошо ко мне отнесся, когда мне был нужен друг.

– Ну да, я его видел. Он действительно отнесся к тебе хорошо. – Леннон на несколько мгновений умолкает и продолжает: – Но я не знал, что у вас все серьезно. Бретт ввел меня в курс дела и рассказал… скажем так, больше, чем мне было надо знать.

– Что именно он тебе наплел? – останавливаюсь я.

– Может, поговорим о чем-то другом? – предлагает Леннон.

– Ну уж нет. Ведь если Бретт распространяет обо мне сплетни, то я, по-моему, имею право знать.

Леннон обдумывает мои слова и шагает дальше, пока передо мной не встает выбор: броситься за ним вдогонку или же остаться в лабиринте.

– Давай говори, – настаиваю я.

– Ну хорошо, – наконец соглашается он. – Бретт сказал, что вы с Андре… ну, ты понимаешь… типа, подарили друг другу немного тепла своего тела.

Как смешно он об этом сказал. В определенном смысле, от этого картина выглядит еще хуже. Словно Леннон, который каждый день видит перед собой широчайшую гамму самых безумных сексуальных игрушек, даже не может произнести вслух, чем мы с Андре занимались.

– Об этом болтают и Бретт, и сам Андре, – добавляет Леннон, – этакий мультиплеер.

– Что?

– Многопользовательская онлайн-игра. Типа спортивных состязаний… «ФИФА», «Мэдден» и все такое прочее. Я в них не разбираюсь, потому что играю только в хоррор-игры, где важно выживание. Может, еще в «Файнел Фэнтези», только ты никому не говори.

– Да мне-то что!

– Я, кстати, никого ни о чем не спрашивал, – говорит он, – Бретт сам привязался со своими рассказами.

– Мы с Андре встречались всего пару недель.

– Я видел вас как-то неподалеку от «Тайского дворца».

– Шпионил, что ли?

– Ресторан расположен аккурат напротив магазина, где я работаю, – возмущенно отвечает он, – так что не шпионил, у меня нет телескопа.

Тьфу ты! Я надеялась, он не станет вспоминать об этом происшествии. Не станет в принципе.

– И если хочешь знать правду, – гневным голосом продолжает он, – то, на мой взгляд, с твоей стороны было полным дерьмом дефилировать там прямо у меня на глазах.

– Откуда мне было знать, что ты на нас смотришь? А раз так, то как я могла, выражаясь твоим языком, «дефилировать»?

– На Мишн-стрит миллион ресторанов, а ты выбрала именно этот?

Вообще-то он на сто процентов прав. Этот ресторан я выбрала не случайно. Да, в тот период я еще очень тосковала по Леннону. И очень хотела, чтобы он увидел меня с другим. Знаю, с моей стороны это было низко, но меня никак не отпускала боль.

Но вот что мне странно сейчас, так это то, что он на это жалуется. Потому что если бы я не была осведомлена обо всем точно, то подумала бы, что мои отношения с Андре сводят его с ума. С какой это стати? Неужели в словах Бретта о том, что Леннон по мне сохнет, есть крупица правды?

Может, он переосмыслил наши с ним отношения? Но почему? Что изменилось?

Дорога опять разделяется, но на этот раз один из боковых тоннелей идет прямо на восток. Леннон колеблется, бросает взгляд на компас и светит дальше в каменный рукав, по которому мы шли до сих пор. Тот, похоже, впереди забирает в сторону, возвращая нас туда, откуда мы пришли, поэтому он машет рукой на восточный тоннель.

Тот еще шире других, а его стены постепенно начинают меняться. Гладкого камня больше нет. Теперь он шероховатый, как ткань, из которой шьют шторы, а потолок стал намного выше. Кроме того, у меня возникает ощущение, что мы шагаем в гору.

– Забавно… до тебя все эти сведения дошли, – говорю я, прошагав молча несколько минут, – а я так и не знаю, встречался ты с кем-нибудь или нет.

Я слушаю свой собственный голос и улавливаю в нем мелочные нотки. Что это со мной? Может, моя злость – следствие падения температуры под землей? Пальцы у меня холодные как лед, и если честно, я жалею, что на мне сейчас шорты.

– Ты, наверное, просто не обращала внимания.

Он говорил об этом и раньше, но я так и не могу понять почему. Может, что-то прошло мимо меня? Не успеваю я ничего у него спросить, как он застает меня врасплох и говорит:

– Я встречался с Джованой Рамирес.

Ничего себе.

Джована. Одна из новомодных, припанкованных девчонок, которые тусят в районе площадки для скейтбордистов со всякими укурками. По правде говоря, я о ней почти ничего не знаю. И разумеется, понятия не имела, что у них с Ленноном роман.

– Давно?

– Мы стали встречаться пару месяцев назад. Нам во многом нравятся одни и те же группы.

Внезапно вся защита, которую я выстраивала в течение года, рушится, как после неудачного хода в игре «Дженга», и в груди разливается какое-то противное тепло.

Что это за странное чувство? Ревность?

– А сейчас вы тоже встречаетесь? – спрашиваю я и тут же об этом жалею.

Забери свои слова обратно, забери свои слова обратно, забери свои слова обратно! Я не хочу ничего знать.

А когда он отвечает не сразу, опасаюсь худшего.

И в этот момент ситуация обрушивается на меня не хуже удара кулаком в ребра.

Леннона я так и не забыла.

А ведь как упорно пыталась. Игнорировала его. Избавилась от всего, что так или иначе с ним ассоциировалось. Перестала посещать места, где мы когда-то бывали вместе. Плакала до тех пор, пока не оставалось слез, не позволяющих злиться. А потом стала жить дальше.

Точнее, попыталась. Но так и не смогла.

Как я не понимала этого раньше?

Что-то упирается мне в плечо. Я поворачиваю голову с закрепленным на ней фонарем и вижу перед собой руку Леннона, которая преграждает мне путь. Он напряженно вглядывается в один из боковых тоннелей. Я смотрю по направлению его взгляда и, щурясь, пытаюсь пронзить глазами мрак, который не в состоянии рассеять луч фонаря. Там мелькает какая-то тень.

– Мы здесь не одни, – шепчет Леннон.

Мой пульс набирает обороты, хотя я и не знаю почему. Эти пещеры открыты для посещения. Скорей всего, это всего лишь другой турист, не более того. И бояться совершенно нечего.

– Эй! – кричит Леннон, и отголоски его глубокого голоса отскакивают от каменных стен.

Без ответа.

Так, теперь происходящее начинает меня беспокоить. Пока мы с Ленноном были здесь одни, темнота меня не пугала. Тихо. Спокойно. Но сейчас в этом покое ощущается угроза.

Леннон машет мне рукой, веля отойти на шаг, затем наклоняется к моему уху и шепчет:

– Кажется, я видел человека. Хотя это могло мне только показаться.

– Тогда почему мы перешли на шепот?

На мою руку что-то капает, я тут же пугаюсь. Но это лишь вода со сталагмита. Или сталактита. Я всегда их путаю. Одним словом, с той штуковины, что растет на потолке.

Леннон качает головой и вымученно улыбается:

– Просто это меня немного тревожит.

Надо же, меня тоже.

Мы минуту прислушиваемся. Я ничего не слышу. Вокруг пугающе тихо. В моем распаленном мозгу всплывают видения рудокопов, гоняющихся с топорами за своими жертвами.

– А разве к этому моменту мы уже не должны были отсюда выйти? – спрашиваю я.

– Выход, должно быть, где-то рядом.

– А нам точно сюда? – задаю я следующий вопрос. – В этот тоннель, где ты так и не смог разглядеть тень жуткого тролля?

Леннон сверяется с компасом и смотрит по сторонам. Прищурив глаза, я, кажется, могу разглядеть впереди еще два боковых тоннеля. А может, и три. Этот лабиринт усложняется все больше и больше.

Он тоже всматривается в тоннели:

– Стой здесь, а я пойду проверю.

Я смотрю ему в спину, которая исчезает за пределами досягаемости моего фонаря. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Меня понемногу начинает одолевать клаустрофобия, и, когда на плечо падает еще одна капля, я приказываю себе успокоиться. Потом делаю шаг в сторону, чтобы эта пещерная вода меня больше не донимала, и случайно натыкаюсь на большой, валяющийся на земле камень, который с грохотом отлетает к стене.

Я морщусь от боли и опускаю глаза. У ног что-то движется. Полосатый черно-белый шар. Только вот конец этого шара разматывается, как пряжа. Гладкая и блестящая.

Это же долбаная сучья змея.

16

Я замираю на месте.

Змея разматывается быстрее. Я потревожила ее укрытие, теперь она поднимает голову и смотрит по сторонам в поисках того, кто посмел ее разбудить.

Понятия не имею, что делать. Быстро оглядываю тоннель впереди, но фонаря Леннона не вижу. При этом я слишком напугана, чтобы надолго отрывать взгляд от змеи.

Может, опять застыть, как велел Леннон, когда мы столкнулись с медведем? Интересно, а у змей хорошее зрение? Она же не может меня унюхать, правда? Может, я ее ослепила, и если совсем не двигаться, то…

Фонарь на моей голове несколько раз мигает. Это привлекает внимание змеи. ГДЕ ЖЕ ЛЕННОН?

– Тухлые креветки! – негромко восклицаю я, когда змея поднимает голову.

У нее подрагивает хвост, шлепая по каменистой земле. Ситуация складывается… не очень хорошо.

– Тухлые креветки!

Голова змеи наносит удар.

Я отпрыгиваю в сторону.

Фонарь на голове гаснет.

Я в панике шарахаюсь назад и врезаюсь в стену за моей спиной. Нога за что-то цепляется. Я лягаюсь, но ничего не помогает. Эта штуковина тяжелая и…

Боже всемилостивый, я же тащу за собой змею! Она обвилась вокруг моей лодыжки, и я даже не знаю, что происходит. Начинаю трясти ногой, и только в этот момент до меня доходит, что змея меня кусает. Ее голова намертво вгрызлась в мою ногу чуть выше носка. Я почти ничего не чувствую – только вот почему? Может, тело уже немеет от яда?

Я пронзительно кричу.

В поле зрения появляется фонарь Леннона. Он бежит ко мне, и теперь я вижу, что полосатая змея обвилась вокруг моей лодыжки. Огромная. Я сейчас умру.

– Тихо, тихо, тихо! – говорит Леннон, поднимая руки. – Все хорошо. Успокойся. Не брыкайся.

Я всхлипываю и чуть не грохаюсь оземь.

– Это всего лишь королевская змея, – говорит он спокойным, но твердым голосом и опускается передо мной на землю, – самая обыкновенная калифорнийская королевская змея. Давай я ее с тебя сниму. Все в порядке. Она просто испугалась. Постой немного спокойно, и я заставлю ее тебя отпустить.

Даже не догадываюсь, что означают все эти его слова. С таким же успехом он мог бы говорить и на каком-нибудь тарабарском языке. Леннон это наверняка понимает, потому что тихонько пытается меня успокоить – впрочем, может, не меня, а змею, я до конца не уверена. Но при этом его пальцы скользят внутрь свернувшихся колец, пытаясь нащупать голову, которая будто приклеилась к моей ноге.

– Черт, – бормочет он. – Что?

– Держись, – говорит Леннон, – больно?

– Наверное. Да. Не знаю, – говорю я.

Она меня сжимает. Давит. Будто медленно дробит на части мою лодыжку.

– Сними ее с меня. Леннон, умоляю!

– Я пытаюсь. Но она не отпускает. Надо будет…

– Убей ее!

– Убивать ее я не стану, – говорит он, расстегивает ремень рюкзака и с ворчанием сбрасывает его с плеч на землю. – Змею можно снять и так. Ты только чуточку подожди. Мне кое-что понадобится.

Он быстро отстегивает от рюкзака медвежий сейф, открывает и вываливает из него содержимое до тех пор, пока не находит небольшую пластиковую бутылочку с голубой жидкостью. И только когда отвинчивает крышечку, я понимаю, что это такое. Зубной эликсир.

Наклонив бутылочку к моей ноге, Леннон выливает несколько капель жидкости сбоку змее в пасть. Воздух наполняется резким запахом мяты и спирта. Бесполезно. Неужели он собирается освежить ей дыхание? Что, блин, происходит?

Он льет еще несколько капель, и я вдруг чувствую, что челюсти змеи меня отпускают. Черно-белые полосы приходят в движение, она неохотно разматывается с моей лодыжки, Леннон хватает ее чуть позади головы и тянет на себя, пытаясь ускорить этот процесс.

Я ахаю и дышу чаще. Еще как чаще. Ощущение такое, будто вот-вот рожу, хотя мне на это наплевать. В ту секунду, когда Леннон ее с меня снимает, с моих губ срывается звериный вопль.

– Все хорошо, – говорит он мне, – она у меня.

В нос бьет запах крови. Эту кровь я вижу. Она льется по лодыжке в мой носок, окрашивая его в багровый цвет.

Я сейчас отрублюсь.

– Нет, – отвечает Леннон.

Я что, произнесла эти слова вслух?

– Просто ты перенасытила легкие кислородом, – объясняет он. – Сядь и постарайся так часто не дышать. Ее нужно куда-то отнести и положить, в противном случае я не смогу тебе помочь.

Унеси ее далеко-далеко, как можно дальше отсюда. А еще лучше – уведи меня, а змею оставь здесь.

– Дыши медленнее, – опять говорит он.

Я на мгновение закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Задерживаю дыхание до тех пор, пока не чувствую, что легкие вот-вот взорвутся. Потом делаю несколько судорожных вдохов и беру себя в руки.

– Все в порядке? – спрашивает он.

Я киваю.

– Что у тебя с фонарем? – произносит он.

– Не знаю. Погас, и все.

– Попробуй выключить его и включить обратно, – говорит он.

Мои пальцы нащупывают выключатель.

– Не получается, – отвечаю я.

– Ну и ладно. У тебя же есть запасной.

– Он в рюкзаке, – звучит мой ответ.

Хотя если честно, то мне все равно. Я лишь хочу, чтобы змея, которую он держит в руках, больше не двигалась.

– Хорошо, я найду его и дам тебе, как только вернусь. В этот момент хвост змеи пытается обвить его руку, и он меняет ее положение.

– Я отойду всего на пару секунд. В первый тоннель налево. Видишь его?

Вижу. Но каким бы безудержным ни было мое желание убрать с глаз долой змею, я совсем не хочу, чтобы Леннон опять куда-то ушел. Когда мой участок тоннеля окутывает мрак, меня вновь накрывает волна паники. Не могу о ней думать. Или задаваться вопросом о том, была ли эта змея мамой и могут ли сейчас кишеть во мраке ее детеныши. Поэтому просто соскальзываю по стене вниз до тех пор, пока не упираюсь пятой точкой в холодную, каменистую почву. Потом прислоняюсь к рюкзаку и наблюдаю за движущимся белым пятном света от фонаря Лен-нона. Когда он ныряет в боковой тоннель, свет исчезает.

Кромешный мрак.

Мысли в голове спотыкаются друг о друга, я вдруг вспоминаю как когда-то, еще ребенком, однажды блуждала по темному дому, не понимая, где нахожусь. Несколько секунд паниковала, пытаясь сообразить, где дверь и как к ней добраться. Но хуже всего был момент, когда я действительно все вспомнила. Два дня назад умерла моя родная мама, и отец отвез меня к своим родителям, которых я едва знала. К чужим мне людям. Тогда я не знала, когда он приедет за мной и приедет ли вообще, и в тот момент чувствовала себя одинокой, как никогда.

«Все хорошо. Ты в порядке, – уговариваю я себя. – Вы в пещере, и он сейчас вернется».

Когда Леннон поворачивается и бежит ко мне, свет его фонаря превращается в солнце, и я ему за это безмерно благодарна.

– Не бросай меня больше, – говорю я.

– У меня и в мыслях не было тебя бросать.

– Да ты только то и делаешь, что всех бросаешь! Причем без всяких объяснений.

Я плачу и, наверное, не совсем в себе. Чувствую себя полной дурой, что оказалась такой трусихой, и злюсь на него за то, что он затащил меня в эту идиотскую пещеру.

– Я здесь и никуда не денусь, – говорит он и берет меня за руки, – все в порядке. Ты просто запаниковала. Это нормально, но теперь все будет хорошо. Обещаю тебе.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Можно я посмотрю на укус? Болит?

– Да, – со злостью отвечаю я. – Думаю, да. Нога чувствует тепло его руки. Почему его пальцы, в отличие от моих, не превратились в ледышки в этой промерзлой пещере? Почему мальчишкам всегда тепло? Мой отец всегда старается выморозить нас с мамой из квартиры, понижая температуру с помощью кондиционера чуть ли не до нуля.

Леннон оттягивает край моего носка и вытирает кровь:

– Так больно?

Значительно меньше, чем я ожидала после того, как меня покалечила эта чертова змея.

– Немного жжет, – говорю я ему.

– Здорово она тебя цапнула.

– Мне нужно какое-нибудь противоядие?

– Калифорнийские королевские змеи не ядовиты, – посмеивается Леннон.

Правильно. Это мне известно. Наверное.

– Ты уверен?

– Это одна из самых популярных змей, которых мы продаем в «Острове рептилий». Их у меня в руках перебывало несколько сотен. И кусали они меня тоже не раз.

– В самом деле?

– Ага, причем похуже, чем тебя. Так что я точно знаю, что ты сейчас чувствуешь, и обещаю, что все пройдет. Рану надо обработать дезинфицирующим средством, но ты не умрешь. У меня в рюкзаке есть аптечка.

Он окидывает взглядом тоннель, будто чего-то опасается. И в этот момент я вспоминаю о тени тролля, которую Леннон увидел в пещере.

Парень явно думает о том же.

– Вытащи меня отсюда, – дрожащим голосом прошу его я.

Он опять поворачивает голову и светит мне фонарем в лицо. Его мужественные черты, будто высеченные из камня, резко выделяются в льющемся со лба свете.

– Встать можешь?

Могу. А когда ступаю на ногу, понимаю, что могу и идти. Он, похоже, был прав: умереть я не умру. Но при этом пребываю в глубоком трансе, а чтобы видеть, вынуждена полагаться на свет фонаря Леннона. Мышцы напряжены, меня терзает физическая боль. Того, что у меня прямо под ногами, я видеть не могу и поэтому иду медленнее.

– Я нашел выход, – говорит он, – в конце этого тоннеля.

– Ты видел канаты?

Наш ориентир у северного выхода.

– Нет, но там брезжит солнечный свет. Видишь?

Да, вижу. И даже лучше, чем какие-то идиотские канаты. Свет в конце тоннеля в прямом смысле слова.

От этого ноги быстрее отсчитывают шаги. Мне это по плечу. Мы выберемся из этой чертовой дыры, где на человека набрасываются змеи и караулят во мраке тени несуществующих троллей.

Выход намного меньше входа, через который мы сюда вошли. Пройти по нему за раз может только один человек, и Леннону, перед тем как выбраться наружу, приходится убрать старую паутину. Но когда мы выныриваем из мрака в свет предвечернего солнца – такой теплый и золотистый, – я настолько рада, что готова целовать землю.

Проблема лишь в том, что целовать-то особо и нечего.

– Вот блин, – говорю я, щуря глаза.

Мы стоим на узком скальном выступе, купающемся в послеполуденном свете. Лишь несколько метров отделяют стену гор, которые мы только что оставили позади, от обрыва, за которым все живое ждет смерть. Поросшая деревьями равнина простирается далеко-далеко внизу. Со всех сторон вокруг нас высятся горы – одни гранитные, другие зеленые, покрытые лесной порослью.

Самое прекрасное зрелище из всех, какие мне только доводилось видеть.

Меня охватывает благоговейный трепет. Поглощает полностью и без остатка.

Но потом я смотрю по сторонам, и трепет уступает место тревоге. Выступ, на котором мы стоим, представляет собой что-то вроде большого балкона, прилепившегося сбоку к горе. На нем растет несколько деревьев и кустов, но не более того. Никакого ручья поблизости нет. Это точно не тот безболезненный спуск в долину внизу, который обещал Леннон. Над деревьями парит какая-то огромная птица, наворачивая круги до тех пор, пока не исчезает в их густых кронах.

– И как мы отсюда спустимся? – спрашиваю я.

Леннон молчит. Ничего хорошего в этом нет. Он обходит выступ, огибает одинокую сосну и оглядывает пейзаж. Может, тропинка скрыта от глаз. Но даже если так, то мы, по правде говоря, слишком высоко.

– Блин… – бормочет Леннон.

– Что такое? – спрашиваю я.

Когда он встречается со мной взглядом, я понимаю – дело плохо.

– Похоже, мы сбились с пути.

17

Слов похуже, которые можно было бы в этот момент услышать, совсем немного. Я хочу знать только две вещи: первое, насколько мы «сбились с пути»; а второе, как нам вернуться обратно на тропу. Леннон выхватывает телефон, чтобы посмотреть сохраненную копию книги. Его глаза пробегают по экрану, потом он издает тихий вой.

– Я так и знал. Это не тот выход. В какой-то момент мы не туда повернули. Я знал, я чувствовал, что тоннель идет в гору. Просто…

– Где мы?

– Это восточный выход.

– Это восточный выход. А нам нужен южный, расположенный ниже. Причем намного ниже.

Без паники.

– А план пещер у тебя есть? – спрашиваю я.

– Ты что, не понимаешь? Если бы у меня был план пещер, мы бы с тобой здесь не стояли!

Ого! А вот хамить не надо. Змея ведь укусила меня, а не его. Кстати, о змеях… Я оглядываюсь назад на затянутый паутиной, темный выход.

– Обратно я не пойду. И думать забудь.

– А нам, надо полагать, это и не надо, – говорит он и листает экран, чтобы еще раз прочесть какой-то отрывок. – Эта скала доходит до выхода, который нам нужен. Только вот…

– Что?

Он вытаскивает из кармана компас:

– Это будет крюк. От нужного нам выхода до ведущей в долину тропы рукой подать. По прямой северный выход расположен отсюда в миле внизу. Но нам, обогнув эту скалу, придется сделать лишних две, а то и три мили. А потом еще одну, чтобы спуститься в долину.

– Значит, мы с тобой говорим о…

– О двух часах пути. Чуть дольше. Спуск будет не самый простой, потому что тропы как таковой здесь нет.

Леннон опускает глаза на мою окровавленную лодыжку. Она как раз начинает распухать.

Я оглядываю скалу. Как такой красивый уголок может делать меня такой несчастной?

– Эй, смотри, – говорю я, замечая какое-то темное пятно на стене горы, в нескольких метрах от того места, где мы вышли.

Может, Леннон ошибается? Может, мы оказались где надо? Может, это и есть южный выход?

Но когда я туда ковыляю, а Леннон светит мне фонарем, надежда рассеивается как дым. Это действительно еще один вход в пещеры, однако в лабиринт, по которому мы только что прошли, он не ведет. За ним попросту скрывается большой, широкий, обособленный от других грот. Природа здесь будто взяла ложку для арбуза и проковыряла в боковой поверхности горы дырку.

– Это же не звериная пещера, правда? – спрашиваю я, рисуя в голове, как на нас набрасывается семейство поднятых из спячки медведей.

– По виду вроде чисто, – отвечает Леннон.

Чтобы войти в грот, нам надо пригнуться и поднырнуть, однако внутри потолки оказываются высокими, поэтому мы можем выпрямиться и обойти его по кругу. Он примерно футов двенадцати в ширину и вдвое больше в глубину. Никаких зверей, впавших в спячку, нет. Как и источника воды. В целом, нет почти ничего, если не считать углубления в камне у самого входа, в котором покоятся головешки старого костра.

– Здесь кто-то разбивал лагерь, – говорит Леннон, наклоняясь, чтобы их осмотреть. – И я так думаю, недавно. Но ты только посмотри. – Он пинает пустую выброшенную консервную банку из-под еды в углу.

Она совершенно засохла и покрылась грязью – по всей видимости, валяется здесь уже давно.

– Ублюдки. Что непонятного, когда тебя просят «не оставлять следов»?

Переживать по этому поводу у меня сейчас вряд ли получится. Я поворачиваюсь к зеву крохотной пещеры, по форме напоминающему собой полумесяц, и смотрю на поросшую деревьями долину. Это примерно то же, что видеть перед собой картину в раме.

– Послушай, я, конечно, этого не планировал, но, думаю, нам надо разбить здесь лагерь, – говорит Леннон, – земля ровная, уголок укромный и защищенный. Внешне довольно безопасно – в гроте наверняка останавливались и другие туристы. Места с лихвой хватит, чтобы поставить две палатки и развести костер.

– А как быть с водой? – говорю я.

– Я из своей бутылки сделал только глоток. А у тебя много осталось?

Целая бутылка. После того как мы после ланча пополнили запасы воды, я к ней даже не прикасалась.

– Тогда порядок, – заверяет он меня, – то есть голову мыть или что-то в этом роде нам, конечно, не придется, но если экономить, то ее хватит до тех пор, пока мы не спустимся вниз к ручью. Но если ты чувствуешь, что готова, можем заняться спуском прямо сейчас. – Он смотрит на один из циферблатов на компасе, чтобы узнать время. – Почти шесть. Темнеет в девять. По идее, времени должно хватить, хотя и в обрез. К тому же тропа почти нехоженая, и идти по ней в сумерках будет трудновато. Да и потом, мы должны позаботиться о твоей лодыжке.

Я обдумываю его слова. Свежая вода была бы лучше. Меня тревожит, что, кроме того бесценного мизера у нас в бутылках, у нас ее больше не осталось. Но в этот момент мой взгляд падает на лодыжку, и рюкзак вдруг ни с того ни с сего вдвое тяжелеет.

Я устала и проголодалась. У меня болит нога.

Мне хочется сделать привал.

– Давай останемся здесь, – заманчиво говорит Леннон.

– А как же маршрут? Этой остановки в плане не было.

– Верно, но так тоже сойдет. Маршрут – это всего лишь план в общем. В походе всякое бывает, поэтому надо приспосабливаться.

Что-что, а вот приспосабливаюсь я не очень.

– Этот маленький грот – просто чудо, – говорит он, – спорю на что угодно, что с этой скалы ты сможешь увидеть не одну тысячу звезд.

Наверное, он прав. Я поднимаю голову и смотрю на прозрачное небо над горами.

– Ну все, давай снимай рюкзак, – говорит он мне. – Теперь займемся твоей ногой, договорились? Все надо делать по порядку.

Наверное, и в самом деле надо.

Внимая его совету, я расстегиваю рюкзак и сваливаю его на валун у входа в наш небольшой грот на вершине скалы. Леннон тем временем копается в аптечке. Мой взгляд падает на бутылку «Налджин», я тут же понимаю, что умираю от жажды, но все же не поддаюсь неистовому желанию попить. Воду надо беречь. Я размышляю о том, не стоит ли потратить немного, чтобы промыть мои раны, но в этот момент Леннон вскрывает упаковку с пропитанными спиртом тампонами и присаживается передо мной на корточки, чтобы воспользоваться одним из них.

– Холодит! – восклицаю я, вздрагивая. – Ай!

– Не дергайся, дай мне ее обработать, – говорит он.

– Но лекарство жжет.

– Если бы не жгло, ты бы не знала, действует оно или нет.

Он сжимает рукой мою пятку и обрабатывает укус.

– Однажды меня укусил зеленый древесный удав. Красивые змеи, но кусаются, скажу я тебе, так, что мало не покажется.

Он поднимает ладонь и поворачивает, чтобы мне показать. По запястью и тыльной стороне ладони тянется цепочка шрамов в форме буквы U.

– Ни хрена себе. Давно он тебя так?

– Примерно полгода назад. Он был восемь футов в длину и вот такой толщины, – показывает Леннон руками его размеры. – Мне пришлось пойти в комнату оказания экстренной помощи и наложить несколько стежков. Змея расстроилась оттого, что ее перевели в новый террариум. Удав был старый и не склонный менять привычки. На работе они кусают меня часто, хотя и не сильно. Обычно такие раны не болят. Но этот удав меня здорово напугал. Я был настолько потрясен случившимся, что пару дней вообще боялся брать змей в руки.

– Я не то что сталкиваться, но даже видеть их не могу. И если бы ты сказал, что здесь водятся змеи, то ни за что не согласилась бы идти через эти пещеры.

– Никто не ожидал испанской инквизиции.

– Не надо мне сейчас цитировать Монти Пайтона. Ты меня бесишь.

Он фыркает и смеется:

– Успокойся. Ты просто ворчишь оттого, что тебе больно.

– Я ворчу, потому что ты затащил меня в логово злобных змей!

– Змеям здорово достается, хотя они этого совсем не заслужили, – отвечает он, – они нападают, только когда напуганы или голодны. Мы в их глазах чудовища. К тому же змеи, которая тебя укусила, здесь, по идее, быть не должно. Для королевского питона слишком низкая температура. Похоже, он каким-то образом здесь заблудился. Остается только надеяться, что ему удастся выбраться.

– Если он конечно же не проберется к нам сюда через крохотную щель в стене. Эй, змея, ты слышишь меня? – кричу я. – Это наша пещера. Интересно, а как этот грот образовался? Ну, ты понимаешь, тысячи лет назад или когда там еще.

– Не знаю, но это напоминает мне «Загадку Амигарского ущелья».

– Это еще что такое?

– Ну что же, мисс Эверхарт, я рад, что вы меня об этом спросили, – радостно говорит он. – Видите ли, это такой японский комикс в жанре хоррор…

– О господи, – бормочу я.

– …в котором после землетрясений на боковой поверхности горы появляется множество отверстий в форме человека. Вскоре окрестные жители выясняют, что каждому из них одно такое подходит просто идеально, а когда находят их, сходят с ума и пытаются забраться внутрь.

– Судя по твоим словам, дикость какая-то… и что там с ними происходит?

– Ты в самом деле хочешь это узнать? Я качаю головой:

– Нет, я уж как-нибудь обойдусь. Не хочу больше слышать никаких историй, от которых бросает в дрожь. Особенно если учесть, что нам придется здесь заночевать.

Леннон улыбается:

– С этим делом я закончил. И да, я считаю, что нам точно надо остаться здесь на ночь. Официально объявляю это нашим новым планом. Согласна?

– Будь по-твоему, – отвечаю я, откидываюсь назад и опираюсь на ладони, когда он заканчивает обрабатывать мою рану.

Она, похоже, здорово распухла. Леннон говорит, что к завтрашнему дню все пройдет. Потом находит пару кусочков пластыря, чтобы залепить оставленные зубами точки, чтобы в них не попала инфекция.

– Что же до ответа на твой вопрос, то нет, – тихо говорит он, вытаскивая из упаковки перевязку.

– Какой еще вопрос?

– Мы с Джованой больше не встречаемся. Разошлись перед летними каникулами. Если честно, то это она меня бросила.

Ого! То, что он вернулся к этой теме, для меня полная неожиданность. Кроме того, меня немного смущает облегчение, которое я испытываю, когда это узнаю.

– Не переживай, – говорю я ему, – это я на тот случай, если ты действительно переживаешь.

Что за чушь я несу. Конечно же он…

– Да ничего я не переживаю, – отвечает он, в который раз меня удивляя.

Его взор прикован к лодыжке, на которую он накладывает повязку.

– Сначала у нас с Джованой все было классно. Проблема лишь в том, что между нами… так и не пробежала искра. Я пытался. Нет, в самом деле пытался. Но у меня было ощущение, что нам чего-то не хватает. Она сказала, что я рассеян и постоянно витаю мыслями где-то далеко, что я зациклился на другой девушке.

Сердце в груди частит глухими ударами.

– А ты и в самом деле зациклился на другой?

– Да.

У меня перехватывает дыхание, я никак не могу понять, что это значит. Какая-то частичка моей души хочет передать ему записку с таким текстом: Я тебе нравлюсь? ДА или НЕТ – нужное подчеркнуть. Но при этом отчаянно трушу произнести это вслух. Слишком боюсь, что он рассмеется. И тогда мы до конца похода окажемся в неловкой ситуации.

– А у тебя с Андре было серьезно? – спрашивает Леннон.

Мне требуется немало времени, чтобы ответить.

– Я зациклилась на другом.

Теперь уже ему требуется немало времени, чтобы сказать:

– А сейчас?

Интересно, он догадывается, что я имею в виду его самого? Или же думает, что это Бретт? В мозгу всплывает вопрос: может, он проявляет интерес к моей личной жизни из вежливости, просто чтобы поддержать разговор? По отсутствующему выражению его лица и монотонной бубнежке наверняка ничего сказать нельзя. Может, он говорит со мной всего лишь как с другом, как в те времена, когда он в возрасте четырнадцати лет запал на Иоланду Харрис и мне пришлось терпеть его бесконечные разглагольствования о том, какая она крутая, а потом придумывать, как им помочь поговорить?

Но вот опять высовывает голову все та же надежда – в самый неподходящий момент, когда я этого совсем не хочу.

Скажи хоть что-нибудь.

Но я ничего не говорю. Он тоже. Просто аккуратно складывает в рюкзак остатки упаковки от перевязки и встает:

– Не знаю, как ты, но я ужасно хочу есть. Давай разобьем лагерь.

Следующие полчаса он проводит, устанавливая в гроте наши палатки. Я тем временем нахожу снаружи у входа место для медвежьих сейфов, а потом огибаю скалу, отхожу чуть дальше и обнаруживаю несколько спрятанных в кустах укромных мест, подходящих для туалета под открытым небом. Уступ узкий, но протяженный – не одну милю в длину, – и теперь, видя это расстояние собственными глазами, я благодарна, что мы не пошли сегодня дальше, потому что моя лодыжка начинает жалобно ныть.

Я подбираю несколько сухих деревяшек и тащу их в пещеру. Леннон установил наши палатки рядом друг с другом и теперь вытаскивает светильники на светодиодах с дужкой наверху под ладонь его руки. Потом показывает, как подвешивать их за дужку к петле на потолке палатки. Эти крохотные светлячки отлично освещают внутренности наших палаток, и мне в подкрадывающемся мраке наступающих сумерек становится уютнее.

Пока я разворачиваю спальник и копаюсь в рюкзаке, Леннон отправляется набрать побольше хвороста и растопки. Потом находит несколько небольших камней и выкладывает их по кругу вокруг ямы для костра, чтобы огонь не вырвался за ее пределы. После чего объясняет, как складывать веточки в форме пирамиды, что лично мне кажется делом весьма мудреным, если учесть целый миллион правил касательно растопки и того, какой толщины должен быть хворост. Однако мне нравится, что он рассказывает все так подробно и точно. Мне предоставляется честь поджечь сухое дерево, и после пары неудачных попыток – для этого требуется больше кислорода – костер наконец разгорается. Меня охватывает… чувство удовлетворения.

Подбросив в него побольше дров, Леннон устанавливает свой портативный гриль, ставит на огонь кастрюльку и отмеривает точное количество воды, необходимое для того, чтобы залить кипятком пару пакетов с замороженной едой. Никогда еще бефстроганов не вызывал у меня такого восторга. По правде говоря, он вообще никогда не вызывал у меня никаких чувств, но, когда мы наливаем в упаковку кипяток, запах идет просто удивительный.

Больших валунов, на которых можно было бы посидеть, как у того водопада, здесь нет, поэтому мы расстилаем на земле у костра клапаны от палаток, а в качестве столов используем медвежьи сейфы. Когда же с ужином покончено, вытираем влажными салфетками комбинированные ложки-вилки, чтобы сэкономить воду. Леннон подбрасывает в огонь еще немного дров, мы садимся и любуемся закатом. На небе уже проглядывают звезды, и я испытываю в душе безумную радость оттого, что он предложил здесь остановиться.

– Ну как ты? Болит? – спрашивает он и смотрит на мою ногу, которую я вытягиваю перед собой.

Устроиться удобно на земле не так-то просто.

– Ноет. Да и опухоль пока не спала, – отвечаю я. Он поднимает мою ногу и подносит к своим коленям:

– Давай положим ее сюда, и я посмотрю.

Я неуверенно кладу задник кроссовки ему на бедро, он внимательно осматривает повязку на моей лодыжке:

– Думаю, все будет нормально. Единственное, ее не надо снимать, – говорит он и не дает убрать ногу, мягко кладя на колено ладонь. – Если поднять ее выше, быстрее спадет опухоль.

– Или поможет гнусной слюне этой змеи попасть мне в кровь.

– Она и так туда уже попала.

– Ну тогда отлично.

– По сути, это и есть главная проблема, когда речь идет об укусах неядовитых змей. Болезнетворные бактерии. Ты не знаешь, чем она в последний раз лакомилась, а ведь ей на зуб могло попасться что-нибудь зараженное или гнилое.

– Это ты так пытаешься выбить меня из колеи?

– Типа того, – улыбается он. – Мне нравится, когда на твоем лице появляются гримасы ужаса. Они выдает каждую твою эмоцию. Ты же ведь знаешь об этом, правда?

– Неправда.

– Правда. Я могу читать тебя как открытую книгу. Его слова меня немного смущают, да и потом, почему он до сих пор держит на моем колене ладонь?

Нет, я не жалуюсь. От этого меня охватывает… приятное чувство.

– А вот я тебя читать совсем не могу, потому как ты невыразительный.

– С таким лицом я обычно играю в покер.

Я смеюсь:

– Игрок в покер из тебя никудышный. Помнишь, как мы с тобой его осваивали? В тот вечер ты продул мне кучу печенек «Орео».

С Адамом, отцом Леннона, я провела совсем немного времени, потому что обычно не он приезжает в Мелита Хиллз, а сын сам ездит к нему в Сан-Франциско. Однако время он времени он все же наведывается в наш городок, а в свой последний приезд минувшим летом захватил с собой колоду игральных карт и огромную коробку печенья «Орео», чтобы делать ставки. Мы расположились за обеденным столом. Санни и Мак и резались в «Техасский Холдем» до первого часа ночи. Маме пришлось перейти через дорогу, чтобы меня забрать, потому что я отключила на телефоне звук и даже не думала, что уже так поздно. В итоге она тоже сыграла пару партий в покер, пока в два часа ночи не позвонил папа и до нас не дошло, что мы вляпались.

– И повеселились же мы тогда, – улыбается Леннон. – Помню, я так ржал, что даже потянул на боку связки.

– А мы от этого расхохотались еще больше.

– Твоя мама тогда сорвала куш, помнишь? Весь выигрыш достался ей. Кто же мог знать, что она так круто играет в покер?

Я тогда тоже удивилась. Как же шумно она выражала свой восторг, когда выиграла. Думаю, что перебудила своими победоносными криками добрую половину соседей.

– Твой отец веселился до упаду, вырядившись в костюм крупье, раздающего в казино карты при игре в покер, и не забыв присовокупить к нему зеленый козырек. Когда он что-то делает, то выкладывается по полной, да?

Лоб Леннона прорезает морщинка.

– Да, – тихо произносит он.

В коридоре у Санни и Мак висят в рамках фотографии Леннона и Адама во взаимодополняющих друг друга костюмах для Хеллоуина, выполненных в мельчайших подробностях. Картонная коробка из-под молока и печенье. Бэтмен и Робин. Марио и Луиджи. Серфер и акула. Люк Скайуокер и Йода. Это продолжалось долго – началось, когда Леннон был еще ребенком, а закончилось в тот год, когда я поселилась на Мишн-стрит. Леннон слишком вырос, чтобы ходить на Хеллоуин по соседям, а Адам уехал в какое-то панковское турне.

– Я до сих пор не могу предположить, где он раздобыл ту гигантскую упаковку печенек «Орео». Их же там была не одна сотня.

– Украл на работе. Или, если воспользоваться его словами, позаимствовал, – говорит Леннон, и один уголок его рта приподнимается в улыбке. – Позже Мак, узнав об этом, устроила ему жуткий скандал. Ты же знаешь ее отношение к воровству.

Да, к этому явлению она действительно совершенно нетерпима. Думаю, это как-то связано с тем периодом, когда она бомжевала подростком. Да смилостивится Бог над тем, кто попытается стянуть в «Игрушках на чердаке» какой-нибудь вибратор – в конечном счете ему придется выслушать нравоучительную речь, пока она будет звонить в полицию. Леннон явно погрустнел. Не знаю, что я такого сказала, что у него ухудшилось настроение, но не успеваю его об этом спросить, как он прогоняет мотылька, прилетевшего на свет к костру, сильнее сжимает мою коленку и трясет ногу, чтобы привлечь мое внимание.

– Слушай, я же совсем забыл. У меня в рюкзаке колода карт. Я захватил их раскладывать пасьянс. Хочешь, сыграем в покер?

– На что? Печенья у нас нет. А Джой убьет меня, если узнает, что я поставила на кон деньги, которые она дала мне на всякий пожарный случай, когда я отправлялась в этот поход.

Леннон на мгновение задумывается.

– Можно воспользоваться дражешками М&М из твоей походной смеси.

Можно.

– И сыграть всего пару раз, пока здесь не стемнеет, – говорит он, – потом можешь доставать свой телескоп и глазеть на звезды.

– Ну ладно, – хихикаю я, – ты сам напросился, приятель. Готовься продуться в прах!

Становится слишком темно, карты у огня различимы не очень хорошо, а медвежьи сейфы слишком маленькие, чтобы на них играть. Поэтому мы решаем сложить наши рюкзаки в палатке Леннона, а играть в моей, большей из двух, где карты можно сдавать без труда. Светильник размером с ладонь, который мне одолжил Леннон, дает достаточно света, мы открываем входной клапан и застегиваем на «молнию» сетку, чтобы обеспечить приток воздуха, но оградить себя от комаров.

Мы тратим какое-то время на то, чтобы выбрать из походной смеси дражешки М&М, потом играем пару конов, чтобы вспомнить, как это делается. Я постоянно путаю флеш-стрит с фул-хаусом, что же касается Леннона, то он и вовсе позабыл половину правил. Мы, вероятно, и дальше играем неправильно, но это совершенно неважно – нас слишком уж разбирает смех.

Я чувствую себя естественно и хорошо. На душе легко.

Мы играем до тех пор, пока снаружи не всходит Луна, а на небе не высыпают звезды. Костер почти погас. Я даже забываю про укус змеи, вскрикиваю, когда Леннон случайно задевает мою лодыжку и потом долго извиняется. После чего спрашивает, как моя крапивница, и гладит мне ногу. За ужином я приняла несильный антигистаминный препарат, поэтому на данный момент она донимает меня не слишком. Впрочем, меня попросту может отвлекать от мыслей его теплая рука, которой он гладит мою обнаженную кожу. От этого я явно опять забываю об укусе змеи. По правде говоря, забываю вообще обо всем, в том числе и какие у меня на руках карты. В итоге все дражешки М&М достаются ему.

Хотя ногу он мне больше не гладит, я по-прежнему счастлива. Улыбаюсь про себя, собираю карты и аккуратно складываю их в колоду:

– Ты же знаешь, так нечестно.

Я же отвлеклась.

– Очень даже честно, – отвечает он, тщательно собирает дражешки и кладет их обратно в медвежий сейф. – Завтра будешь лопать свою скучную смесь из орехов и сухофруктов и думать: «Я, наверно, сошла с ума, когда делала все эти ставки. А как хотелось бы сейчас съесть чего-нибудь шоколадненького». А я буду хохотать, как повелитель ада.

С этими словами он изображает своим глубоким голосом искомый смех.

– Ладно, ладно, – говорю я, толкая его плечом, – твой отец будет гордиться, что ты соответствуешь в покере заложенному в тебе потенциалу. Когда в следующий раз с ним увидишься, скажешь, что тебе наконец удалось выиграть.

Леннон шмыгает и трет нос, трепеща своими темными ресницами. А когда я пододвигаю ему колоду, не отрывает от нее взгляда:

– Ну да, только это будет непросто.

– Почему это?

Он поднимает голову и смотрит мне в глаза:

– Потому что его больше нет.

18

Я застываю как вкопанная:

– Что ты такое говоришь?

– Отец умер.

– Когда?

– Минувшей осенью.

Не может быть! Прошлой осенью?

– Но… – Я даже не могу ничего толком сказать. – Что это значит? От чего?

– Он покончил с собой.

Без всяких предупреждений из моих глаз ручьем льются слезы.

– Нет. Это невозможно.

Леннон засовывает колоду в картонную коробку:

– Однажды он уже пробовал, но у него ничего не получилось. Подружка нашла его и отвезла в больницу вовремя для того, чтобы ему промыли желудок. Потом он сказал, что просто переборщил с обезболивающими, но она ему не поверила. И оказалась права. Потому что через пару дней он повторил попытку. На этот раз успешно.

Теперь я плачу совершенно бесшумно, но мои щеки щекочут обжигающие слезы, плюхаясь на нейлоновый пол палатки.

– Я даже понятия ни о чем не имела.

У Леннона мрачнеет выражение лица.

– Я знаю. В школе почти никто не обратил на это внимание. Хотя я думал, что ты точно должна была что-то слышать… Об этом писали в газетах. И пару часов горячо обсуждали как модную тему в Интернете…

Леннон слегка качает головой.

– Мне никто ничего не говорил, – шепчу я и поднимаю на лоб очки, чтобы вытереть слезы, – прости. Не понимаю, как можно было об этом не знать. И я не могу понять, почему… Ведь твой отец был счастлив. Такой веселый, постоянно смеялся… Как тогда…

– Он долгие годы держался на антидепрессантах, а потом, никому не сказав, перестал их принимать.

Вбил себе в голову, что его музыкальная карьера закончилась. Впал в депрессию оттого, что на него всем наплевать, что его толком никто и не помнит.

– Неправда! Их записи до сих пор покупают.

– Едва-едва. К тому же у него были неправильные представления о достигнутом успехе. Подумай, много ли людей могут сказать, что их песни передают по радио? Но он относился к этому иначе. Больших отчислений за композиции он больше не получал, да и группа у них была не самая популярная – не то что другие. Не знаю. Думаю, когда ему пришлось работать с девяти до пяти, он посчитал это крахом. Не смог прижиться в обычной жизни.

– О господи… Леннон…

Он кивает, не поднимая на меня глаз.

Интересно, кто-то из ребят, отправившихся в поход, об этом знал? Судя по тому, как Бретт и Саммер говорили об отце Леннона, когда Рейган везла нас на гламурную турбазу – и что потом было сказано о нем во время ссоры тем вечером, – я могу почти наверняка сказать, что нет.

Я знаю, Леннон виделся с отцом не каждый день – и даже не каждый месяц, – но они с Адамом были намного ближе, чем мы с моим отцом.

Мне в голову приходит мысль о Санни и Мак, о том, как они тоже горевали. А я ни о чем даже не догадывалась. Каким же чудовищем они теперь меня считают.

– Когда его похоронили?

– В октябре.

Когда между нами все закончилось. Танец на вечере выпускников. Открытие секс-шопа. Ссора отца с Санни и Мак.

Значит, все дело было в этом?

Бессмыслица какая-то. Почему он ничего мне не сказал?

– Я должна была прийти на похороны.

Он поднимает на меня глаза, в которых плещется мука:

– Нуда.

– Почему ты промолчал?

Его лицо напрягается, он берет пакет с походной смесью и отвечает:

– Я не хочу об этом говорить.

– Зато я хочу! Я должна была пойти на похороны твоего отца. Почему ты не захотел, чтобы я пришла?

– Да! Я хотел, чтобы ты пришла! – кричит он, пугая меня. – У меня умер отец. Это был худший момент в моей жизни. Конечно же я хотел, чтобы ты была рядом, но… – Он зажмуривает глаза и говорит уже тише: – Слушай, уже поздно, мы с тобой оба очень устали. У меня нет желания это обсуждать.

– Леннон!

– Я же сказал, что не хочу сейчас об этом говорить. Зори, черт бы тебя побрал, что в этом непонятного?

Как же мне больно. Я вся трясусь, пытаясь справиться со слезами. Совершенно смущена и выбита из колеи. Но Леннон уже расстегивает сетку от комаров и покидает мою палатку, не давая мне времени придумать нужные слова, чтобы его остановить.

Я потрясенно пытаюсь разобраться в событиях, случившихся в минувшем году. Пытаюсь обнаружить в них какой-то смысл. Чтобы понять гнев Леннона.

В последнюю неделю летних каникул мы с ним поцеловались. Втайне от всех провели Великий Эксперимент. А на вечере выпускников решили впервые появиться на публике как парень и девушка. Леннон туда не пошел и перестал со мной общаться. Макензи открыли секс-шоп. Мой отец стал с ними ссориться.

Новая информация: у Леннона умер отец. Он никому об этом не сказал.

Как все это согласуется с пройденным нами маршрутом от друзей до врагов?

Все это время я думала, что он перед той вечеринкой просто испугался и решил не выносить наши отношения на публику. Подумал, что наш эксперимент не удался, и оказался слишком трусливым, чтобы сказать мне это в лицо.

В то же время только что он набросился на меня за то, что я не была на похоронах его отца. Теперь я чувствую, что ему очень горько от нашего разрыва и что в этом каким-то образом виновата я сама.

Что же такое прошло мимо меня?

Я выбираюсь из палатки, но Леннона нигде нет. Внутри, в свете фонарика его палатки, виднеется только рюкзак. Мой он свалил перед той, где расположилась я, будто давая понять, что разговоры на сегодня закончены.

Ну что же, в таком случае у меня для него новость. Он не прав, нам есть что обсудить.

Я слишком большая трусиха, чтобы топать за ним во мрак, и уж точно не желаю застукать его в тот момент, когда он будет справлять под кустиком нужду. Поэтому присаживаюсь у тлеющих в темноте угольков и обнимаю себя за плечи, чтобы не зазябнуть. Он был прав. Звезды здесь действительно потрясающие. Я нахожу созвездие Лебедя, совсем рядом с ним Лиру, но при этом слишком расстроена, дабы оценить то, что обычно доставляет мне радость.

Проходит несколько минут, но Леннон все не возвращается. Теперь я беспокоюсь и немного злюсь. Нам надо выработать определенную систему. Он должен сообщать мне, куда идет, чтобы я не сидела и не думала, стоит ли отправляться на его поиски. А что, если он подвергся нападению медведя или сверзился вниз со скалы?

Тревожась и досадуя, я возвращаюсь в свою палатку и разворачиваю спальный мешок. Снимаю кроссовки. Надеваю их обратно. Потом снимаю опять, потому что лодыжка чувствует себя лучше без них. Решаю переодеться в более удобную одежду и лечь спать. Справившись с этой задачей только наполовину, вспоминаю, что при свете в палатке все видно как на ладони, выключаю светильник и заканчиваю уже в темноте.

Думаю, что последнее слово остается за ним.

Леннона я слышу, только когда забираюсь в спальный мешок и застегиваю молнию, сожалея, что нам приходится спать на немилосердных камнях в этой пещере, а не на более мягкой земле. Я прислушиваюсь к его движениям и понимаю, что он возится с угольками костра – надо полагать, выгребает, – перед тем как забраться в свою палатку.

Грот многократно усиливает каждый звук. Вжикает молния. Шелестит пластик. Леннон копается и что-то ищет. Потом прочищает горло, заставляя меня подпрыгнуть. Затем свет в его палатке гаснет, он еще какое-то время возится и наконец стихает.

Какая же она гнетущая, эта тишина.

С ума сойти можно. Я расстроена и не могу уснуть. И что еще хуже, мозг начинает наслаивать новые тревоги. Опухшая лодыжка. Змеи. Тени, мелькающие в пещерах. Идиотская история Леннона из японского хоррор-комикса о дырках в горе в виде человеческих тел. Наконец наступает момент, когда я, не в силах больше сдерживаться, тихо его зову:

– Леннон?

Без ответа.

Зову еще раз, на этот раз громче:

– Леннон?

– Мне и одного раза хватило, чтобы тебя услышать.

Его голос хоть и приглушен, но звучит совсем близко. Я думаю, далеко ли от меня он лежит. Интересно, если бы не палатки, я смогла бы протянуть руку и его коснуться?

– Помнишь, тебе показалось, что ты увидел в пещере мелькнувшую тень? А что, если там действительно кто-то прячется, собираясь к нам сюда скоро заявиться?

– Если бы собирались, то уже заявились бы.

– Может, они ждут, чтобы убить нас во сне?

– Может, и так.

– Леннон, мне не до шуток, – говорю я ему.

– И что я, Зори, по-твоему, должен с этим делать?

Ему не надо так на меня злиться.

– Не знаю.

– Вот когда что-нибудь придумаешь, тогда скажешь мне.

Я протяжно вздыхаю:

– Слушай, Леннон…

– По-прежнему весь внимание, – отвечает он.

– А в этом гроте нет крохотных щелей?

– В каком смысле?

– Крохотных щелей, через которые к нам могут забраться змеи.

Я слышу, как он сквозь зубы ругается.

– Можешь не сомневаться, здесь нет никаких щелей. Давай спать, Зори.

Ну нет, так не пойдет.

– Леннон? – шепчу я.

– О боже!

Я сердито морщусь и решительно стискиваю в темноте зубы.

– Слушай, я тут подумала… Поскольку есть вероятность, что тени этих пещерных троллей могут подкрасться к нам и попытаться убить, когда будешь спать, держи топорик под рукой. Просто так, на всякий случай.

– Когда я сплю, он всегда рядом со мной.

– Точно?

– Просто так, на всякий случай.

– От этого мне ни капли не легче, – возражаю я. – От твоих слов меня не покидает чувство, что ночью мы здесь действительно подвергаемся опасности.

– Конечно же подвергаемся. Ты видишь дверь, которую мы могли бы закрыть? В этом гроте мы беззащитны… и случиться может что угодно.

Я сажусь, не заботясь о том, чтобы выбраться из спальника.

– Слушай, Леннон.

– Куда же я денусь, другого выбора у меня ведь все равно нет, – бормочет он.

Я не обращаю на его слова внимания.

– Думаю, тебе надо спать здесь.

Молчание. Несколько секунд. Затем он говорит:

– Э-э-э… Что?

– Эта палатка на двоих, – говорю ему я, – я не собираюсь дарить тебе немного тепла своего тела, как ты тут недавно красноречиво выразился. Просто мне будет легче, если ты будешь рядом, когда меня будет убивать этот пещерный тролль.

Он ничего не говорит.

– Леннон?

– Да слышу я.

– И что?

– Мне надо подумать.

Я жду – с бешено бьющимся в груди сердцем. Слышится какая-то возня, вжикает молния, и у входа в мою палатку появляется силуэт. Расстегивается еще одна молния, и в образовавшийся проем просовывается темноволосая голова Леннона.

– Давай сюда рюкзак.

Я тащу его по полу палатки и подталкиваю к входу. Он исчезает и с глухим стуком опускается где-то рядом. Скорее всего, Леннон засунул его в свою палатку. Опять вжикает молния. Потом сетка перед входом отклоняется в сторону и рядом со мной на земле что-то разворачивается. Что-то вроде матраца из пеноматериала. Именно он в свернутом виде был приторочен в нижней части его рюкзака. За ним следует спальный мешок, который Леннон бросает на него сверху.

Он забирается в палатку и застегивает клапан, чтобы закрыть вход. Потом, не давая мне времени ничего понять, залезает в спальник, мелькнув черными трусами под футболкой, обнажающими мускулистые ноги…

После чего ложится рядом со мной. Палатка вдруг становится намного теснее.

– Довольна? – говорит он, в его голосе смутно ощущается злость.

Я тихо про себя улыбаюсь. Да.

– Это зависит от того, прихватил ли ты с собой топорик.

Вздох, вырывающийся у него из груди, чуть ли не эпический.

– Да я задушу этого пещерного тролля голыми руками. Устраивает тебя такой вариант?

– Да, поросеночек, – говорю я, копируя, как могу, Джеймса Кромвелла, – этого будет достаточно.

Клапан его спальника по виду мягче моего, Леннон взбивает его до тех пор, пока не превращает в подушку. Затем ложится на спину, подложив под голову руку. Я ложусь на бок, поворачиваюсь к нему лицом, сворачиваюсь калачиком и вглядываюсь в его лицо до тех пор, пока глаза не привыкают к тусклому свету. Мой взгляд скользит по угловатой, прямой линии носа и торчащей над бровью пряди волос.

– Прости, что я тогда не пришла, – шепчу я во тьме.

– Ты была мне нужна, – тихо отвечает он, – я чувствовал себя просто ужасно, и ты была мне очень нужна.

В голове всплывает образ его отца, и вдруг я неожиданно вспоминаю родную маму. Ее лицо. Ее смех. Пустоту, заполнившую меня, когда она умерла. Мне точно известно, что чувствует Леннон, и от этого все становится еще хуже. Потому что я никогда, даже если проживу миллион лет, не захочу, чтобы ему было так больно.

В пространство палатки врывается какой-то странный, сдавленный звук, и мне требуется некоторое время понять, что он плачет. Леннон никогда не хныкал. Никогда. Ни в детском возрасте, ни когда повзрослел. От его всхлипов мое сердце разрывается на мелкие кусочки.

Я инстинктивно тянусь к нему. А когда кладу руку на его судорожно вздымающуюся грудь, он хватает ее своими стальными пальцами. Для чего – чтобы меня отпихнуть? Этого я сказать не могу. На короткий миг мы замираем, ожидая, что будет дальше.

Что-то вроде напряженных сумерек.

Леннон поворачивается ко мне, я прижимаю его к себе, он тычется мне в шею лицом и тихонько всхлипывает. Чувствую на коже горячие слезы и обвиваю его руками. В ноздри врывается его аромат – шампуня, солнца, дыма от костра, резкий запах пота и благоухание сосновой хвои. Он стал сильнее, тверже, в нем куда больше проявляется мужское начало, чем в тот день, когда я в последний раз его обнимала. Такое ощущение, что он держит на плечах кирпичную стену.

Негромкие всхлипы Леннона постепенно стихают, из его тела в моих объятиях полностью уходит напряжение.

Мы в какой-то странной пещере и чуточку заблудились. Отклонились от плана и явно сбились с пути.

Но впервые после отъезда из дому меня отпускает тревога.

19

Мы шагаем уже не один час, но смогли лишь преодолеть расположенную под пещерой долину. Несмотря на ибупрофен, который Леннон дал мне за завтраком, у меня болят ноги и спина. Когда я проснулась, он положил лекарство на медвежий сейф и поставил рядом голубую чашечку с кофе. Не знаю, как ему удалось выбраться из палатки так, что я ничего не заметила. С уверенностью могу сказать только одно – каждый раз, когда я просыпалась ночью, он по-прежнему обнимал меня. Потом, ближе к рассвету, я смутно припоминаю, что стало значительно холоднее. К тому моменту, когда мне удалось отогнать последние остатки сна, он уже развел костер и готовил нам завтрак. Бурные эмоции вчерашнего вечера сменились обещанием горячего кофе и нового дня.

Совсем неплохо для того, чтобы проснуться. Единственное, тело чувствует себя так, будто меня сбил грузовик, а потом со злости еще и несколько раз переехал.

Пеший туризм причиняет физические страдания.

Которые еще больше усиливаются, когда мы переваливаем через вершину крутого холма. Но это не играет никакой роли, потому как мне не терпится увидеть, куда же мы, собственно, идем. Леннон сделал новую карту. Нарисовал ее утром в своем блокноте и пересчитал наш маршрут, пока я старательно отводила глаза от щетины на его подбородке, которая пробуждала в моей душе по отношению к нему не самые уместные в данной ситуации чувства. После того как мы вчера свернули не там, где надо, Леннон пообещал придерживаться теперь более проторенной дороги. Это мне понравится больше: она отмечена на официальной карте Кингс Форест и ведет к станции рейнджеров. К тому же на этом пути нас ждут какие-то живописные красоты – единственное, он настоял, чтобы они для меня стали сюрпризом.

Всякие неожиданности я ненавижу, Леннон это знает, но все же уговорил меня согласиться. Я уговариваю себя, что уступила ему из-за того, что он рассказал мне вечером, хотя всему виной, по-видимому, щетина. По правде говоря, очень даже неплохая.

Мы подходим к перекрестку, где маршрут раздваивается. Указатель сообщает, что дорога побольше – это Императорская тропа. И через просвет в ветвях кедров мы теперь смотрим на увенчанную белой шапкой гору, сияющую на ярком солнце.

– Вот это да… – шепчу я.

– Здорово, правда? – говорит Леннон. – Коричневый пик слева – это гора Топаз, а серая, зазубренная гряда слева – гора Удар молнии. Она стала могилой для очень многих альпинистов.

Странно… этот хребет совсем не выглядит убийцей. Наоборот, на вид прекрасен. Величествен. Да, теперь я понимаю, почему так говорят о горах. Я простираю в стороны руки и наполняю легкие чистым воздухом. Меня что-то жалит, и я хлопаю себя по руке.

– Кстати, здесь начинается территория комаров, – говорит Леннон, поворачивается и тычет пальцем в свой рюкзак: – Покопайся во втором кармане. Там есть небольшая бутылочка репеллента от насекомых.

Я расстегиваю на кармане молнию, сую внутрь пальцы и отыскиваю искомый пузырек. Мы по очереди мажемся маслом с запахом цитронеллы, от которого у меня слезятся глаза. Израсходовав на себя приличное количество репеллента и защитившись от комаров, мы тут же встаем на тропу, прорезающую кедровую рощу. Проходит совсем немного времени, и с нами происходят две вещи: во-первых, мы видим впереди других туристов, а во-вторых, эти туристы поднимаются наверх по вздымающемуся пролету гранитных ступеней, высеченных в горе.

– Блин! Это еще что такое? – спрашиваю я.

– Императорская лестница, – говорит Леннон, приподнимая брови и кивая головой.

На нем растянутая черная вязаная шапочка с изображенным на ней черепом, из-под которой торчат непослушные пряди волос. Мне бы тоже хотелось прикрыть чем-нибудь то стихийное бедствие, в которое превратилась вьющаяся шевелюра на моей голове. Природа неумолима.

– Мы что, попремся наверх по этим каменным ступеням? – спрашиваю я.

– Это не просто каменные ступени, Зори, а замечательная природная лестница, – возвышенным голосом произносит он, – в конце XVIII века в этой гранитной скале вырубили свыше восьмиста ступеней. Во время ее сооружения умерли три человека, и с тех пор здесь почти каждый год кто-то гибнет. За последние десять лет пятнадцать погибших. На сегодняшний день это самая смертоносная тропа во всех заповедниках США.

– Что? – в страхе говорю я.

– Не переживай, – ухмыляется он, – умирают здесь обычно придурки, когда сваливаются с края, пытаясь проделать очередную глупость. Когда немного пройдем по ней, ты поймешь все сама. Если бы здесь был Бретт, я бы оценил его шансы на выживание пятьдесят на пятьдесят – он наверняка не смог бы устоять перед зовом смерти. И от этого мне, можно сказать, хочется, чтобы он действительно сейчас оказался рядом с нами.

– Не очень-то мило с твоей стороны, – недовольно говорю я, но при этом невольно слегка улыбаюсь.

– Мы с тобой, – настаивает он, – будем держаться подальше от любых смертоносных ступеней.

– Э-э-э… я только «за».

– Вот и отлично. Тысячи туристов, обладающих элементарным здравым смыслом, каждый год поднимаются по этой лестнице и живут дальше, без конца об этом рассказывая. Это одна из главных достопримечательностей здешнего парка. Обещаю, тебе понравится. А на вершине нас ждет райское наслаждение.

– Горячая ванна с пиццей?

– Не совсем, – посмеивается Леннон, – но тебе точно понравится. На полпути остановимся и пообедаем. Вперед, Эверхарт! – с энтузиазмом восклицает он и, его лицо расплывается в заразительной улыбке.

И мы начинаем восхождение.

Мы примерно полчаса карабкаемся наверх по обычной тропе, перед тем как ступить на лестницу. Ее ступени широкие и грубо отесанные, по бокам их обрамляют прелестные дикорастущие цветы и кружевная трава. Они небрежно вьются вверх по склону горы, ее вершина расположена по ту сторону пика и скрыта от взоров. Ступени местами довольно крутые, кое-где немного раскрошились, но, если не считать натуги в лопатках, я, по правде говоря, не могу понять, почему они так опасны. Чем выше мы поднимаемся, тем громче где-то шумит вода – мне кажется, рядом протекает река, просто мы ее не видим.

Совершая это восхождение, я понимаю, что физически чувствую себя лучше. Не на сто процентов, но Леннон говорит, что тело должно привыкнуть к пешим походам. Это не гонка, а медленное и размеренное испытание на прочность. А первородный пейзаж решительно выступает в роли дополнительного стимула. Проблема похода в том, что он лишает тебя всего остального. Ты не можешь отвлекаться, чтобы проверять в Интернете свои странички. У тебя нет телевизора. Расписаний тоже не надо придерживаться. Только ты, твои мысли и ритмичные шаги ног, двигающихся по каменистой земле. И даже когда я пытаюсь не засорять мозг ненужными размышлениями, на общем фоне в нем идет напряженная работа – он молча пытается решить проблемы, которые я сама решать не хочу.

Такие, как Леннон.

И я.

Такие, как мы.

О минувшем вечере мы не обмолвились ни словом. Ни о том, что спали в одной палатке, ни, тем более, о смерти его отца. У меня в голове громоздятся многие вопросы, но я жду от Леннона какого-нибудь сигнала, означающего, что он готов на них ответить.

Но, может, я сама пока не готова эти ответы услышать?

Ненавижу затруднения и неловкие положения.

Минут через двадцать подъема по лестнице я чувствую, что и мои ноги, и голова вот-вот взорвутся. Ни внутренние раздумья, каким бы ни был их накал, ни великолепный окрестный пейзаж не могут отвлечь меня от боли.

– Все, больше идти не могу, – говорю я ему, с трудом переводя дух, – это самый худший в моей жизни эксперимент по восхождению по лестнице. Ненавижу эти тупые ступеньки. Ненавижу, ненавижу, нена…

– Успокойся. Мы преодолели ее почти что наполовину. Середина пути будет вон там, – говорит он, и я вижу, что в одном месте ступени действительно ненадолго обрываются.

За время нашего восхождения на гору площадки для отдыха встречались и раньше, однако эта представляет собой гранитное плато с несколькими высеченными в камне скамейками. Ее оккупировала семья туристов, отправившихся в поход с полной выкладкой, – двое ребятишек, мама и папа.

Они без конца горланят и что-то кричат друг другу, перекрывая рев все той же незримой реки. После того как вчера мы целый день не видели ни единой живой души, это зрелище меня пугает.

Леннон сбрасывает рюкзак на утопающую в тени скамью в той части плато, которая прилепилась к горному склону, я без сил опускаюсь рядом с ним, на мгновение замираю на краешке камня и только после этого расстегиваю ремни рюкзака.

Мы расположились в защищенной зоне, вроде бы публичной, но все же скрытой от посторонних глаз, и грохот реки донимает здесь не так сильно.

– Я совсем вспотела, – говорю я ему, – даже не помню, когда в последний раз до этого похода меня прошибал такой пот.

Он открывает свой медвежий сейф и извлекает из него точно тот же обед, что и вчера:

– Тебе это полезно.

– Это из-за туризма ты стал почти что качком, хотя раньше был кожа да кости?

Он щурит глаза и окидывает меня долгим взглядом:

– Качком? А я даже не знал.

– Ну конечно, – отвечаю я, чувствуя, как краснеет от жара шея.

Спокойно, Эверхарт. Я слишком близко подхожу к теме слежки за ним с помощью телескопа из моей комнаты, решаю, что зашла слишком далеко, и больше не хочу об этом ничего говорить.

– Прошлой ночью ты так и не полюбовалась звездами, – произносит он после небольшой паузы.

Тьфу ты! Он тоже вспомнил тот случай, когда я за ним шпионила. Какой ужас.

– Ну и ладно, – говорю я ему.

– Обещаю, что сегодня ночью у тебя будет самая замечательная возможность поглазеть на звезды, – говорит он, на несколько мгновений задумывается и прочищает горло. – Я не спросил тебя сегодня, хочешь ли ты и дальше отправиться в Кондор Пик. Станция рейнджеров, о которой мы с тобой говорили, расположилась по ту сторону горы. Мы будем там в полдень. Да, я только что пообещал тебе отличную ночь, чтобы полюбоваться звездами, но если ты хочешь позвонить со станции рейнджеров, чтобы за тобой прислали машину, то…

Ой! Если честно, то я об этом даже не подумала.

– Решение не обязательно принимать прямо сейчас, – продолжает он, – просто подумай и дай мне знать. Чтобы я мог выработать план в зависимости от обстоятельств.

Я киваю, и больше мы об этом не говорим. Лишь молча едим – в основном потому, что я слишком устала, дабы делать за раз сразу два дела. Единственное, что мне еще удается, это жевать. Но к тому времени, когда мы обратно пакуем вещи, семьи туристов уже нет и мы остаемся на плато одни. В этот самый момент я замечаю, что Леннон стучит ногой, будто отбойным молотком. Такое бывает с ним, когда он слишком энергично на чем-нибудь сосредоточивается – например, сдает тесты – или же очень переживает.

Перехватывая мой взгляд, устремленный на его ногу, он тут же перестает ею стучать и вздыхает:

– Глупости это. Нам с тобой надо просто поговорить.

– О чем это ты?

– О прошлой осени. Послушай, я рассказал тебе об отце. А теперь хочу услышать о твоем.

– О моем отце?

Он прищуривается и бросает на меня взгляд:

– Я хочу знать, что он сказал тебе обо мне после вечера выпускников. Думаю, он тебе что-то говорил. И хочу лишь понять, сколько в его словах было правды.

– Что-то я не догоняю, – говорю я, качая головой.

– Что он сказал тебе после вечера выпускников?

Я смотрю на него долгим взглядом:

– Ну… Он лишь попросил меня держаться от тебя подальше. Что для меня будет лучше поставить точку и двигаться дальше, потому что вся эта ситуация… подвергала меня стрессу.

– Это все?

Даже не догадываюсь, что он пытается мне сказать.

– А разве этого мало? Я ничего не говорила ему о… ну, ты понимаешь. Об Эксперименте.

Леннон пристально вглядывается в мое лицо:

– А сам он этот вопрос не поднимал?

– С чего бы это?

Он открывает рот, чтобы ответить, но в следующий момент меняет решение. Дважды. Закусив нижнюю губу и вновь постучав ногой, Леннон наконец говорит:

– Я все пытаюсь понять, почему ты вышвырнула меня из своей жизни и стала встречаться с Андре.

– Но ты кинул меня с той вечеринкой!

– Я послал тебе сообщение.

– Одно-единственное. «Прости». И на том все. Больше тебе мне сказать было нечего. Я потом тысячу раз писала тебе, но ты так и не ответил.

– Ну извини, если я был занят попыткой самоубийства отца.

Мое тело замирает как вкопанное.

– Это было… когда в школе устроили вечер выпускников?

– В тот день случилось много мерзопакостных вещей. В том числе и эта.

– Э-э-э… Ты хочешь рассказать об этом ребятам из класса?

Он неподвижно смотрит на горы вдали с таким видом, будто у них вот-вот отрастут ноги и они уйдут.

– Я потому и спрашиваю тебя об отце. Он ничего не говорил тебе о том, что случилось в тот день в отеле?

– В каком еще отеле?

Леннон закрывает глаза, что-то про себя бормочет и оседает ниже на скамье:

– Ладно, неважно.

– Ну уж нет, так не пойдет, – говорю я, на этот раз раздражаясь, – так точно не пойдет. Ты сам об этом заговорил. Сказал «а» – говори и «б». В каком таком отеле?

Он прикрывает рукой глаза и стонет.

Чем явственно завязывает мою тревогу в несколько узлов. Если Леннон думает, что дела плохи, то, на мой взгляд, ситуация намного хуже, чем я когда-либо могла предположить.

– Не молчи, говори, – упрашиваю его я.

Он сгибает руки в локтях, хлопает ладонями по коленкам, словно собирается встать, но вместо этого делает глубокий вдох и тяжело вздыхает:

– Прошлой осенью наши с тобой отношения… скажем так, изменились. Мы провели Великий Эксперимент.

– Не без моего участия, – напоминаю ему я.

– Мне казалось, что все хорошо. Настолько хорошо, что мы согласились рассказать родителям и появиться на публике как парень и девушка, – говорит он, откидывается на спинку скамейки, сползает ниже и складывает на груди руки. – Похоже, я слишком переусердствовал с важностью этой вечеринки выпускников. Подумал… что тему дружбы мы с тобой закрыли. В деле дружбы мы с тобой были настоящие эксперты. А когда… мы на той скамейке в парке занялись…

– Это не главное, – говорю я, чувствуя, что уши начинают полыхать от жара.

– Да, но это было здорово. Даже не здорово, а прекрасно. Ведь так?

Да, было удивительно. Хотя порой и немного неловко, особенно вначале. Целоваться с лучшим другом странно. Но с другой стороны, нет. А еще очень и очень приятно. Настолько приятно, что я не могу сейчас об этом думать, потому что нервничаю и чувствую себя не в свой тарелке. Нервничаю вообще от всего нашего разговора. Меня, похоже, опять прошибает пот.

Когда я в ответ на его слова нерешительно киваю, он расслабляется.

– Так что все было хорошо. Мы договорились появиться на публике как парень и девушка. Посчитали, что так будет правильно. Но по мере приближения той вечеринки, когда ты стала переживать, не зная, как рассказать обо всем отцу…

У меня начинают слегка неметь пальцы.

– …нет, ты не думай, я тебя не виню. Он человек не самый доброжелательный, и с серьезными вопросами к нему подходить нелегко. Да и потом, ты же сама знаешь – он никогда меня не любил.

Я даже не собираюсь ему возражать, потому что это правда. Когда мы были детьми, у моего родителя не было мнения в отношении Леннона, пока он не узнал, что у него две мамы и мусульманин-отец. Вот тогда-то он и стал говорить о Макензи всякие гадости.

– Я лишь хочу сказать, – продолжает Леннон, – что и тогда понимал, почему ты не желала ему ничего говорить, но еще больше понял после того, что случилось в день той вечеринки.

– Так что же именно тогда произошло?

Он тяжело вздыхает:

– Я знал нескольких ребят из выпускного класса, которые в подобных случаях снимали в отеле комнаты.

Такое случается каждый год – и осенью, в день возобновления занятий, и весной, на выпускной. Иногда номера снимают по несколько ребят, если им хочется потусить, иногда парочки.

– Я тоже решил снять нам комнату. Нам двоим. И больше никому, – говорит Леннон.

Я сдавленно застонала. Это не то, что я собиралась услышать. Совсем не то.

– Оглядываясь назад, – говорит он, – я понимаю, что повел себя так, словно возомнил о наших с тобой отношениях Бог знает чего. Думаю, так оно и было. Но если говорить честно, то мне показалось, что мы с тобой на одной волне. По крайней мере, я говорил себе именно так.

Я даже понятия не имею, что сейчас чувствую. Моя кожа будто объята огнем, но в то же время совсем онемела.

– А меня ты не мог об этом спросить? – Откровенно говоря, на тот момент я бы, наверное, затрепетала до умопомрачения, но слышать об этом сейчас мне странно. – Типа, предварительно со мной посоветоваться?

– Я думал, что поведу себя как настоящий романтик, если устрою тебе такой сюрприз.

– Сняв номер, в котором мы с тобой могли бы заняться сексом?

Он щурит один глаз:

– Ну если ты так расставляешь акценты, то да, это звучит просто ужасно. Хотя я никогда не стал бы на тебя давить, и ты это знаешь. Правильно?

– Ты хочешь сказать, что ничего такого не планировал?

– Как я тебе уже говорил, мне казалось, что у нас с тобой в этом отношении были схожие взгляды. На тот момент.

Хорошо, здесь он прав, возможно, так оно и было. Только вот перед тем, как немножко поехать крыше, у человека может быть черт знает сколько экстрима, хеви-метал и поцелуев взасос, сопровождающихся словами «а куда подевался мой бюстгальтер?».

– Будь любезен, рассказывай дальше, – холодно говорю я. – Что там пошло не так с твоей романтической схемой с отельным номером?

Он опять вздыхает. Паршиво. Если Леннон много вздыхает, значит, ему предстоит сказать что-то такое, чего он предпочел бы не говорить.

– Ладно, чего уж там. Ты, может, не помнишь, но в тот день я не пошел в столовую обедать.

Я согласно киваю.

– Свалил с уроков, чтобы снять в отеле номер. При этом боялся, что меня туда никто не пустит, поскольку мне шестнадцать лет. Зная, что другие ребята в таких случаях пользуются кредитными картами родителей, я… позаимствовал кредитку Мак.

– Ты…

– Хорошо-хорошо, – сдается он, – я ее украл.

– О господи.

– Теперь я понимаю, что это было глупо, но тогда у меня все мысли были набекрень. Решил, что сниму номер, тайком положу карту в кошелек Мак, припрячу счет, когда он придет, и оплачу его до того, как она что-нибудь заметит. За стойкой администратора в «Эджемонт Отеле» работала двоюродная сестра Айны Киплинг…

– Погоди-ка, это же…

– Да, я знаю, отель действительно роскошный. Айна рассказывала нам об этой родственнице на занятиях драмкружка, сказала, что та не станет следовать правилу минимального возраста, предписанному в отеле, поэтому в тот день я ускользнул из школы и отправился в «Эджемонт Отель» и подошел к стойке администратора. Как я уже говорил, в тот день работала кузина Айны, которая спросила меня, на кого оформить номер. Не желая называть наших настоящих фамилий, я запаниковал и воспользовался именем отца. А когда произнес родственнице Айны по буквам «Ахмед», она спросила, не араб ли я, что меня совершенно взбесило, потому что, во-первых, я не знаю языка, а во-вторых, она повела себя со мной как с каким-то террористом.

Я сжимаю руку в кулак, чтобы заставить Леннона меня не томить. Да не тяни ты так, приятель!

– Мы с ней начинаем говорить, она велит мне назвать наши настоящие имена, в противном случае у нее будут проблемы. Я называю ей нас с тобой, и в этот момент меня, вдруг откуда ни возьмись, толкает твой отец.

Стоп! Что?

– Мой отец?

– Твой отец, – повторяет он голосом, насквозь пропитанным чувством обиды.

– И какого хрена он там делал?

– Наверняка стоял за мной в очереди и случайно все подслушал. Потому что потом устроил кошмарную сцену. Представь себе: мы стоим посреди роскошного отеля в окружении всех этих коридорных и золоченых багажных тележек, а он орет на меня и угрожает выбить все дерьмо, если я хоть еще раз посмотрю на его дочь.

Когда Леннон продолжает, я съеживаюсь и в ужасе закрываю глаза.

– Затем он сыплет угрозами в адрес Айны, обещая уволить ее за то, что она сдает номера несовершеннолетним, а потом… – Леннон громко вздыхает. – Это было ужасно. Мне хотелось умереть. После этого твой отец схватил со стойки кредитку Мак и спросил, дали ли мои мамы на это добро. Назвав их «дикарками с помойки».

– Господи Иисусе!

– Ну да, – говорит он, – вот тогда-то я и сорвался.

– В каком смысле?

– Я дал ему по зубам.

ЧТО? Я недоверчиво смотрю в упор на Леннона.

– Да-да, – говорит Леннон и несколько раз бьет себя кулаком по бедру, – съездил по челюсти. Руку разбил просто караул. У меня потом несколько дней костяшки представляли собой сплошной синяк.

В мозгу всплывают прошлогодние воспоминания. Отец действительно как-то пришел с распухшей щекой и кровоподтеком на челюсти. Сказал, что его ударила упавшая лесина, когда он шел мимо стройки.

– Когда я его ударил, – продолжает Леннон, – он агрессивно попер на меня, но между нами встал какой-то служащий отеля. Айна побежала за управляющим. В общем… если в двух словах, то отец вытащил меня на улицу и сказал, что не будет вызывать копов, чтобы они арестовали меня за нападение и нанесение побоев, если я буду держаться от тебя подальше. Не танцевать с тобой на вечере выпускников, не приходить к вам домой. Не разговаривать в школе. Не звонить и не переписываться по телефону. Он сказал, что будет периодически проверять твой смартфон.

– Боже праведный, – в шоке говорю я.

Неужели он действительно в состоянии отслеживать мой телефон? Может, он уже это делает? Родители всегда предоставляли мне немалую свободу. И я даже подумать не могла, что они могут вторгнуться в мою личную жизнь.

– Вот как все было в общих чертах, – говорит Леннон. – Я все равно собирался тебе обо всем рассказать. По крайней мере, когда проехал по городу и перестал сходить с ума. После этого отправил сообщение Авани, попросив передать тебе, что мы с тобой встретимся на вечеринке, потому как моему плану прийти к вам домой и сказать, что мы встречаемся… не суждено было сбыться. В итоге я подумал, что расскажу тебе обо всем, что случилось с твоим отцом, когда буду с тобой танцевать, а потом мы подумаем, что делать дальше. Но потом позвонила Санни и сказала, что мой отец пытался покончить с собой, мы рванули в город, чтобы подождать в больнице, потому как врачи не знали, выживет он или нет. – Он судорожно сглатывает, у него на горле дергается кадык. – В выходные отец пришел в себя. Мамы убедились, что его подружка сможет ухаживать за ним дома, купили им продуктов и все такое прочее. Как бы там ни было, мы все ужасно вымотались. Я вернулся домой только в воскресенье вечером. Хотел с тобой на следующий день поговорить, извиниться за вечеринку и объяснить, что случилось. Но потом отец предпринял новую попытку покончить с собой, и на этот раз рядом с ним не оказалось никого, чтобы его остановить.

– Ох, Леннон…

– Вот так вот. – Он улыбается мне вымученной улыбкой, которая тут же блекнет: – И тогда я в последний раз отправил тебе сообщение.

Прости.

Я мысленно вижу перед собой это сообщение так же отчетливо, как и в тот день, когда его получила.

– Мне показалось… ты таким образом мне говоришь, что больше не хочешь со мной никаких отношений. И что трусишь сказать мне об этом лично.

– Я боялся, что отец будет отслеживать твои сообщения, и при этом переживал настоящий кошмар. Не мог здраво думать. Просто сказал себе, что мы разберемся во всем после похорон. И уж точно не ожидал, что, когда вернусь в школу, увижу тебя с Андре.

Господи Иисусе!

У меня в голове начинает постепенно складываться пазл.

Тот понедельник я помню со всей ясностью. Все выходные я проплакала. Думала, что Леннон, посчитав дикостью мысль о том, что мы можем быть больше чем друзьями, меня бросил. В школу возвращаться не хотелось. Но меня заставила мама, когда я рассказала ей о Великом Эксперименте. Она сказала поговорить с ним и выяснить, что произошло. Руководствоваться принципом презумпции невиновности. А потом…

– У меня с отцом был долгий разговор, – произношу я, спрыгиваю со скамейки, слишком взволнованная, чтобы сидеть, и меряю плато шагами. – По его словам, он узнал от мамы, что я очень расстроилась и что мне с тобой вообще лучше не говорить, а спустить все на тормозах. Сказал, что отношения всегда со временем меняются, что лучше быть гордой, чем что-то просить. Он…

Я останавливаюсь и упираюсь руками в бока, чтобы встать прямее. Похоже, меня сейчас стошнит.

– Мне показалось, он проявил обо мне заботу как отец. Иначе какое ему дело до того, что я сделала или не сделала?

Леннон поднимает вверх руки:

– Ты так думаешь? Я никогда этого не понимал. То есть… мои родители далеко не так строги в вопросах секса…

Боже правый!

Я чувствую, что заливаюсь краской смущения.

– …но мне было очень странно видеть, что он до такой степени взорвался.

– Это да, тут ты прав, он всегда взрывается, – говорю я, опять принимаясь мерить шагами плато, – прямо как бочонок с динамитом.

– А еще он очень мелочный. Кредитку Мак он оставил себе – сказал, чтобы было чем на меня надавить. А когда она после папиных похорон разнервничалась, пытаясь найти ее, мысль о том, чтобы лгать ей, стала мне невыносима, и я во всем признался. Видела бы ты, как она на меня набросилась. Ты же знаешь, как она относится к воровству.

– Знаю.

– Но потом больше рассвирепела на твоего отца. На все то дерьмо, что он вылил на секс-шоп… Знаешь, это был первый раунд большого скандала между нашими семьями. А причиной тому стали ты и я. Когда мы были в школе, Мак заявилась в клинику к твоим родителям и устроила там настоящий словесный разгром.

– Причиной стали мы? Вся эта путаница привела к тому, что наши семьи стали враждовать.

Леннон кивает головой.

– После папиных похорон я хотел с тобой обо всем поговорить, но когда пришел в школу, увидел, что ты целуешься с Андре перед своим ящичком.

– Я решила, что между нами все кончено! Не знала, что и думать, всю вечеринку проплакала, а он так хорошо ко мне отнесся. В отличие от тебя, он там был, и я подумала, что ты… Я никогда не стала бы с ним встречаться, если бы знала правду. И понятия не имела, что у тебя умер отец – мог бы мне и сказать!

– Я думал, ты и сама узнаешь. Об этом говорили в новостях. Но ты ничего не говорила, а самому мне нельзя было к тебе подходить, иначе твой отец меня бы убил. В его отсутствие с тобой можно было поговорить только в школе, но там ты была с Андре. Андре! Ты даже не посмотрела в мою сторону. Я чувствовал себя совсем больным. Ты с Рейган и Андре пошла на школьный двор, чтобы съесть ланч, а потом я увидел, как вы устроили свидание в «Тайском дворце»…

– Я думала, ты меня ненавидишь. Считала, что между нами все кончено.

Он снимает шапочку, ерошит рукой волосы, потом натягивает ее плотнее и опускает чуть ли не на глаза:

– После папиной смерти я был в шоке… не знал, что делать. Все было хуже некуда, и мне показалось, что ты больше не желаешь иметь со мной ничего общего. Я был раздавлен, Зори. Просто раздавлен, и все.

Я слышу в его голосе боль – примерно такую же, какую испытываю в своем сердце.

Вконец подавленная и сокрушенная, подхожу к краю плато и смотрю вниз на извилистую лестницу.

Ее камни будто явились сюда из потустороннего мира, как древние ступени какого-нибудь горного тибетского монастыря. С той лишь разницей, что это Калифорния и ничего священного здесь нет. Ни монахов. Ни храма.

Лишь горы и солнце, а посреди них мы со всей этой болью.

Далеко внизу по ступеням взбирается наверх группа туристов. Отсюда они кажутся муравьями. Я делаю несколько шагов к скамейкам, вдоль которых идут невысокие деревянные перила, и смотрю на зазубренный пейзаж. Интересно, а в этом месте тоже падают с горы? По виду совсем не похоже, что здесь кто-то может умереть. Слишком уж красиво.

Я слышу, что сзади подходит Леннон, но не поворачиваюсь. Не знаю, что сказать. Не могу переварить услышанное. Пытаюсь, но только злюсь, убитая горем, и чувствую, что у меня оголен каждый нерв.

Кто во всем этом виноват? Я, что плакала на плече Андре и, размышляя о мотивации Леннона, предположила худшее? Или Леннон, что предположил худшее обо мне?

Да еще и мой отец.

– Все, что случилось в отеле… – наконец выдавливаю из себя я, разговаривая больше с горами, нежели с ним: – В общем, то, как поступил с тобой мой отец, это был шантаж.

– По сути, так оно и было. Во всей этой истории мне не давала покоя одна мысль. Какого черта ему было снимать номер в отеле? Среди бела дня. Да и кто станет снимать комнату в отеле в городе, где до дома двадцать минут езды? Если честно, то когда моя жизнь покатилась в ад, я не очень-то об этом думал. Пока на прошлой неделе моим родителям по ошибке не доставили тот пакет.

Мое тело деревенеет, сердце с перебоями в бешеном темпе гонит по венам кровь.

– Почему? – почти шепотом спрашиваю я, даже не уверенная, хочу ли на самом деле это знать.

– Из-за женщины на тех фотографиях… Я вдруг понял, что видел ее раньше. Она была в вестибюле отеля, стояла у стойки администратора. Потом я увидел ее еще раз, она смотрела из-за вращающейся двери, когда твой отец выволок меня на улицу. – Леннон на мгновение умолкает и продолжает: – Вспомнив об этом позже, я подумал, что он, не исключено, устроил всю эту жуткую сцену, только чтобы не дать мне ее увидеть.

Это уже последний, сокрушающий удар. Мне хочется поднять руки и сдаться. Я уже покойник, поэтому не стреляйте в меня больше, пожалуйста. Спасибо. Больнее мне уже не будет. Я теперь за гранью боли. Просто окаменела.

Я подхожу к нашей скамье, влезаю в лямки рюкзака и взваливаю его себе на плечи.

– Что ты делаешь? – спрашивает Леннон.

– Мне надо подумать, – отвечаю я, – мне просто… надо подумать.

20

Именно этим я и занимаюсь. Оставшись наедине со своими мыслями, размышляю обо всем только что случившемся весь оставшийся путь наверх – сто заключительных ступеней горной лестницы. Задаюсь вопросом о том, смогу ли я теперь вообще когда-либо перестать злиться на отца. Интересно, а на Леннона я тоже злюсь? Поглощенная без остатка этими эгоистичными мыслями, я даже не замечаю, что шум воды становится громче. Все громче, и громче, и громче. А когда лестница начинает круто забирать вправо, неожиданно вижу почему.

Водопады. Целых два. Это тебе не маленький и милый водопад Макензи. Если тот ревел, то голосом этого говорит сам Бог. И голос этот полон свирепости.

Голубая вода низвергается с остроугольной скалы, преодолевает в падении Бог знает сколько уровней и обрушивается в яростно бушующую пену. Она до такой степени неистовствует в своем стремлении, что добрая треть водопада скрывается за пеленой просвечивающего тумана из брызг. Этот туман я даже чувствую ногами, хотя до основания водопада отсюда не меньше четверти мили.

Я преодолеваю последние несколько ступеней и выхожу на смотровую площадку, расположенную на плато вдвое больше того, где мы останавливались внизу. Здесь никого нет. Но почему? Этого не может быть! Тут я замечаю на противоположном конце смотровой площадки еще один пролет каменной лестницы, ведущий к самой высокой точке. Вдоль водопадов, оказывается, идет тропа, на вершине которой собрались несколько туристов, делающих фотографии и глядящих в видоискатели. Если не ошибаюсь, вдали виднеются вагонетка и пара туалетов. Надо полгать, что большинство предпочитают подниматься сюда по канатной дороге, а не тащиться вверх по самой опасной в мире лестнице.

Я подхожу к краю смотровой площадки, сваливаю рюкзак на сухие камни и заглядываю в пропасть, чтобы полюбоваться водопадами.

– Водопады Императора и Императрицы, – громогласно произносит рядом со мной Леннон, сбрасывая свой рюкзак рядом с моим. – По правде говоря, они являются частью одной и той же реки, но это бугристое скальное образование, которое торчит между ними, делит поток пополам. Высота триста пятьдесят футов.

Они прекрасны. Я не на шутку потрясена. И видом, и всем нашим разговором. В голову приходит вопрос – а я вообще смогу просто стоять и смотреть на всю эту красоту, делая вид, что ничего не случилось, пока не придумаю новый план?

– Зори, – умоляющим тоном произносит Леннон за моей спиной, – скажи что-нибудь. Пожалуйста.

Чтобы он меня услышал, мне приходится говорить громче обычного, перекрикивая водопад, в итоге получается, что я чуть ли не ору:

– Если ты во всем признался родителям, то у моего отца не осталось больше ничего, чтобы оказывать на тебя давление. – Я резко поворачиваюсь к нему и полным горечи голосом продолжаю: – Почему ты мне ничего не сказал?

– Ты со мной не разговаривала.

– Предполагая, что ты меня ненавидишь!

– У меня даже в мыслях не было тебя ненавидеть. Я, конечно, злился, что ты от меня отгородилась. Что же касается Андре, то его я, конечно же, готов был убить. День, когда я увидел вас у твоего шкафчика, стал одним из худших в моей жизни, а паршивых дней в прошлом году у меня было более чем достаточно, уж можешь поверить.

– Андре был мне нужен только для того, чтобы поставить точку в отношениях с тобой!

Теперь я кричу, – наполовину от злости, наполовину от горя, – чувствуя, что грудь моя вот-вот взорвется, я свалюсь с края смотровой площадки, полечу вниз и погибну в тумане водопада. Потому что думаю не только о том, чем мы занимались с Андре, но и о том, что тем же самым Леннон занимался с Джованой Рамирес. И не могу сказать, какой из этих двух образов хуже.

– А потом, – орет Леннон, – мне пришлось выслушивать, как Бретт, – уж кто-кто, но только не этот вонючий Бретт, – похвалялся, что еще чуть-чуть – и он бы затащил тебя в койку.

– Это был всего лишь поцелуй! – говорю я ему. – Один-единственный поцелуй. Он и с Андре-то был не очень, а с Бреттом и вовсе хуже некуда. Ты это хотел от меня услышать?

– Признаюсь честно, я не прочь услышать от тебя эти слова, – говорит он, и лицо его темнеет от негодования.

– А как насчет Джованы? У меня с Андре секс был только раз. Один-единственный раз! А ты, наверное, выносил ей на эту тему мозги не один месяц.

– Я не собираюсь ничего выставлять в возвышенном свете. Она милая девушка.

– Ага! – говорю я. – А ведь ты на мой вопрос так и не ответил.

– Хочешь сказать, это был вопрос? Потому что я слышал исключительно домыслы и не более того. Да, мы занимались сексом. Но любить я ее не любил.

– Думаешь, от этого что-то меняется в лучшую сторону?

– Ты хоть меня слышишь? Говорю тебе – я ее не любил.

– Все я прекрасно слышу.

– Она бросила меня, потому что я зациклился на тебе.

– Тогда почему ты даже со мной не поговорил? – спрашиваю я.

– Потому что ты ясно дала понять, что не желаешь со мной разговаривать. Потому что твои мысли были заняты другим – целоваться взасос с Андре на вечеринках. Потому что ты завела новых друзей, а меня в школе избегала. А еще потому, что твой отец не спускал с меня глаз.

– Надо было за меня бороться! – кричу я. – Почему ты сдался без боя?

– Ты сама от меня отказалась! – орет он мне в ответ. – Как я могу бороться за человека, который делает вид, что меня больше нет?

– Я пыталась себя защитить. Ты причинил мне боль. Весь мой мир рухнул.

– Как. И. Мой.

Я уже трясусь. Но мы хотя бы перестали друг на друга гневно орать.

– Так не пойдет! – говорю я ему.

– Что ты имеешь в виду?

Я злобно тычу пальцем сначала в него, потом в себя:

– Вот это! Будь это судьба, нам было бы легче. Может, Вселенная пытается нам что-то сказать.

– Что? – Он подходит ближе, нависает надо мной, вглядывается в лицо. – Ты в самом деле так думаешь?

– Да, – отвечаю я, на этот раз уже не так уверенно.

– Зори, мне обязательно нужно это знать. Что именно, по-твоему, пытается сказать нам Вселенная?

– Что нам…

Я застываю с открытым ртом, не в состоянии довести до конца свою мысль. Он слишком близко от меня. Всего в паре дюймов. В голове пустота, слова, вертевшиеся на языке, куда-то пропали. Я не знаю, что пытаюсь сказать. Не знаю, что чувствую. У меня просто возникает ощущение, что наступил решающий момент и эту плотину вот-вот где-то прорвет. Словно поток энергии между нами резко скакнул вверх и завибрировал. Будто у меня за спиной появился предупреждающий знак: СКОЛЬЗКИЕ КАМНИ. ПОДХОДИТЬ К КРАЮ ЗАПРЕЩЕНО.

– Хочешь знать, что я об этом думаю? – говорит Леннон, втягивая в плечи голову, чтобы его глаза оказались на одном уровне с моими. – Мне кажется, что если Вселенная пытается нас разлучить, то это у нее получается ой как хреново. В противном случае мы бы с тобой не оказались здесь вместе.

– А я и не хочу, чтобы мы с тобой были здесь вместе!

– Врешь, – убежденно говорит он.

– Нет, не вру. Мне не нужен ни поход, ни вообще все это. Я лишь хочу…

Леннон без предупреждений припадает ко мне губами и довольно грубо целует. Не допуская никаких возражений. Его ладони у меня на затылке не дают даже пошевелиться. И я на долгий, протяжный миг замираю в нерешительности, не зная, оттолкнуть его или нет. Потом меня враз обдает жаром, я таю и тоже его целую.

Ох. Как же это здорово.

Его руки расслабляются, пальцы ерошат мои волосы. Нежный язык сплетается с моим. А когда мне из-за того, что задыхаюсь, приходится его оттолкнуть, он целует уголок моего рта. Щеку. Лоб. Несколько раз подбородок. Всю шею. Мочку уха… Еще чуть-чуть, и я хлопнусь в обморок от наслаждения. Он даже отгибает воротник моей блузки и целует под ним кожу. У него жаркий рот и жесткая – в самом лучшем смысле этого слова – щетина. Его поцелуи долгие, неторопливые, размеренные и очень, очень уверенные. У меня возникает ощущение, что он рисует на моем теле карту, следуя маршруту, помеченному ориентирами, которые придумал в своей голове.

В этой разведке он неутомим, я издаю непонятные стоны, отчасти повергающие в смущение. Но остановиться просто не могу. Вот мои губы упорно рвутся обратно к его коже и настигают ее, я обнимаю его руками, сильнее прижимаю к себе, вновь нахожу путь к его рту и… БОЖЕ, КАК ЖЕ МНЕ ХОРОШО.

Как я могла забыть?

Он что, в этом деле поднаторел? А я?

О господи!

Туман от водопада окутывает мои ноги, коленки подо мной подгибаются. Кости больше не функционируют. Леннон словно нажал на какой-то потайной выключатель, и теперь я полностью во власти своего организма, которому до такой степени нравится его тело, что он отчаянно жаждет увлечь его на землю, чтобы Леннон и совершил со мной свое непотребство прямо здесь, в присутствии Гласа Божьего. Я тоже желаю этого всем своим естеством. Этот момент превращает меня в потаскуху. В нераскаявшуюся шлюху. Я – бушующий пожар ощущений и чувств, от которых не в состоянии избавиться.

Вот блин! Я не могу дышать. Кроме шуток. Думаю, надо научиться сдерживать свои распутные порывы. Или как минимум подумать о том, как дышать через нос, когда целуешься.

Я пытаюсь немного успокоиться, и в этот момент в моей голове начинают нашептывать голоса. Он тебя бросил. Он причинил тебе боль.

Болтовня приближающихся туристов еще больше усиливает чувство смущения.

Я отстраняюсь от Леннона.

Он опять прижимает меня к себе.

– Сюда идут, – предупреждаю я.

– Зори, – говорит он, пока его рука блуждает по моей спине, – я хочу попробовать еще раз. Не хочу, чтобы мы были врагами. Или просто друзьями. Мне… нужно все. Ты и я. И плевать мне теперь на твоего отца. Если надо, я буду за нас бороться. Вместе мы что-нибудь придумаем. Лишь скажи мне, что ты тоже этого хочешь.

На какой-то миг я почти что уступаю и соглашаюсь, но тут смеется какой-то турист – они куда ближе, чем мне казалось, – и это рушит момент, выливая на объединившее нас тепло хрестоматийный ушат воды. И вдруг в приливе озарения я вдруг вспоминаю, что в тех же чувствах Леннон признавался мне перед вечером выпускников, когда мы решили публично признать наш Великий Эксперимент.

Получится ли у нас опять быть вместе?

А я этого хочу?

Может ли то, что он мне рассказал, изменить мое отношение к событиям прошлой осени?

Ну почему, почему у меня нет простого решения?

И наконец… Что это со мной?

– Мне нужно обо всем подумать, – говорю ему я.

Выражение боли на его лице не спутать ни с чем.

Он закрывает глаза и несколько раз моргает, собираясь с мыслями. Затем кивает и отходит назад. Теперь нас разделяет расстояние.

– Прости, – говорю я, – просто… для одного раза всего слишком много и…

И я не могу вести себя как обычный человек.

– Я знаю, – кивает он, – все понятно.

– Леннон…

На плато высыпают подошедшие туристы – группка ребят, судя по возрасту, студентов. От их смеха у меня разбегаются мысли, а между мной и Ленноном вырастает незримая стена.

– Собирайся, – говорит он, показывая на наши рюкзаки, – пойдем отсюда.

Из голоса и жестов Леннона исчезают все эмоции, он становится непроницаем.

Мне хочется кричать. Хочется взмолиться, чтобы он вернулся. Хочется остаться одной и обдумать каждую деталь случившегося. И хочется вообще ни о чем не думать.

Но я не в состоянии ничего этого сделать, поэтому мы молча возвращаемся на тропу, каждый глубоко погрузившись в свои мысли…

Как никогда близко, как никогда далеко друг от друга.

21

Оставив водопады позади, мы до вечера идем по Изумрудной тропе, разговаривая только в случае крайней необходимости или время от времени углубляясь в безопасные темы. Система национальных парков. Погода. Держимся друг от друга на почтительном расстоянии, как двое знакомых, которым приходится идти по одной тропе. Словно перед этим каждый не зацеловал другому все лицо. Будто весь мой мир не перевернулся и не упал на спину, как выброшенная на берег черепаха.

Хотя по пути нам встречаются всего несколько туристов, ближе к вечеру, в самом конце маршрута, я в изумлении вижу не только станцию рейнджеров, но и целый лагерь, битком набитый народом. Дорога. Машины. Запах поджариваемых на гриле шашлыков. Из какого-то жилого фургона доносится музыка.

– База «Силвер», – информирует меня Леннон, – перевалочный пункт, начало маршрута. Для похода на базу «Силвер» в это время года нужна предварительная заявка. Администрация старается сдерживать наплыв народа, чтобы не было излишней толкотни.

– Судя по виду, это толкотня и есть, – говорю я, оглядывая территорию лагеря.

– Всем хочется прогуляться там, где делал свои снимки Энсел Адамс, – говорит он. – Эта тропа, уходящая вверх, ведет на Корону, с которой виден весь заповедник.

По-моему, я что-то такое слышала. Звучит знакомо, должно быть, большая туристическая достопримечательность.

– На маршруте есть и другие базы для тех, кто любит современные удобства, – продолжает Леннон, – но эта, похоже, самая большая. А вон там станция рейнджеров, о которой я тебе говорил.

Станция представляет собой небольшой темно-коричневый сруб на краю лагеря. У входа стоит стенд с напечатанными на бумаге объявлениями со сводками погоды, сведениями о заполнении каждого лагеря и информацией о закрытых маршрутах. Среди них присутствуют даже предупреждение о появлении в здешних краях горного льва, сообщения о нескольких пропавших туристах, а также о небольшом двухмоторном самолете, рухнувшем в этих горах. Гостям предписано не приближаться к обломкам, пока администрация парка не обеспечит их транспортировку.

– Что за черт? – шепчу я, читая объявления. Даже не знаю, какие из них хуже. Предупреждение о горном льве Леннона, похоже, не пугает, он стучит пальцем по сообщению о крушении самолета и тихо присвистывает:

– Я о подобных вещах слышал и раньше. Вся горная цепь Сьерра-Невада – это могила для самолетов, сбившихся с курса. Ее даже называют Невадским треугольником.

– По типу Бермудского?

– Ну да. В основном это касается большой мертвой зоны от Фресно до Лас-Вегаса вдоль границы между Калифорнией и Невадой. Самолеты там падают или исчезают навсегда. – В голосе Леннона нарастает напряжение. – Говорят, что всему виной сочетание изменчивой погоды, сильных ветров и коварных горных вершин. Но всю эту горную цепь знают по мифам, которыми овеяна Зона 51. С 1960-х годов здесь потерпели крушение более двух тысяч самолетов. Некоторые из них просто пропали с радаров, а потом их так и не нашли.

– Ни хрена себе! – говорю я.

Он, как и положено, произвел на меня впечатление.

Его губы сгибаются в линию легкой улыбки, но лишь на какой-то момент. Леннон тут же мрачнеет и молча идет дальше.

– Значит, это у нас тропа Силвер, – спрашиваю я, пытаясь припомнить карту, – и мы по ней пойдем в Кондор Пик?

Леннон качает головой:

– Чтобы идти по ней, мы не подавали предварительной заявки, к тому же она идет на юг. Нам надо западнее. Недалеко отсюда в глубь территории уходит тропа поменьше. Я бывал там и раньше, поэтому никаких сюрпризов, типа вчерашних пещер, не предвидится.

– Понятно.

Он машет рукой в сторону станции рейнджеров:

– Если ты конечно же не решила ехать домой.

И каково же будет мое решение? Я думаю о нем целый день. Как и обо всем, что случилось в день вечеринки в честь начала нового учебного года. А заодно и поцелуе.

О поцелуе думаю точно.

Можно пойти дальше. (А что, если мы в итоге поссоримся?)

Можно позвонить и попросить приехать за мной. (А потом я не буду жалеть, что не осталась?)

В потоке циркулирующей между нами энергии чувствуются напряжение, накал и некоторое смущение. Однако Леннон проявляет терпение, не подгоняет меня с решением, и я ему за это благодарна. Он смотрит в телефон и говорит:

– Покрытия сети все еще нет. Но на станции должен быть телефон.

– Мне надо позвонить маме, – говорю я, – хотя бы сообщить, что я жива.

Он вглядывается в меня все пристальнее. Изучает мое лицо, пытается понять, как я собираюсь поступить. Знай я это сама, просто взяла бы ему и сказала.

– Мне тоже, – наконец говорит он, – к тому же нам надо сообщить властям о принадлежностях, которые бросили Рейган и Бретт. Верно я говорю?

Я киваю и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мы направляемся ко входу на станцию рейнджеров и переступаем порог.

Внутри сруба всего в одну комнату сумрачно и уютно. Площадь пола хоть и невелика, но потолок из конца в конец пересекают неструганые деревянные балки, отчего домик кажется больше. У двери стоят небольшой стол и полка с выставленными на продажу путеводителями по здешним заповедникам. Посреди комнаты вокруг старой печки сгрудились несколько стульев, а в глубине, у гигантской карты национального парка, расположился старый таксофон.

– Добрый вечер, – говорит нам с вежливой улыбкой рейнджер, – вообще-то мы скоро закрываемся.

– Да мы быстро, – заверяет его Леннон и машет мне рукой на телефон, прищуривая глаза: – Давай ты первая.

Пока он рассказывает рейнджеру о брошенных Рейган и Бреттом туристических принадлежностях, я мимо стульев направляюсь к телефону. Меня беспокоит, что сотрудникам национального парка могут не понравиться два подростка, отправившихся в одиночку в поход. Но все, похоже, на мази, ведь Леннон говорит убедительно и со знанием дела, поэтому рейнджер воспринимает его всерьез. Они не обращают на меня никакого внимания, что дает мне немного времени сделать глубокий вдох и сосредоточиться.

Остаться или уехать?

Уехать или остаться?

Если уеду, то не думаю, что мы с Ленноном сможем забыть обо всем случившемся и вновь станем друзьями. Насколько я вообще в этом что-то понимаю. Нас слишком многое объединяет, и этот поцелуй самым милым образом поставил жирный крест на попытках похоронить былые чувства, затянувшихся на целый год. Теперь я вернулась к тому же, с чего начинала, мое сердце обнажено и из груди торчат наружу переломанные ребра. Я бы очень хотела спросить совета у мамы, но если она узнает, что я здесь одна с Ленноном… Хотя меня больше волнует не она, а отец. Впрочем, ему, рано или поздно, все равно все станет известно. Как бы мне хотелось иметь в запасе хоть немного времени – придумать, что именно ей сказать. Может, даже написать сценарий. Но станция вот-вот закроется, и если я хочу ей позвонить, то либо сейчас, либо никогда.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы сообразить, как пользоваться допотопным таксофоном, но, прочитав прикрепленную к нему инструкцию, я достаю несколько монет достоинством в двадцать пять центов и скармливаю ему. После чего набираю номер маминого мобильного.

– Джой Эверхарт, – пробивается через треск на линии мамин голос.

– Мам?

– Зори? Это ты? У тебя все в порядке?

В ее тоне присутствуют безумные нотки.

– Не волнуйся, у меня все хорошо, – говорю ей я и поднимаю глаза на огромную карту на стене, – я в Кингс Форест.

Она протяжно вздыхает:

– О господи, Зори. Я так волновалась. Почему ты не отвечала на мои эсэмэски?

– Здесь нет покрытия сотовой связи, – отвечаю я, – мы же с тобой об этом говорили, ты что забыла?

– Да, действительно говорили, – говорит она, – но ты даже не представляешь, какое для меня облегчение слышать твой голос. Погоди-ка, ты говоришь, что вы в заповеднике? Но почему не на гламурной турбазе?

– Э-э-э…

Может, рассказать все как есть? Ненавижу врать маме. Но если я решу остаться здесь с Ленноном, то ей ничего этого говорить нельзя. Теперь, когда мне, хочу я того или нет, надо принимать решение, я закрываю глаза и позволяю сорваться с губ первым попавшимся словам, которые и станут моим выбором.

Раз, два, три…

– Помнишь я говорила тебе о походе в глубь территории? – говорю я. – Мы в него как раз и отправились. Прямиком на звездную вечеринку.

О господи, неужели я действительно это сделала? Неужели пойду дальше с Ленноном?

Так оно и есть.

На меня накатывает волна облегчения, снимая с плеч груз, расслабляя все члены.

– Я очень плохо тебя слышу. Ты говоришь, что отправилась в поход в Кондор Пик? – спрашивает мама голосом, который теперь выше на целую октаву: – Я думала, ты поедешь на автобусе. Ты идешь одна?

– Это недалеко, и я не одна, – заверяю я ее. – Когда доберусь до места, меня встретят доктор Вирамонтес и Авани, они тоже будут на звездной вечеринке.

– Ну хорошо, а с кем ты?

Вот так, кусочек дерьма в виде вишенки на торте. И почему я не написала сценарий?

– Наши планы на эту неделю поменялись. А я с проводником, так что можешь не волноваться.

– С проводником?

– Да, с человеком, который прекрасно ориентируется среди дикой природы. Сейчас мы находимся на базе у станции рейнджеров.

– Зори…

– Мам, говорю тебе, у меня все хорошо. Здесь в лагере много семейных туристов и есть рейнджер заповедника. Я в полной безопасности. Верь мне, пожалуйста. Ты должна мне доверять, иначе я не получу от этого похода никакого удовольствия. Помнишь, ты говорила мне не осторожничать, но быть благоразумной?

Она вздыхает:

– Но ты же ведь у меня умничка, правда?

– Умнее не бывает. Клянусь тебе моим рюкзаком.

– Ну хорошо, ладно. Пусть будет по-твоему. – В ее голосе слышится облегчение. – Как там твоя крапивница?

– Все под контролем.

– Ну и слава богу. Продуктов достаточно?

– Ага. И деньги, которые ты давала на всякий пожарный, у меня тоже остались.

Она на секунду умолкает, потом спрашивает:

– Ты там хоть отдыхаешь?

Я смотрю на Леннона. Возвышаясь на пару дюймов над рейнджером, он показывает какую-то точку на ламинированной карте, разложенной на столе. И выглядит до безумия хорошо. В последний год я не позволяла себе слишком часто о нем думать, зато думаю сейчас, и от этого внутри у меня все трепещет. Этот голос, эти губы, это…

– Зори?

Вот блин!

– Что? А, да, мам, конечно же отдыхаю…

Укус змеи, медведь и самый классный поцелуй в моей жизни.

– От постоянной ходьбы все болит, мне не мешало бы принять душ, но вообще здесь просто изумительно.

– Это же супер, я так за тебя рада, – говорит она, и ее тон теперь выдает счастье.

Люблю, когда мама счастлива. Она заслужила человека получше, чем мой дерьмовый отец. Рассказ Леннона о том отеле вонзается в мои мысли, и груз этой тайной истории все сильнее и сильнее давит на плечи. Но я все еще не могу набраться храбрости и рассказать ей об отце. И уж тем более по телефону. Только не так и не здесь. Я боюсь причинить ей боль, но еще больше боюсь потерять. Поэтому сообщаю лишь день, когда буду в Кондор Пик, и еще раз заверяю, что у меня все хорошо.

Какая же я эгоистичная, самовлюбленная личность.

– Маленькая моя, – говорит она, переходя на другой тон, – ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Мой пульс набирает обороты.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, я не люблю тайн.

– Знаю.

– А когда что-то держат в тайне, то, как правило, далеко не из лучших побуждений.

О господи! Неужели мама знает, что я здесь с Ленноном? Или она говорит об изменах отца? Нет, не может быть. Это у меня уже паранойя.

– Да, я знаю, порой это выглядит как… – Она на мгновение умолкает. – Зори, я переживаю за тебя больше, чем ты можешь представить, но…

– Что «но»?

Почему она говорит о каком-то «но»?

– Я просто хочу быть уверена, что ты ничего от меня не утаиваешь, – уже тверже продолжает она.

– Я знаю.

– Вот и хорошо, мне этого достаточно.

Достаточно? Что происходит? Почему мама так шифруется? Наверное, надо рассказать ей о Ленноне. Но в этом случае, боюсь, она скажет отцу, они приедут сюда и заберут меня домой. А я уже приняла решение. Да, для этого мне потребовалась целая вечность, но теперь, когда выбор сделан, я действительно не хочу возвращаться в Мелита Хиллз.

Ненавижу ей врать.

Но хочу продолжить наш с Ленноном поход.

Ну почему, почему все так сложно?

Записанной заранее мелодией телефон просит у меня еще денег.

– Мам, давай закругляться, а то у меня больше нет монет по двадцать пять центов, – добавляю я. – Мне просто хотелось позвонить, сообщить, что у меня все в порядке и что у меня, как я уже говорила, отличный проводник. Так что волноваться не о чем.

– Постой! Когда ты будешь в Кондор Пик?

– Послезавтра. Ближе к вечеру.

– Пообещай, что обязательно пришлешь мне оттуда сообщение.

– Обещаю. И еще, мам, я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, маленькая моя, – грустно говорит она. Или, может, разочарованно? – Мне очень тебя не хватает. Прошу, береги себя.

Блин! У меня разрывается сердце. Но я даже не могу ничего сказать в ответ, потому как таксофон наконец понимает, что я больше не собираюсь жертвовать ему деньги, и разрывает соединение. Закончив разговор, я прислоняюсь лбом к трубке.

– Все в порядке? – тихо спрашивает Леннон из-за моего плеча.

– Думаю, да. По крайней мере, надеюсь.

– Что ты решила?

Я поворачиваюсь и с отсутствующим видом чешу руку:

– Надеюсь, ты не передумал отвести меня в Кондор Пик, раз остался здесь со мной у разбитого корыта?

Он вздыхает. Дважды. А на третий раз его рука несмело тянется к моему лицу и пальцы – медленно и нежно – убирают с глаз непослушную прядку волос.

– Я рад. Правда рад.

– В самом деле?

– Конечно. Теперь уже без домыслов. Я не собираюсь снимать нам в отеле номер или что-то в этом роде.

Я тихонько вздыхаю, даже не пытаясь скрыть своего смущения.

– Ладно, зря я это сказал, у тебя ведь еще не отболело, да? – с намеком на улыбку говорит он.

Я качаю головой и тоже в ответ улыбаюсь.

Он оставляет мои волосы в покое, убирает руку, между нами повисает неловкая пауза. Потом я вновь вступаю в разговор, пытаясь увести его в сторону от трудной темы о нас.

– Знаешь, я переживаю, что не сказала маме о той женщине, которую ты видел в прошлом году в отеле с моим отцом. И о фотоальбоме. Просто не смогла, и все.

– Может, оно и к лучшему. Поверь мне, некоторые вещи нельзя просто так взять и сказать по телефону. Типа, «знаешь, я тут дурака свалял, хотел снять нам в отеле номер, не имея понятия, как развивать отношения, а еще, кстати, съездил по роже твоему отцу… и нам больше нельзя видеться». Ну ты понимаешь.

Я тихо посмеиваюсь.

– Я и сейчас этого не знаю, – шепчет он.

– Чего именно? – так же шепотом спрашиваю я.

– Как развивать отношения.

– Это хорошо, потому как я в этом деле тоже ни бум-бум.

– Тогда со временем что-нибудь придумаем. Если ты, конечно, не против.

– Думаю, нет, – шепчу я.

Он улыбается, чуть ли не застенчиво, но когда в последний раз вздыхает, делая резкий выдох через нос, видно, что Леннон доволен. От этого вся эта ситуация и меня начинает тревожить меньше, чем раньше.

Он прочищает горло.

– Э-э-э… Я арендовал нам место для палаток, – говорит он, показывая небольшую перфорированную карту с напечатанным на ней номером. – И, кстати, без всяких домыслов. Если бы ты уехала домой, мне же надо было где-то ночевать, и если честно, то я не…

– Успокойся, я тебе верю.

– Вот и отлично, – говорит он, и мы опять друг другу улыбаемся.

Сфокусируйся, Зори.

– Место для палаток. Значит, посреди дикой природы мы лагерь разбивать не будем?

– Такие базы облегчают жизнь, и я подумал: почему бы нам на одну ночь не воспользоваться этим преимуществом? Нам еще повезло, что мы вообще смогли урвать место. До самого последнего момента здесь все было забито до отказа, пока многих не распугал горный лев, объявление о котором мы видели. Похоже на то, что он попытался наброситься на ребенка на другой базе.

Меня внезапно охватывает тревога, однако Леннон поднимает вверх руку, желая меня успокоить:

– Обычно горные львы сторонятся населенных районов, но когда пытаются нападать, малыши в их глазах выглядят жертвой. Мы не дети. С нами все будет в порядке, особенно когда вокруг полно других туристов. К тому же сообщение об этом поступило с базы за много миль отсюда, а мальчонка остался цел и невредим.

От его слов мне так и не становится лучше…

– А теперь посторонись, – говорит Леннон, взмахом руки веля отойти в сторону, – мне надо позвонить родакам, пока этот рейнджер нас с тобой отсюда не вышвырнул.

Мне кажется, что остаться подслушивать его разговор с моей стороны будет бестактно, поэтому я поспешно покидаю станцию, не забыв прихватить из пластиковой коробки с крышкой бесплатную карту заповедника. Солнце клонится к горизонту, разливая меж деревьев теплый оранжевый свет. Вернувшись, Леннон без конца улыбается, лучась спокойствием и самодовольством. Что бы они с мамочками ни наговорили друг другу, у него явно поднялось настроение.

Но не успеваю я его об этом спросить, как он машет у меня перед носом разрешением на установку в лагере палатки:

– Отлично, Медуза. Теперь ищем свободное место. Примерно вон там. Пора ставить палатки. В виде бонуса там есть туалеты и душ.

Во-первых, он уже сто лет не называл меня этим прозвищем. А во-вторых, душ. ДУШ!

– А ты и правда умеешь завоевать девичье сердце, – ухмыляюсь я.

– Стараюсь, как могу, – отвечает он, и я чувствую, что означенное сердце в груди пропускает удар.

Мы идем по тропе через лагерь, кивая незнакомцам, которые приветственно поднимают в наш адрес руки. Похоже, это одна из фишек отдыха в палаточном лагере. Я не привыкла к столь открытому дружелюбию со стороны совершенно чужих людей. Неужели все эти хиппи не знают, что это лучший способ нарваться на ограбление? Голову вниз, глаза в тротуар – вот мой девиз. Опять же, может, они так счастливы оттого, что у них у всех есть машины, либо прямо у палаток, либо на соседней парковке, а кемпинг для автомобилей – это уже совсем другая история. Они сидят на раскладных стульях, а в холодильниках у них настоящая еда, а не продукт заморозки и сушки. С каких это пор я стала с завистью смотреть на стулья и упаковки дешевых хот-догов? Но боги небесные, как же заманчиво это все выглядит!

– Бинго! – восклицает Леннон, показывая на пустующий участок грязи. – Рейнджер Бот сказал, что у них есть два свободных места, так что мы можем выбирать. Второе я видел у туалетов и полагаю, что мы от него воздержимся. Раньше мне уже приходилось ставить палатку у отхожих мест. Это примерно то же, что сидеть у клозета в самолете, только хуже. Намного хуже.

– Все, помолчи. На этой площадке и запаха нет, да и выглядит она просто идеально.

Участок вытянут в длину. Слишком голый, к тому же соседние расположены к нему намного ближе, чем хотелось бы. С другой стороны, он ровный, на нем нет ни веток, ни камней, которые пришлось бы убирать. Более того, здесь есть наш личный стол для пикника, медвежий сейф и чаша для костра с грилем, окруженная ржавым ободом.

– Супер. Эх, если бы у нас еще были хот-доги…

– У нас есть макароны с сыром, опять же морожено-сушеные, а если будешь хорошо себя вести, поделюсь с тобой запасом дражешек М&М.

– Заметано, – говорю я.

Когда мы сгружаем на столик для пикника рюкзаки, чтобы выудить из них палатки, между нами повисает неловкая пауза. Не знаю, о чем он сейчас думает, но прошлой ночью, помнится, мы спали вместе. В то время как сейчас…

Да, я поднимаю на него глаза и вижу в его взгляде подтверждение. Он думает о том же, о чем и я.

Сейчас все иначе.

– Слушай, может, поставим палатки бок о бок? – говорит он через несколько напряженных секунд.

– Звучит здорово.

Времени для этого нам требуется совсем немного.

Леннон оглядывает поросшую лесом территорию вокруг лагеря:

– За дровами мне, вероятно, придется отправиться вон туда. Но я могу застрять в этом леске надолго, особенно если в него регулярно совершают набеги другие туристы. Если хочешь, можешь принять душ, а я тем временем посмотрю. – Леннон щурит глаза и поднимает вверх указательный палец. – Что-то я не то ляпнул. Имеется в виду, пойду посмотрю, есть ли в лесу дрова.

Я фыркаю и тихо смеюсь.

– Хотя могу посмотреть и что-нибудь другое.

– Отправляйся-ка ты за хворостом.

Его губы расплываются в игривой улыбке.

– Если передумаешь, свисни мне.

– Есть, капитан, будет сделано!

Перед тем как отправиться в лесок, Леннон ставит меня в известность, что сейчас самое время постирать нашу грязную одежду, и достает маленький пузырек биоразлагаемого кастильского мыла. Мои окровавленные, искусанные змеей носки явно нуждаются в стирке, равно как и нижнее белье и пара маек на лямках. Я собираю их, хватаю туалетные принадлежности, переодеваюсь и иду в душевой домик, представляющий собой еще один деревенский сруб, по дизайну схожий со станцией рейнджеров. Увидев какую-то туристку, дефилирующую по лагерю в банном халате и шлепанцах, понимаю, что это территория хиппи и до этикета здесь никому нет никакого дела.

Это тебе не гламурная турбаза. В скрытое за деревянной перегородкой отделение ведет дверь с надписью «ДАМЫ». Войдя внутрь, я обнаруживаю шкафчики для одежды и длинные раковины перед зеркалами. Вода в них холодная, а чтобы получить горячую, доступную в одной из трех душевых кабинок, нужно бросить в небольшой автомат денежку. Имеющихся в наличии двадцатипятицентовиков мне хватит на пять минут, и хотя я в ударном темпе выливаю на голову шампунь, мою ее, занимаюсь бритьем, вода все равно заканчивается в самый неподходящий момент, когда мои пальцы снимают со змеиного укуса повязку. Когда она внезапно холодеет как лед, я взвизгиваю от удивления, но мне все же удается простоять под ней достаточно долго, чтобы закончить, после чего я вытираюсь небольшим туристическим полотенцем из микрофибры – одно из приобретений Рейган, – чищу зубы и стираю в раковине одежду.

Одна из проблем душа посреди дикой природы заключается в отсутствии фена, а температура на улице начинает падать по мере того, как солнце катится к горизонту. Не могу сказать, что мне холодно, но с учетом массы мокрых кудрей на голове и не особо тепло. К счастью, когда я возвращаюсь к нашим палаткам, Леннон уже развел костер и натянул невысоко над землей между своей палаткой и столом для пикника веревку для сушки мокрой одежды. Вывешивая нижнее белье на всеобщее обозрение, я чувствую себя немного не в своей тарелке, но, поскольку у других палаток туристы занимаются точно тем же, понимаю, что этот один из тех моментов, когда надо проглотить гордость и послать все куда подальше. Я быстро набрасываю мокрые вещи на веревку и сажусь на медвежий сейф у костра, чтобы его тепло высушило мои волосы, пока Леннон в свою очередь тоже идет в душевой домик.

Теперь, когда все вернулись из своих однодневных походов и готовят ужин, в лагере и правда бурлит жизнь. Мне непривычно находиться в окружении такого количества людей. С тех пор как нас бросила Рейган и у меня съехала крыша оттого, что мы с Ленноном остались одни, будто прошла целая вечность. Я наблюдаю за окрестной бурной деятельностью, думая о том, откуда все эти люди и почему они разбили здесь свой лагерь. Они явно отличаются от гостей гламурной турбазы. Не знаю, хорошо это или плохо, но как уж есть. По крайней мере, мне не надо сгорать от напряжения, размышляя о том, какой вилкой пользоваться за ужином из четырех блюд. Кроме того, здесь все, похоже, пребывают в приподнятом настроении. И хотя после звонка маме меня до сих пор не отпускает легкая тревога, думаю, что я в этом плане тоже не исключение.

Несколько минут я, опустив голову, расчесываю у огня свесившиеся вниз волосы и вдруг слышу тихий присвист.

Резко дергаю головой и вижу длинные ноги Леннона, шагающие в мою сторону.

– Ну ты даешь. Посмотри, как твое белье, этот запретный плод, плещется на ветру. Вот это круто. От его вида я просто тащусь, как настоящий француз, хотя, если честно, думал, что оно у тебя будет в клеточку.

– О господи, – говорю я, слегка пиная его ногой, – а ну не смотри, извращенец.

Он вешает рядом с моим свое собственное белье, набрасывает на плечи полотенце, его мокрые, черные волосы самым восхитительным образом торчат в разные стороны.

– Хорошо, не буду, но тогда и ты не смотри.

– А на что там смотреть? На черные семейные трусы? Так я их уже видела прошлой ночью, когда ты перебрался ко мне в палатку.

– Э-э-э… правильно. А потом я в этом наряде весь день стоял у тебя перед глазами?

– Прошу тебя, прекрати.

– Хватит болтать, а то… – Он смеется, а когда я опять пытаюсь его пнуть, уворачивается.

Я чувствую запах крема для бритья и вижу, что Леннон избавился от щетины.

– Ну хорошо, хорошо. Старайся держать себя в руках, и я тоже не буду давать себе волю. Нам предстоит решить проблемы поважнее, мой желудок, например, готов сожрать самого себя. Как насчет того, чтобы заняться макаронами с сыром, а?

Пока он возится с посудой, я оглядываю другие палатки, наблюдая за тем, как вокруг них шастают туда-сюда взрослые и дети. В одном месте даже сгрудилась группка подростков, один из которых достает из чехла акустическую гитару. Леннон говорит, что доморощенный гитарист есть в каждом лагере. Это, можно сказать, императив.

Пока на костре греется вода для ужина, Леннон осматривает следы змеиных зубов на моей ноге и накладывает на подживающую рану новую повязку, заявляя, что место укуса выглядит «намного лучше». После чего мы готовим и поглощаем далекие от сказочных макароны, в которых кроме приторного сырного соуса также присутствует сушеная говядина, поэтому мы на пару разыгрываем комедийный номер, страстно называя их жаренными на гриле гамбургерами, запах которых доносится от соседней палатки. Когда ужин наполовину съеден, сумерки сгущаются до такой степени, что Леннону приходится зажечь наши маленькие туристические светильники. Чтобы лучше видеть мое нижнее белье, шутит он, и я запускаю в него своей вилкой-ложкой. Он напускает на себя оскорбленный вид, и в этот момент подростки у своей палатки принимаются во главе с гитаристом распевать сообща какой-то гимн. Громко.

– Оооооо нет, – шепчу я. – Кошмар. Они ведь даже в ноты не попадают.

– Да и гимн у них поганый. Как насчет «Свят, свят, свят, Господь Бог»? Вот от этого ты сейчас точно была бы без ума.

– Ага! – восклицаю я. – Теперь понятно, почему Мак таскает тебя в церковь. Не из-за твоего чертового черного прикида, а потому что ты украл у нее кредитку, чтобы заплатить за номер в отеле.

Он явно смущается:

– Да, меня застукали. Хотя я сам во всем признался, а это должно хоть как-то да учитываться. Но ты права, она заставляет меня сидеть и выслушивать эти песнопения в качестве епитимьи.

– Теперь мне все ясно.

– Вообще-то это твоя вина.

– Моя? – переспрашиваю я.

– Ты обольстительная девушка, Зори. Если бы ты меня в прошлом году впервые не поцеловала, мне бы и в голову не пришло снимать в том отеле номер и…

– Я тебя поцеловала? Это было случайно!

– Поцелуй никогда не бывает случайностью. Ему в принципе неведомо это понятие.

– Я поскользнулась, когда сидела на скамейке.

– И нечаянно припала ко мне губами?

– Это все Андромеда, она побежала за белкой и дернула меня за поводок.

– Эти сказки прибереги для других. Что касается моего участия в этом, то я с ним смирился и признал, что ни в чем не виновен.

– Но если это была не случайность, то вина лежит и на мне, и на тебе.

– Если верить Евангелию, то нет… – он переходит на голос уличного проповедника: – Да, хотя меня соблазнил демон в облике девы в саду…

– Эй! Это ведь не я, а ты у нас демон в саду искусственных членов, выставленных в витрине вашего магазина.

– Зори, надо говорить правильно: не в саду искусственных членов, а в лесу. Кстати, я сам помогал устанавливать эту экспозицию. И даже сфоткал Риука, пока он там ползал.

– Надо будет посмотреть, – говорю я, но мои слова тонут в нестройном гимне у палатки через дорогу. – Тьфу ты, – жалуюсь я, – чертова толпа… лучше бы мы с тобой разбили лагерь в глубине территории. Нет, ты не подумай, душ – это здорово, да и питьевой воды из крана набрать куда легче, чем черпать в реке и ждать, когда она профильтруется. Но боже мой, сколько же от этой цивилизации шума.

– Так-так-так. По-моему, кое-кто у нас подцепил вирус, – говорит Леннон, показывая на меня пальцем.

– Какой еще вирус? – с безумным видом оглядываю себя я, включая одежду и ноги.

– Да нет, я имею в виду вирус туризма, – со смехом говорит он, – ты уже стремишься к покою и тишине. У меня тоже с этого все начиналось. Я просто хотел удалиться от всех и подумать.

– Заниматься этим на регулярной основе я, вероятно, не готова, но прелесть туризма видеть все же начинаю.

Он машет рукой куда-то в глубину лагеря:

– Знаешь что? Собирая хворост, я дошел вон до того большого холма. Там всего лишь пастбище и луг, но бьюсь об заклад, что оттуда отлично видны звезды. По крайней мере, он стоит в стороне от огней лагеря. Может, возьмем твой телескоп и махнем туда, пока они не запели «Будь рядом с нами, Господь», а?

Да, конечно же да. Когда все вымыто и убрано, Леннон гасит костер, мы берем клапан от палатки и телескоп. Потом закрепляем на голове фонарики, не забыв выбросить в мусорный контейнер дорогущий фонарь Рейган, забираем из лагеря все наши припасы и направляемся к холму.

Чтобы отыскать подходящее место, где огни от базы остаются за нашей спиной, времени требуется совсем немного. Мы все еще слышим других туристов, но уже совсем негромко. Леннон расстилает клапан от палатки, и мы располагаемся, будто на пикник. Я выключаю фонарик. Звезды здесь просто изумительны. Не думаю, что мне когда-нибудь доводилось видеть их в натуральном виде, без светового загрязнения городов. Их – мерцающих светящихся точек – тысячи и тысячи. Я словно вижу перед собой совсем другое небо.

– Гляди, – говорю я, показывая на дымчатый белый след, – это Млечный Путь. Дома его нельзя увидеть без телескопа. Даже в обсерватории.

Леннон тоже выключает фонарик и отклоняется назад, опираясь на ладони:

– Фантастика. Я знаю, что все это настоящее, но мозг все равно отказывается признавать, что это не рукотворное, спроецированное на небосвод световое шоу.

Нет, таких проекций просто не бывает. Мы долго смотрим на небо.

– Думаю, у меня даже нет желания использовать телескоп, – говорю я, – просто хочется смотреть на них и смотреть. Странно, правда?

– Ничуть, такое ведь не каждый день увидишь.

Мой телефон разрядился еще не до конца, поэтому я быстро включаю его, чтобы воспользоваться в качестве фонарика и посмотреть, куда поставить телескоп. И в этот момент кое-что замечаю.

– Здесь есть покрытие!

– Да ты что? – говорит Леннон, вытаскивая свой телефон. – Гляди-ка, и правда. Мне пришли сообщения от брателло Бретта.

– В самом деле?

Я получила послания только от мамы и Авани.

– Он извиняется, что они нас бросили. По сути, это классическое извинение без извинения. Погодика. Вот он от него уже открещивается. Да нет… Извиняется опять. Слушай, а родители Рейган разве не в Швейцарии?

– Да, а почему ты спрашиваешь?

– Потому что все это полный бред. Теперь он обвиняет Рейган, что она бросила нас и ушла. Чего это он? Кстати, он пишет с жуткими ошибками.

– Сколько сообщений он тебе прислал? – спрашиваю я, глядя в экран его телефона.

– Раз, два, три, четыре… восемь. В последнем опять спрашивает, не могу ли я достать ему травки.

– Опять?

– Ага. Однажды он уже об этом просил. Напридумывал в своей голове, что раз уж мой отец играл в группе, то у меня каким-то образом есть неограниченный доступ к наркотикам. Клянусь тебе, Бретт полное чмо. Я даже отвечать ему не буду.

Авани в своем сообщении лишь подтверждает, что завтра уезжает на звездную вечеринку и что мы с ней там встретимся. Я по-быстрому решаю сказать ей, что со мной Леннон, что мы идем по туристической тропе через весь заповедник – лишь в самых общих чертах, без каких-либо подробностей, – и спросить, сможет ли она отвезти домой и его. Получив ее согласие и сообщив, когда мы будем на месте, я читаю мамино сообщение: Рада, что ты сегодня позвонила. Прошу тебя, береги себя, а как только будешь в Кондор Пик, пришли мне сообщение. Если тебе когда-нибудь захочется о чем-то поговорить, знай – я всегда рядом, договорились?